"Боги не дремлют" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 4

Эжен де Богарне или, как его называли в России, Евгений Богарне, пасынок Наполеона Бонапарта, вице-король Италии, был французским военачальником и участником почти всех наполеоновских войн. После падения Наполеона он стал герцогом Лейхтенбергским.

С этим человеком связана одна любопытная православная легенда. После Бородина обе армии, русская и французская стремительно продвигались к Москве по старой Смоленской дороге. Четвертый корпус Великой армии под командованием вице-короля Италии Евгения Богарне, отделившись от основной армии в Можайске, и через Рузу двинулся на Звенигород. Захватив его, французский корпус в ночь с 31 августа на 1 сентября, разделившись, частично остался в городе, частично дислоцировался — в Саввино-Сторожевском мужском монастыре.

Богарне ночевал в обители. Ночью он увидел, что дверь его комнаты отворяется, и в нее входит тихими шагами человек в чёрной длинной одежде. Гость подошел к нему так близко, что он, принц, смог при лунном свете рассмотреть черты его лица. Он казался стариком, с длинной седой бородой. Около минуты этот человек стоял, как бы рассматривая принца, наконец, тихим голосом сказал: «Не вели войску своему расхищать монастырь и особенно уносить что-нибудь из церкви. Если ты исполнишь мою просьбу, то Бог тебя помилует, и ты возвратишься в своё отечество целым и невредимым». Сказав это, старец тихо вышел из комнаты.

Принц, проснувшись на рассвете, вспомнил это видение, которое представлялось ему так живо, как будто случилось наяву. Он немедленно позвал адъютанта и велел ему отдать приказ, чтоб отряд готовился к выступлению обратно к Москве, со строгим запрещением входить в монастырь. Отпустив адъютанта, принц пошёл осмотреть церковь, у входа которой стояли часовые. Войдя в храм, он увидел гробницу и иконописный образ, который поразил его сходством с человеком, привидевшимся ему ночью. На вопрос, чей это портрет, один из монахов отвечал, что это образ святого Саввы, основателя монастыря, тело которого лежит в гробнице. Услышав это, Богарне с благоговением поклонился мощам святого и записал его имя в своей памятной книжке.

После этого события ему приходилось участвовать почти во всех сражениях, начиная от Малоярославца, во время отступления французской армии из России и в кампании 1813 в Германии. Ни в одном из них принц не был ранен; слова старца сбылись: он возвратился благополучно в отечество, и даже после падения Наполеона остался всеми любимым и уважаемым.

Эту историю рассказал сын генерала Эжена уже во времена правления императора Николая Павловича, когда приехал по просьбе покойного отца поклониться мощам святого Саввы.

Вот с таким интересным человеком мне предстояло встретиться в небогатой крестьянской избе.

Мы с сержантом прошли мимо часового и оказались в обычной комнате с одним подслеповатым окошком. Здесь было человек десять военных. Какой-то человек в форме спал на лавке, остальные были заняты своими делами. За столом сидел принц Евгений и разговаривал с бригадным генералом. Мы вытянулись по стойке «смирно» и Ренье доложил дивизионному генералу о нашем прибытии. Принц приветливо кивнул и попросил его подождать.

Я прислушался к разговору, однако никаких стратегических секретов не узнал. Разговор шел о вещах и так очевидных, медленном продвижении войск, излишке обозов и плохой дисциплине. Бригадный генерал пожаловался на какого-то де Вошре, не подчинившегося его приказу. Принц согласно кивнул головой и пообещал во всем разобраться. Бригадному генералу такое неопределенное обещание не понравилось, он попытался надавить на командира корпуса, но Богарне, ласково ему улыбаясь, ничего конкретного так и не пообещал.

— Но, принц, если мы будем разрешать младшим по званию так с собой обращаться, — сердито сказал бригадный генерал, — то что тогда говорить о солдатах!

Я не очень понял, что он этим хотел сказать, как, по-видимому, и Богарне. Принц отпустил генерала и повернулся к нам.

— Ты, мне сказал, что лейтенант умеет быстро залечивать раны? — спросил он сержанта.

— Так точно, — ответил тот, — меня он вылечил за два раза.

— Интересно, — начал говорить Богарне, но докончить фразу у него не получилось, в избу влетел взволнованный адъютант и крикнул:

— Император!

Все, включая спавшего на лавке полковника, вскочили на ноги. Мы с Ренье попятились к дверям. В комнату вошел сначала какой-то генерал, как я позже узнал, адъютант Бонапарта де Сегюр, а за ним и сам Наполеон. Он был в поношенной шинели и грязных сапогах. Принц попытался начать доклад, но император его остановил и просто подал руку. Наполеон выглядел усталым. В избе наступила могильная тишина. Все присутствующие не отрывали глаз от главнокомандующего, возможно, надеясь, что он их заметит и запомнит или хотя бы побалует историческим высказыванием.

Я подумал, что если сейчас на него напасть, то может поменяться весь ход мировой истории. Однако времени на подвиг у меня не оказалось. Бонапарт мельком нас оглядел и сказал, что хочет говорить с Эженом с глазу на глаз. Все, включая нас с Ренье, поспешно вышли наружу.

Возле штаба стояла скромная карета, правда, запряженная четверкой прекрасных лошадей, вокруг нее теснился эскадрон охраны, остававшийся в седлах. У моего сержанта от встречи с «кумиром» заблестели глаза, и он разом приосанился.

— Представляешь, сам император! — взволнованно прошептал Ренье.

Меня эта неожиданная встреча никак не взволновала. Как говорится, мне бы их заботы! Штабные офицеры тотчас сошлись в кружок и обсуждали прибытие Наполеона. Мы с Ренье встали в сторонке. Сержанта распирала гордость от того, что удалось увидеть вблизи великого человека.

— Надо же, сам император! — бормотал он. — Теперь будет, что рассказать детям!

Судя по его таланту фантазировать, тем для рассказов будущим детям, ему было не занимать, даже и без этой исторической встречи.

Совещание отчима с пасынком оказалось недолгим. Спустя десять минут они оба вышли из избы и Наполеон сразу сел в карету.

Принц дождался, когда она тронется и, не вспомнив о нас, направился к коновязи. К нему «на рысях» бросились офицеры. Мы с Ренье стояли в десяти шагах и единственное, что я расслышал это, было название города: «Малоярославец». Впрочем, тайные планы противника я знал и так по курсу школьной истории.

— А нам теперь что делать? — прервал мои «шпионские» мысли сержант, растеряно глядя вслед кавалькаде. — Принц Эжен так нам ничего и не сказал!

Что нам с ним делать знал я. Ему, сержанту Жану-Пьеру Ренье, выполнить свой воинский долг и возможно, бесславно погибнуть на Российских просторах, мне — свернуть с дороги в ближайший лес и уходить к своим. Как ни симпатичен мне был француз, больше ничего для него сделать я не мог. Только что предложить сдаться в плен, пока десятки тысяч обмороженных, никому не нужных здесь завоевателей не станут в тягость победителям.

Я показал Ренье на освобожденную штабом избу, потом на его плечо и жестом предложил остаться в ней. Он вздохнул и спросил:

— А ты куда?

Я махнул рукой в направлении общего движения. Мне и, правда, нужно было туда, вперед, найти и разобраться со странной интернациональной парочкой. Сержант вздохнул, похлопал меня по плечу, и пошел в пустую избу, по обычной человеческой забывчивости так и не вспомнив об обещании поделиться военными трофеями, добытыми нами в бою с мародерами.

Теперь, когда я был в солдатской форме, да еще при ружье со штыком, можно было, не скрываясь, идти куда угодно. Таких одиночек на дороге было довольно много. Пока я двигался в общей массе, в нужном направлении ко мне не должно было возникнуть никаких вопросов. Мои знакомцы, русский мужик Иван и французский гренадер «Яшка», опережали меня не менее чем на полчаса. Однако они несли на себе какие-то тяжелые вещи, а у меня в ранце была только одежда, так что налегке догнать их я рассчитывал еще до темноты.

На наше общее счастье дождя пока не было и в прогалинах облаков даже изредка мелькало низкое осеннее солнце. К грязи и толкучке на дороге я уже притерпелся, так что теперь почти не обращал внимания на экзотические странности этого исхода. Как только появлялась возможность — убыстрял шаг и легко обгонял груженых «трофеями» солдат «Великой армии». От быстрой ходьбы мне удалось даже согреться.

Ивана и Яшку, я догнал часа через два, когда начало смеркаться. Он шли рядышком уже без узлов и о чем-то разговаривали. Идти следом за ними я не рискнул, пристроился за ротой итальянцев, и теперь шел, не спеша, в общем, людском потоке. Когда стемнело, люди начали останавливаться и подыскивать себе места для ночевки. Мои приятели устраиваться на отдых не спешили, не торопясь шли, временами останавливаясь возле дорогих карет. Теперь, когда я знал, чем они промышляют, действия их стали понятны, они подбирали себе подходящие жертвы.

Теперь, когда стемнело, я смог подойти к ним ближе без боязни быть узнанным. Однако услышать о чем они переговариваются — не получалось. В каретах, которые их интересовали, в основном ехали беженцы, которые могли понимать русский язык, так что говорили они между собой очень тихо.

Наконец, один экипаж им, кажется, понравился больше других, и они остановились возле него, рассматривая позолоченные дверцы и шелковые занавески на окнах. Карета была большой и тяжелой, но запряжена лишь парой тощих лошадей. На козлах дремал сильно укутанный старик-кучер. Ни седоков, ни слуг поблизости видно не было.

В это время на обочине несколько солдат под командой маркитантки развели большой костер и пристраивали над ним котел с водой. Я, чтобы «вписаться в пейзаж» и не обращать на себя внимания, сразу же подошел к маркитантке и попросил ее продать бутылку бренди. Теперь, когда с помощью Ренье хитроумного я разобрался в ситуации, для меня все упростилось. В этой мешанине языков и народов я со своим плохим французским и славянским акцентом вполне мог выдавать себя за поляка из пятого корпуса.

Маркитантка сама оказалась не француженкой, и говорила на языке Вольтера и Руссо не многим лучше моего. Однако общего запаса слов нам вполне хватило, чтобы сторговаться. За пять франков я получил вожделенную бутылку, кусок ветчины, краюху русского хлеба и место возле костра. Огонь был большим благом, в течение дня несколько раз шел дождь, одежда не успевала просохнуть, была влажной и плохо грела.

Я ужинал стоя спиной к огню и не сводил глаз с подозрительной парочки. Они по-прежнему стояли возле кареты, явно, чего-то дожидаясь. Спустя какое-то время дверца открылась, и оттуда на дорогу задом спустился грузный человек. Он осмотрелся по сторонам и окликнул ямщика. Тот, не спускаясь с козел, просто наклонился, и что-то ему ответил. Слов за треском костра я не услышал, даже не понял на каком, они разговаривают языке.

Переговорив с кучером, грузный человек просунул голову внутрь кареты и начал разговаривать с кем-то внутри экипажа. Переговоры кончились тем, что в дверце показалась женская головка в пышном чепчике. Мужчина подал руку, и дама легко спустилась на дорогу. Скорее всего, спутница грузного господина была молода. Рассмотреть в темноте ее лицо я не мог, но двигалась она легко и свободно, что говорило о ее юном возрасте.

Когда мужчина и женщина оказались на дороге, мои «приятели» отошли в сторону, скорее всего, чтобы не привлекать к себе внимания.

Между тем пассажиры о чем-то довольно долго совещались. Потом грузный мужчина опять переговорил с кучером, поклонился даме, затем встал на ступеньку кареты и вынул из нее довольно большой ларец. Я пока не мог понять, что значат все эти действия, только в одном был твердо уверен: демонстрировать ларцы на большой дороге — самое глупое занятие.

Мою парочку все происходящее интересовало не меньше, чем меня. Оба грабителя замерли на месте, красноречиво подталкивая друг друга локтями. Впрочем, за ними наблюдал только я один, уставшие за дневной переход люди находили себе более прозаические занятия, чем следить за окружающими.

Грузный господин между тем продолжал нянчить свой ларец, одновременно уговаривая даму. Она слушала, упрямо наклонив голову, потом топнула ножкой и пошла через дорогу в сторону леса. Мужчина с явной неохотой отправился следом. Кажется, создалась ситуация когда «девочки идут налево», что при таком большом скоплении молодых мужчин ее спутнику очень не понравилось.

Я думаю — это случай был не совсем характерен для этого времени. Дамы в пышных туалетах обычно «в кустики» не ходили. В каретах были предусмотрены соответствующие приспособления и служанки, способные помочь барыням решить дорожные проблемы. Однако этот экипаж был какой-то не типичный. Дорогую карету везла не четверка рысаков, а пара кляч; на запятках не было лакеев, и, судя по тому, что я видел, барыня осталась совсем без прислуги. Скорее всего, такое бедственное положение путешественников и привлекло грабителей.

Между тем, юная дама решительным шагом шла в лес, за ней следовал тучный господин с ларцом, за ними крались русский Иван с французом Яшкой и ваш преданный слуга. Диспозиция складывалась немного анекдотичная, если учитывать первопричину этого события.

Кто поздней осенью, пока еще не выпал снег, бывал в ночном лесу, вполне может представить, как там темно. Не успели мы сойти с дороги, как все персонажи сразу же растворились в потемках, и я чуть прибавил шаг, даже рискуя наскочить на героиню пикантного эпизода в самый неподходящий для нее момент. Впрочем, такую нескромность отчасти извиняли благородные мотивы.

На спину французского гренадера я наткнулся неожиданно не только для него, но и для себя. Увидел его, когда между нами оказалось меньше метра. «Яшка», или, скорее всего, Жак, стоял в напряженной позе, всматриваясь «во мрак ночи». Я осторожно потянул из ножен саблю. Не знаю, как, но он это услышал или просто почувствовал, во всяком случае, резко повернулся, и мы оказались, что называется, лицом к лицу, Ни рассмотреть, ни узнать меня он не мог и довольно спокойно спросил по-французски, что мне нужно:

— Que voulez-vous?

— Ты мне и нужен, — ответил я на языке Гаврилы Державина.

— Кто ты есть такой? — тотчас перешел и он на местное наречие.

Вообще-то точно такой вопрос ему мог задать и я, что он за французский солдат, если умеет говорить по-русски и откликается на имя Яша, но затевать формальное знакомство мне не хотелось. Второго душегуба с ним не было, а ловкость тщедушного соотечественника я успел оценить.

— Куда делся Ванька? — шепотом спросил я.

Гренадер на свою беду оказался слишком сообразительным. Он не ответил и рванул из ножен саблю. В этот момент совсем близко одновременно вскрикнули мужчина и женщина. Похоже, что главные события разворачивались не здесь, а там возле них. Как это не грустно, но мне пришлось отказаться от «тайм брейка», и, воспользовавшись тем, что моя сабля уже была обнажена, завершить давешний поединок в свою пользу. Яшка удивленно ойкнул, не сразу поняв, что собственно произошло, и отшатнулся от прошившего его грудь клинка, а я, оставив его разбираться со своей жизнью и смертью, побежал в направлении голосов.

— Мне больно, что ты делаешь, дурак?! — испуганно говорил по-русски незнакомый голос.

— Тише, барин, — попросил тенорок Ивана, — станешь кричать, я и твою барыню зарежу!

— Виктор, что это за человек, что ему от нас нужно? — испуганным голосом, спросила по-французски женщина, делая в этом имени как и положено французам, ударение на последний слог.

— Мне больно, — пожаловался он. — Не нужно, я не буду кричать! Что вы со мной делаете?!

В этот момент у меня под ногой громко хрустнула ветка, и тотчас голос Ивана спросил:

— Ты, что ль, Яшка?

— Нет, — сказал я, приближаясь к темным фигурам, — это не Яшка.

Не знаю, как, но он сразу узнал, отскочил от жертвы и возмущенно воскликнул:

— Опять ты, ирод! И что тебе от бедных людей нужно!

— Помогите, — видимо догадавшись, что я не сообщник грабителя, попросил Виктор, — он меня чем-то уколол!

— Виктор, что здесь происходит? — опять, теперь уже требовательно, спросила француженка.

— Стой на месте, — предупредил я мужика, — и брось нож!

— Совести у тебя нет, у ирода, — ноющим голосом откликнулся он, — против своего русского человека восстаешь! Господь тебя за то покарает! Уйди лучше от греха подальше!

— Брось, скотина, нож! — не реагируя на укоризны, приказал я, мешая острием сабли ему приблизиться ко мне.

Однако мужик нож бросать не захотел, просто спрятал правую руку за спину.

В это момент толстый Виктор, опустился на землю и с ужасом воскликнул:

— Смотрите, у меня кровь!

Никто, включая женщину, не отозвался. Нам с Иваном пока было не до чужой крови, а женщина возгласа не поняла. Мужик не стоял на месте, и все время перемещался, пытаясь, обойдя острие, подойти ко мне как можно ближе, чего я, понятно, не давал ему сделать. Потерпев неудачу, он решил действовать по-другому:

— Покайся, проклятый! — вдруг, потребовал он, поднимая вверх левую, свободную от ножа руку. — Покайся или за все свои грехи ответишь перед Господом! За кого решил заступиться? За басурман! За папистов! За врагов наших лютых!

Переводить обычный грабеж в теологический диспут я не собирался, к тому же меня интересовало другое, чего ради эти грабители, судя по их недавнему разговору так мной так заинтересовались, и нет ли в том руки моих недругов.

— Я не за них, а за себя заступаюсь, почему вы с Яшкой за мной следили? — спросил я.

— Ирод ты, Сатана, будь ты проклят! Отдай, что тебе не принадлежит, верни одежды белые, безгрешные иначе не минуешь геенны огненной! — речитативом воскликнул Иван.

— Так вам моя одежда понадобилась? — не скрывая разочарования, спросил я. Оказалось, что ларчик не только просто открывался, но даже не был заперт.

Правда, было непонятно, почему мое зимнее платье, купленное в гипермаркете, он называл «безгрешной одеждой», — однако проникнуть в глубины подсознания грабителя, у меня пока возможности не было.

— На колени, супостат! — не отвечая, приказал Иван, впадая в непонятный раж. — Может быть, тогда пощажу живот твой! Ведомо мне, что нет у тебя против меня силы! Ничего ты мне сделать не можешь!

— Мне плохо, помогите! — потребовал Виктор и сказал по-французски женщине, что мужик его ранил.

— Oh-la-la! — отозвалась она, не выказывая особой тревоги состоянием мужа.

Я тоже не откликнулся, сначала нужно было разобраться со странным грабителем.

— Почему ты решил, что я не смогу тебе ничего сделать? — спросил я.

— Мог бы, так давно убил, — резонно ответил он. — За тебя кривда, а за меня правда!

Сказал он это зря. Конечно, поднять руку на сирого и убого, да еще безоружного, большая сложность, но с ним был совсем иной случай.

— А я тебя убивать и не собираюсь, просто отдам французам, пусть они думают, что с тобой делать, — сказал я, продолжая удерживать его не расстоянии.

— И тут не будет по-твоему! — радостно сообщил мужик. — Мой Яшка настоящий хранцуз не тебе чета, он у самого графа Ростопчина лакеем служил! Ему стоит только своим иродам одно слово сказать, от тебя мокрого места не останется!

— Ничего у тебя с Яшкой не получится, — посочувствовал я, — он уже на том свете тебя дожидается.

— Как так? Кто разрешил? Ты моего друга Яшку убил! Да я тебя, изверга! — истерично воскликнул Иван и, совершенно неожиданно для меня, отпрыгнув в сторону, исчез в темноте.

Я по инерции бросился, было за ним, но вокруг была такая темень, что тут же налетел на дерево и больно стукнулся лбом.

— Неужели мне никто не поможет? — плачущим голосом позвал Виктор. — Меня ранил сумасшедший мужик, мне больно и страшно!

Я вернулся к ним и, сказал, вкладывая саблю в ножны:

— Вставайте, я помогу вам дойти до кареты.

— Я не могу встать, вы должны мне помочь, из меня кровь течет! Mathilde, je suis blesse, — сообщил он француженке, что ранен.

Однако Матильду, как мне кажется, занимало не состояние спутника, а свое собственное, вернее, банальная причина по которой она оказалась в лесу.

— Да уйдете вы, наконец, отсюда! — отчаянно воскликнула она. — Я могу остаться хоть на минуту одна!

Пришлось мне одному поднимать толстяка, так и не выпустившего из рук ларца, и тащить к дороге. Матильда нас догнала, когда мы уже доковыляли до кареты. При свете костра я, наконец, увидел их лица. Виктору было явно за пятьдесят, возраст в эту эпоху более чем почтенный, женщине раза в два меньше. Вероятно короткое уединение умиротворило ее душу и недавнее нервное состояние разом прошло.

— Что с тобой, Виктор? — участливо, спросила она. — Тебя ранил тот ужасный человек?

— Ранил! Он меня не ранил, он меня убил! — заплакал толстяк. — Матильда, если со мной что-нибудь случится, береги ларец! В нем все мое достояние! Теперь такое ужасное время, никому нельзя верить! — пожаловался он.

Я с ним вполне был согласен и, прислонив Виктора к дверце кареты, попытался распроститься со случайными знакомыми, сотворив фразу на французском языке:

— Спокойной ночи, господа, советую вам больше не ходить в лес, вокруг очень много плохих людей!

— Постойте, мосье, — взмолился раненный, почему-то обращаясь ко мне — как к французу, хотя мы с ним только что говорили на родном языке, — умоляю вас, не бросайте нас на произвол судьбы!

Он вцепился в рукав мундира и умоляюще заглядывал в глаза. Я про себя чертыхнулся. Получилось как всегда, не успел сделать доброе дело, как получил новые проблемы. Ни сам Виктор, ни его спутница мне не понравились, и возиться с ними не было никакого желания. Я сделал еще одну попытку распрощаться:

— К сожалению, я ничем не могу вам помочь, мне нужно выполнять свой долг! А вам нужно поискать лекаря!

— Я сам лечу людей, — сообщил толстяк по-русски, не отпуская моего рукава, — зачем мне какой-то халтурщик, который ничего не понимает в медицине!

Фраза был не совсем обычная для языка этого времени, но я слишком не хотел ввязываться в их проблемы и пропустил ее мимо ушей.

— Тем более, значит, вы справитесь сами, — сказал я, помогая ему влезть в карету. — К сожалению, мне нужно идти, как говорится: труба зовет, солдаты в поход!

— Да, как же, я помню, — сказал он, — когда я служил в армии, мы тоже пели эту песню.

— Что вы пели? — спросил я, невольно останавливаясь. В русской армии эта прекрасная песня пока еще не стала шлягером.

— Ну, как там: «солдаты в путь, а для тебя, родная, есть почта полевая», — процитировал он. — Вы ведь тоже не отсюда? Ну, нездешний, а из будущего? Я сразу понял, как только вас увидел. Голубчик, прошу вас как советский человек советского человека, помогите! — и капризно потребовал по-французски. — Матильда, ну где ты! Ты меня совсем не любишь! Меня ранили, а тебе все равно!

То, что помещик знал строевую песню, которую распевали солдаты в Советской армии, а возможно продолжают петь и поныне, говорило об одном, еще один наш современник попал в прошлое и заблудился во времени. Мне уже несколько раз доводилось встречаться с такими людьми. Так что я не слишком удивился еще одному «земляку» и еще меньше ему обрадовался. Сказал просто так, к слову:

— Хорошая песня, патриотическая. А почему вы оказались во французской армии?

— Все из-за нее, из-за жены, из-за Матильды, — уже из каретной темноты ответил он. — Она-то настоящая француженка и побоялась оставаться в городе. Вы знаете, что сейчас творится в Москве? Она почти вся сгорела! У меня тоже сожгли дом, конюшни, службы, все дворовые разбежались! Остался один кучер, да и тот на ладан дышит. Все, все потерял! — опять заплакал он. — А как наживал! Какими трудами!

Он замолчал, пытаясь справиться с рыданиями.

— Понятно, — задумчиво сказал я. — Только зачем вы пошли вместе с французской армией, вы что, не знаете, чем кончится поход Наполеона?

— Это их императора? Знаю, конечно, он умрет на каком-то острове, кажется святой Елены. У меня как-никак законченное высшее образование!

— У вас высшее образование! — воскликнул я, вспомнив, что уже как-то под Петербургом встречал подобного субъекта с законченным высшим образованием. — Простите, а ваша фамилия случайно не Пузырев?

— Именно, Пузырев Виктор Абрамович, а вы что, меня знаете?

Знал ли я эту скаредную, жадную скотину?! Подробности его жизни я уже не помнил, только то, что он каким-то нечестным способом стал помещиком. Еще, что у него, как и у меня, после перемещения в прошлое появились экстрасенсорные способности, и он хвастался, что очень ловко умеет обирать своих крепостных крестьян.

— Нет, мы незнакомы, — твердо сказал я, — но я много о вас слышал.

— Действительно, я человек незаурядный, меня многие почитают! — забыв о слезах, сообщил он. — Думаете в России много людей с законченным высшим образованием?

— Наверное, мало.

— Вот видите, а вы торопитесь! — непонятно к чему, сказал он. — Дорогой земляк, умолю, побудьте с нами. Что вам мокнуть на дороге, у нас в карете достаточно места для троих. Я старый человек и не могу за себя постоять. Побудьте с нами, что вам стоит! Во имя гуманизма и человеколюбия! Обещаю, что вы об этом не пожалеете!

— Пожалуйста, мосье, останьтесь, — попросила и Матильда, каким-то образом понявшая, о чем просит муж.

Признаться мне и самому очень не хотелось проводить ночь под открытым небом, да и отдых не был лишним.

— Хорошо, я останусь с вами до утра, — решил я и помог даме сесть в карету.

Занавески в ней были зашторены. Раненый со своим драгоценным ларцом устроился на одном сидении, мы с Матильдой напротив.

— Зажгите свечи, — попросил Пузырев, — мне почему-то страшно в темноте.

— У вас есть огниво? — рассеяно спросил я, ощущая своей ногой мягкое женское бедро.

— Да, конечно, Матильда, дай господину солдату огниво, — сказал Пузырев по-французски и я почувствовал, как к моему колену притронулась легкая рука. Мы как-то сориентировались, и наши пальцы нашли друг друга. Правда, огнива в женской руке не оказалось, зато мне подарили легкое пожатие.

— Ну, что вы медлите, — капризно сказал Пузырев, не дождавшись от нас никаких видимых действий.

— Да, да, сейчас, — ответил я, наконец, получив мешочек с инструментами для добывания огня. Неясные пальцы оставили мою руку, и я смог выполнить просьбу Виктора Абрамовича.

Добывать огонь при помощи огнива значительно легче, чем трением друг о друга двух палочек. При хорошем навыке можно с этой задачей справиться меньше чем за минуту. До изобретения спичек, приписываемого немецкому химику Камереру, которому в 1833 году удалось составить содержащую фосфор массу, легко воспламеняющуюся при трении о шероховатую поверхность, в течение тысячелетия, а то и больше, это был единственный инструмент для добывания огня. Я вытащил из мешочка трут, кремень, огниво и ударил им по куску кварца. Искры на мгновение осветили моих спутников.

— Как вы долго, — пожаловался Пузырев, — мне холодно…

— Трут совсем отсырел, — сказал я, — нужно высушить. Пойду к костру.

Только когда я выбрался наружу, до меня дошел весь комизм ситуации. Увлекшись, так сказать, нечаянными прикосновениями, я добывал огонь рядом с горящим костром. Затеплив свечу от головешки, я вернулся назад.

— Ну, наконец-то, — приветствовал появление огня Пузырев, — знаете, меня почему-то знобит.

Теперь при свете, я, наконец, рассмотрел старых и новых знакомых. Виктор Абрамович, за тринадцать лет прожитых им после нашей предыдущей встречи, так изменился, что его трудно было узнать. Он располнел, постарел, и лицо из неприятного, превратилось вовсе в противное. Причем делали его таким не черты лица, в общем-то, самые обычные, а брезгливо опущенная нижняя губа и непонятно с чего появившееся высокомерное выражение. Даже теперь, когда ему было плохо, он не забывал о собственном величии. Матильда, напротив, в живом теплом свете оказалась премиленькой женщиной. Точеный, чуть вздернутый носик, французский разлет бровей, блестящие глазки, чистый овал лица, обрамленного кружевным чепчиком…

— Вам нужно перевязать рану, — сказал я Пузыреву.

— Нет, нет, оставьте, мне ничего не нужно! — непонятно почему, разволновался он. — У меня просто ерундовая царапина.

— Вам виднее, — сказал я, отдвигаясь от соседки.

Пузырев закрыл глаза, и мы какое-то время не разговаривали. Снаружи усилился дождь и гулко забарабанил по верху экипажа.

— Может быть, позвать сюда кучера, он на козлах совсем промокнет, — предложил я.

— Это совершенно незачем, — живо откликнулся Виктор Абрамович, — у Герасима теплая одежда и, вообще, ему там лучше. Со слугами нужна строгость, — нравоучительно сказал он, — а то они сразу распускаются! Уж поверьте, голубчик, у меня большой опыт!

Я хотел спросить, не потому ли разбежалась вся его дворня, но, глянув на Пузырева, решил, что говорить на эту тему совершенно бесполезно и предложил:

— Может быть, будем спать?

— Спать? Да, конечно, спать непременно… Вот вы говорите, что слышали обо мне, а ведь это не даром! Я не простой человек, очень даже не простой, я, можно сказать, своеобразный уникум!

Определение ему так понравилось, что он еще несколько раз назвал себя «уникумом».

— Обо мне нужно писать научные труды, — продолжил Пузырев, — я очень многого достиг в жизни и все исключительно своим трудом и талантом! Хотите, я вам расскажу историю своей жизни?

— Сейчас уже поздно, вам нужно отдохнуть, лучше завтра с утра, — испугался я и спросил, что бы сбить его с темы собственного возвеличивания. — Вы давно женаты на мадам Матильде?

Во время нашей с ним первой встречи, он что-то рассказывал о своей жене, которой француженка быть никак не могла.

— На Моте? — уточнил он. — Недавно, женился после того как овдовел. Знали бы вы, какая у меня была первая супруга, горлица! Ангел! Мне за всю совместную жизнь ни одного слова поперек не сказала. Разве ее можно сравнить с этой французской, — он подумал, как точнее охарактеризовать жену, и припечатал, — шалавой!

— La France? — услышав знакомое слово, оживилась мадам Пузырева.

— Франсе, Франсе, твою мать! — сердито ответил Пузырев, потом наклонился ко мне и пожаловался. — Видите, с кем связался на старости лет! Только и умеет, что деньги транжирить. Это из-за нее пришлось в Москве жить. Жил бы сейчас у себя в деревне, чистый воздух, все бесплатно. Дворовых девок полон дом, любую выбирай, сочтет за счастье. А знаете, какое у меня именьице? Рай земной, сельцо и две деревеньки, почти семьсот душ крестьян! А уж как меня все соседи почитают!

Кажется, мне было не миновать печальной участи выслушать поучительную историю жизни великого Пузырева. Я демонстративно закрыл глаза и прикинулся спящим. Однако его это не смутило, и он продолжил монотонный рассказ о своих замечательных качествах. Спустя пять минут я уже спал.

— Голубчик, вы меня совсем не слушаете, — сказал он, теребя по колену.

Я с трудом открыл глаза. Свеча уже догорала, так что, вероятно, прошло довольно много времени. Виктор Абрамович, пока я спал, еще больше побледнел и казался совсем больным.

— Вам плохо? — спросил я.

— Да, очень плохо, я скоро умру, — как-то отрешенно ответил он. — Поэтому я и открыл вам все тайны своей души.

— Ну, вы преувеличиваете, — фальшиво улыбаясь, успокоил я, — вы еще нас всех переживете!

— Нет, эта ночь станет последней в моей жизни! — с непонятной мне патетикой воскликнул он. — Мне цыганка нагадала еще в той, далекой жизни, что я умру в лесу от руки маленького человека. Все ее предсказания сбылись… Я попал в прошлое, стал богат и знаменит… Теперь вам придется выполнить последнюю волю умирающего друга! — неожиданно добавил он.

Другом он моим не был, выполнять его просьбы я не собирался, но спорить не стал. Мало ли что может сказать напуганный человек.

— Я хочу отдать вам самое дорогое, что у меня есть! — продолжил он. — Вы должны поклясться, что будете заботиться о моем наследстве!

— Поклясться? — переспросил я, не понимая, что он имеет в виду, Матильду или его замечательный ларец, и ответил уклончиво. — Зачем же так, пусть лучше все останется у вас.

— Я умру, а человечество должно получить… узнать, это крайне важно, — настойчиво говорил он.

Я подумал, что если речь зашла обо всем человечестве, то забота о Матильде, пожалуй, отпадает.

— Этот великий труд результат всей моей жизни, размышлений, наблюдений и выводов! В этих трудах не только мои открытия, в них я описал свою жизнь, со всеми ее взлетами и падениями. Можете поклясться, что выполните мое последнее желание?

Тут я окончательно запутался в предположениях, перестал понимать, о чем он говорит, и легкомысленно пообещал:

— Ну, если так, то, само собой. О чем разговор, большому кораблю, большое плаванье!

— Я знал, что не ошибся в вас! — сказал он, смахивая скупую мужскую слезу. — Вы очень похожи на одного друга моей юности. Мы с ним расстались из-за нелепой ошибки, и если бы не роковая случайность, то до сих пор были бы вместе! Мы бы вместе с ним перевернули мир! Вы совсем как он, у вас потрясающее сходство, Если бы не прошло столько лет, я бы решил, что он это вы.

У меня возникло подозрение, что он говорит ни о ком другом, как обо мне.

— В этом ларце, — продолжил Пузырев, — мое главное сокровище, мои рукописи! Многолетний титанический труд! Философия, техника, математика, космогония, история! Вы должны ознакомить с моим наследием все прогрессивное человечество!

Несмотря на драматизм ситуации, я едва сдержал смех. Представил себе лица грабителей, когда вместо золота и брильянтов, они обнаружили в ларце мудрые мысли несравненного Пузырева!

— Я, конечно, постараюсь донести, — после долгой паузы, сказал я, с трудом поборов веселость, — но боюсь, что все прогрессивное человечество пока не доросло. Как бы оно не извратило саму идею…

— Ах, как вы меня понимаете! Я тоже думал об этом! Действительно, мои идеи слишком сложны для среднего человека, но великие мыслители, ну там Ломоносов или Карл Маркс, меня обязательно оценят и проникнутся… Ломоносов еще жив?

— Нет, к сожалению, уже умер, — удивившись такому невежеству, ответил я.

— Жаль, а Карл Маркс?

— Он еще не родился.

— Вот и хорошо, когда родится, пусть тогда и почитает. Я, когда учился в институте, тоже читал его книжки. В сущности, довольно дрянные и запутанные. Я вам говорил, что у меня законченное…

— Высшее образование, — договорил я за него.

Свеча начала трещать и мы одновременно на нее посмотрели. Она почти догорела, фитилек уже плавал в лужице из воска и собирался погаснуть.

— У вас еще есть свечи? — спросил я.

— Не нужно зажигать новую! — покачал он головой, — знаете, свечи такие дорогие, мне приходится экономить. Мы и в темноте посидим.

— Ну, в темноте, так в темноте, — согласился я и задул огарок. — Постарайтесь уснуть. Утро вечера мудренее.

— Да, конечно, — согласился он. — Если только оно для меня наступит!

Дождь продолжал стучать по крыше кареты. Матильда тихонько посапывала рядом со мной. Я закрыл глаза и вернулся в прерванный сон.

Настало утро и Аврора, с трудом пробившись сквозь тяжелые осенние облака, своими розовыми лучами пробудила нас ото сна. Когда мы проснулись, оказалось что Виктор Абрамович уже не дышит. Я проверил у него пульс и на своем корявом французском, сообщил трагическую новость супруге:

— Votre mari est mort!

— Что, значит, мой муж умер?! — переспросила она на прекрасном русском языке. — Вы это говорите серьезно?

— Посмотрите сами, — ответил я, поражаясь, как быстро француженка освоила чужой язык, — под ним лужа крови. Он ведь отказался сделать перевязку…

— Вот это да! И что же мне теперь с ним делать?! — вскричала вдова.