"Черный Магистр" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 2

Проснулся я от тихого шепота. Взгляд уперся в керосиновую лампу, под зеленым абажуром, стоящую на столе напротив кровати. Такие богато украшенные лампы я видел только на Калужской площади в антикварном магазине, еще в советские времена. Стоили они очень дорого. Эта мысль зацепилась за сознание и мешала сосредоточиться на окружающем.

— Он просыпается, — сказал кто-то невидимый.

— Где я?

— Не волнуйтесь, — ответил тот же голос. — Вы у друзей.

— Вы кто?

— Я ваш доктор.

— Что со мной случилось?

— Вы заболели, но теперь поправляетесь.

Я с усилием повернул голову и увидел говорившего со мной мужчину. Это был молодой человек, лет двадцати восьми. У него были пышные темные волосы, усы со слегка загнутыми кончиками и шотландская бородка. Одет он был в пиджак из мягкой, толстой ткани, рубашку с высоким воротником, украшенную широким галстуком-бабочкой.

Я начал вспоминать, что со мной случилось. Память возвращалась медленно и неохотно.

— Какой сейчас год? — спросил я, реализуя мысль, засевшую в памяти когда-то очень давно.

— Пятьдесят шестой, — ответил доктор.

— Чего, пятьдесят шестой, девятьсот пятьдесят шестой?

— Что это вы, голубчик, говорите! Какой может быть девятьсот пятьдесят шестой! Вы, почитай, почти тысячу лет упустили! Сейчас уже тысяча восемьсот пятьдесят шестой год. Вы только не волнуйтесь. Мы находимся в России, в 1856 году, в том же году, когда вы и заболели. Вы несколько дней были без сознания, а сейчас у вас небольшая потеря памяти. Скоро вы поправитесь, и все будет в порядке.

Кое-что я и вправду начал вспоминать.

— Это, что дом Котомкиных?

— Вот, видите, вы уже кое-что припомнили. Да, это дом принадлежит вдове купца первой гильдии Кудряшовой, а Котомкина — девичья фамилия ее бабушки, Евдокии Фроловны.

— Дуни?

— Ну, если вам так угодно, то бабушки Дуни.

— А где она? И откуда у нее взялась внучка?

— Она здесь, в комнате, — терпеливым тоном, каким обычно врачи говорят с душевнобольными, сказал доктор. — А внучка, ну не знаю, откуда взялась, скорее всего, родилась, как и все...

— Дуня здесь? — переспросил я. — Где она?

— Здеся я, батюшка барин, Алексей Григорьевич, — зазвучал уже слышанный мной ранее старческий голосок. — Живая, здоровая.

Доктор диковато посмотрел мимо меня, куда-то в сторону, и в поле моего зрения вплыла старушка в черном платочке и коричневом шерстяном платье.

— Вы... Дуня?! — поразился я.

— Я, батюшка, она самая и есть

До меня стало доходить. Я пристально посмотрел старушке в лицо и сквозь безжалостное время разглядел знакомые черты. Бабуля улыбнулась той же, что и раньше, немного смущенной улыбкой и прикрыла беззубый рот уголком платка.

— Что, постарела?

— Здравствуй, Дуня! — искренне обрадовался я знакомой душе. — Вот не думал, не гадал тебя встретить!

— А уж как я рада! Ты, барин, как тогда уехал, так мы все тебя вспоминали и гадали, как ты? К нам и братец твой младший приезжал, Александр Григорьич, да только вышел на минутку и навек сгинул. Батюшка оченно расстраивались. Все, бывало, сетовал, как же мы братца-то Алексея Григорьевича не уберегли.

— Ничего с ним не случилось, — успокоил я старушку. — И по сей день живой, здоровый.

Потом обернулся к доктору, который с отвисшей челюстью наблюдал за нашими семейными воспоминаниями.

— Так вы говорите, сейчас пятьдесят шестой год?

— Совершенно верно, — подтвердил он, часто моргая, как от яркого света, глазами. — Уже почти девять месяцев пятьдесят шестой, а за ним будет следующий, Пятьдесят седьмой! А потом, если позволите, пятьдесят восьмой...

— Значит тебе, Дуня... вам, Евдокия Фроловна, — поправился я, — около семидесяти лет?! — Оставив эскулапа подсчитывать предстоящие года, я обращался теперь к Дуне.

— Я, батюшка барин, своих годов не считаю, — ответила она и вдруг заплакала. — А ты, Катя, говоришь, что Алексей Григорьевич не наш барин! — с упреком сказала она куда-то в сторону — Теперь, поди, сама убедилась!

Я повернул голову и увидел «внучку», это была та самая красивая женщина, с которой я познакомился, когда вечером зашел в новый дом Котомкиных. Она смотрела на меня такими удивленными глазами, как будто ей показывали мудреные фокусы.

— Вы Екатерина Дмитриевна? — спросил я.

— А вы Алексей Григорьевич? — Она явно не знала, как реагировать на все происходящее и что еще сказать. После паузы нашлась: — Вы правда знакомы с бабушкой?

— Да, знаком. Мы встречались, когда она была девушкой.

— Бабушка — девушкой! Это когда же было! Тогда сколько вам лет?

— Мне... видите ли...

Я начал лихорадочно соображать, как бы логичнее объяснить свое теперешнее «юное состояние».

— Мне, собственно, вероятно, лет шестнадцать, семнадцать...

— По виду, я бы дала вам все тридцать, — почему-то сухо сказала хозяйка.

— Не может быть! — обрадовался я. — Значит, я уже повзрослел!..

— Вы не волнуйтесь, голубчик, — вмешался доктор, на которого перестали обращать внимание, так все были заняты распутыванием ситуации. — Такие случаи, как ваш, не такая уж редкость. Я сам, правда, не встречал, но в медицинской литературе они описаны. Некоторые люди очень быстро стареют, виноват, взрослеют. Вот и вы, вдруг выросли и повзрослели, так что можете себя не узнать...

— Это произошло за время, которое я провел здесь?

— Да, знаете ли, но как-то все получилось незаметно...

— Тогда все ясно. Я все эти годы провел в летаргическом сне, а, пробудившись, естественно, постарел.

Байки о людях, засыпающих на несколько дней или даже лет летаргическим сном были очень популярны в середине девятнадцатого века. Даже Николай Васильевич Гоголь поверил им настолько, что очень боялся, что заснет, а его живого похоронят.

— Как это в летаргическом сне?! — в один голос воскликнули и Екатерина Дмитриевна, и врач.

— Этого я вам объяснить не могу. Помню только, что пошел прогуляться по окрестностям Троицка в 1799 году и заснул в лесу. А, проснувшись, вернулся в дом Котомкиных и ничего не узнал, так здесь все изменилось.

Кажется, версия у меня получилась вполне логичная, не знаю только, насколько убедительная. Слабым местом ее было то, что пошел-то гулять Крылов-младший, а проснулся и свалился им на голову старший.

— Вы не шутите? — с тревогой спросил доктор.

— Отнюдь. Вы, наверное, видели мое платье? Вы думаете, я его украл в музее? Евдокия Фроловна сможет подтвердить, что я тогда исчез, а теперь, вернувшись, не очень изменился.

— Как же, ты, голубь, нашими зимами-то спал! — в подтверждение моей версии запричитала, а потом от жалости заплакала Дуня. — Поди, замерз совсем!

— Но ведь это фантастический факт, такой случай не описан ни в одном медицинском журнале! Это сообщение произведет фурор! Будет потрясена вся мировая медицина! — вскричал осчастливленный эскулап.

— Доктор, умоляю, только без мировой медицины! Вы представляете, что будет, если публика узнает правду! Меня просто затравят!

— Но, как же, это же такие факты, они необходимы для развития науки и прогресса...

— Я вас умоляю! Если вас так волнует прогресс, я просвещу вас относительно известных одному мне методов лечения. Дуня не даст соврать, я весьма изрядный лекарь.

— Они меня от смерти спасли, и всех больных в городе вылечили! — гордо подтвердила Котомкина мою медицинскую репутацию.

— Однако... — только и нашелся сказать доктор. — Надеюсь, вы позволите мне приватным образом ознакомиться с состоянием вашего организма?

— Всенепременно. Вам позволю. А теперь, дамы и господа, не сочтите за невоспитанность, не могли бы вы дать мне что-нибудь поесть. Я уже больше пятидесяти лет голодаю!

— Что вы, голубчик, после такого поста есть опасно...

— А вы, доктор, организуйте мне бульон и сухарики. Это подкрепит силы Да, — крикнул я вслед врачу, отправившемуся на кухню, — мне можно выпить красного вина!

Доктор вышел из комнаты, и в ней остались, кроме меня, только бабушка с внучкой. Разговор отнял у меня много сил, и я бессильно откинулся на подушки.

— Долго я у вас нахожусь? — спросил я.

— Две недели, — ответила Екатерина Дмитриевна.

— И все время был без сознания?

— Да, — просто сказала она.

— Как же вы со мной намучились! — покаянно произнес я.

— Мы очень испугались, когда вы упали в обморок прямо в гостиной. Потом у вас началась горячка. Если бы не доктор Неверов...

— А кто за мной ухаживал?

— Я, — ответила хозяйка и покраснела.

— Спасибо.

— А я тебя, барин, сразу признала, — вмешалась в разговор Евдокия Фроловна. — Как Катюша мне тебя показала, так я сказала, правда, Катя? Это, говорю, наш Алексей Григорьевич, а они мне не верили.

— Но кто же мог подумать, что такое может случиться! Вы, бабушка, тоже хороши! Барин! Барин! Нет, чтобы толком рассказать.

— Умными вы больно, молодые, стали, — сердясь на что-то, явно не имеющее ко мне отношения, сказала старушка. — Мы разве такими были? Мы старших почитали и во всем слушались. Спроси хотя бы Алексея Григорьевича!

— Ну, что касается тебя и Семена... начал я, но одумался и перевел разговор на другую тему. — А как ваши?

Старушка разом отвлеклась и пригорюнилась.

— Эх, барин, сколько годов-то прошло! Тятю, почитай, тридцать лет как схоронили, за ним через год мамоньку. А в прошлом годе супруга своего Семена Ивановича похоронила. Эх, какой был человек! Таких нынче нет!

— Извините, вечная им память и земля пухом, — сказал я.

Женщины начали креститься. Мы помолчали, почтив память ушедших,

— Значит, согласился все-таки Фрол Исаевич отдать вас за Семена? — спросил я послушную дочь.

— Согласился. Тебе спасибо, что тятю уломал. Мне бы без Семена Ивановича не жить. Тятя сказывали, что это ты его уговорил...

Мне хотелось спросить про моих родственников, но я не решился прерывать грустные Дунины воспоминания.

— А как вы жизнь прожили, вы же были крепостными?

— Ишь, чего вспомнил. Это когда еще было. Твой братец, Антон Иваныч, тяте вольную дал, почитай года через три, как ты пропал, а Семен Иванович и вовсе свободным был. Он в большие купцы вышел! Так, что тятя не мог им нахвалиться.

Вспомнив успехи мужа, Евдокия Фроловна приободрилась, и я счел возможным задать интересующие меня вопросы, но не успел. Вернулся доктор, и момент был упущен. Вслед за врачом вошла девушка, которую я уже видел. Она внесла поднос с тарелками. Женщины засуетились и помогли мне сесть в постели, подоткнув под спину и бока подушки. Я так ослаб, что сам не мог есть, и кормила меня Екатерина Дмитриевна. Она старательно подносила ложку с бульоном к моим губам и помогала его проглотить, символически сглатывая за компанию. Было похоже, что у Дуни выросла очень хорошая внучка...

Еда так меня утомила, что я начал задремывать на полуслове. Доктор сделал знак женщинам, и меня оставили одного. Я еще несколько минут пролежал с открытыми глазами и незаметно для себя уснул.

Утром меня разбудило солнце, празднично светившее в окно. Я был в комнате один и смог встать с постели. На мне, как ни странно, не оказалось никакой одежды.

— Хоть бы догадались надеть ночную рубашку, — сердито подумал я, разглядывая свое отощавшее тело. Алхимик, как я называл соседа по Петропавловской крепости, или природа вернули мне его без изъянов. Все было вроде на своих местах.

Я сделал несколько гимнастических движений и постепенно увлекся. Мышцы жаждали нагрузки, и я с удовольствием начал разминаться, Было еще очень рано, и предположить, что в такое время кто-нибудь придет с визитом, я не мог, а потому не позаботился даже о набедренной повязке.

Дверь открылась неслышно, и я только тогда понял, что у меня гостья, когда Екатерина Дмитриевна, вскрикнув, выскочила из комнаты. Я бросился на кровать и закрылся одеялом. Однако, она больше не показывалась. Оставалось ждать развития событий. Довольно долго никто не появлялся, и я даже немного обиделся, что про меня забыли. Наконец, раздался стук в дверь. Теперь в комнате появилась не хозяйка, а горничная, та, что вчера приносила еду. Теперь я ее окончательно вспомнил. Гость, с которым я проник в дом, называл ее «Марьяшей».

— Сударь, — сказала она. — Я принесла вам одежду.

— Спасибо, Марьяша, — поблагодарил я.

Девушка, положив узел с платьем на кресло, кокетливо улыбнулась. Марьяша выгодно отличалась от дворовых девушек, встречавшихся мне в XVIII веке. Вела себя естественно и не раболепствовала.

— Это что, моя одежда? — поинтересовался я, не без тайной тревоги поглядывая на узел. Натянуть на себя свои старые вещи я бы не смог ни при каких обстоятельствах.

— Нет, это вещи покойного Иван Иваныча. Ваши совсем истрепались. Екатерина Дмитриевна просила померить, может быть, что-нибудь подойдет.

— А кто такой Иван Иванович?

— Муж Екатерины Дмитриевны.

Мне очень не хотелось надевать вещи покойного купца, но кажется, у меня не было другого выбора.

— А давно он умер?

— Давно, пять лет назад. Я тогда еще здесь не служила.

— Екатерина Дмитриевна хорошая барыня? — поменял я тему разговора.

— Очень хорошая, в ней много душевности и дружества, — похвалила хозяйку Марьяша.

Девушка развязала узел с вещами и начала раскладывать их на туалетном столике.

— А что здесь за пьесу ставят? — спросил я ее, вспомнив про несостоявшуюся репетицию.

— Это барыня придумала. Комель называется.

— Понятно.

Говорить нам собственно было не о чем, но Марьяша не уходила, видимо, радуясь разговору со свежим человеком. Мне было не очень удобно лежать голым, до подбородка укрывшись одеялом, но отправить девушку, чтобы встать, было неловко.

— А, вы, барин, правда сто лет проспали? — наконец, задала она интересующий вопрос.

— Слухи значительно преувеличены, — непонятно для девушки ответил я.

— А... я и сама подумала, как же так, сто лет — и такой молоденький.

Марьяша состроила мне глазки и, наконец, собралась уходить.

— Вы, ежели что, только кликните.

Наконец я остался один, встал и запер дверь на щеколду. Заниматься гимнастикой расхотелось, и я начал рассматривать вещи покойного купца Ивана Ивановича. Белье было совсем новое, а платье если и надеванное, то после этого тщательно вычищенное и выутюженное. Я облачился в исподнее и начал примерять верхнее платье. Купец был ниже и значительно шире меня, однако, если не привередничать, то можно было считать, что одежда оказалась мне почти впору.

Судя по покрою платья, Иван Иванович придерживался старых взглядов на моду и не желал выделяться из своего сословия. Это было странно, его вдова одевалась в хорошо сшитые европейские платья и смотрелась не купчихой, а дворянкой.

Вскоре я полностью экипировался, так что теперь можно было покинуть комнату и поинтересоваться «насчет пожрать». Мой выздоравливающий организм давно забыл про бульон и сухарики, которыми меня потчевал доктор, а накормить завтраком почему-то никто не спешил.

Сразу идти искать столовую было неудобно, и я присел в кресло, ожидая, когда про меня вспомнят. Ждать долго не пришлось, минут через десять появилась Марьяша и оценила мое переодевание:

— Ой, барин, какой вы стали хорошенький, чисто купец. Только рукава коротки.

Действительно, из рукавов поддевки смешно высовывались запястья. Поддевка у покойного Ивана Ивановича была сшита из прекрасного тонкого сукна, но, видимо, для купеческого антуража была отделана по талии оборочками.

— Вы где завтракать будете, здесь или в столовой? — спросила девушка, налюбовавшись моей одеждой.

— В столовой, — ответил я.

Мы с ней пошли в столовую, где за столом уже сидела Екатерина Дмитриевна Она была одета в легкое утреннее платье кофейного цвета Мы непринужденно поздоровались, так, как будто увиделись сегодня впервые, и не было неловкого утреннего инцидента.

Надо честно сказать, моя хозяйка была чудо как хороша. Самое удивительное, что у нее было нормальное выражение лица. В нем не было жеманства, показного кокетства, туповатой простоватости, ничего, к чему я уже привык в «нашем» XVIII веке. Нормальное, умное лицо современной интеллигентной женщины.

Завтрак был подан вполне европейский, без домостроевского изобилия. В этом аспекте я оказался патриотом-почвенником. Мне уже больше по сердцу было старозаветное разнообразие блюд. Однако, на то, что мы ели, тоже грех было жаловаться.

Вначале разговор не клеился. Было заметно, что Елизавету Дмитриевну мучит любопытство, но, как воспитанный человек, она удерживалась от прямых вопросов. Мы говорили о вещах ничего не значащих, нейтральных, вроде погоды.

— А какова была погода в... ну, тогда, когда вы заснули? — не утерпев, спросила хозяйка.

— В 1799 году? Лето было очень жаркое, но засухи не было.

— Это хорошо, — похвалила она, потом, решившись, спросила. — А где вы находились все эти годы?

Мне очень не хотелось врать и придумывать, поэтому я обошел вопрос, сославшись на незнание.

— Я ведь спал, а вот где и как, к сожалению, не помню.

— Я думаю, — поделилась своими сомнениями Екатерина Дмитриевна, — если бы вы все это время находились на улице, то зимой погибли бы от холода.

— Феномен летаргического сна так мало изучен, что мне сложно об этом судить, — намеренно сложно для понимания этого времени ответил я, чтобы прекратить разговор на щекотливую тему.

— Сейчас наука делает большие шаги вперед, — порадовала меня красавица. — Наверное, в университетах смогут объяснить, что с вами произошло.

— Думаю, что так далеко наука все-таки не шагнула.

— Нет, право, может, вы ведь давно оторваны от общества, и не знаете, как далеко продвинулся прогресс. За последние годы столько сделано научных открытий и изобретено всяких полезных вещей!

— Что вы говорите! — восхитился я. — И что же такое изобретено?

— Очень, очень многое. Теперь из Петербурга в Москву можно доехать меньше чем за сутки!

— Не может быть! Это каким же образом?

— По металлической дороге, на паровой машине. Такая дорога в России существуют уже пять лет! Мало того, теперь, кроме парусных, по морям плавают паровые корабли. Они могут двигаться даже тогда, когда нет ветра! Вы, вероятно, заметили в своей комнате лампу, которая горит без свечей?

— Заметил.

— Теперь таких ламп делается все больше, и ими скоро будут пользоваться даже бедные сословия. В лампе горит специальная жидкость «керосин», который добывают из горного масла.

Екатерина Дмитриевна оказалась образованной женщиной и ярой сторонницей прогресса. Она воодушевлено знакомила меня с чудесами новейшего времени, а я исподтишка любовался ее оживленным лицом. Когда скромные достижения первой половины девятнадцатого века были перечислены, мы перешли к другому злободневному вопросу, эмансипации женщин. Эта тема только-только становилась модной и чрезвычайно волновала мою милую хозяйку.

Я не только выслушал от нее гимн женскому равноправию, но и горячо ему посочувствовал. Такого благодарного, понимающего слушателя Екатерина Дмитриевна встретила, скорее всего, впервые. Мужчины ее времени к проблеме женской независимости относились скептически, как к бабьей блажи, что очень обижало дунину внучку. Я же не только поддержал саму идею, но развил ее и углубил. Это так вдохновляло Екатерину Дмитриевну, что во время разговора она несколько раз нечаянно брала меня за руку. Мне это было почему-то очень приятно, и один раз я, не удержавшись, поцеловал ей ручку. Екатерина Дмитриевна слегка нахмурила брови, отобрала руку, но не рассердилась и продолжила разговор.

Наш завтрак затянулся на два часа, пока хозяйка не спохватилась, что я еще недостаточно здоров, чтобы так долго сидеть за столом. Торчать одному в комнате мне было скучно, и я предложил ей просто перейти в гостиную, что мы и сделали.

Теперь мы сидели друг против друга и прикосновения исключались. Мне оставалось только любоваться собеседницей и восполнять свои скудные знания истории моей родины из первых рук. Женскую проблему мы пока оставили, и я перевел разговор на более злободневную для меня тему: в какой России я нынче оказался.

Политика Екатерину Дмитриевну интересовала меньше, чем прогресс, но ее знаний современных реалий хватило, чтобы я въехал в ситуацию. Оказалось, что император Николай Павлович умер в феврале прошлого года, а Россия проиграла очень большую и кровопролитную войну, которую я по незнанию считал просто Краткосрочной Крымской компанией. Эту серьезную и масштабную баталию мое отечество начало против Турции, чтобы покровительствовать живущим под ее властью единоверцам, ну и заодно прихватить на западе чужой землицы.

Разбив турецкий флот и оккупировав часть Молдавии и еще какую-то Валахию, о которой я вообще услышал впервые, Россия, видимо, перепугала своими аппетитами всю Европу. Тотчас заклятые конкуренты Франция с Англией объединились, да еще и вступили в союз с Турцией против России. Австрийская империя начала грозить нападением с запада. Началась крупная заварушка с локальными столкновениями в разных концах мира. Кончилось все Крымской компанией, о которой я знал только как о героически проигранной войне.

Пропагандируемая доктрина о сверхмощи нашего оружия лопнула, как мыльный пузырь, и унизила патриотические чувства русских. Николай, скорее всего, не вынес унижения и помер то ли от простуды, то ли от инфаркта. По слухам, дошедшим даже сюда, в Троицк, император как бы ища смерти, ездил зимой по Петербургу в открытой коляске в одном мундире. Восшествие на престол интеллигентного Александра Николаевича вдохновило русское общество, посеяв в нем семена либерализма и радужные иллюзии.

Уяснив ситуацию в стране, я попытался перевести разговор на саму Екатерину Дмитриевну. У меня пока не было чувства, что я в нее влюбляюсь, но смотреть на нее и говорить с ней было чрезвычайно приятно. Однако, разговора на самую интересную для большинства женщин тему о себе, любимой, моя хозяйка не поддержала, отделавшись двумя-тремя общими фразами. После чего собеседница заметно поскучнела, и мне, для оживления разговора, пришлось взять инициативу в свои руки.

Я, как мог красочно, живописал ей «преданья старины глубокой» про жизнь в конце прошлого века и про ее известных мне предков. Моя демократическая, антикрепостническая позиция ей импонировала, хотя и удивляла своей левизной. Как большинство молодых людей, Кудряшова считала, что только ее поколению открылся свет разума, а мы, их предки, пребывали в темноте и скудоумии.

Мои свежие впечатления от жизни и уклада прошлого века Екатерину Дмитриевну, очень заинтересовали. Правда, постепенно разговор начал смещаться с ее предков, Фрола и Семена, на меня. Как я догадался из отдельных реплик, о моей любовной истории она знала довольно много из рассказов бабушки. Романтическая история доброго барина и простой крестьянки, прерванная вмешательством кавалерийского отряда, с течением времени обросла многими добавлениями и подробностями. Она превратилась в подобие сказки с трагическим концом, и это не могло не волновать пылкую натуру молодой женщины

В конце концов, мне пришлось рассказать все с начала до конца, понятно, в адаптированном, романтически бесполом варианте. В пересказе моя история начала смахивать на компиляцию из двух повестей Пушкина «Барышня-крестьянка» и «Дубровский». Меня успокоило только то, что все любовные истории чем-то похожи друг на друга.

Для тех, кто не знает начала моих приключений, поясню в нескольких словах, что со мной произошло не далее, как четыре месяца назад. Не успел я попасть в восемнадцатый век, как встретил совершенно необыкновенную женщину. Она была сенной девушкой в имении моего предка, которое незадолго до того он получил в наследство. Как-то так получилось, что мы, люди разных эпох и культур, полюбили друг друга. Однако, наше счастье длилось очень недолго. По приказу императора Павла, Алю, так зовут мою жену, арестовали и увезли в столицу. По непроверенным данным, она имела какое-то касательство ко второй ветви царского дома, происходящей от старшего брата Петра I и, теоретически, могла претендовать на российский престол. Я попытался выручить Алю из царского плена, но это ничем не кончилось. Вернее будет сказать, кончилось тем, с чего я начал рассказ. Вместо того, чтобы оставаться в 1799 году, я оказался здесь, в 1856.

Мое долгое, взволнованное повествование растрогало слушательницу. Когда я кончил рассказ, она задумалась, а потом совершенно неожиданно сказала:

— Я помню вашу жену...

— Кого вы помните? — удивленно переспросил я.

— Алевтину Сергеевну, она несколько раз заезжала к бабушке, когда бывала в наших краях.

— Аля бывала здесь?!

— Да, когда приезжала из Петербурга в свое имение Завидово.

— Аля приезжала в Завидово, какое она имеет к нему отношение?.. — начал я и замолчал на полуслове.

Этим самым Завидовым владел один красивый тунеядец по фамилии Трегубов, недолго прослуживший любовником Екатерины II и награжденный за это целым состоянием.

— Вы разве не знали? — виноватым голосом сказала Екатерина Дмитриевна. — Да что я за глупости говорю, откуда вы могли знать, вы же спали...

— Значит, не зря я, когда Ваську Трегубова лечил, почувствовал, что он на нее глаз положил! — слишком эмоционально воскликнул я.

— Что положил? — не поняла хозяйка,

— Глаз положил... Неважно, это так раньше говорили... Вроде, как заинтересовался. А, Алька-то какова, знала, что Васька на нее запал, а мне ни единого слова не сказала! Нет, Екатерина Дмитриевна, я все понимаю, глупо при данных обстоятельствах иметь какие-нибудь претензии, но врать-то зачем?!

— Кому врать, когда?! — воскликнула женщина с отчаяньем в голосе. — Простите, но я ничего не понимаю!

— Здесь и понимать нечего. Я лечил этого Ваську Трегубова после того, как его ранил волк, точнее сказать, оборотень. Со мной там, в Завидово — это Васькино имение — была и Аля. Я еще тогда почувствовал, что между ними что-то происходит, а она меня обманула, сказала, что он ей даже не нравится.

— Алексей Григорьевич, но ведь это было более полувека назад!

— При чем здесь «полвека»! Это для вас полвека, а для меня два месяца назад, и мне обидно... Впрочем, вы правы, что это я... Ревную, наверное... Этот Трегубов был таким писаным красавцем и то, что называется душкой. В него даже Екатерина влюбилась

— Какая Екатерина?

— Ну, та самая, которая Великая.

— Что вы говорите!

— Именно! Так вот этот Васька Трегубов от Али глаз не отрывал, а меня чуть «случайно» не застрелил. На цариц его, паршивца, тянуло!

— А вот теперь, Алексей Григорьевич, уже совсем я ничего не понимаю.

— А, по-моему, здесь все предельно ясно... Дело было так...

Я вкратце рассказал о том, что приключилось с нами в имении Трегубова, упомянув даже о том, что у Али были способности понимать, о чем думают окружающие. Поэтому она не могла не знать, что Трегубов в нее влюбился, и могла бы предупредить меня.

— А зачем ей было вас предупреждать? — резонно поинтересовалась Екатерина Дмитриевна. — Чтобы вы этого господина вызвали на дуэль?

Взрыв эмоций у меня уже иссяк, и я засмеялся.

— Сдаюсь, вы правы. Этот Василий Иванович был таким обаяшкой, что невольно вызывал раздражение.

— «Обаяшка», как это вы смешно сказали!

— Екатерина Дмитриевна, а что вы еще знаете про Алю?

— Больше ничего, Это бабушку нужно спросить, она с ней поддерживала отношения.

— Так давайте спросим!

— К сожалению, это пока невозможно.

— Почему?

— Бабушка дала обет, если вы выздоровеете, совершить паломничество в Новый Афон, и сегодня утром отправилась туда на поклонение.

— Что же она мне вчера ничего не сказала?!

— Мы боялись вас расстроить...

— А к чему такая спешка с паломничеством?

— Она давно собиралась, — как-то неопределенно ответила собеседница. — Бабушка очень любит Алевтину Сергеевну, да и вас тоже...

— А когда она вернется?

— Не знаю, скорее всего, через месяц. Бабушка путешествует по старинке, на «своих».

— Как же быть, я не смогу так долго у вас оставаться...

— Почему?

— Ну, хотя бы потому, что мне не на что жить, деньги, те, что у меня были с собой, ничего не стоят...

— Господи, какие глупости, пусть вас это не волнует, я... мы обеспечены, даже богаты...

— И вы мне предлагаете жить у вас на правах приживала?

— Ну, почему же приживала, в конце концов, мы отчасти ваши бывшие крепостные крестьяне. Живите здесь как сюзерен.

— Я, право, не знаю...

— Алексей Григорьевич, прошу вас, оставайтесь... — просто сказала хозяйка и так на меня посмотрела, что я смутился и отвел взгляд.

Считать, что я ей понравился, у меня не было никаких оснований. Для того, чтобы понять, что я представлял собой в этот момент, нужно было посмотреть на меня со стороны. Худой, нескладный, какой-то всклоченный, в дурацкой поддевке с короткими рукавами, в плисовых штанах, вправленных в сапоги «гармошкой». В таких не влюбляются, таких жалеют...

— Кстати, бабушка просила передать вам ваши вещи, которые были у нее на хранении.

— Мои вещи? Какие еще вещи и откуда они у нее?

— Она сказала, что часть осталась у них в доме, часть ей передала Алевтина Сергеевна. И еще, я хочу вас спросить, болезнь, о которой говорил доктор Неверов, ну то, что вы так быстро выросли и повзрослели, она опасна?

— Вы имеете в виду, не превращусь ли я через месяц или год в старика? Не думаю, меня больше удивило, когда я из взрослого мужчины превратился в подростка, но это не мой фокус. Видите ли, дорогая Екатерина Дмитриевна, в мире существует много такого, что сложно, а то и невозможно объяснить. Коли вы занимаетесь любительскими спектаклями, то, вероятно, знакомы с пьесами Уильяма Шекспира, у него в «Гамлете» есть такие слова: «Есть многое на свете, друг Гораций, что неподвластно нашим мудрецам...»

— Да, да, конечно, только откуда вы знаете Шекспира?

— Позвольте, голубушка, Шекспир жил задолго до меня, по-моему, в конце XVI — начале XVII века.

— Возможно, но я не предполагала, что он был известен в России.

— Ну, почему же. В России много чего было известно, и Сервантес, и Гете. Даже писательницы, например эта, как ее, Жорж Санд. Очень романтичная дама.

— Да, конечно, только вот Жорж Санд современная писательница, ее-то вы откуда знаете?

— Про Санд слышал от кого-то, — небрежно сказал я.

— От кого, от Марьяши? — спросила хозяйка убитым голосом. — Алексей Григорьевич, вы правда тот, за кого себя выдаете?

— Правда. Тот. Только у меня довольно сложная биография, я, видите ли, не всегда жил в XVIII веке.

— А в каком веке вы еще жили?

— Большей частью в двадцатом.

— Это правда!?

— Правда, только пусть это останется между нами.

— Ну, и как там жилось?

— Если в смысле технического прогресса, то успешно. У нас поезда из Петербурга в Москву идут не сутки, а часов восемь. Через пару лет будут доходить за четыре, а еще через несколько лет, за два.

— Полноте меня разыгрывать, я вспомнила, о Жорж Санд я упоминала, когда говорила об эмансипации...

Моя неуместная шутка немного обидела хозяйку, и она вскоре ушла на свою половину. Я послонялся по дому и набрел на библиотеку. «Духовной жаждою томим», набросился на журналы и книги, которых мне так недоставало в XVIII веке.