"Наваждение" - читать интересную книгу автора (Монтегю Жанна)

Книга первая ГОРОД ПРИЗРАКОВ

ГЛАВА 1

Письмо лежало возле тарелки: конверт из плотной белой бумаги, ярко освещенный лучами солнца, струившимися сквозь высокие арочные окна, выглядел очень официально. Его принесла миссис Даулинг вместе с горячими тостами и утренним чаем на подносе.

– Это для вас, мисс Кэтрин.

В ее глазах читалась материнская забота и любопытство: за последние несколько ужасных недель эта женщина проявила гораздо большую преданность своим хозяевам, нежели приходилось ожидать от обычной экономки.

– А для кого же еще оно может быть? – резко спросила Кэтрин, раздраженная этой неизменной добродушной и терпеливой опекой и теми болезненными воспоминаниями, которые пробудили в ней слова миссис Даулинг.

– Ну же, не надо сердиться. – Экономка с трудом подавила желание обнять затянутые в черное девичьи плечи. – Я знаю, что теперь вы здесь одна.

– С тех пор как перестали приходить открытки с соболезнованиями, я не получила ни одного письма, – не унималась Кэтрин, вертя конверт в руках – руках, мало, напоминавших руки леди: слишком они были обветренными, сильными, с коротко стриженными и даже обкусанными ногтями.

«Надо бы что-то сделать с ними, прежде чем отправляться на поиски работы, – утомленно подумала девушка. – Лучше всего воспользоваться смесью меда с глицерином. Это порадует миссис Даулинг, которая вечно причитает, что у меня руки как у матроса и что мне нельзя так много копаться в саду. И уж, конечно, вряд ли кто-то захочет иметь гувернантку, которая грызет ногти. Такой ужасный пример для детей».

Гувернантка. Нельзя сказать, что подобная участь ее радовала. Но выбора не было – разве что устроиться за мизерную плату на утомительную роль компаньонки какой-нибудь сумасбродной старой леди, которая превратит ее жизнь в прозябание. Что-то надо было предпринять, и поскорее.

На следующий же день после похорон к ней явился священник и посвятил ее в планы епископа относительно их прихода. Он был живым воплощением того слащавого ханжества, к которому она всегда испытывала отвращение. Теперь это чувство было подкреплено неясной тревогой от того, с каким отнюдь не священническим пылом он окидывал ее взглядом своих круглых глаз и как чересчур часто старался прикоснуться к ней влажными от пота руками под предлогом выражения сочувствия: инстинктивно она старалась избежать этих знаков внимания.

Она может не торопиться с переездом и ни о чем не тревожиться, продолжал незваный гость, принимая вторую рюмочку черри и протягивая руку за новой порцией песочного печенья, приготовленного миссис Даулинг. При этом он наклонился так близко к Кэтрин, что девушка ощутила прокисший запах у него изо рта. А он продолжал толковать о том, что ей будет отпущено вполне достаточно времени для того, чтобы успеть составить планы новой жизни, но при этом не следует забывать и о том, что деревня нуждается в новом пастыре. Он понимает ее горе, и если он в силах оказать ей хотя бы малейшую помощь – в чем бы то ни было, – ей стоит только сказать, и все будет исполнено. Он так ей сочувствует. Ей стоит только попросить.

Несмотря на его солидность и представительность, на строгое черное одеяние, сиявшие чистотой гетры и тугой воротничок, на невинное выражение холеного лица, Кэтрин тут же окрестила его лисой. Он явно чего-то домогался, и она даже не решалась подумать, чего именно. Стараясь защититься, она вела себя отчужденно и скованно – холодно, как заявил этот святоша, когда примчался с отчетом к своему покровителю на соборную площадь. Привлекательная, молодая особа, обуреваемая невыносимой гордыней. Он явился туда, полный готовности помочь, но был остановлен на полпути приемом, оказанным ему мисс Кэтрин Энсон.

После его отъезда она начала паковаться, безучастно перебирая вещи, принадлежавшие ей и ее отцу. И что теперь со всем этим делать? Незаменимая миссис Даулинг занялась его одеждой, раздав нуждающимся, но оставалось еще множество того, что разобрать могла лишь Кэтрин: маленькие домашние реликвии, мебель, письма, деловые бумаги, сундук, полный статей, принадлежавших когда-то ее матери, а кроме того – огромная отцовская библиотека.

Она лишь вздохнула, совершенно не задумываясь обо всем этом, глаза ее были сухими – они оставались такими с того самого рокового утра, когда Джон Энсон пожаловался на странные болезненные ощущения в правой руке. Нет, не нужно беспокоиться, уверил он Кэтрин и стал собираться в свой обычный обход прихожан, приказав Кларку приготовить коляску. И тут, идя по коридору к дверям, он вдруг рухнул, как подрубленный дуб, не в силах ни говорить, ни даже пошевелиться.

Сидя за завтраком в залитой солнечным светом столовой пасторского дома, Кэтрин снова и снова переживала эти мгновенья, к которым возвращалась раз за разом с того самого дня. Она отправила Кларка в деревню за доктором Мортимером, который, осмотрев больного, покачал головой, отвел ее в сторонку и сообщил, что у ее отца случился удар. Он, конечно, оставит ей ряд рекомендаций, но, добавил он, пряча в складках морщинистого лица сострадание, надежды очень мало.

Итак, ее отец, всегда такой энергичный, обречен на полную неподвижность. Потянулись томительные часы дежурства возле постели больного, призрачные надежды, связанные с едва заметными признаками улучшения, на поверку всякий раз оказывавшимися иллюзией. Дни, неотлучно проводимые в отцовской спальне, и ночи полусна-полубдения в кресле, придвинутом поближе к камину. Однажды отец попытался что-то сказать, и по его подбородку потекла струйка слюны. Она заботливо наклонилась и отерла дрожавший от напряжения подбородок. Он попытался криво улыбнуться и наконец, ценой неимоверных усилий, произнес:

– Отныне это не в твоих руках, дитя.

– Мисс, ваш чай остывает. – Голос миссис Даулинг, произносивший слова с западным акцентом, вернул Кэтрин в настоящее.

Девушка кивнула, не желая выглядеть неблагодарной, и поднесла чашку к губам. Миссис Даулинг не заслужила такого отношения, ведь эта вдова всецело была предана викарию и его оставшейся без материнской опеки дочери с тех самых пор, как они поселились в Риллингтоне, маленькой уютной деревушке на склонах Мендипских гор. И сколько Кэтрин помнила себя, миссис Даулинг всегда была рядом и заботилась о них.

Теперь этому пришел конец, подумала Кэтрин. Не будет службы в церкви, не будет маленькой деревни, чьих простодушных обитателей наставлял ее отец не только в делах духовных, но и зачастую в житейских. Некто преподобный Уотсон вскоре приедет сюда со своим семейством. И дни Кэтрин в Риллингтоне отныне сочтены.

Все еще колеблясь, она снова взглянула на письмо. Может быть, это послание от епископа, уведомляющее о дне прибытия Уотсонов – и о ее выселении? «Не желаю его читать», – подумала она вдруг, охваченная внезапным гневом. Разве церковь потрудилась что-нибудь сделать для меня? Мой отец положил жизнь на служение ее делу, и ради чего? Ради нищенской пенсии, которая лишь способна обречь нас на жалкое прозябание без малейшей надежды выбраться из нужды?

Викарий и его дочь, воспитанная и образованная, – хотя, пожалуй, слегка эксцентричная. Она могла днями пропадать в горах, словно заправский бродяга, всегда находила верный тон с теми отверженными, которых страсть к выпивке заставляла тратить на алкоголь последние гроши, вместо того чтобы жертвовать их на дела церкви. Поведение, никак не подходящее истинной леди, – и Кэтрин, прекрасно это осознавая, немало развлекалась тем, что была постоянным объектом для сплетен и фантазий местных кумушек, любивших собираться в магазине на углу, где продавалось все, что угодно, – от почтовых марок до бельевой резинки.

Да, я часто давала им повод пошептаться, размышляла Кэтрин, особенно когда собирала еду и обноски для Бет Карпентер, деревенской неряхи, как ее здесь называли, – хорошенькой добродушной Бет, обитавшей со своим незаконнорожденным ребенком в развалюхе у самого края леса. Отец никогда не упрекал ее, он всегда был добр к тем, кто в этом нуждался. Пусть себе старые сплетницы чешут языки, сказал бы он. Разве сам Всевышний не снисходил до помощи падшим женщинам?

Боль утраты снова сковала ей сердце. Отец! Отец! – кричало все ее существо. Как все это несправедливо! Ты был доктором философии и мог сделать блестящую карьеру в университете, ты был создан для науки, а не для пастырских трудов и религии. Когда ты работал в Лондоне, мать умерла во время эпидемии холеры. И ты стал отшельником в этой глухой деревушке. Стараясь сохранить мое здоровье, ты похоронил себя здесь, – а ведь Бог знает, каких высот ты мог бы достичь, сложись твоя жизнь иначе. А ты оставил незавершенным труд своей жизни, ты так и не закончил книгу, полную такой мудрости, что меня охватывал благоговейный трепет всякий раз, когда ты читал мне отдельные главы!

Кэтрин знала, что книга до последнего дня заботила его. Беспомощный, как дитя, а некогда сильный и деятельный, он безотрывно следил за ней глубоко запавшими глазами, умоляя ее о чем-то. Она знала, что он хочет сказать ей: «Посмотри, я почти завершил свой труд. Все записи, все заметки здесь. Передай же их лорду Батли. Он сможет собрать их в книгу».

Прежде они, часто в шутку, обсуждали, что случится, когда книгу напечатают. Это были счастливые дни, когда они вдвоем бродили по горам, удили в речке рыбу или сидели возле уютно потрескивавшего костра. Смерть тогда казалась далекой, за миллион миль отсюда. Джона Энсона никто не назвал бы стариком, а его единственная дочь, Кэтрин, которая родилась, когда ему было тридцать лет, едва справила свой девятнадцатый день рожденья. Оба были уверены, что у них впереди еще многие годы, что отец по-прежнему сможет заниматься образованием дочери, чтобы со временем она по праву вошла в сокровищницу его мудрости и разделила с ним все, чем одарен был он сам. И никто не мог знать, как скоро и неумолимо обрушится на них жестокий рок.

Глаза ее застлали слезы, но она не дала им воли.

– Смерть – это ничто, – сказал ей однажды отец во время их очередной философской беседы. – И когда я уйду, я не хотел бы, чтобы ты сожалела обо мне. Посмотри на это с другой стороны, Кэти. Представь себе, что я ожидаю тебя в соседней комнате. Я не хочу, чтобы ты убивалась и тосковала. Я по-прежнему останусь собою. Окликай меня по имени, беседуй со мной, как прежде. Смейся, как мы обычно смеялись, шути, как мы обычно шутили. Наши души бессмертны, дитя. И все будет хорошо.

Нет, все совсем не хорошо, мысленно возразила она отцу. Я ужасно тоскую по тебе. И что я теперь буду делать?

К ней тут же пришел ответ: «Прочти письмо. Не трусь, Кэти, ты ведь не робкого десятка».

Она взяла нож и вскрыла конверт. Чувствуя беспокойство от выжидательного молчания миссис Даулинг, которое казалось невыносимым из-за оглушительного щебетания птиц за окном, она извлекла узкую полоску плотной тисненой бумаги и пробежала глазами строчки убористого каллиграфического почерка.

Сперва адрес: «Бизли, Питлайк и Браун, стряпчие. 21. Тауэр Гэйт, Лондон». Затем шла дата – письмо было написано неделю назад, – и наконец сам текст:

«Уважаемая мисс Энсон, позвольте уведомить вас о наличии обстоятельств, требующих немедленного вашего присутствия по указанному адресу.

Дело необычайной важности настоятельно требует, чтобы мы могли обсудить его с вами в личной беседе. Прошу вас поставить меня в известность о том, когда следует ожидать вашего визита.

Остаюсь искренне ваш, Ралф Бизли».

Далее следовала весьма витиеватая, но совершенно неразборчивая подпись.

Кэтрин с любопытством перечитала послание. Никогда прежде она не слышала о конторе Бизли, Пит-лайка и Брауна. Конечно, ее отец пользовался услугами стряпчих, но сей джентльмен жил в Бристоле, а поскольку Джона Энсона нельзя было назвать богачом, то и к услугам юриста он прибегал крайне редко. Все, чем располагал Энсон, наследовала его дочь, и наследство это состояло в нескольких фунтах мелкой монетой – если не считать кладези мыслей.

Кэтрин осталась совершенно одна: если у них и были какие-то дальние родственники, она никогда о них не слыхала. Джон был последним в роде Энсонов, да и у матери не оставалось родных – по крайней мере, таких, кто желал бы с ними знаться, хотя отец и рассказывал Кэтрин, что мать принадлежала к весьма аристократическому семейству, и он не был ей ровней. Умерли и те, кто были крестными отцом и матерью Кэтрин. Неожиданно она поняла, что ей теперь не к кому даже обратиться за советом, и это открытие едва не лишило девушку самообладания.

С самого дня похорон Кэтрин старалась привыкнуть к мысли о том, что ей необходимо найти работу, чтобы выжить. А для одинокой леди в ее положении для этого имелось чересчур мало возможностей. Удобнее всего было бы устроиться гувернанткой, воспитывать детей в какой-нибудь приличной семье, – и она старательно штудировала все газеты, где можно было бы найти нужное объявление. В ее возрасте молодые леди, как правило, уже обзаводятся мужьями, но Кэтрин проявляла странное безразличие к лицам другого пола. К тому же эта глушь не изобиловала достойными претендентами. Джон Энсон частенько сокрушался об этом и, как подобает заботливому отцу, пытался ввести ее в общество, – но всякий раз она убеждала его, что совершенно не желает выходить замуж и хочет остаться с ним.

Миссис Даулинг склонилась над ее плечом, снедаемая любопытством. Кэтрин прочла письмо вслух.

– Что бы это значило, милочка? – заметила экономка, заинтригованная не меньше девушки. – И как вы доберетесь до Лондона? – спросила она так, словно речь шла о путешествии на край света.

– Поездом. Не верхом же на помеле, – сухо отвечала Кэтрин.

– Только не одна! Это же совершенно неприлично – для юной леди – такой, как вы! – И Кэтрин почувствовала, что, обратившись к чувству юмора миссис Даулинг, она уже почти уговорила ее.

– Значит, вы станете моей дуэньей. – И Кэтрин спрятала письмо в конверт, не в силах догадаться, что за дело ждет ее в конторе мистера Бизли.

– Вас должен сопровождать джентльмен, старше вас и достаточно представительный, – упрямо выпятила губы миссис Даулинг, скрестив руки на переднике. – Боже правый, ведь Лондон просто ужасный город, где две одиноких дамы ни за что не смогут чувствовать себя в безопасности!

– Может быть, мне стоит позвать с собою Бет Карпентер? – беззаботно обронила Кэтрин. – Я уверена, что уж она-то не растеряется в любой ситуации.

– Мисс Кэтрин! Вы шутите! Да как вам только такое в голову пришло?! Боже мой, Бет Карпентер!!! – Миссис Даулинг была так возмущена, что затрепетал даже белоснежный чепец, покрывавший ее седины. Кэтрин почувствовала, что не стоило ее так шокировать.

– Конечно, я пошутила. Не надо слишком серьезно относиться к каждому моему слову. – И она легко встала из-за стола: милая девушка, облаченная в траур, с темно-каштановыми волосами, собранными в тугой узел на затылке.

– Это ужасно. Я никогда не поспеваю за вашими шутками, мисс, – пожаловалась миссис Даулинг. – Вы такая же бесстыдница, как и его преподобие (упокой, Господи, его душу!). А уж он-то вечно шутил – и к месту, и не к месту.

Сжав письмо в руке, Кэтрин подошла к окну, прошелестев подолом юбки по устилавшему пол ковру. Это привычный вид ее всегда успокаивал: ухоженная лужайка, обрамленная цветочными клумбами, на которых кивали своими желтыми головками нарциссы вперемежку с пурпурными и белоснежными крокусами. Кларк старательно воевал с сорняками, но те каждый год предпринимали новую атаку на клумбы после зимних холодов. Кларк был и садовником, и конюхом, и слугой. Кроме него, в доме жили горничная и миссис Даулинг, которым часто помогала сама Кэтрин.

За лужайкой расположилась деревянная беседка, затененная кедрами и соснами и давно ставшая прибежищем множества пауков, теперь она была завалена принадлежностями для крикета, тенниса, крокетными молотками, плетеными стульями и столиками. Память снова вернула Кэтрин в прошлое, – и вот уже она во власти безделья, развалившись в гамаке, натянутом между стволами каштана и березы, прислушивается сквозь одолевающую ее дрему к резким ударам молотка по шарам, шутливым репликам отца и звучному, красивому голосу его собеседника.

– Дядя Седрик, – решительно произнесла Кэтрин, не сводя глаз с миссис Даулинг, собиравшей со стола остатки завтрака. – Я сию же минуту ему напишу. Он наверняка знает, что следует предпринять.

Уоллер, камердинер лорда Седрика Гамильтона, доставил письмо от Кэтрин в спальню хозяина, в особняке восемнадцатого века в центре Бристоля. Дом этот был расположен на редкость удачно, и из окон гостиной на третьем этаже открывался восхитительный вид на устье Эйвона, опоясанное чудом инженерной техники – подвесным мостом Клифтона.

Седрик едва проснулся, широко зевал и собирался выпить чашечку черного кофе, дабы облегчить страдания после пирушки, имевшей место прошлой ночью. Он поднялся с завешенной пологом резной кровати красного дерева, накинул халат на медвежьи плечи и принялся шарить по туалетному столику в поисках сигарет.

– Ваша корреспонденция, сэр, – произнес Уоллер тоном, полным неодобрения.

– Черт бы тебя побрал, парень, ну чего ты уставился на меня? – отвечал Седрик, взяв письмо. – Да, я снова напился. Слишком много портвейна, слишком много сигар и слишком много проституток. – Он скривился, глядя на конверт. – Это еще что? Приглашение на очередную проклятую вечеринку? Неужели нельзя оставить меня в покое? Эти чертовы ведьмы мамаши то и дело пытаются свести меня со своими целомудренными до отвращения девицами. И что прикажешь делать с этими курицами, спрашиваю я тебя? Ведь не дай Бог, я женюсь на одной из них – тут же окажусь под каблуком! – Наконец, не без труда остановив покрасневшие глаза на письме, он прочел обратный адрес, написанный четким, хотя и не совсем устоявшимся почерком. – Господи, да это от Кэтрин! Посмотрим, что она пишет!

Он не был ей родным дядей. С университетских времен они с Джоном Энсоном были неразлучны, и даже влюбились в одну девушку, но Дебора Джоллиан отдала руку и сердце молодому священнику. И хотя в глазах света Седрик был завидным женихом – он был знатен, фантастически богат, успел обрасти связями, – сам-то он понимал, что Дебора выбрала лучшего. Стоически приняв свое поражение, он присутствовал на свадьбе Джона, но наотрез отказался стать крестным отцом для Кэтрин.

– Это не для меня, старина, – сказал он, когда Энсон предложил ему год спустя эту роль, про себя же подумал: «Боже, как он гордится своим отцовством!» – Я слишком непоседлив, чтобы брать на себя такую ответственность. Как ты представляешь, чтобы такой закоренелый грешник, как я, давал кому-то наставления в области религии? Нет уж, лучше я подарю малышке на Рождество серебряную чашечку, но на большее я не способен.

Перебирая в уме события прошлого по мере того, как он читал письмо от Кэтрин, Седрик не мог не признаться себе, что в душе его осталась незаживающая рана. Дебора, эта чудесная, редкостная женщина, скончалась от отвратительного недуга, который подхватила, выхаживая во время эпидемии какого-то бродяжку. И предупреждал ведь Джона, насколько это опасно, да разве он прислушался! Вечно носился со своими проклятыми бедняками!

Седрик вспомнил, какое отчаяние и бессильная ярость охватили его, когда он получил то письмо. Он отсиживался в Париже, стараясь избежать ужасов холеры, развлекаясь вовсю и не жалея на это денег. Когда пришло горестное письмо от Джона, Дебору уже успели похоронить. И Седрик не торопился возвращаться. Да и зачем? Тайная страсть его жизни навеки ушла под покров ночи, которая не знает рассвета.

С той поры он стал завзятым путешественником. Он побывал в Биаррице, Монте-Карло, Венеции, Александрии – словом, повсюду, были бы хорошие казино и легкодоступные женщины. Он вращался в высшем свете, ведь такого богатого блистательного холостяка были готовы привечать и в салонах куртизанок, и в великосветских гостиных. Ему, близкому приятелю распутного престолонаследника принца Альберта Эдуарда, стоило лишь мигнуть, и он мог получить все, что угодно. Весь мир был к его услугам.

И все же, среди самых умопомрачительных похождений, он частенько вспоминал о Джоне и его маленькой дочери, прозябавших в сельской глуши. Во время своих редких наездов в Англию он непременно навещал их, и хотя Кэтрин росла сильной и здоровой девочкой, он находил в ней все больше сходства с нежной и милой Деборой, навеки завладевшей его мятежной душой. Со времени его последнего визита пролетело почти пять лет, – и вот уже в сырую землю опускают гроб с телом его друга, а вокруг стоят плакальщицы, прячась от дождя под черными зонтами. Его немало потрясло открытие, что из Кэтрин выросла неотразимая красавица: конечно, сейчас она выглядела слишком худой и измученной, но ведь ей только что пришлось пережить на редкость тяжелые дни.

Не зная толком, чем ей помочь, он с чувством выразил свои соболезнования, просидел за поминальной трапезой столько, сколько требовали приличия, а потом, веря в добродетели миссис Даулинг, которая, судя по всему, вполне справлялась с ситуацией, облегченно вздохнул и поспешил вернуться в Бристоль.

Кивком Седрик указал на кофейный прибор, и Уоллер наполнил серебряную чашку. В голове немного прояснилось, и Седрик смог сосредоточиться на содержании письма. Кэтрин переписала полученное ею уведомление от присяжного поверенного и сделала короткую приписку от себя, прося его совета.

Седрик устроился в кресле и протянул ноги в домашних туфлях поближе к исходившем жаром углям за бронзовой полированной решеткой мраморного камина.

– Хм-м-м, чертовски запутанный случай, Уоллер, – заметил он, имея привычку рассуждать вслух, ограничивая аудиторию своим камердинером.

– Мисс Кэтрин в опасности? – Безукоризненно одетый Уоллер, как и подобает слуге такого джентльмена, замер в готовности выполнить любое приказание хозяина. Он пользовался полным доверием лорда Седрика и гордился своим положением, возвышавшим его над остальными слугами.

– Не уверен. – Седрик сорвал обертку со своей золотой сигареты и зажал ее в губах. Уоллер тут же зажег спичку и поднес ее в сложенных руках. – Я не должен был предоставлять ее самой себе после похорон, но она так чертовски независима. Я приглашал ее сюда, но понял, что она не приедет. И я буду беспокоиться об этой неопытной девушке, Уоллер. Я спросил ее о деньгах, но она сказала, что всем обеспечена, и я решил, что Энсон успел что-то ей оставить – купить кусок земли или что-нибудь в этом роде.

– Возможно, так оно и есть, – отвечал Уоллер, хотя за время их непродолжительного визита во время похорон успел прийти к убеждению, что вряд ли у викария водились деньги и что будущее Кэтрин весьма туманно. А перебросившись с миссис Даулинг парой слов, он окончательно уверился в этом. Хотя экономка не сказала ничего лишнего, Уоллер оказался довольно проницательным.

Седрик наполнил легкие ароматным дымом и задумчиво нахмурился.

– Но она ни словом не обмолвилась ни о чем подобном, Уоллер. Нет, скорее всего какой-то лондонский стряпчий просто старается заманить ее к себе. Уверяет, что у него есть дело крайней важности и все такое.

– Несомненно, сэр, – отвечал Уоллер, бросив взгляд на малахитовые часы, обрамленные парой бронзовых рыцарей, водруженные в самый центр каминной полки. Его хозяину пришло время заняться своим туалетом, и все остальные заботы откладывались в сторону. – Наполнить вам ванну, сэр? – предложил он.

– Да, да, – Седрик швырнул сигарету в огонь, поднялся с кресла, зевнул и потянулся так, что хрустнули кости. – Упакуй саквояж и вели Джаппу приготовить карету. Мы сейчас же отправляемся в Сомерсет.

– Леди Геррик ожидает вас к ланчу, сэр.

– К черту леди Геррик!

– Истинно так, сэр.

На исходе дня карета лорда Седрика вкатилась в ворота дома викария. Прекрасные лошади из его конюшни без труда покрыли расстояние в сорок миль, не требуя подмены на почтовых станциях.

Едва миновав широкие бульвары и людные улицы возле моста Клифтона, Седрик распахнул окошко и невольно задумался о тех, кто жирел и наживался на горе и унижениях других людей, кто строил особняки буквально на костях чернокожих. Кое-кто из его круга занимался этим ремеслом и теперь извлекая огромные прибыли из торговли сахаром и табаком, но потомки этих дельцов старались не вспоминать об источнике своего богатства и вовсю занимались благотворительностью, учреждая школы, дома для сирот, колледжи и публичные библиотеки, дававшие множество рабочих мест трудовому люду Бристоля, а им самим – новые звания и титулы.

«Уилберфорс положил этому конец, – подумал Седрик, откинув голову на подголовник и почти засыпая. – Уилберфорс и Гражданская война в Штатах. Освобождение рабов? Какая ерунда! Бедняги по-прежнему остаются рабами, и слава Богу, что я не родился одним из них».

Он уже спал, когда карета покатилась по Парк-стрит и принялась петлять среди доков, фабрик и складов, служивших источником средств для того экстравагантного образа жизни, который он вел. Пробираясь между повозками, фургонами, наемными экипажами и изящными каретами, Джапп, возвышавшийся на козлах подобно ведущему бой адмиралу флота, повелительными окриками и ударами хлыста расчищал лошадям дорогу, ведущую к Бедминстерскому аббатству и источнику.

– Мы на месте, сэр. – Мягкий голос Уоллера, прозвучавший над самым ухом лорда Седрика, разбудил его через несколько часов. Дверь кареты была уже распахнута, а металлическая подножка предупредительно опущена.

Не успел Седрик прийти в себя, как на пороге кухни появилась Кэтрин. Замерев на мгновение, она бросилась ему навстречу:

– Дядя Седрик! Вы приехали. А я даже не была уверена, что вы еще в Англии. Я и не ожидала – хотя вы написали мне…

– Лучше всего было явиться самому, моя милая. – И, с улыбкой взглянув на нее, он невольно отметил, что хорошие портные без всякого труда выявят все ее скрытые совершенства, какой бы усталой она сейчас ни казалась.

– Входите, входите, – приглашала она. – Ох, право же, миссис Даулинг упадет в обморок. Знаете, ваши приезды для нее все равно что визиты особ королевской крови!

Кэтрин подхватила его под руку и увлекла в дом, в то время как Уоллер занимался багажом, а Джапп с помощью Кларка распрягал лошадей. Седрик окинул взглядом неуклюжий дом красного кирпича с готическими окнами, покрытой шифером покатой крышей и входной дверью, смутно напоминавшей арку, описанную в Экклезиасте. Выполненные довольно коряво резные украшения на ней давно облупились и молили о слое свежей краски.

Ветерок играл в кронах деревьев, лучи заходящего солнца падали на далекие вершины Мендипских гор, заливая их алой краской. Седрик невольно поежился в своем теплом пальто, ощутив холодное дыхание гор. Даже в тот свой летний приезд, когда они с Джоном верхами ездили в Придди осматривать руины римской крепости, Седрик не поборол своей неприязни к Мендипам. Слушая восторженные рассказы друга об огромных пещерах, вырубленных в монолитной скале древними сборщиками меда, или о непроницаемо-черном озере, прослывшем бездонным, Седрик не изменил своего мнения. И уж конечно, его не приводили в восторг гадюки, гревшиеся на залитых солнечным светом валунах. Эти места подходили мальчишествующему Джону, который, утратив Дебору, стал мечтателем и домоседом, добровольно затворившимся в физическом пространстве своего кабинета и духовных рамках религиозного подвижничества. Но это место никак не подходило юной девушке, волею судеб оставшейся одной.

Седрик высказал эти соображения за ужином. Хотя пламя вовсю полыхало в камине за металлической решеткой, отполированной до блеска графитной смазкой, обеденная зала казалась неуютной и какой-то нежилой. Седрик решил, что викарий с дочерью нечасто пользовались этим помещением: здесь почти не было тех маленьких примет, по которым можно угадать характер хозяев и которые в избытке встречались в других комнатах. Стены, оклеенные дешевыми обоями, были увешаны литографиями с иллюстрациями к Ветхому Завету. Они изрядно выцвели, поскольку висели здесь не меньше десятилетия, вероятно оставшись еще от прежних хозяев. Мебель была на редкость неуклюжа, а потертые линялые занавеси на окнах завершали впечатление заброшенности, лишь слегка смягченное семисвечным серебряным канделябром, водруженным посреди стола.

Неверный мигающий свет падал на лицо сидевшей напротив Седрика Кэтрин. Ее красоту не назовешь романтической, думал он, но лицо поражает неповторимым сочетанием ярко-голубых глаз, прямо очерченного горделивого носа и благородной формы рта. Необычная красота, запоминающаяся надолго, не в пример многим.

– Моя дорогая, мне кажется, что вам не следует оставаться одной, – начал он, когда миссис Даулинг собрала посуду и подала кофе.

Экономка, эта неутомимая, энергичная женщина, на которой явно держался весь дом, устроила незатейливый, но превосходно приготовленный обед, украшением которого стал рейнвейн, поданный в изящных бокалах зеленого стекла. Седрик привез его с собою, по опыту зная, что в кладовых викария вряд ли найдется сносное вино. Миссис Даулинг совершенно расцвела, когда он похвалил ее стряпню, и все же долго колебалась, прежде чем решилась оставить их одних.

Эта осторожность позабавила Седрика. Сбавить ему лет двадцать, может, он и дал бы ей повод пристроиться на страже в углу и строго поглядывать на него поверх вязания. Он цинично подумал, что немало успел натворить за свою жизнь. Эта святая душа и не подозревает, что он сейчас волочится за актрисой, которой вряд ли минуло восемнадцать.

Когда же наконец миссис Даулинг удалилась, Седрик устроился поудобнее, намереваясь сполна насладиться вечером. В облике Кэтрин едва угадывался некий вызов, и это завораживало. Она казалась совершенно невинной, и ему приходилось только гадать, посвящена ли она в физические подробности отношений между полами или только догадывается о них.

Кэтрин неторопливо приглядывалась к светскому хлыщу, – он тянул слова в нос, и был облачен в безупречный вечерний фрак и сверкал многочисленными бриллиантами на пальцах красивых ухоженных рук. Прежде их болтовня в основном сводилась к забавным описаниям его заграничных эскапад, и она с удовольствием принимала эти попытки развлечь себя, но сегодня им предстоял серьезный деловой разговор.

– Я не собираюсь жить одна, – ответила Кэтрин, нервно сжав складки траурного платья.

– Нет? – приподнял он бровь.

– Нет, сэр. Я ищу работу.

– Работу? – Это слово было ему в новинку. Молодой леди, такой, как Кэтрин, и думать-то об этом не пристало!

– В качестве гувернантки или, возможно, компаньонки какой-нибудь достойной дамы. – Хотя Кэтрин говорила ровным голосом, все внутри нее сжалось от напряжения. Лорд Седрик приводил ее в замешательство, и так было всегда, ведь он решительно не походил на всех, кого она знала. «Принят при дворе», – эта аттестация была весьма недалека от истины, и Кэтрин слегка стыдилась священнического звания своего отца, хотя и почтенного, но гораздо менее почетного и даже, может, старомодного.

Седрик всегда держался с ее отцом как с равным, и их дружба была самой тесной, но миссис Даулинг в свое время объяснила Кэтрин, что он – титулованная особа и ведет весьма рассеянный образ жизни, – еще бы, он из высших слоев общества, и законы для таких не писаны. Ах, как он был интригующе порочен! Эта порочность ощущалась в его голосе, манере говорить, самоуверенности, подчас – в нечаянно проскользнувшей скабрезности или в привычке постоянно поминать черта. И все же он притягивал ее. У нее было чувство, словно ее пригласили на поиски приключений и открытий, неизмеримо далеких от жизни, которую она вела прежде.

Он нахмурился, а потом улыбнулся, провел рукой по прилизанным седеющим волосам и посмотрел на нее прищурившись, отчего в уголках его глаз появились едва заметные морщинки.

– Вы разыгрываете меня, да? Гувернанткой? Вы?

– Почему бы и нет? – Кэтрин выпрямилась на стуле, лихорадочно пытаясь найти веские аргументы. – Ведь в честном труде не может быть ничего унизительного. И я надеялась, что вы рекомендуете меня какой-нибудь достойной особе, которая ищет гувернантку. Мне необходимо обеспечить свое существование, и кроме того, я не могу больше оставаться здесь, ведь этот дом предоставляют вместе с работой.

Седрик откинулся на спинку кресла и, спросив позволения, зажег сигару и глубоко затянулся.

– Но ведь отец постарался вас обеспечить, не так ли?

– Папу не заботили подобные вещи. Он был выше меркантильных соображений, – отвечала Кэтрин, чувствуя, что подобное признание собственной бедности унижает и может быть поставлено в упрек ее отцу.

– Так, значит, денег у вас нет? – Седрик вытянул под столом ноги, не сводя глаз с ее лица, которое теперь проступало, словно в полутьме, подобно некоей драгоценной камее.

– Нет, – прошептала Кэтрин, прикусив губу и потупив взгляд.

– Значит, вы будете жить у меня, как моя подопечная, – с чувством произнес он.

– Нет, – повторила она, вскинув голову, и его поразила решимость, вспыхнувшая в глубине ее глаз.

– Почему? – «Боже, как я одинок, – с изумлением подумал он. – Прожито больше половины жизни, и в ней образовалась пустота, которую необходимо заполнить».

– Я не желаю никому быть обязанной.

– Кэтрин, послушайте меня. Вам ни в чем не будет отказа, – с трудом начал он, спотыкаясь на каждом слове. – Быть обязанной – ну что за глупость! Да это вы сделаете мне одолжение. С годами я стал чувствителен. Позволив мне заботиться о вас, вы поможете утолить мой душевный голод.

– Я не нуждаюсь в том, чтобы обо мне заботились. – Ее улыбка потеплела, и она склонилась поближе, всматриваясь в его лицо. – Я бы хотела учиться – может быть, даже закончить колледж, ведь сейчас женщины могут себе позволить такое. Мне кажется, что я могла бы откладывать деньги со своего жалованья, например, для вечерних классов. И продолжить образование.

– Вы хотите превратиться в синий чулок? Да зачем же? – возразил он, подавшись вперед и накрыв ладонью ее руку. – Коль вам так угодно, вы можете сделать это, но позвольте мне хотя бы представить вас ко двору? Устроить в вашу честь бал? Ввести вас в общество?

– Представить меня королеве Виктории? – Ее смех зазвенел в темной зале, вспугивая сумрак по углам. – Не думаю, что это возможно. Вы не забыли, что я дочь викария? Да я же буду просто белой вороной.

– Я так не думаю, – горячо воскликнул он, пораженный тем, как от смеха преобразился ее облик. Да, у нее весьма живая, переменчивая натура, в отличие от Деборы – и все же она с избытком унаследовала очарование своей матери. – А вам известно, что ваша матушка была принята при дворе? Она получила разрешение и прошла все необходимые церемонии…

– …которые закончились ее обручением со священником. Да, я все знаю. Папа не придавал этому особого значения. – И она неожиданно помрачнела, словно новый приступ грусти осушил источник ее жизнерадостности.

Седрик вскочил, отпихнул стул и приблизился к ней. Подхватив со спинки стула черную кружевную шаль, он заботливо укутал ее плечи. Его руки оказались так близко от нежной шеи и затылка, укрытого под тяжелым узлом волос! Он наклонился и поцеловал ее в щеку, но она сидела неподвижно, словно статуя.

– Кэтрин, что бы вы ни думали, вы прирожденная леди. Позвольте мне сделать это хотя бы в память вашего отца и вашей очаровательной матери.

Она обернулась и посмотрела на него снизу вверх, неожиданно для себя подумав, что он высок, элегантен, что от него пахнет дорогим мылом и помадой для волос. И она поняла, что все это ей нравится, и оттого перспектива прожить жизнь гувернанткой – ни слугой, ни членом семьи в чужом доме – показалась ей еще более мрачной.

– Вы так добры, – произнесла она.

– И вы доверитесь мне?

– А почему нет?

«Черт, она же совершенно невинна, а я старый развратник, – подумал он. – Но если она согласится на мое покровительство, я полностью изменю свою жизнь. Уоллер будет в восторге!»

– И вы переедете ко мне? – Казалось, все его будущее счастье подвешено на тонком волоске ее решения, и он затаил дыхание, едва справляясь с бурей нахлынувших на него чувств: он вряд ли смог бы сейчас в них разобраться, но был уверен в одном: его порыв был совершенно бескорыстен.

Прежде чем ответить, она поднялась с места и прошла вместе с ним в гостиную – более уютное помещение, которое обставила сама сообразно своим вкусам и материальным возможностям. Кретоновые драпировки, глубокие удобные кресла, сосуды с благовониями, мерцавшие медной оплеткой, репродукции прерафаэлитов в резных рамках, множество книг, турецкие ковры приглушенных оттенков, а также очаровательные старинные безделушки, приобретенные по случаю или на распродажах.

– Присядьте, пожалуйста. Позвольте налить вам бренди? – предложила она, отыскивая в буфете графин.

Он кивнул, и вскоре Кэтрин уселась подле него на мягкий диван, держа бокал обеими руками.

– Вы поедете в Бристоль вместе со мной? – повторил он.

– Сперва давайте поговорим о мистере Бизли. Вы слышали когда-нибудь о чем-то подобном?

– Мы отправимся к нему вместе. – Седрик был упоен новой для себя ответственной ролью и с каждой секундой проникался все большей привязанностью к Кэтрин. – Напишите ему сейчас же. Если хотите, я помогу вам составить ответ. А завтра в Бристоле мы сможем отправить его. Соберем кое-какой багаж, подождем у меня, пока от него придет ответ, и тут же сядем на поезд до Паддингтона.

– Спасибо вам, дядя, – с огромным облегчением сказала Кэтрин. Хотя она и впрямь была девушкой не робкого десятка, ее угнетала мысль о том, что придется в одиночку ехать в огромный город, который хоть и был ее родиной, но оставался до сей поры совершенно чужим.

– Спасибо вам, Кэтрин. – Он с улыбкой посмотрел на нее поверх бокала. – Больше всего на свете я люблю загадки и сейчас заинтригован. Мы обложим этого мистера Бизли в его собственной берлоге и заставим дать объяснения!

Она радостно встрепенулась, тоска и беспросветность последних дней понемногу отступали. Прежняя жизнь кончилась, кончилось время взросления, формирования взглядов и характера, и теперь настала пора использовать на деле полученный багаж.

Жизнь не стоит на месте, говорил ей отец, и надо бесстрашно смотреть вперед. Ей придется быть достаточно стойкой, чтобы суметь справиться со всем, что встретится на ее пути. Эти мысли словно боевое знамя развевались в ее мозгу, когда позднее она вернулась к себе в комнату, чересчур возбужденная, чтобы как следует выспаться. На следующее утро чуть свет она уже была на ногах и укладывала необходимые вещи в небольшой ковровый саквояж.

В тех редких случаях, когда они с отцом ездили в Бристоль, им приходилось пользоваться общественным транспортом. Это был видавший виды омнибус, раз в неделю влекомый лошадьми через их деревню, – неудобные деревянные скамейки и открытая платформа наверху, где вынуждены были путешествовать те несчастные, у которых не хватало денег на билет в салоне.

На этот раз все обстояло иначе. Черная полированная карета Седрика с восхитительно мягкими сиденьями легко катилась на смазанных колесах мимо рощ и белоснежных коттеджей, минуя ухоженные поля и охваченные весенним цветением живые изгороди. Наконец они подъехали к морскому порту, и дорога пошла под уклон. Город был погружен в туман, и лишь шпили церквей устремлялись высоко в небеса. Шлейфы дыма тянулись от высоких фабричных труб и смешивались со смогом, застилавшим людные извилистые улицы. Высокие силуэты кораблей маячили у входа в гавань, и отдаленные гудки сливались с городским шумом.

Но когда они подъехали к Клифтонскому мосту, все изменилось, словно из непроглядного тумана они выбрались на солнечную горную лужайку. По прямым, широким аллеям они проезжали мимо роскошных магазинов, ухоженных скверов, изысканных особняков, приближаясь к тому месту, где располагался дом Седрика. Так началось превращение Кэтрин из простой деревенской девушки в светскую леди, и нельзя сказать, что оно было легким. Прежде всего ее смутило обилие ждущих ее приказаний слуг, чьи лица и имена слились в невообразимую мешанину.

– Вам необходима служанка, – провозгласил Седрик, когда они оказались в роскошной гостиной с черно-белым изразцовым полом, высокими кожаными креслами и изящной лестницей в дальнем углу: казалось, ее изогнутые, украшенные затейливыми перилами пролеты парят в воздухе, а не опираются на каменные колонны. Свет проникал сюда через стеклянные витражи, расцвечивая двери в соседние помещения, украшенные резными архитравами. Многочисленные ниши были заняты пальмами в огромных жардиньерках и греческими статуями.

– Но у меня никогда не было служанки. – Сама эта мысль показалась Кэтрин абсурдной. – Я со всем управлюсь сама.

– Глупости, дитя, – кратко возразил Седрик, скинув пальто, шляпу и трость с серебряным набалдашником на руки облаченному в ливрею сумрачному лакею. – Вы могли управляться сами лишь потому, что до сегодняшнего дня у вас были мизерные запросы.

– Они и сейчас таковы, – отрезала она, напуская на себя более, чем обычно, неприступный вид в толпе слуг. Ей казалось, что они потешаются над ней и ее простым черным платьем, шляпкой и плащом. Впервые она подумала о своем трауре без боли: может быть, сердца их тронет жалость, и они будут более снисходительны к ее внешности.

– Только до поры, моя милая, только до поры, – сказал Седрик, увлекая вверх по лестнице после того, как отдал приказание перенести ее багаж в лучшую комнату для гостей.

Кэтрин стояла, в замешательстве едва управляясь с перчатками, которые почему-то никак не снимались с рук. Ее поразило великолепие отведенных ей апартаментов. Изысканно пропорциональная комната казалась просторной и полной воздуха и света, стены ее были затянуты белым шелком и украшены резными карнизами, а с высокого потолка свисал вычурный газовый светильник из меди. Кроме этого новомодного светильника, Седрик, редко посещавший эту часть дома, ничем пока не успел обновить ее обстановки. Поэтому вместо удобных мягких диванов взору Кэтрин предстали монументальных размеров мрачные буфеты и прочие не менее роскошные предметы старины в стиле чиппендейл, украшенные резными восточными орнаментами, современниками самого дома.

Заложив руки за спину, он встал на коврике возле камина и взглянул на Кэтрин из-под полуопущенных век.

– Как вы предпочитаете провести сегодняшний день? Отправиться в зоологический сад или посетить «камеру обскура»?

Кэтрин взяла шляпку, водрузила ее на голову и, взглянув в одно из множества висевших здесь зеркал в роскошных рамах, решила, что совершенно не подходит к этой обстановке. Она подумала, что, явившись сюда, сделала глупость и приуныла. Лучше уж было одной отправиться к мистеру Бизли. Она обернулась к Седрику, не в силах скрыть правды.

– Я была бы рада пойти куда угодно, но мне не стоит показываться на улице вместе с вами. Взгляните на меня! Я же просто ужасно одета!

Седрик пришел в восторг. Для него даже в этом нелепом платье она была игрушкой – юная, свежая и неискушенная! Он, всегда окруженный такими дамами, которые и помыслить не могли о подобном целомудрии, был очарован. Какое счастье, что удалось вырвать ее из кельи викария! Кэтрин создана для иной жизни. Взяв Кэтрин под руку, он повел ее на Куинз-Роуд в маленький уютный магазин. Здесь им предложили чашку чая.

В такое мгновение он наслаждался своей ролью опекуна, хотя прекрасно сознавал, что она может затянуться и даже положить конец нынешней интрижке с актрисой и даже продолжительной, перемежавшейся то ссорами, то примирениями, связи с супругой одного известного политика. В какой-то момент он едва не пожалел о своем порыве и утраченной свободе, но уже следующий взгляд на Кэтрин развеял в прах эти малодушные соображения. Она была прелестна, и он не пожалеет о потраченном времени.

– Мое дорогое дитя, вам не следует недооценивать себя, – ослепительно улыбнулся он Кэтрин. – В вашем наряде нет ничего ужасного. И я польщен оказанной мне честью стать вашим гидом. А теперь вернемся домой, вы освежитесь перед ланчем, и мы отправимся в город.

Он дернул за шнурок колокольчика, и в комнате для гостей возникла горничная. Миловидная, бойкая девушка – ведь, как известно, горничные все до одной миловидны, – она тут же предложила распаковать багаж Кэтрин, но та стеснялась своего потрепанного саквояжа и его жалкого содержимого. «Я словно бедная родственница», – подумала Кэтрин, снова оставшись одна, и вошла в просторную ванную. Здесь были и расписанный цветами рукомойник, и уборная, и массивная ванна с ножками в виде птичьих лап, с золочеными кранами, из которых шла и холодная, и горячая вода.

Она осторожно исследовала всю эту роскошь, но вымыла лишь лицо и руки. «Интересно, смогу ли я принять вечером ванну, – зачарованно размышляла она. – Надеюсь, дядя мне позволит ею воспользоваться».

Она и не подозревала, что лившуюся из горячего крана воду никто не греет в ведрах и не таскает потом на верхний этаж. Она могла принимать ванну, когда ей вздумается, а не только вечером по понедельникам: газовая горелка под баком с горячей водой пылала постоянно, и воду отсюда брали для повседневных нужд – хоть бы и для стирки. Как чудесно было погружаться в эту удивительную ванну, отделанную восточной керамической плиткой, в окружении резных деревянных панелей на стенах! Кэтрин всякий раз испытывала истинное блаженство.

Седрик оказался превосходным хозяином, он окружил ее таким вниманием и заботой, что за неделю, проведенную в его доме, Кэтрин узнала столько нового, сколько ей не приходилось узнавать за год под опекой отца и миссис Даулинг. И не только чудеса домашней техники – с ними она освоилась моментально, – но те тонкости поведения, о которых не следует забывать леди, собиравшейся вращаться в высшем свете. Правда, Кэтрин еще твердо не решила, хочет ли она этого. Не отвергая дядиного предложения, она все еще не оставляла мечты о финансовой независимости.

Набравшись отваги, она употребила те деньги, которыми располагала, на приобретение готового туалета из черной ткани, состоявшего из юбки, отделанной бархатом и со складками сзади, жакета, стянутого в талии и со свободными рукавами, и шляпки, едва прикрывавшей лоб и дополненной черной вуалью и страусовыми перьями. В новом наряде она чувствовала себя намного увереннее и могла высоко держать голову рядом с Седриком, когда он приводил ее в какое-нибудь кафе для избранных или роскошный ресторан.

Постепенно у нее вошло в привычку просыпаться по утрам от далеких звуков городской суеты: грохота карет, выкриков уличных торговцев, обрывков песен и гудков барж, спускавшихся по реке к морю, лавировавших меж грозных утесов, где вода за миллионы лет проложила себе глубокое русло. Однажды утром, спустившись к завтраку, она увидела, что Седрик распечатывает ответ от мистера Бизли. На следующий же день Джапп отвез их на вокзал Тепл-Мидз, откуда они отправились в Лондон в вагоне первого класса.

Когда паровоз дал прощальный гудок и выехал за пределы города, душу Кэтрин охватило сильное волнение и ее сердце забилось в такт торопливо стучавшим колесам. Как самонадеянно было полагать, что она способна проделать этот путь самостоятельно. Седрик, понимавший ее состояние, как истинный мудрый наставник старался успокоить ее и по мере сил подготовить к предстоящей встрече с мистером Бизли. Она была в новом костюме, в руках держала ридикюль. Вместо старого коврового саквояжа у нее теперь имелся роскошный кожаный чемодан, в данный момент помещенный в багажную сетку у нее над головой. Уоллер ехал в этом же поезде, ближе к почтовому вагону, готовый взять на себя такие мелочи, как поиски кеба на месте их назначения.

«Просто поразительно, как деньги способны изменить жизнь человека», – думала Кэтрин, когда в их купе постучали и явившийся стюард, облаченный в белоснежный сюртук, сообщил, что в вагоне-ресторане для них сервирован ланч. «Нельзя сказать, чтобы мне это не нравилось, – продолжала рассуждать девушка. – Гувернантка? Компаньонка? Ну, пожалуй, этот род занятий, хотя и имеет некоторые преимущества, поставил бы меня примерно в то же положение, которое занимает сейчас Уоллер: несчастное создание, призванное вечно оставаться на побегушках. А с другой стороны, могу ли я принять предложение дяди Седрика и стать его подопечной? Думаю, что нет. Несмотря на всю его доброту, я больше не смогу чувствовать себя свободной, я буду всем ему обязана. Да к тому же я уверена, что он пустится во все тяжкие, стараясь подыскать мне мужа. Но когда буду выходить замуж, если я буду выходить, я бы хотела выбрать себе супруга сама, чтобы его можно было любить и уважать и он не оказался бы набитой деньгами куклой с громким титулом и куцыми мозгами».

Против ожиданий Седрика, Кэтрин знала о взаимоотношении полов гораздо больше, чем полагалось в те времена хорошо воспитанной невинной девице. Джон Энсон, всегда старавшийся быть с нею честным, давно ответил на все интересовавшие ее вопросы. Он пояснил Кэтрин, что ее мать очутилась на брачном ложе в совершенном неведении относительно того, что с нею должно произойти, – и после этого он дал клятву, что не позволит случиться подобному с его дочерью.

Итак, еще в переходном возрасте, когда она заинтересовалась изменениями в своем теле, отец рассказал ей о физической стороне любви и к тому же дал прочитать кое-какие книги, – старые, не подвергавшиеся цензуре книги с толковыми иллюстрациями, изданные задолго до того, как ныне правящая королева воссела на трон и ее узколобость в вопросах морали нашла отражение в воцарившихся в обществе нравах: оборочками стыдливо прикрывались даже ножки больших роялей. «Тщательно скрывая изнанку жизни, – пояснял Джон, – правящие круги стараются изобразить англичан этакими херувимчиками, а царственную пару – королеву Викторию с супругом, принцем Альбертом, – идеальной парой. Все это лишь на поверхности, – предупреждал Кэтрин отец. – За этим фасадом по-прежнему укрывается порок: джентльмены содержат любовниц и навещают бордели, в то время как их жены корчат из себя святую невинность».

«Ох, отец, как же мне не хватает тебя, – думала Кэтрин, сидя напротив Седрика за маленьким столиком. Стюард подал им ланч, за окнами вагона проносились поля и луга, за которыми уже была видна широкая Темза, обрамленная прелестными усадьбами, пышными садами, спускающимися к самой воде, где расположились многочисленные причалы для кораблей. – Я не могу ни с кем так говорить, как с тобою, отец. И я так хотела бы, чтоб ты увидал мою забавную шляпку!»

Повернув прочь от реки, поезд побежал по менее приятной местности: мрачные заводские корпуса, узкие улочки, похожие одна на другую, запруженные толпами горожан. Наконец они прибыли на вокзал, и он оказался грандиозным сооружением, изрядно превосходившим Темпл-Мидз.

На платформах царила толчея: приезжавшие, уезжавшие, встречавшие кого-то люди. Здесь можно было встретить леди в роскошной шляпке и шали, и облаченного во фрак джентльмена в шелковом цилиндре, и малышей, испуганно таращивших глаза, вцепившись в юбки своих нянек. Группа маленьких мальчиков в галстуках Итонского колледжа и наглухо застегнутых строгих темных костюмчиках пробиралась сквозь толпу, в то время как горничные тащили многочисленные сумки их наставниц, а лакеи – багаж своих маленьких хозяев.

Свистки паровозов, шипение пара, грохот захлопывавшихся дверей и скрип чугунных колес по чугунным рельсам создавали невообразимый шум. Кэтрин была рада, когда почувствовала у себя на локте мягкое пожатие Седрика, который повлек ее к кебам.

Они торопливо забрались внутрь и, покинув Паддингтон, поехали прямо к Гортранс-Отелю, весьма солидному заведению на Элбермарл-стрит, которое Седрик счел подходящим для Кэтрин. Высадив Уоллера и оставив на его попечение багаж, он небрежно постучал по крыше экипажа концом трости. Открылось окошечко, в котором появилась физиономия кебмена.

– Куда прикажете, милс'дарь?

– 21, Тауэр Гэйт.

Седрик ободряюще улыбнулся Кэтрин, которая была слишком подавлена, чтобы произнести хоть слово. Скрестив ноги в серо-голубых облегающих брюках и поправив свой цилиндр от Гомбурга, он сказал:

– Осмотром города мы займемся попозже, моя милая. А сейчас мы навестим мистера Бизли.

«Лондон вроде Бристоля, только гораздо больше», – думала Кэтрин, изредка поглядывая в окно кеба. На улице шел дождь, и колеса экипажей и копыта лошадей хлюпали по мокрой мостовой. Тротуары были полны народу, и их обоняние истязалось невообразимой гаммой запахов: людской пот, выпеченный хлеб, рыба, гниющие овощи и пышущие паром кучи свежего конского навоза.

Когда она задумывалась над тем, как могла бы выглядеть контора господ Бизли, Питлайка и Брауна, ей представлялось что-нибудь вроде обшарпанного здания в переулке, с множеством этажей и переходов.

Реальность превзошла все ее ожидания: белый особняк эпохи Регентства, с террасами, балконами, чугунными колоннами, в окружении тенистых деревьев, он больше походил на резиденцию какого-нибудь вельможи.

Приказав кебмену ждать, Седрик подвел Кэтрин к внушительным дверям в глубине округлого портика. Здесь он взялся за дверной молоток и решительно постучал. Через несколько секунд двери распахнулись, и клерк проводил их через просторную переднюю во внушительных размеров комнату, правая стена которой была сплошь заставлена книгами. Из-за стола красного дерева, обтянутого кожей, навстречу им поднялся человек. Он подал руку для приветствия:

– Мисс Энсон. Лорд Гамильтон. Весьма польщен. Меня зовут Ралф Бизли.

Ралф Бизли оказался весьма щуплым человеком. Он носил сверхконсервативный костюм черного цвета, белоснежную рубашку с тугим воротником и тщательно завязанным галстуком, в котором посверкивала жемчужная булавка. Коротко подстриженная, ухоженная бородка начинала седеть.

– Добрый день, мистер Бизли, – отвечал Седрик, пристально разглядывая юриста. По его твердому убеждению, все законники были мошенниками и шулерами.

– Добрый день, сэр. – Кэтрин чувствовала себя менее уверенно, подавленная внушительной обстановкой и солидной внешностью господина, с улыбкой на нее взиравшего.

– Прошу вас, присядьте. – Бизли указал на два изящных кресла с высокой спинкой возле своего стола. – Позвольте предложить вам прохладительные напитки, милорд? Чашку чая?

– Я бы предпочел что-нибудь покрепче, с вашего позволения. Вполне подошло бы виски, а мисс Энсон, я уверен, не откажется от чая.

Бизли схватил со стола колокольчик, и на его зов тут же явился слуга, получивший ряд приказаний. Поместив трость на колени, а цилиндр на край стола, Седрик не сводил глаз с усаживавшегося на свое место юриста.

– Итак, сэр. Что все это значит? – требовательно спросил он. – Мисс Энсон поставлена в крайне щекотливое положение, не говоря уже обо мне. Как я упоминал в своем письме, я старый друг их семьи. Вы можете свободно говорить обо всем в моем присутствии.

– Несомненно, милорд, – торопливо отвечал Бизли. – Ваш авторитет вне всяких сомнений. Многие из ваших предков брали под свою опеку юных леди. Как я полагаю, она осталась одна на всем свете?

– Именно. Ну а теперь не могли бы мы перейти к делу? Вы должны дать нам разъяснения. – Седрик плохо переносил общество стряпчих и со значением покосился на большие стенные часы.

– Вы получите их, милорд, и я уверяю вас, не пожалеете о потраченном времени. Не окажет ли ваша светлость мне честь?.. – С этими словами Бизли открыл коробку превосходных гаванских сигар.

Седрик поблагодарил, выбрал одну и, прежде чем раскурить ее, срезал кончик изящными ножничками, висевшими у него на цепочке от часов. Во всех его движениях чувствовалась снисходительность, не позволявшая этому малому забывать о своем месте и не допускавшая ни малейшей фамильярности. Стряпчие, равно как и врачи, редко бывают приняты в домах высшей знати – разве что в случае крайней нужды.

Клерк вернулся с графином, бокалами и китайским чайным сервизом. Прошло несколько минут, пока напитки были разлиты, а мистер Бизли, скрестив пальцы, внимательно посмотрел на Кэтрин и начал:

– Мисс Энсон, нечасто кому-либо выпадают поручения подобного рода. Несмотря на мой богатый опыт, я впервые сталкиваюсь с подобным.

– Вот как, сэр? Это тревожит меня. – Ее руки тряслись так, что она едва не выронила чашку.

– Конечно, обо всем этом судить можете только вы сами, но я бы заметил, что это поворотный момент в вашей жизни, мисс Энсон. Если быть точным, это скорее переворот. Да! – Бизли позволил себе подобие улыбки, покосившись в сторону Седрика и явно наслаждаясь редким случаем завоевать внимание столь высокородной особы. – Еще виски, милорд?

Тот кивнул, понимая, что Бизли не намерен торопиться, и напомнил:

– Внизу меня ждет кеб.

– Вот как, сэр? – Улыбка Бизли стала несколько шире, а тощие пальцы принялись играть галстучной булавкой. – Вы изволили сказать, кеб? Ну, позвольте вас заверить, что когда вы выслушаете мое сообщение, вы вмиг позабудете о таких мелочах. А равным образом и мисс Энсон.

– Сэр, это ожидание просто невыносимо, – воскликнула она, в нетерпении едва усидев на самом краешке кресла.

Не имея возможности и дальше играть в кошки-мышки, Бизли нацепил на нос пенсне, придвинул к себе кипу бумаг, лежавших возле квадратного медного чернильного прибора, и провозгласил:

– Мисс Энсон, моей приятнейшей обязанностью является поставить вас в известность, что, поскольку вы являетесь единственной дочерью вашего отца, отныне вы становитесь сказочно богатой… наследницей. Именно так!