"Наваждение" - читать интересную книгу автора (Монтегю Жанна)

ГЛАВА 3

Высокий мужчина верхом на рослом черном коне пробирался сквозь влажный от росы кустарник и деревья. На мгновение он остановился, выглянув в просвет между ветвями из-под надвинутой на глаза шляпы. Работа уже кипела вовсю, и лучи солнца блестели на загорелых плечах и спинах людей, валивших лес. До него доносились их голоса: они живо перекликались, шутили и смеялись и выглядели весьма довольными. Они трудились с охотой: и белые, и черные, и метисы. Мужчина сардонически ухмыльнулся, поздравив себя с правильно избранной политикой щедрой платы за добросовестный труд: деньги, как всегда, делали свое дело.

Деревянные постройки в отдалении, грохот лесопилки, аромат свежих опилок, вид бревен, ожидавших своей очереди, и стволов, которым только предстояло превратиться в бревна, – все это вызывало в нем чувство удовлетворения и ощущение успеха. Ему стоило немалых усилий наладить свое дело: эта земля не так-то просто поддавалась освоению. В лучшем случае она представляла собою болото, в худшем – Миссисипи неожиданно разливалась, и ее воды выходили из берегов, сметая все на своем пути. Эта река вполне оправдывала имя, данное ей индейцами племени алгонкинов: «миси» на их языке значило «великая», а «сипи» – «вода».

Поудобнее устроившись в седле и закурив длинную коричневую сигару – прекрасное вознаграждение за долгие часы верховой езды, он невольно воскресил в памяти сложную и кровавую историю этой земли. Ему нравилось укрощать дикую природу, и особенно самому. Его девизом было: «Знай своих врагов».

Итак, он пустил корни в Новом Орлеане, этом вполне тропическом городе, экзотическом осколке Карибских островов, прилепившемся к американскому побережью. Когда он прибыл сюда, его привлекало единоборство с непривычным ему образом мышления и поведения его многоязычного населения, носившего следы кастового деления, принятого в Западной Индии.

Долину Миссисипи сперва покорили испанцы, потом она перешла Франции, владевшей ею до разорительных Индийских войн, после которых решением Третейского суда в Париже земли Луизианы к востоку от Миссисипи перешли к Англии, а Новый Орлеан Людовик Пятнадцатый уступил кузену из дома Бурбонов, Карлу Третьему Испанскому. Позже последовала продажа Луизианы: ее купил у Наполеона президент Джефферсон, и Новый Орлеан стал американским владением. Город перенес пожары и наводнения, изобилие и эпидемии, перепродажи и бунты, трудовые будни и вторжения – и на его население наложили отпечаток обычаи многих народов: французских и испанских колонизаторов, африканцев, англосаксов, ирландцев, немцев и славян.

«А потом, – продолжал размышлять он с язвительной ухмылкой, – сюда хлынули орды авантюристов вроде меня: вместе с политиканами-янки, бродягами и всякого рода рвачами, жаждавшими поживиться за счет разоренного Юга».

Его конь нетерпеливо переступал копытами, раздраженный роем мух, поднявшимся с мягкой земли, и он слегка тронул каблуками бока скакуна, направляя его в просвет между деревьями: от орлиного взора этого человека не ускользала ни одна мелочь. Он был северянином, и до сих пор чувствовал себя чужаком среди самоуверенных и изысканных высокородных южан, по-прежнему веривших в то, что они – избранная раса, словно бы они и не проиграли войну. Ненадежный мир, установившийся в период Реконструкции, когда войска Союза[6] все еще оккупировали город, и дискриминационные меры в отношении южан позволили процветать подобным ему людям. Он никогда не упускал своего шанса и крепко поймал его здесь, в Луизиане.

– Старый порядок рухнул, – пробурчал он про себя, и резко обозначившиеся в углах его рта морщины придали лицу мрачное выражение.

Когда он не спеша выехал из леса, рабочие на мгновение приостановили свою суету и уважительно приветствовали его возгласами и взмахами рук. Со ступенек деревянной конторы ему навстречу спустился негр. Его мощный торс, обрисованный грубой рубахой, свидетельствовал о том, что многие годы его жизни были нелегки.

– Доброе утро, мистер Уокер, – произнес он, широко улыбаясь, пока высокий мужчина высвободил из стремян сапоги на высоких каблуках и спешился.

– Доброе утро, Натан, – отвечал Деклан Уокер, закинув поводья на перила. – Есть новости?

– Неприятности с этой новой лесопилкой, босс, – отвечал негр, жестикулируя, отчего под его смуглой атласной кожей прорисовались мощные мышцы. – Лучше вам потребовать замену.

– В чем дело? Из-за пилы или мотора? – Густые брови Деклана сошлись на переносице, а зеленые глаза превратились в слегка раскосые узкие глубокие щелки.

– Толком не знаю, – пожал плечами Натан, – но работает она плохо, а нам надо управиться с тем большим заказом.

– Я обращусь в инженерную компанию с требованием срочно прислать механика. – Деклан сдвинул шляпу на затылок, обнажив потемневшие от пота каштановые волосы. – Отправь одного из рабочих в город с письмом.

Натан кивнул, засунул большие пальцы за кожаный ремень своих парусиновых штанов, и продолжил список неприятностей.

– Потом еще Келли. Он снова вышел на работу пьяным.

– Скажи ему, пусть явится ко мне, когда мы кончим. Я уже дважды предупреждал его. – Деклан не решался уволить человека, у которого на содержании была жена и шестеро детей. Может быть, еще одна выволочка помогла бы делу, хотя надежды на это было мало. Шон Келли отпетый пьяница.

– И нам давно надо чистить тот кусок земли, босс. Он весь завален хламом. Прикажете начинать?

Зажав в зубах окурок сигары, Деклан повернулся, глядя туда, куда показывал Натан. За сахарным тростником рос и индиго – еще один источник дохода помимо сахара, продававшегося на рафинадные фабрики, и леса, шедшего мебельщикам. В отдалении прорисовывалась неровная полоска зелени – кипарисовые рощи, которые окружали Новый Орлеан и все плантации вверх по реке. Воздух был напоен болотными испарениями, исходившими от гниющей зелени и покрывавшей ее стоячей воды с тяжелым животным запахом. На краю трясины десяток рабочих копали канаву: тела их были обнажены до пояса, а ноги сплошь облеплены грязью. Залитая потом кожа шелковисто поблескивала в лучах света, проникавших через покров листвы.

– Отправь туда одну бригаду, – пробурчал Деклан.

Хотя граница между его плантацией и соседней была весьма протяженной, Деклану приходилось время от времени самому расчищать ее. Он неоднократно пытался связаться с ее владельцами, но так ничего и не достиг, пока не разузнал, что старый хозяин умер и вскоре ожидают прибытия нового. «Уж я заставлю его взяться за дело, – думал он, отбросив в сторону окурок и зажигая другую сигару. – За свою жизнь я получил немало уроков, и один из них – то, что все люди любят деньги. А здесь пропадает огромная территория, целые акры, и я не желаю ее терять. Так или иначе, придется приниматься за расчистку. Время – деньги, и я не упущу его. А коль это не понравится владельцу – ему придется иметь дело со мной».

В комнате царил полумрак, и лишь пылинки сверкали в лучах света, проникавших сквозь щели высоких оконных ставень. Эти лучи высвечивали детали изящной мебели, обитой бледно-лимонным шелком, играли радугой в подвесках хрустальной люстры, укрепленной под лепным медальоном в центре потолка, и преломлялись в гранях выполненных в том же стиле канделябров, расположенных по бокам камина зеленого мрамора с классической отделкой.

Самый любопытный луч проскользнул по зеленому абиссинскому ковру и добрался до москитной сетки, скрывавшей массивную кровать розового дерева. Она стояла в промежутке между двумя окнами для того, чтобы лучше овеваться сквозняком, тянувшим с балкона. Наступило время сиесты, и повсюду царила тишина.

Парочку в кровати не интересовало ничто на свете, кроме их двоих. Он был в одной рубашке, она совершенно голой. Они занимались любовью и были уже в той стадии, когда, возбудившись от его ласк, она достигла разрядки, а он вот-вот должен был ее догнать. Он стонал и метался на кровати, снова поднялся, чтобы скинуть рубашку, и ринулся вниз, крепко зажмурившись, с выражением экстаза на лице, и наконец, сотрясаясь от оргазма, рухнул поверх партнерши.

Несколько секунд спустя она осторожно выбралась из-под него в поисках более прохладного места на простынях. Затем уселась и поправила волосы. Струйки пота стекали у нее между грудей и вдоль рук. Она была красивой женщиной, с гладкой светло-оливковой кожей и тяжелой темной шевелюрой. Ее золотисто-янтарные глаза неотрывно смотрели на лежавшего подле молодого человека.

– Я люблю заниматься любовью после полудня, – произнесла она глубоким богатым контральто. – Ночь тоже хороша, но днем это происходит совсем по-другому. И ты с каждым разом ведешь себя все лучше, chéri.[7] Ты многому успел у меня научиться.

Он поднял лицо из вмятины на подушке: его облик поражал своей безупречной красотой настолько, что, где бы он ни появился, к нему обращались взоры окружающих. Так было всегда, даже когда он был маленьким мальчиком. Высокие скулы, черные кудри, бездонные темно-карие глаза, идеально сложенное те-то казались подарком судьбы, а не результатом наследственности. Его высокородные предки всемерно гордились чистотой своей крови – по крайней мере, в их официальных матримониальных списках не значилось ни одной недостойной особы. Он также жил по этим правилам, несмотря на то, что терял власть над собою в присутствии этой женщины. Он знал, отчего это происходит, и сознание того, что он ей чем-то обязан, приводило его в ярость.

Женитьба на полукровке до сих пор была неслыханным делом в его мирке, по-прежнему жившем по довоенным правилам. Креольское общество, поначалу разметанное военным вихрем, вновь сомкнуло свои ряды, дабы противостоять наплыву пришельцев, джентльменов, пытавшихся проникнуть в их клубы для избранных и возводивших на всех углах аляповатые безвкусные особняки. Однако поскольку достаточно представительных женщин явно не хватало, некоторые салоны слегка снизили свои социальные барьеры. И в эти дни довольно часто можно было увидеть, как на балу смуглокожие кавалеры и девицы запросто танцевали с белыми партнерами.

«Белые отбросы, – презрительно именовали их аристократы, – бедные белые», – но теперь они вовсе не были бедными: люди, прежде служившие надсмотрщиками или управляющими на плантациях, чье положение было немногим выше положения тех рабов, над которыми они издевались; люди с Севера с энергичными лицами; деревенщина с задубевшей на солнце кожей; спекулянты и политиканы всех мастей, ринувшиеся в Новый Орлеан с пресловутыми ковровыми чемоданами подмышкой, – вся та орда, что надеялась поживиться на руинах разоренного города.

О да, этот молодой человек любил Лестину, свою несравненную искусную любовницу, но он никогда не смог бы дать ей свое имя: старые порядки и обычаи по-прежнему владели им. И если все пойдет по плану, то однажды он будет вынужден обменяться брачными клятвами с той неизвестной девицей, которую выберут в качестве спутницы его жизни. И в глубине души он содрогнулся, подумав об этой перспективе.

Приподнявшись, он обнял Лестину и повалил на кровать.

– Что ты хочешь сказать? По-твоему, я неопытный любовник, – взревел он в притворной ярости, целуя маленькую родинку на нижней стороне ее пышной левой груди: темное пятнышко, чудесно гармонировавшее с темными кругами вокруг сосков.

Она рассмеялась грудным смехом, теребя волосы на его груди, влажной от пота.

– Теперь нет, Адриен, но ведь ты не был таким всегда. В свое время ты раздражал меня, потому что не давал себе труда позаботиться о моем удовольствии, думая лишь о себе. А я научила тебя хорошим манерам.

– О, но ты старше меня и более опытна, – сердито отвечал он, всякий раз ревнуя к прошлому, когда она работала в борделе – до того, пока не позволила ему содержать себя. Она обладала совершенно независимой натурой, и эта непредсказуемость в его глазах лишь увеличивала ее очарование.

– О да, я опытная женщина и старше тебя по меньшей мере на пять лет, скоро я стану морщинистой беззубой развалиной, – поддразнила она этого отпрыска голубой крови, которого не могла, не должна была позволить себе полюбить. Наклонившись над ним, Лестина принялась ласкать языком бархатное полукружие его уха, щекоча своим дыханием. – Разве тебе было со мною плохо? Разве ты не наслаждался тем, что я делала, и теми играми, в которые мы играли? У меня было много привлекательных мужчин, но ни один из них не сравнится с тобою.

Она знала, что он примет ее слова за чистую монету, и прочла в его глазах немой вопрос: «Мой Бог, неужели ей еще мало?» Это весьма ее позабавило.

– Лестина, моя роза из преисподней!.. – простонал он и так крепко схватил ее за руку, что ей стало больно. Она поморщилась, но его хватка не ослабла, он неотрывно глядел ей в глаза, и она ответила ему тем же: спокойно и без страха.

Он слыл сорвиголовой и уже успел выиграть одну дуэль. Это, конечно, строго запрещалось и каралось законом, но по-прежнему довольно часто происходило в среде аристократической молодежи. Поединки проводились под так называемыми Дуэльными Дубами, свысока наблюдавшими за схваткой. Женщины были без ума от Адриена, от его внешности, обаяния, от предполагаемой жестокости, таящейся под светскими манерами, делавшими его просто неотразимым.

Мужчины – кто обижался и недолюбливал его, кто уважал, но избегал, и лишь немногие относились дружески, хотя и настороженно. Для человека его лет – а был ему почти двадцать один год – он производил весьма сильное впечатление: однажды увидев, его, этого наследника древнего рода с геральдическим списком в целый свиток пергамента, невозможно было забыть: Адриен Ладур, чистокровный креол, родившийся в Луизиане в семье, жившей здесь многие поколения, чьи отпрыски лишь иногда позволяли себе получить образование в Париже или в Англии. Ладуры принадлежали к одному из самых блистательных здешних семейств всемогущих сахарных баронов, пока их империя не содрогнулась и не рухнула вокруг них грудой обломков.

Лестине все это было известно, она была сметливой девушкой, превосходно перенявшей у матери науку заботиться о себе. Женщине было просто необходимо владеть множеством хитроумных уловок, чтобы выжить в обществе, где властвуют мужчины, – а нигде в мире их власть не была столь полной, как на Дальнем Юге. Ее мать, Мария-Луиза Кларемон, была еще жива. Она была квартеронкой с одной четвертью черной крови, и двадцать шесть лет назад результатом ее связи с неким маркизом стало появление на свет Лестины. Девочка была прелестна, и кожа ее была намного белее, чем кожа неаполитанок или сицилианок. Отец заплатил за ее образование. Она мыслила, говорила и одевалась как француженка, хотя ни разу в жизни не покидала пределов Луизианы. И все же, несмотря на все достоинства, ей не дано было выйти за положенный ей предел из-за примеси африканской крови – пусть слабой и незаметной внешне.

Многие креолы, в том числе и маркиз, разорились после войны. Оказавшись в стесненных обстоятельства, Лестина пошла в ученицы к модистке, но это ремесло давало слишком мало денег. И вот, чтобы прокормить свою мать и многочисленную родню, ей ничего не оставалось, как устроиться в бордель. Это заведение находилось в роскошном особняке, по дешевке доставшемся мадам Фени, нью-йоркской мадам, переехавшей на Юг, чтобы обеспечить здесь процветание новых домов с дурной славой. В одной из комнат этого похожего на дворец борделя Лестина и познакомилась с Адриеном.

Судьба проститутки ее не устраивала, ведь единственной удачей на этом пути была возможность обзавестись единственным, но достаточно богатым клиентом, хотя в заведении мадам Фени она была самой высокооплачиваемой дамой. Выглядела она вполне невинно, и в то же время все ее тело, казалось, источало негу, звало и сулило невообразимые наслаждения. Стройная, с красивыми плечами, узкой талией и длинными ногами, она разъезжала в элегантном экипаже, и каждый ее жест поражал красотой и изяществом. Ни в чем себе не отказывая, она лелеяла свое тело, часами нежась в душистых горячих ваннах и заставляя личного массажиста натирать ей кожу ароматными маслами.

Ее волосы были густыми и длинными, и она постоянно их расчесывала. Она знала, как надо закрепить их на затылке своей чудесной головки таким образом, чтобы в нужный момент средь любовных утех их можно было распустить одним движением и, встряхнув головой, заставить рассыпаться по обнаженным плечам темную, душистую массу, чтобы мужчина мог зарыться лицом в это облако и утопить в нем свои страхи, свою вину и горе. Она позаботилась и о том, чтобы в ее спальне в доме на улице Святой Анны, купленном для нее Адриеном, было достаточно зеркал, расположенных таким образом, чтобы они многократно отражали ее в самых выгодных позах во время любовных игр.

С того дня, как в ее жизнь вошел сказочный принц, она снова обрела некоторый статус, у нее появились деньги, недвижимость и когорта слуг. Их связь все ее находилась на стадии медового месяца, и Лестина пользовалась неограниченным влиянием на Адриена. Хотя Ладуры многое утратили, его никак нельзя было счесть бедным юношей, – при безупречном происхождении и неограниченных связях и вовсе уж не приходилось говорить о возможностях. И все же ему нравилось изображать Гамлета, безвинного страдальца, а сметливая Лестина имела множество поводов утешать бедного юношу, которого не понимала собственная мать, да кстати уж и весь мир.

На самом же деле он всегда и во всем поступал по-своему. Жалость к самому себе была для него новым чувством и оттого захватила его весьма сильно. Лестине были на руку вспышки его раздражительности, и она умело подогревала его недовольство: теми, кто уничтожил рабство; войсками Союза, разорившими плантацию Ладуров; правительством, закрывшем их банки, – а более всего тем, что якобы все вокруг не любят его и насмехаются над ним.

– Это несправедливо! – восклицал он, в то время как Лестина следила за ним янтарными глазами, в глубине которых таились древний покой и мудрость.

– А кто обещал тебе, что вся твоя жизнь будет усыпана розами? – спрашивала она, беря его за руку и, перебирая ее волосы, шептала: – Дорогой мой бедняжка, какая жалость. В былые дни ты мог не считаться ни с кем и ни с чем, ты мог промчаться по своим владениям на чистокровном скакуне, не заботясь о том, что его подковы вдруг затопчут черного раба, ведь ты мог поехать на аукцион и купить себе новых.

Она говорила об этом без тени сожаления, она была слишком далека от своей родни, чтобы сочувствовать их горестям и разорению. Она вмешалась в его мысли, целуя в губы и шепча:

– Вот, вот… Не надо грустить… – словно он был малое дитя.

Ее пальцы скользили по его груди и дальше вниз по животу, и вскоре он становился беспомощен под ее ласками, полностью расслабившись и доверившись ей. «А почему бы и нет? – думала она. – Он знает, что его тело достойно моих ласк. Разве его отношение к женщинам не доказывает этого? Он упрекает меня за мою опытность, а ведь сам успел утратить невинность в гораздо более юном возрасте – по крайней мере, так он хвастает. Он ненасытен и беспечен и ни разу в жизни не пролил слезы или даже не задумался о ком-то другом. Он разбивает сердца, не обращая на это внимания. С утратой былого могущества он утратил и вседозволенность. Мне жаль рабов на плантациях, стонавших под ударами его бича, и тех чернокожих девушек, которых он изнасиловал и позабыл. И все же его красота заставляет все ему простить. Он – само совершенство. Мне достаточно только взглянуть на него, провести пальцем по гладким мускулистым рукам, чтобы почувствовать невыразимый экстаз. И если он когда-нибудь бросит меня, я не представляю, как переживу это».

– Лестина! – Он уже готов был снова войти в нее, держа руки на ее грудях и теребя затвердевшие, словно камень, соски.

Ее смех дробно рассыпался в темноте спальни.

– Тебя возбуждает то, что ты занимаешься со мною любовью здесь, в доме твоей матери, не так ли? Запретный плод. А где она сама?

– Отправилась вверх по реке, навестить друзей. Ее не будет еще с неделю. И ты можешь быть моей гостьей, когда только вздумаешь. – Он припал губами к ее груди, покусывая и теребя соски, и она прижала его к себе еще крепче, запустив пальцы в пышную шевелюру. Она страстно желала иметь дитя, его дитя, но слишком опасалась далеко идущих последствий подобной смелости и, заботясь о себе, предпринимала все необходимое, чтобы не забеременеть.

– Она против меня, не так ли? – неторопливо напомнила Лестина, откинувшись на отделанные кружевами подушки.

– Она знает о тебе и терпит в качестве моей любовницы, – отвечал он, не сводя с нее темных, окаймленных пушистыми ресницами глаз.

– Цветная девка, которую держат для утешения молодого шалуна? Значит, все по-прежнему в ее руках и она помыкает тобою. – Лестине пришлось сдержаться, чтобы голос не выдал жгучей ненависти, которую она испытывала к этой чопорной высокомерной леди, хоть и видела-то ее лишь однажды и издали. Все темные стороны характера Адриена были порождены и даже взлелеяны мадам Ладур – в этом Лестина нисколько не сомневалась.

– Никто мной не помыкает! – рявкнул он и больно ее ущипнул.

– Перестань! – ударила его Лестина. – Или я сию же секунду встану с этой кровати, отправлюсь домой и ты не увидишь меня несколько дней.

– Прости, – принялся он каяться, в шутку подражая маленькому обиженному мальчику – уловка, к которой она не могла остаться равнодушной. – Всякий раз, как ты напоминаешь мне о мамочке, я схожу с ума.

– Именно поэтому мы сегодня явились сюда? Чтобы ты мог досадить ей! Это ведь ее кровать? Как гадко с твоей стороны. – В ее усмешке проскользнуло нечто дьявольское. Эта кровать, эта комната его матери, и он затащил сюда цветную – что переходит все границы! Стоит ли удивляться, что сегодня он так пылок! Нет ничего более возбуждающего, чем запретная любовь, подогретая гневом отчаяния и жаждой мести.

– А как же домашние слуги? – тихо спросила она, не прекращая своих чувственных ласк и ощущая, как поднимается и твердеет его плоть.

– Я дал им свободный день.

– Но кровать? Она же будет вся смята.

– Я скажу, что решил спать здесь, чтобы охранять мамины драгоценности.

«А он хитер, – подумала она, – мой дикий, развращенный мальчик с нежной белой кожей».

Влечение охватило ее. Она обожала его, желала его, упивалась им, пустив в ход все свое искусство, чтобы привязать его к себе, добровольно принося себя в жертву. Скользя по его телу, словно жрица Дума-баллы Змеи, неистовая и бесстыдная, словно воплощение Иезили-Фреды-Дагомеи, лесной богини любви, она своими губами и пальцами доводила его до беспамятства, обвиваясь вокруг него так, что он забывал обо всем на свете.

«Это просто чудесно, что дяде Седрику понравились Уоррен с Элизой, – писала Кэтрин в очередном длинном послании миссис Даулинг, одном из тех, что ждали своего отправления по прибытии корабля в Новый Орлеан. – Он всегда так нервничает, когда я с кем-то знакомлюсь, но, кажется, к ним он весьма расположен. Было бы ужасно, если бы он невзлюбил их: они такие дружелюбные и всегда готовы помочь. Последняя часть путешествия прошла просто замечательно, и все благодаря им. Мы играли в настольный теннис, слушали пианистов в салоне (по крайней мере, мы с Элизой – пока Седрик с Уорреном играли в карты) и обедали и танцевали по вечерам. Сегодня – последний вечер перед тем, как мы пристанем к берегу, и состоится большой костюмированный бал. Элиза скоро зайдет ко мне, чтобы обсудить мой наряд. Это не так-то просто, ведь под рукою есть только то, что я взяла с собою в путешествие. Когда делались покупки, я и не думала о подобных вещах. Никто меня не предупредил. Жаль, что я не познакомилась с Элизой еще в Англии. Она прекрасно разбирается в таких делах. Даже лучше, чем миссис Прентис».

Был тот редкий час, когда Кэтрин могла уединиться у себя в каюте и заняться корреспонденцией – между дневным чаем и подготовкой к вечерним увеселениям. Она обещала писать миссис Даулинг, Бет Карпентер и миссис Прентис, с которой хотела обмениваться всеми новостями. До недавнего времени она относилась к этим обязательствам спустя рукава – сначала из-за болезни, а потом из-за полной занятости в обществе Уоррена и Элизы.

Девушка расположилась в маленьком кресле возле бюро, чувствуя под собою легкое покачивание палубы и бессознательно вслушиваясь в суету корабельной жизни. Проведя кончиком пера по губам, она невольно улыбнулась при мысли о молодом американце. Ей приятно было его общество, его шутки, почтительное и свободное обращение, – и все же она не думала, что влюбилась. Правда, она слишком мало знала мужчин. И по каким признакам она могла бы понять, что влюблена?

Ее тревожило то возбуждение, которое она испытывала при его появлении – будь то за столом в кают-компании, на палубе или в бальной зале, и тот приятный трепет, что охватывал ее, когда он касался ее руки или обнимал за талию во время танца. Но была ли это любовь? То самое необузданное чувство, что с таким восторгом описывают поэты? Кэтрин затруднялась сказать. Она ожидала чего-то большего: безоглядного влечения, когда ей захочется принадлежать ему телом, мыслями, даже самой душой – до конца своих дней. Конечно, она погрустит, если придется навсегда расстаться с Уорреном, но это не повергнет ее в отчаяние. Да и с его стороны был лишь легкий флирт да обычные дружеские чувства.

Стук в двери каюты прервал ее размышления. Она ответила, и перед нею предстала Элиза во всем великолепии карнавального наряда.

– Ах, как чудесно ты выглядишь! – воскликнула Кэтрин, всплеснув руками. – Ты просто прелесть! Как тебе это удалось?

Элиза просияла и закружилась перед зеркалом, висевшим на стенке каюты.

– Запросто, моя милая. Я давно набила руку на таких вещах. Накинула шаль, завязала волосы узлом на затылке, воткнула в них розу, выбрала серьги побольше, и voila[8] – я уже цыганка!

– Именно так, только почему-то со светлыми волосами, – заметила Кэтрин, с завистью глядя на подругу.

– Цыганки бывают разных мастей! – Элиза ничуть не смутилась, опустила руку в карман передника, также служившего частью ее маскарада, и извлекла колоду карт. – Предсказать вам будущее, милая дамочка?

– А ты умеешь? – спросила Кэтрин, с горящими глазами включаясь в игру.

– Немножко. Моя мама пришла бы в ужас, если бы узнала, но я научилась у Мамми. Она считает, что у меня есть «взгляд».

– Кто такая Мамми? Ты как-то уже говорила о ней, когда вы с Уорреном вспоминали детство.

– Все богатые белые дети на Юге называют Мамми своих черных нянюшек. Моя Мамми была рабыней, но прошло уже десять лет. Я до сих пор иногда навещаю ее. – И в глазах Элизы появилась необычайная нежность. – Мамми вырастила нас, меня и Уоррена. У наших родителей никогда не хватало времени поиграть с нами. Здесь это самое обычное дело.

– В моей стране те, у кого достаточно денег, тоже нанимают женщин в няньки для своих детей, – кивнула Кэтрин. – Но я не стану этого делать. Если у меня когда-нибудь родится ребенок, я стану сама воспитывать его.

– Мисс Кэтрин Энсон, – воскликнула Элиза, возмущенно глядя на подругу и уперев руки в бока, – вам угодно болтать совершенные глупости! У тебя обязательно будут дети, глупая ты гусыня! А леди с твоим положением наверняка не будет хватать времени, чтобы играть со своими детьми целые дни напролет. Нет, любезнейшая! Тебе надо будет устраивать вечеринки, и посещать званые балы, и ездить к портным и парикмахерам, и я не знаю что еще: И твой муж тоже наверняка будет ужасно важной персоной.

– Это ты болтаешь всякие глупости, Элиза, – возразила Кэтрин, не зная сама, обижаться ей или смеяться. – Все это пи-са-но-на-во-де.

– Возможно, но ведь я могу видеть твое будущее, забыла? – И Элиза с загадочным видом прижала пальчик к носу. – Как насчет маленького гаданья?

– Ох, конечно! Мы иногда приглашали цыганок зайти с черного хода, но миссис Даулинг всегда отсылала их прочь. Я ужасно хотела узнать свое будущее, но она говорила, что это языческие глупости.

Элиза оперлась одной рукой на диван, приподняла ногу и внимательно осмотрела ее.

– Похоже, эта твоя миссис Даулинг взяла себе слишком большую волю. Я бы ни за что не потерпела такого от служанки.

– Она была не совсем служанка, – возразила Кэтрин, которую иногда смущали Элизины высказывания, – она скорее была другом. Разложи-ка для меня карты, – с улыбкой решила она переменить тему.

– Хорошо, но вначале ты должна посеребрить мне ручку, – лукаво промолвила Элиза, плюхнулась на ковер, скрестив ноги, и жестом приказала Кэтрин расположиться напротив.

Она повиновалась и, достав из кошелька несколько монеток, положила их на протянутую ладонью вверх ручку.

– Этого хватит? – спросила она, наполовину в шутку, наполовину всерьез.

– Ох, какая ж вы щедрая, дамочка, и личико у вас доброе – счастливое личико, – залопотала Элиза, подделываясь под гадалку.

И она протянула колоду Кэтрин, приказав как следует перемешать карты и поделить их на три кучки.

– Что мне теперь делать? – выполнив все указания, спросила Кэтрин.

– Дай мне одну кучку! Нет, не правой рукой – левой!

Элиза посерьезнела, неторопливо беря карты одну за другой и раскладывая рисунками вверх. Кэтрин ни разу в жизни ни видела такой странной колоды. Она думала, что ей предложили обычные игральные карты, но ошиблась. Здесь были изображены мечи, кубки, жезлы и деньги, короли, королевы, пажи, рыцари и принцессы – и Трубы, загадочные, разноцветные и грозные, – их Элиза называла Большой Тайной, или картой судьбы.

В каюте воцарилась тишина, и Кэтрин больше не смеялась, чувствуя, как их словно обволакивает облаком древней тайны, приглушившей все посторонние звуки. Элиза некоторое время молча разглядывала карты и наконец заговорила:

– Я вижу деньги. Много денег, они обозначают богатство, а вот мечи – это споры. Кубок – это любовь и чувства. Смотри, здесь есть Принц Кубка. Молодой человек, который должен войти в твою жизнь. Но больше всего здесь денег. Просто ужас сколько!

Кэтрин была поражена, ведь ни она, ни Седрик ни разу не упоминали ее наследства. Уоррен с Элизой могли предполагать, что она имеет хороший достаток, раз путешествует первым классом, – но не более! Никто на борту о наследстве не знал, даже Филлис и Уоллер были в полном неведении об истинной цели путешествия.

– Как тебе удалось это узнать? – прошептала Кэтрин со смесью удивления и подозрения.

– Это все в картах. Ты не всегда была такой богатой. Нет, это пришло к тебе совсем недавно. И ты потеряла отца.

– Я сама говорила тебе об этом. – Кэтрин ужасно хотелось ее разоблачить и доказать, что она не читает судьбу, а шутит.

– Здесь есть еще один мужчина. – Казалось, Элиза не слышит, глаза ее были затуманены, она словно пребывала в трансе. – Ты никогда не встречалась с ним, но он захотел стать твоим благодетелем. И из-за него ты отправилась в Новый Орлеан. И этот поворот судьбы приведет тебя в объятия твоей истинной любви.

Кэтрин хотела было рассмеяться, чтобы побороть невольный трепет, пробежавший по телу.

– Я полагаю, он высокий, смуглый и красивый? Ведь так обычно говорят цыганки?

– В данном случае это верно. – Элиза подняла глаза, сверкнувшие аметистовым блеском из-под густых ресниц. – Он действительно высокий, темноволосый и сказочно красивый.

Стало быть, это не Уоррен, тут же подумала Кэтрин со смесью облегчения и разочарования. Ведь тот будет брюнетом, и я еще только должна повстречаться с Принцем Кубка. В воздухе повисло напряжение: Элиза была сама не своя, словно чужая. Кэтрин уже пожалела, что они затеяли эту игру, лучше бы все шло по-старому.

– Ну что там еще? – спросила она. – Мы разве не кончили?

– Ты выйдешь замуж за этого человека, – покачала головой Элиза, не сводя глаз с какой-то карты. – Это записано в звездах. Он будет любить тебя, заботиться о тебе, а тебе понадобится его защита – защита незнакомца в незнакомой земле.

– Но ведь я скоро освоюсь, правда? – Кэтрин почувствовала, как по ее спине пробежали мурашки. – Мне казалось, что американцы хорошо относятся к англичанам. Вот и вы с Уорреном тоже.

Элиза прижала пальца к вискам, словно стараясь отогнать наваждение. Когда она снова взглянула на Кэтрин, потустороннее выражение ее глаз исчезло, она снова владела собой.

– Не бойся, моя дорогая. Я тебе друг, и он тоже. И мы не оставим тебя без поддержки.

Все еще испытывая некоторую неловкость, Кэтрин решительно собрала карты и убрала их в коробку.

– Я очень надеюсь, что мы не скоро расстанемся, – сказала она. – Ты ведь живешь в Новом Орлеане, да?

– Не всегда, – после некоторого колебания отвечала Элиза, устроившись на кушетке и закуривая извлеченную из серебряной шкатулки сигарету.

– О, дорогая. Я так на тебя рассчитываю, – пожаловалась Кэтрин, откинувшись назад. – Почему тебе надо уезжать?

Элиза прикусила губу, и на ее подвижном лице отразилась борьба, но вскоре она пришла к какому-то решению. Она выпрямилась, потушила сигарету в бронзовой пепельнице и сказала:

– Я полагаю, тебе следует узнать обо мне кое-что. – Кэтрин раскрыла было рот, чтобы перебить ее, но Элиза мягко прижала к ее губам пальцы, заставив молчать, и продолжила: – Во-первых, я замужем.

Кэтрин охватили смешанные чувства: прежде всего, потрясение откровенностью Элизы и, в не меньшей степени, беспомощность перед неожиданностью самого этого сообщения. Она была уверена, что Элиза не замужем.

Все еще сидя на полу, она подняла голову, чтобы взглянуть подруге в глаза.

– Мне и в голову не приходило, что ты – замужняя дама.

Уголки губ Элизы покривились, а глаза посуровели.

– Мне самой не доставляет удовольствие об этом вспоминать. Я была совсем девчонкой, и вскоре после свадьбы мы начали ужасно ссориться. Он практически бросил меня.

– Бросил тебя? – тупо переспросила Кэтрин, с трудом расставаясь со своим представлением об Элизе как о беспечной девушке, беззаботной и милой подруге, – конечно, более опытной и взрослой, но дружба с которой ничем не была омрачена.

– Именно так. Если тебя устроит более драматическое объяснение, он мне изменил, хотя, по чести, год, прожитый бок о бок с Раулем Джорданом, это более чем много. И я была рада расстаться с ним. – Кэтрин никогда прежде не видела выражения, возникшего у Элизы во взоре. Оно совершенно изменило ее, сделав старше, суровее, абсолютно чужой.

– Мне очень жаль. – Не находя нужных слов, Кэтрин взяла ее за руку и обнаружила, что ответное пожатие оказалось гораздо крепче, чем она ожидала.

– Не стоит того, – отвечала Элиза и улыбнулась, овладев собою, – мы расстались многие месяцы назад, оттого я и напросилась поехать с Уорреном в Европу – отвлечься от воспоминаний и горя. – Тут она опять помрачнела. – За границей мне было легче. Я могла представить себе, что ничего вообще не было, но теперь, когда мы вернемся в Новый Орлеан, мне опять предстоит встречаться с людьми, ловить на себе сочувственные взгляды и понимать, о чем они сплетничают у меня за спиной. Ведь у меня весьма оригинальное положение – ни жена, ни свободная дама. Рауль просто растворился в воздухе после того, как отказался дать мне развод. Мне, наверное, куда лучше было бы просто овдоветь.

Кэтрин глубоко тронула грусть ее последних слов. До сего дня они ни разу не говорили о серьезных вещах, все было легко и мило, и это неожиданное вторжение в скрытые дотоле тайны встревожило и рассердило ее. Руаль Джордан должен был быть просто скотиной, если позволил себе оскорбить такую чудесную девушку, как Элиза. Желать овдоветь? Увидеть его мертвым? Как это ужасно!

– Ты ведь сказала это не всерьез? – Кэтрин порывисто поднялась и уселась подле Элизы, обняв ее за плечи.

И снова эта неохотная, горькая, грустная улыбка.

– Совершенно всерьез. Да, именно так. – Элиза мягко высвободилась и едва касаясь провела рукой по волосам Кэтрин. – Моя милая девочка, ты такая юная, такая чистая. Ты еще не сталкивалась с чувствами, которые могут полностью поглотить человека, лишить его рассудка и либо вознести до небес, либо столкнуть на самое дно преисподней.

Кэтрин, не сводя с подруги взора, почувствовала, что буквально тонет в этих темных бездонных зрачках, но не могла отвести взгляд. Она снова почувствовала себя деревенщиной, простушкой из сельской церкви. «Куда же меня занесло?» – подумалось ей в совершенной растерянности.

Наконец овладев собой, она принялась мерить каюту длинными нервными шагами.

– Ты могла бы сказать мне об этом раньше, – с упреком произнесла она. – Я думала, что мы друзья.

– Мы и есть друзья. А не говорила я об этом оттого, что боялась тебя разочаровать, – отвечала Элиза, не поднимая глаз от бахромы своей шали, которую нервно теребила. – Я высоко ценю твою дружбу. Я никогда не была ни с кем так близка, кроме Уоррена. Я могла бы сказать, что окружающие всегда были добры ко мне, но это совсем другое.

– Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать. – Кэтрин остановилась посреди каюты, невольно выпрямившись и прижав руки к груди. – Ты можешь считать меня дурочкой, но мне совершенно непонятен этот огромный мир, в котором быть честным не всегда означает быть мудрым. Дядя Седрик говорил об этом, а вот теперь и ты. Я хочу вернуться в Риллингтон, я хочу домой.

– Не обижайся на меня. – Элиза поднялась и обняла Кэтрин. – Я не хотела тебя расстраивать, просто считала нужным рассказать о своем замужестве до того, как мы приедем. Меньше всего меня бы устроило, если бы ты узнала обо всем от кого-то другого. И не надо так пугаться. Я останусь с тобою, не бойся.

– Правда? – Кэтрин прижалась к ней с огромным облегчением. – Это чудесно. Ведь поначалу я буду там как рыба, вытащенная из воды.

– Ни за что, – рассмеялась Элиза, становясь прежней милой подругой. – Ха, да ты со временем покоришь весь Новый Орлеан. И кавалеры будут драться за честь познакомиться с тобою. Молодая прекрасная леди из Англии! Тебя станут рвать друг у друга из рук.

– Дядя Седрик придет в ярость, если так случится. – Кэтрин снова была счастлива, облака рассеялись без следа. – Он спит и видит, как бы подыскать мне воспитанную уважаемую даму в компаньонки. Хотя по поводу миссис Прентис у меня возникли сильные подозрения.

– Ах да. Ты уже рассказывала о ней. Тебе не кажется, что у них намного более интимные отношения, чем об этом принято говорить в обществе? Противная старуха! – Они с Кэтрин обменялись улыбками, и снова им стало легко друг с другом, хотя их отношения стали несколько иными.

– Пожалуй, ты права, – согласилась Кэтрин. – Но я ни разу не смогла захватить их с поличным. Все ограничилось одними подозрениями, основанными на интуиции.

– Я всегда доверяю интуиции. Иногда предчувствия бывают весьма определенными, – кивнула Элиза, глядя в зеркало и приводя в порядок шаль. Но тут ее глаза встретились в зеркале с глазами Кэтрин. – Ну и нашел он кого-нибудь подходящего?

– Нет, пока нет. Ты не знаешь никого, способного занять это место?

Элиза наклонилась, подбирая упрямую прядь, выбившуюся из узла.

– Откровенно говоря, знаю, – отвечала она.

– Кто? – воззрилась на нее Кэтрин.

– Я! – И Элиза повернулась к ней лицом.

– Ты? Моя компаньонка? – радостно вскричала Кэтрин.

– А почему бы и нет? – Я – замужняя дама, и не какая-нибудь пустоголовая дурочка – даже твой придирчивый опекун не найдет в чем меня упрекнуть. – Элиза излучала добродушное веселье, словно и не было только что разговора о мрачном прошлом.

– Но ведь ты сама будешь ужасно занята? Наверняка у тебя все уже расписано по дням? – Кэтрин никак не могла поверить, что такая одаренная, красивая и общительная женщина захочет тратить на нее свое время.

– Мое дражайшее дитя, ты все еще слишком робка и неуверенна. Пора от этого отвыкать. Я просто в восторге, что смогу быть наставницей и пасти свою овечку. Как ты думаешь, из меня получится хорошая овчарка?

– Я не смела и мечтать о лучшей, – рассмеялась в ответ Кэтрин. – Но ведь ты леди, а дуэнья – платное место. – Ее смущала необходимость упоминать о подобных вещах, но надо было выяснить все до конца.

– Тем лучше, – заверила Элиза, задирая нос. – У меня нет своих денег, а просить Уоррена о каждом пенни неприятно. Нет, мой дорогой Уоррен ни в чем мне не отказывает, но все равно неловко, и в итоге я часто не могу купить то, что хочу, именно тогда, когда я этого хочу, или отправиться туда, куда мне вздумается. Ты понимаешь?

– И даже очень хорошо. Я сама недавно была в таком же положении. – Кэтрин почувствовала огромное желание во всем открыться Элизе, но вовремя остановилась. – Мы сегодня же вечером поговорим с дядей Седриком.

– И обязательно с Уорреном тоже, он наверняка захочет, чтобы спросили и его – хотя и не станет чинить мне препятствий. Ведь это позволит мне покончить с моим нелепым положением: я смогу обеспечить свое существование, не бросая тени на репутацию семьи. А в качестве компаньонки такой важной персоны, как ты, я смогу ходить по Новому Орлеану с высоко поднятой головой.

– Я не важная, – возразила Кэтрин.

– Ох, вот уж неправда! Мы все очень даже важные – каждая живая душа. Важные и неповторимые! – со значением произнесла Элиза и тут же, оборвав себя, заметила: – А время-то бежит. Позови Филлис и начинай одеваться. Ты уже выбрала на сегодня костюм?

Кэтрин призналась, что еще нет, и тогда Элиза, ворча, принялась рыться в ее сундуке. В тесной каюте помещался лишь он один – остальной багаж находился там, где хранились вещи прочих пассажиров. На плечиках висел вечерний туалет Кэтрин: платье из темно-голубого шифона, отделанное кружевами. Оно смотрелось превосходно, однако Элиза, подыскивая что-то менее официальное, хмурилась.

– Жаль, что нет ничего другого. – Беспомощно глядевшая на нее Кэтрин совершенно растерялась.

– Надевай его, пока я что-нибудь придумаю, – велела Элиза, не любившая отступать перед трудностями. Она вышла, и Филлис предложила Кэтрин свои услуги.

Платье было замечательным, стоило кучу денег и выглядело даже чересчур роскошным для корабельной вечеринки, но Кэтрин давно искала предлога его надеть. Однажды примерив его, она сама пришла в восторг от своего отражения в зеркале. Неужели эта шикарная, элегантная дама – она сама? «Пожалуй, меня и так можно счесть одетой в маскарадный костюм, – думала девушка. – Ну разве это я – Кэт Энсон, дочь викария?»

– Вы выглядите очень красиво, мисс, – отступая назад в восхищении, прошептала Филлис. – Просто принцесса.

– Вот именно, – подхватила вошедшая Элиза. – Ты сказочная принцесса. А в доказательство наденешь корону. Я как раз когда-то сделала ее из мишуры и фальшивых камней. А ну-ка, примерь.

Кэтрин мигом усадили перед откидным туалетным столиком, поставили по обе стороны зеркала яркие свечи, уложили ее темные вьющиеся волосы в высокую изящную прическу и водрузили на место корону. Порывшись в шкатулке с украшениями, Элиза выбрала роскошное ожерелье из сапфиров и бриллиантов вместе с такими же серьгами (в числе прочих драгоценностей Седрик приобрел их для своей подопечной у известного лондонского ювелира). Когда украшения засверкали вокруг стройной нежной шеи и в мочках ушей, вид у Кэтрин стал истинно королевским. Она смотрела на свое отражение и не верила глазам.

Элиза принесла темно-малиновую бархатную накидку, и когда ее тяжелые складки спустились с плеч Кэтрин до самого пола, впору было герольдам затрубить в трубы – ведь именно так возвещают о прибытии царственных особ.

– Тебе надо лишь слегка подрумянить щеки и подкрасить губы, моя дорогая, и ты станешь самим совершенством, – заметила Элиза. И, не тратя времени, принесла коробку с косметикой.

Кэтрин подчинилась всем требованиям подруги и приготовилась к тому, что грядущий вечер превратится в сказку. Бальную залу украсили разноцветными фонариками, серпантином, цветами и воздушными шарами. Оркестр играл непрерывно, и она ни минуты не оставалась на месте. Через пять минут после появления в зале ее танцевальная карта была полна: ее наперебой приглашали корабельные офицеры, джентльмены в вечерних костюмах и другие, в самых разнообразных карнавальных нарядах.

– Я уж думал, что мне не придется нынче с вами потанцевать, – улыбаясь, признался Уоррен, кружа ее под звуки вальса Штрауса. – Вы никогда не выглядели такой красавицей.

– Это благодаря Элизе, – чувствуя, как краснеет под румянами, отвечала Кэтрин. Ее возбуждало прикосновение его затянутой в перчатку руки к обнаженной спине, близость его лица и мимолетные прикосновения его груди к ее во время танца.

– Ах, так это ее проделки? Я должен был догадаться. – Он улыбался, глядя ей в глаза своей чарующей, магнетической улыбкой, так похожей на улыбку его сестры. – Она сказала мне, что предложила вам свои услуги в качестве компаньонки.

– Это правда. Вы ведь не обиделись? – Через плечо Уоррена она разглядела Элизу, кружившуюся в объятиях затянутого в белоснежный мундир капитана «Ионы», – только цыганские серьги сверкали в ушах.

– Я очень рад. Я бы хотел, чтобы она нашла себе занятие. Как я понимаю, она рассказала вам о постигшем ее несчастье?

– О ее разрушенном браке? Как это ужасно!

– Ваше общество поможет ей пережить горе. Она любила Рауля Джордана. Ее внешняя беззаботность обманчива. Она очень переживает. Спасибо вам, Кэтрин, мы перед вами в большом долгу. – Всем своим видом излучая признательность, он поднял ее руку к губам и поцеловал, едва касаясь.

– Я еще не обсудила этого с дядей. – Она чувствовала, как у нее кружится голова, и не знала, виновато ли в том только что выпитое шампанское или близость этого чудесного юноши.

– Так давайте поговорим об этом за обедом, ведь вы не возражаете? – И он прижал ее к себе чуть-чуть ближе.

Предложение встретило полное одобрение со стороны Седрика, сразу облегчив ему жизнь. Стало быть, Элиза – миссис Джордан? Это полностью развеяло его тревоги. Поначалу он питал некоторые подозрения по поводу молодой парочки, но осторожные расспросы хорошо информированного капитана корабля и некоторых пассажиров успокоили его. Конечно, по прибытии в Новый Орлеан он постарается разузнать обо всем поподробней, но он уже уверен, что лишь укрепится в своем мнении об их порядочности и респектабельности. Уоррен хорошо рекомендован, как и его семья. Они, правда, торговцы – но это не имеет значения. Элиза также обладала незапятнанной репутацией невинной жертвы обстоятельств.

Прогуливаясь по палубе, над которой сияла молодая луна, Кэтрин впервые в жизни почувствовала себя совершенно счастливой, и боль об утраченном отце уже была не такой острой, укрывшись в дальнем уголке ее души. По обе руки от нее шли Уоррен с Элизой. «Словно ангелы-хранители, – завороженно подумала она, слегка захмелев от шампанского. – Я верю им. Они не бросят меня. И теперь я без страха могу появиться в Америке».

– Мы устроим грандиозную вечеринку, когда прибудем, – заявила она.

– Отличная идея! – согласился Уоррен, и вся троица остановилась возле поручней. – Где, вы сказали, находится ваш дом?

– В месте, именуемом Садовый Район. Вам оно известно?

– Это в верхней части города, где богатые американцы и кое-кто из креолов еще до войны строили свои особняки. Эти здания трудно назвать домами – они скорее похожи на дворцы, и каждый окружен садом величиной с целый парк.

– Это верно. – Элиза взяла его под руку и опустила головку ему на плечо. – Но ведь наша Кэтрин и есть принцесса, разве не так? И ей как нельзя больше пристало жить во дворце.

Он взглянул на сестру, и в свете цветных фонариков, развешанных над палубой, его глаза сверкнули лукавством:

– А мы с тобою будем ее преданными советниками, не так ли, дорогая?