"Неподражаемый доктор Дарвин" - читать интересную книгу автора (Шеффилд Чарльз)

ДЬЯВОЛ МАЛКИРКА

В этот теплый и ясный весенний вечер голоса далеко разносились из открытого окна. Человек, что шел по усыпанной гравием дорожке, замедлил шаг и свернул на лужайку. Молча пройдя по безукоризненно подстриженному газону к эркеру, он наклонился и осторожно заглянул в щель меж занавесками. Потом возвратился на дорожку и вошел в незапертую дверь дома.

Не обращая внимания на ожидающего распоряжений слугу, посетитель повернул влево и через минуту уже стоял в столовой, степенно осматриваясь по сторонам, пока разговор вокруг медленно замирал.

— Доктор Дарвин? — Его голос прозвучал официально и резко.

Восемь человек, что сидели за длинным столом, несколько секунд молчали, разглядывая незнакомца. Он был высок и сухопар, со смуглым, нездорового оттенка лицом. Долгие годы, проведенные на палящем солнце, избороздили его чело глубокими морщинами, а беспрестанное подрагивание рук выдавало недуги, приобретенные в чужих краях. На любопытные взгляды сидящих незнакомец отвечал не менее пристальным, но куда более свирепым взором.

После непродолжительной паузы один из обедающих отодвинул стул от стола.

— Я Эразм… Дарвин. — Короткая запинка свидетельствовала скорее о легком заикании, нежели о нарочитой паузе. — Кто вы и какое у вас ко мне дело?

Он поднялся и вышел из-за стола — неимоверный толстяк с круглым рябым лицом. Остановившись напротив незваного гостя, доктор спокойно ждал объяснений.

— Джейкоб Поул, к вашим услугам, — произнес пришедший, потуже запахивая на шее серый вязаный шарф, в который кутался даже в этот теплый апрельский вечер. — Полковник Поул из Личфилда. Мы с вами сегодня оба вдали от родных пенатов, доктор Дарвин, но живем рядом. От моего дома до вашего не более двух миль. Вы даже как-то лечили мою жену и маленькую дочь. Что же до моего дела, то я не сам его себе придумал, и, боюсь, окажется оно не слишком веселым. Я пришел, чтобы просить вас оказать срочную медицинскую помощь на ферме Бейли — до нее отсюда и полумили не будет.

Из-за стола раздался хор протестующих голосов. Узколицый человечек без парика поднялся и шагнул к разговаривающим.

— Полковник Поул, это мой дом. Я прощу вам, что вы явились сюда без приглашения и без предупреждения, поскольку мы все понимаем: когда врач требуется позарез, тут уж не до формальностей. Но вы прервали не обычный дружеский ужин. Я Мэтью Бултон, и нынче вечером здесь собралось по важному делу Общество Луны. Мистер Пристли специально приехал из Кална, дабы рассказать нам о последних исследованиях нового газа. Начать-то он начал, но вот закончить не успел. Не может ли ваше дело хоть час подождать?

Джейкоб Поул выпрямился еще сильнее, чем прежде.

— Если бы болезнь могла подождать, то и я подождал бы. Однако… — Он вновь повернулся к доктору Дарвину. — Я всего лишь посланец, лицо совершенно постороннее. Мне просто случилось ужинать с Уиллом Бейли, и доктор Монктон отправил меня просить у вас срочной помощи.

Гости вновь возбужденно загомонили:

— Монктон! Монктон просит помощи? В жизни такого не слыхал!

— Эразм, не берите в голову! Садитесь и отведайте ревеневого пирога.

— Если за дело берется Монктон, — заметил скромно одетый человек, сидевший по правую руку от хозяина дома, — то пациент все равно что мертв. Он не врач, а палач. Будет вам, полковник Поул, налейте себе стаканчик кларета и садитесь с нами. Мы слишком редко встречаемся, чтобы еще и отвлекаться на всякую ерунду.

Эразм Дарвин сделал ему знак замолчать.

— Спокойно, Джошуа, я прекрасно знаю ваше мнение о Монктоне.

Доктор обратил к Поулу полное рябое лицо — передних зубов недоставало, заплывшему двойному подбородку явно требовалась бритва. Все вместе взятое производило весьма малоприятное впечатление, которому противоречили лишь глаза — серые и терпеливые, выражающие глубокую проницательность.

— Простите наши шутки, — промолвил он. — Это давняя тема. Доктор Монктон ни разу еще, ни при каких обстоятельствах не просил у меня совета. Что же ему теперь-то надо?

Крики с мест зазвучали с новой силой:

— Напыщенный старый пустозвон!

— Убийца Монктон — не позволяйте ему и пальцем к вам притронуться!

— Хотите жить — держитесь от него подальше!

Пока сидящие за столом прохаживались насчет медицинских талантов Монктона, Поул возмущенно озирался по сторонам. Протянутый стакан он не удостоил вниманием, а шрам у него на лбу, слева, налился кровью.

— Возможно, я и разделяю ваше мнение о докторе Монктоне, — отрывисто произнес полковник, — только распространил бы его и на всех прочих лекарей. Эта порода убивает куда как больше пациентов, нежели исцеляет. Что же до вас, джентльмены, и вас, доктор Дарвин, коли вы предпочитаете есть и пить в свое удовольствие, а не спасать жизни, мне не под силу изменить эти приоритеты.

Он ожег собеседника злобным взглядом.

— Послание, с которым меня отправили, проще простого. Передам — и уйду. Доктор Монктон просит меня сообщить вам три вещи: что на ферме Бейли находится пациент в критическом состоянии; что на лице больного уже проступила предсмертная гримаса; и что он, доктор, хотел бы, чтобы вы, — тут полковник подался вперед, подчеркивая, что обращается только к Дарвину, — пришли и осмотрели пациента. А не желаете, я вернусь и уведомлю доктора Монктона, что вы не придете.

— Нет, — вздохнул Дарвин. — Полковник Поул, наша грубость по отношению к вам непростительна, но для нее имелась своя причина. Для нас заседания Общества — наиважнейшее событие месяца, и радость встречи порой заставляет нас выходить за рамки приличий. Погодите минуту, я пошлю за пальто, и двинемся в путь. Мои друзья уже высказали вам свое мнение о докторе Монктоне, и я должен признаться, что жажду увидеть этого пациента. За многие годы, что я веду практику в районе отсюда до Личфилда, наши с доктором Монктоном пути многократно пересекались — однако еще ни разу он не искал моего совета в каком-либо медицинском вопросе. Мы принадлежим к совершенно разным школам, как в диагностике, так и в лечении.

Дарвин повернулся к молчаливой и притихшей от расстройства группе.

— Джентльмены, мне жаль лишаться и дискуссии, и приятного общества, но долг зовет. — Он шагнул к Поулу. — Идемте. Уже совсем стемнело, но дорогу нам будет освещать луна. Прекрасно обойдемся и без фонаря. Раз уж Смерть не ждет, то и нам ждать не пристало.

Дорогу, что вела на ферму Бейли, с обеих сторон обрамляла живая изгородь. Весна выдалась ранней, и белые параллельные прямые цветущего боярышника убегали вперед в лунном сиянии, указывая путь. Двое мужчин шли бок о бок. Дарвин время от времени поглядывал на сумрачный профиль своего спутника.

— Кажется, вы не питаете особого почтения к профессии врача, — наконец заговорил он. — Хотя сами отмечены печатью болезни.

Джейкоб Поул пожал плечами и ничего не ответил.

— Но все же вы дружите с доктором Монктоном? — продолжал Дарвин.

Поул, нахмурившись, повернулся к нему.

— Со всей определенностью — нет. Как я уже вам сказал, я не более, чем посланец, заезжий гость, которому случилось оказаться на ферме. — Он замялся. — Уж коли вы так настаиваете — признаюсь, что я вообще докторам не друг. Люди возлагают на безмозглых коновалов больше веры, чем на самого Господа.

— И с большими основаниями. Поул словно бы не слышал.

— Слепая вера! — повторил он. — И противу всякой логики. Когда вы платите человеку деньги за то, чтобы он отпилил вам руку, неудивительно, что он клянется, будто для спасения вашей жизни эту самую руку совершенно необходимо удалить. После двадцати лет службы родине я прихожу в ужас, думая, сколько конечностей ампутировано просто-напросто по прихоти полковых лекарей!

— Ну, коли уж на то пошло, полковник Поул, — едко отозвался Дарвин, — двадцать лет службы должны были показать вам еще и то, что тысяче самых плохих докторов пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы сравняться по части оторванных рук и ног даже с самым бездеятельным генералом. Вспомните-ка о грехах собственной профессии.

В последовавшем сердитом молчании оба быстрее зашагали по залитой лунным светом дороге.

Ферма располагалась особняком, в нескольких сотнях футов от дороги на Личфилд. Туда вела сумрачная вязовая аллея, и пройдя ее до половины, путники увидели в дверях дома застывшую в ожидании высокую фигуру. Когда они подошли ближе, стоявший нагнулся, взял фонарь и двинулся им навстречу.

— Доктор Дарвин, боюсь, вы опоздали. — Голос его был звучен и силен, точно у певца или опытного проповедника, однако в нем не слышалось ни тепла, ни привета.

Дарвин кивнул.

— По словам полковника Поула, ситуация выглядит скверно. Мой медицинский сундук тут со мной, в доме Мэтью Бултона. Если требуются какие-то лекарства или перевязочные средства, принести их можно в считанные минуты.

— По-моему, уже поздно. — Они поднялись на крыльцо, и доктор Монктон приостановился в дверях — широкий в плечах, с длинной шеей и красным костлявым лицом, на котором застыло суровое выражение собственного достоинства. — К тому времени, как полковник Поул покинул этот дом, больной уже впал в беспамятство. Чуть ранее вечером наблюдался бред, причем весьма своеобразный. У меня практически нет надежды.

— Это кто-то из работников Бейли?

— Нет. Прохожий, которому стало плохо неподалеку отсюда. Его спутница прибежала на ферму за помощью; На счастье, я как раз оказался там — лечу отца Бейли от ревматизма. — Он пожал плечами. — Само собой, в таком-то возрасте — абсолютно безнадежное занятие.

— Гм. Вероятно. — В голосе Дарвина не слышалось особой убежденности, но отстаивать свою точку зрения он не стал. — На диво удачно вышло, что вы как раз зашли сюда. Так расскажите, мистер Монктон, каково все же состояние этого самого прохожего.

— Безнадежно. Да вы и сами увидите, — прибавил Монктон в ответ на недовольное хмыканье Дарвина. — Он в судомойне, на лавке.

— Неужели один?

— Нет. С той женщиной. Я объяснил ей, что состояние больного крайне серьезно, и она, кажется, все поняла — просто удивительно для особы ее сословия. — Доктор поставил фонарь на приставной стол около входа и взял огромную щепоть табака из резной шкатулочки слоновой кости. — Оба они люди необразованные. Простолюдины с севера, шли в Лондон искать работы. Такое впечатление, будто она больше боится меня, чем тревожится о состоянии своего спутника.

— Так вот я опять и спрашиваю — а каково это самое состояние? — Дарвин уже не скрывал досады. — Уж лучше сообщите мне свое мнение тут, пока они не слышат… Хотя, насколько я понимаю, он все равно практически ничего не воспринимает.

— Совершенно ничего, хоть бы в дом молния ударила. Итак, его состояние, вкратце: глаза ввалились, закрыты, в глазницах видны только белки, лицо тусклое и серое, кожа грубая и сухая на ощупь, перед тем, как начался бред, больной жаловался на сильную дурноту.

— Его рвало?

— Нет, но, по его словам, сильно тошнило. И в груди болело. Мышечный тонус у него был вялый, и я диагностировал понижение чувствительности.

— А какой пульс? — Лицо Дарвина отражало предельную сосредоточенность. — Жар был?

Монктон на миг замялся, слегка растерявшись.

— Нет, жара не было, — наконец произнес он. — И мне не показалось, чтобы пульс был учащен.

— Гм-гм… — Дарвин поджал пухлые губы. — Никакого жара, пульс не учащен — и все же бред. — Он повернулся ко второму своему спутнику. — Полковник Поул, вы также все это видели?

— Видел, — энергично кивнул Поул. — Послушайте, я знаю, что у медиков принято разглагольствовать о симптомах, пока больной не помрет, но вам не кажется, что лучше бы самому осмотреть этого человека, раз уж он еще жив?

— Непременно, — улыбнулся Дарвин, ничуть не задетый грубоватой манерой собеседника. — Но сперва хотелось бы узнать как можно больше фактов. Факты — очень важная штука, полковник, опора любому диагнозу. Неужели вы предпочли бы, чтобы я с маху ринулся оперировать и отрезал еще одну руку или ногу? Или же чтобы я обсуждал близкую кончину несчастного в присутствии его жены или дочери? Врачу не следует усугублять страдания больного и его семьи лишним горем. Но ведите же, доктор Монктон, теперь я готов осмотреть вашего пациента.

Джейкоб Поул, нахмурившись, последовал за двумя своими спутниками в глубь старого фермерского дома. На физиономии его к досаде примешивалось уважение.

— Все вы, костоправы, одинаковы, — пробормотал он. — У вас на все сыщется ответ, кроме как на саму болезнь.

В доме царил стылый полумрак. Посередине длинного, выложенного неровными каменными плитами коридора, что вел к кухне и судомойне, сиротливо стояла масляная лампа. На высоких полках лежали заготовленные впрок сморщенные яблоки — их кисловатый запах был неожидан и приятен.

Монктон открыл дверь в судомойню, шагнул в темноту и неодобрительно проворчал:

— Что за досада! Я же велел ей оставаться с ним, а она взяла и ушла, а за лампой не уследила. Полковник Поул, не принесете ли фонарь из коридора?

Пока Поул ходил за фонарем, Дарвин неподвижно стоял в двери, принюхиваясь. Наконец появился свет. Монктон огляделся и вскрикнул от удивления.

— Это еще что? Его тут нет! Он же лежал вот на этой лежанке в углу.

— Может, он умер, и его отсюда вынесли? — предположил Поул.

— Да нет, вряд ли, — отозвался Монктон, однако голос его впервые звучал неуверенно. — Разве его стали бы переносить без моего разрешения?

— Похоже, все-таки перенесли, — произнес Поул. — Впрочем, это-то как раз легко выяснить.

Он запрокинул голову.

— Уилли, ты где?

Крик эхом разнесся по всему дому. Через несколько секунд сверху раздался ответный вопль:

— Что стряслось, Джейкоб? Вам там требуется помощь?

— Нет. Кто-нибудь спускался вниз, Уилли? Я имею в виду, за время моего отсутствия.

— Нет. Я боялся подхватить заразу.

— Здорово звучит, — пробурчал Поул. — Бравый старина Уилли отсиживается наверху с трубкой и фляжкой.

— Кто-нибудь тут внизу употреблял табак? — негромко осведомился Дарвин.

— Что? — уставился на него Поул. — Табак?

— Принюхайтесь, дружище. Втяните воздух. — Дарвин шагнул в комнату. — Здесь разжигали трубку, причем за последнюю четверть часа. Ну что, уловили? И что-то мне сомнительно, чтобы курила жена того человека.

Он подошел к лавке и приложил к ней пухлую руку.

— Совсем остыла. Итак, мы здесь, но ни мертвеца, ни умирающего не обнаружили. Доктор Монктон, как по-вашему, долго ли еще мог протянуть этот незнакомец?

— Недолго. — Доктор Монктон неуютно откашлялся. — Я бы сказал, не больше часа-двух.

— За час до последнего таинства — и вдруг уходит, — пробурчал Дарвин и, покачав головой, присел на краешек лежанки. — Что теперь? Вряд ли нам будет легко его отыскать, а мы все трое и так уже потеряли вечер на эту историю. Если вы не против потратить еще пару минут, мне бы хотелось услышать, что там говорил этот пациент в бреду. Вы не против, джентльмены? Обсудим?

Поул и Монктон переглянулись.

— Если желаете, хотя я крайне сомневаюсь… — начал врач, возвысив свой звучный голос на добрых пол-октавы.

— Да ладно вам, — перебил Поул. — Давайте. Только к чему обсуждать это здесь, в судомойне? Пойдемте наверх. Бьюсь об заклад, Уилл Бейли найдет нам местечко поуютнее, а коли захотите, так и по стаканчику — очень может быть, у него сыщется даже вполне приличная замена этому вашему ревеневому пирогу. — Он повернулся ко второму врачу. — Как вы знаете, доктор Монктон, когда вы осматривали этого человека, я был не просто сторонним наблюдателем. С вашего позволения, я расскажу, что видел, а вы, если сочтете нужным, меня поправите. Согласны?

— Ну, даже не знаю. Не уверен, что мне так уж хочется…

— Замечательно.

Джейкоб Поул взял лампу и зашагал обратно по коридору, предоставив остальным выбор — следовать за ним или же оставаться в темноте.

— Полковник Поул! — Вмиг растеряв всю величавость, Монктон засеменил за ним, пока Дарвин, пряча улыбку, замыкал шествие. — Помедленнее, полковник, помедленнее. Или вы хотите сломать тут в темноте ногу?

— Ну уж нет! Когда рядом с тобой сразу два доктора, перелом ноги запросто может оказаться смертельным! — Все же Поул замедлил шаг и повернул лампу так, чтобы назад, в коридор, тоже падал луч света. — Да-а, вечерок!.. Мы с Уиллом Бейли только-только устроились выкурить по трубочке виргинского да всласть поболтать про старые времена — мы вместе служили в Пондичерри и при взятии Манилы, — как вдруг снизу кричат, мол, доктору Монктону нужна еще пара рук в помощники.

— А почему не Уилл Бейли? — поинтересовался сзади Дарвин. — Это же его дом.

— Уилли уже принял на борт несколько пинт портера, а я был относительно трезв. Я оставил его тут вздремнуть, а сам спустился. — Поул фыркнул. — Я не костоправ — как вы уже сами могли догадаться, — но когда увидел тут в судомойне нашего бедолагу, так сразу понял: он одной ногой на том свете. Все бубнил себе под нос, бормотал и бормотал. А уж акцент у него — шотландский, да такой густой, хоть ломтями режь… Я добрых пару минут вслушивался, пока не разобрал. И еще он все время дрожал, и трясся, бормотал что-то, бормотал…

Женщина стояла сбоку от лежанки, обеими руками сжимая руку больного. Когда хриплый голос стал громче и отчетливей, она наклонилась над умирающим.

— Джон, нет. Не надо об этом.

В голосе ее слышался испуг. Глаза больного на краткий миг словно бы вспыхнули, приоткрылись в запавших глазницах. Женщина нервно покосилась на Джейкоба Поула и доктора Монктона, который готовил примочку из каолина и сухих трав.

— Его разум не здесь. Он… он сам не знает, что говорит. Тс-с, Джонни, лежи, успокойся.

— От Ханда-Айленд к побережью, за Минчем, — внезапно произнес несчастный, точно отвечая на какой-то незаданный вопрос. — Да-да, у самого берега… в заливе… Там-то вы его и найдете.

— Тс-с, Джонни, лежи тихо. — Подруга больного, привлекательная темноволосая женщина, согбенная трудом и заботой, крепче сжала его руку. — Постарайся поспать, Джон, тебе надо отдохнуть.

Небритый подбородок вновь затрясся, причем темная щетина подчеркивала бледность губ и восковых щек. Веки снова затрепетали.

— Двести лет, — надтреснутым голосом выговорил умирающий. — Двести лет он гниет там, и никто даже не подозревает, что хранится на борту. Один из кораблей старого короля Филиппа. Разбился и затонул. Да-да, со всей этой кучей золота, а до прошлого месяца никто ничего и знать не знал.

Джейкоб Поул рванулся вперед, на его худом лице отобразилось изумление. Женщина покачала головой.

— Сэр, не обращайте на него внимания. Он не в себе, повредился на голову.

— Расступитесь, дайте мне место, — деловито велел доктор Монктон. — А ежели вы, сэр, — он кивнул Поулу, — подержали бы его за плечи, покуда я приложу это ему к груди… А ты, добрая женщина, ступай на кухню, раздобудь еще горячей воды. Возможно, это принесет ему облегчение.

— Я не могу его оставить, — с мукой возразила женщина. — Никто ведь не знает, чем все закончится. Вдруг он…

Под яростным взглядом доктора голос ее оборвался. Она взяла большой медный таз и с видимой неохотой выскользнула за дверь. Джейкоб Поул крепко ухватил больного за плечи, для пущей надежности наклонившись вперед.

— Между берегом и Ханда-Айленд, — повторил через несколько секунд больной. Дыхание его прерывалось, воздух клокотал в горле, но в тоне сквозила уверенность. — Да-да, там и найдете, чуток к северу от Малкирка, возле устья Лох-Малкирка… Небывалая находка. Только, конечно, надобно снаряжение, там ведь глубина двадцать футов, да и слитки весят немало. А еще и этот дьявол… Без помощи никак…

Он умолк и застонал от прикосновения горячей припарки к голой груди. Скрюченные руки слабо взметнулись к горлу, потом снова упали.

— Держите его, — велел Монктон. — Начинается новый припадок.

— Держу. — Поул говорил совсем тихо. Склонившись к больному, он не сводил взгляда с синюшных губ. — Спокойней, Джонни.

Больным овладело лихорадочное возбуждение. Темная голова металась по сложенному одеялу. Исхудалые пальцы то сжимались, то разжимались.

— Идите на юг, — донесся еле внятный шепот. — На юг. Я-то знаю, каково у нас в Шотландии, тут без оружия не обойтись. Нельзя отбиваться от дьявола кортиками и мушкетами — нужна самая настоящая бомбарда. Я его видел — больше левиафана, выше Фойнавена [1] и сильнее Фингала [2]. Пятеро убиты, трое изувечены, а так-таки и показать-то нечего.

— Начинается, — внезапно произнес Монктон. — Конечности цепенеют.

Дыхание вырывалось из напряженного горла все с большим трудом.

— Раздобудьте оружие… не то лишь потеряем еще полклана… Оружие, а с ним уж к Лох-Малкирку, поднять слитки… с дьяволом не посражаешься… у нас только мушкеты. Да, я пойду… на юг. Нужно оружие… больше левиафана…

Когда голос затих, худые пальцы вдруг стиснули руки Поула, и тот вздрогнул — с такой силой впились ему в запястья черные ногти.

— Держите крепче, — предупредил Монктон. — Это последняя судорога.

Но не успел он договорить, как мышцы незнакомца начали расслабляться. Худые руки скользнули вниз по груди, свистящее дыхание затихло. Джейкоб Поул стоял, глядя на неподвижное лицо.

— Он… отошел?

— Нет. — У Монктона был обескураженный вид. — Еще дышит, и даже словно бы стало чуть легче. Я думал… Ну ладно, по крайней мере, он успокоился. Не могли бы вы отыскать эту женщину и проследить, чтобы принесли горячей воды? Хочу еще поставить ему банки.

Поул вглядывался в лицо больного.

— Похоже, ему гораздо лучше. Уже так не трясется. Что вы теперь будете делать?

— Ну, поставлю банки, ему явно надо пустить кровь, — кашлянул Монктон. — Потом, наверное, еще один пластырь — горчица, бургундская смола и голубиный помет. И, пожалуй, клизму из сурьмы, каменной соли и полынной горечи.

— Боже праведный! — Поул покачал головой и вытер нос рукавом. — По мне, уж лучше неделю страдать от запора. Пойду разыщу его подружку.

— И все?

Дарвин удобно устроился перед пустым камином, примостив на колени блюдо с инжиром и черносливом. Джейкоб Поул стоял у окна, задумчиво глядя в ночь и время от времени метая косые взоры на Уилла Бейли. Фермер обмяк в кресле-качалке, похрапывая, всхрюкивая и то и дело рывком возвращаясь к действительности.

— Все, что мне запомнилось — а я вслушивался изо всех сил, — пожал плечами Поул. — Не знаю, конечно, что там произошло после того, как я покинул комнату, но доктор Монктон говорит, больной лежал спокойно и в сознание не приходил. Потом доктор тоже вышел, а женщина осталась там. Дарвин взял инжирину и нахмурился.

— Не хочется ухудшать ваше и без того низкое мнение о моей профессии, однако теперь, когда доктор Монктон ушел, должен признаться, его наблюдательность меня отнюдь не впечатлила. Вот вы говорите, что видели лицо этого человека вблизи. И за время службы, верно, неоднократно видели умирающих солдат.

— О да. И, как ни грустно, даже женщин и детей, — мрачно поглядел на него Поул. — Но какое это имеет отношение к нашему делу?

Дарвин вздохнул.

— По всей видимости, никакого, во всяком случае, для вас и моего коллеги, доктора Монктона. Подумайте же, сэр, подумайте о той комнате. Подумайте о том, чем там пахло.

— Табаком? Вы уже упоминали об этом, а других запахов я что-то не припоминаю.

— Вот именно! Так спросите себя о том, чем там не пахло. Лежит умирающий, да? Лицо его уже отображает классическую предсмертную гримасу Гиппократа — отображает настолько точно, как будто она скопирована из учебника. Все так. Но где же запах смертельной болезни? Вам знаком этот запах?

Поул резко повернулся.

— Ничем таким там и не пахло! Проклятие!.. Я же чувствовал, что с комнатой что-то не так. Я прекрасно знаю этот душок — сладковатый, точно в мертвецкой. Какого же черта доктор Монктон не обратил внимания? Уж кто-кто, а он должен постоянно сталкиваться с этим запахом.

Дарвин пожал тяжелыми плечами и положил в рот очередную сморщенную сливу.

— Доктор Монктон уже перешел в своей профессии за тот рубеж, где репутация требует точных наблюдений. Такое приходит ко всем нам — рано или поздно. «Но гордый человек, что обличен минутным, кратковременным величьем и так в себе уверен, что не помнит, что хрупок, как стекло…». [3] Да, нечто такое есть в каждом из нас, и в вас, и во мне. Впрочем, давайте зайдем чуть дальше. Больной схватил вас за запястья, вы держали его за плечи. По вашим словам, он бредил. Но каков он был на ощупь?

Поул сосредоточенно шагал взад-вперед по комнате, и без того тощая фигура вся словно бы подобралась от мучительных попыток вспомнить. Наконец полковник остановился и яростно уставился на Уилла Бейли.

— Жаль, у вас нет снадобья, чтобы он перестал храпеть. Сам себя не слышу! В таком шуме просто невозможно думать!.. Так, дайте-ка прикинуть, и каков же этот человек был на ощупь?

Полковник вытянул руки перед собой.

— Я держал его, а он вот так сжал мои запястья. Грязные руки с длинными черными ногтями.

— А горячие ли? Постарайтесь вспомнить.

— Нет, не горячие. Жара у него не было, совсем не было. Но и не холодные. И… — Поул помолчал и прикусил губу. — Еще кое-что. Прах меня разбери, руки у него были мягкие. Черные и грязные, но не грубые, как у фермера или ремесленника. Ну совершенно не подходили к одежде.

— Я так и предполагал. — Дарвин плюнул косточку в пустой камин. — Позволите мне сделать еще один шаг?

— Еще шаг? Проклятие, по-моему, с нас и без того уже довольно догадок. Теперь-то что?

— За время военной службы вы повидали мир. Были на борту боевого корабля и знаете, что он обычно везет. В рассказе нашего умирающего друга вам ничего не показалось странным?

— Корабль, один из галеонов короля Филиппа, затонул у шотландского побережья двести лет назад. — Поул облизнул потрескавшиеся губы, и в его глазах зажегся новый огонек. — С драгоценными слитками на борту.

— Именно. Мы постулируем, что в Лох-Малкирке затонул корабль, притом груженый золотом. Так вот, полковник Поул, вам когда-нибудь доводилось участвовать в поисках сокровищ?

Не успел Поул ответить, как из соседнего кресла донесся звук, напоминающий шипение полена в огне. Уилл Бейли в очередной раз проснулся и трясся от хохота.

— Доводилось ли принимать участие в поисках сокровищ, Джейкоб! Ну насмешили! В пору хоть твоей жене пересказывать. — Он снова зашелся в припадке веселья. — Ну что, Джейкоб, сказать доктору?

Он повернулся к Дарвину.

— Не родился еще на свет такой человек, который упорнее гонялся бы за сокровищами. Он и меня втянул — мы ныряли за жемчугом Саравака [4] и вылавливали старинное серебро с морского дня на рифах Бермудов. — Бейли откинулся на спинку кресла, хрипя от смеха. — Расскажи ему, Джейкоб, расскажи все без утайки.

Поул пронзил друга сердитым взглядом.

— Уилл, ты бесформенная куча треклятого свиного навоза. Чем трепать языком обо мне, лучше расскажи-ка ему про себя. Кто слизал припарку со спины черного пса? Кто женился на каминной метелке? И кто повесил мартышку?

— Так вы нашли сокровище? — перебил Дарвин, и Поул вновь переключил внимание на доктора.

— Ни шиллинга, хотя искал упорнее некуда, на пару с жирным Уиллом. О да, еще как искал, но не набрал и столько, чтобы заплатить хотя бы за пару минут в турецком сортире. И что дальше?

— Подумаем о нашем потерпевшем крушение галеоне, который двести лет покоится у побережья Шотландии. Как бы он туда попал? Испанские галеоны не плавали у шотландских берегов — а уж тем паче во времена, когда Англия враждовала с Испанией.

— Армада! — произнес Бейли. — Умирающий говорил, тот корабль скорее всего входил в состав испанской Армады, приплывшей завоевывать Англию.

— И в самом деле Армада. Разгромленная Дрейком и английским флотом, она страшилась отправиться домой, в Кадис, прямым путем через Английский канал и вынуждена была двинуться в обход, длинной дорогой вокруг северного побережья Шотландии и дальше, мимо Ирландии. Немало галеонов пыталось проделать этот путь.

Поул кивнул.

— Вроде бы подходит. Но…

— Вот-вот, выкладывайте свое «но». — Глаза Дарвина разгорелись от удовольствия. — Что там у вас за «но»?

— Но у корабля Армады не было никаких причин везти слитки. Уж коли на то пошло, с него убрали бы все ценное на случай, если он будет потоплен в битве.

— Именно! — Дарвин хлопнул себя по толстой ляжке. — Однако вопреки всякой логике мы обнаруживаем в Лох-Малкирке затонувшее сокровище!.. Еще один фактор, после чего жду ваших комментариев: мы оба живем в пятнадцати милях отсюда, и я по крайней мере здесь нечастый гость — однако же меня зовут на помощь доктору Монктону, который ни разу прежде не обращался ко мне за советом или же мнением ни по какому вопросу. Ergo, кто-то знал, где я нахожусь сегодня вечером, и кто-то убедил доктора Монктона послать за мной. Кто? Кто просил вас привести меня из дома Мэтью Бултона?

Поул нахмурился.

— Да он и просил. — Он показал на Уилла Бейли.

— Да нет же, мне та женщина сказала, что вы с Монктоном так решили, — озадаченно возразил Бейли. — Только она не знала дороги и не хотела надолго оставлять своего дружка. Тогда-то я и попросил тебя сходить самому — думал, ты в курсе.

Дарвин удовлетворенно кивнул:

— Теперь мы знаем все. И заметьте, при каждом новом повороте событий опять и опять возвращаемся к этим двум незнакомцам — которые давным-давно скрылись и, бьюсь об заклад, больше уж не объявятся.

— Но что тут, черт побери, происходит? — вопросил Поул. Он поскреб подбородок и снова вытер нос рукавом. — Умирающий шотландец, испанские сокровища, левиафан в Лох-Малкирке… каким образом мы-то угодили в самую середину всей этой свистопляски? Я пришел сюда пообедать на дармовщинку и тихо-мирно подымить с Уилли — а не успел опомниться, как помчался куда-то сквозь ночь сам не свой, точно вдова Лазаря.

— Что происходит на самом деле? — Дарвин потер седой парик. — Гм, в данный момент могу предложить всего-навсего чистой воды умопостроение. Весомых доказательств у нас никаких. Но хотя и не ручаюсь за достоверность своих выводов, однако лично я убежден, что вы, полковник, вовлечены во все это главным образом по случайности. Внутреннее чутье подсказывает мне: основной мишенью был я, и кто-то очень старался задеть мое любопытство или же алчность.

— Вы про сокровище? — Глаза Поула засверкали. — Ну, тут они и меня зацепили. Если вы отправитесь туда, я бы не прочь присоединиться. Мне это занятие не впервой, и я кое-что смыслю в возникающих сложностях.

Дарвин покачал головой. Тарелка с сухофруктами опустела, а лицо доктора приобрело сонное выражение.

— Дело не в сокровище, полковник, — если окажется, что оно таки существует, забирайте его себе. Нет, сэр, для меня тут заготовлена куда более сладостная приманка — нечто такое, что я чую, но чего еще не видел. В Малкирке нас ждет морской дьявол и кое-что еще.

Груда вещей во дворе придорожной гостиницы постепенно росла. Часом раньше прибыли три кожаные сумки, затем квадратный дубовый сундук и обернутый брезентом ящик. Кучер сидел у самой стены, отвернувшись от не по-майски пронизывающего ветра и грея ноги на маленькой жаровне. Он прихлебывал пиво из высокой кружки и с сомнением переводил взор со все разбухающей кучи багажа на крышу кареты.

Наконец он оглянулся через плечо, опытным взглядом прикинул высоту солнца, встал. В это мгновение раздался стук подков.

С двух разных сторон к гостинице подкатили две легкие, запряженные пони двуколки. Встретились они около большой кареты. Выпрыгнув на землю, два пассажира поглядели сперва на груду багажа на земле, затем на ломящиеся от груза коляски и, наконец, друг на друга. На помрачневшего кучера никто и внимания не обратил.

Один из новоприбывших, низенький толстяк, покачал головой.

— Полковник, это просто смешно! Когда мы договорились ехать в одной карете, то подразумевалось, что я возьму с собой медицинский сундучок и снаряжение. Без них я не рискну удалиться от дома даже на несколько миль. Однако мне и в голову не приходило, что вы вздумаете захватить с собой весь домашний скарб. — Он махнул мускулистой рукой на вторую двуколку. — Мы всего лишь посещаем Шотландию, а не переезжаем туда на постоянное жительство.

Второй путешественник, высокий и сухопарый, подошел к своему экипажу и попытался стащить с него массивный деревянный ящик, но, как ни старался, так и не смог приподнять его. Проворчав что-то, он повернулся к своему спутнику и встряхнул головой.

— Несколько миль от дома — дело одно, доктор Дарвин. Лох-Малкирк — совсем иное. Мы будем в самой глуби горного края, вдали от цивилизации. Я, конечно, знаю, что со времен Великого Мятежа прошло уж больше тридцати лет, но мне говорили, там и посейчас неспокойно. Бунтарский дух так и кипит. Нам понадобится оружие — если не против местных жителей, так против дьявола.

Дарвин удостоверился, что медицинский сундук благополучно погружен на крышу кареты, и, подойдя ко второй двуколке, ухватил ящик с другой стороны. Вдвоем они опустили его на землю.

— Вы сильно ошибаетесь. Горцы страдают, но и не думают бунтовать. Доктор Джонсон отлично путешествовал в тех краях не более трех лет тому назад. Оружие вам не понадобится, хотя нельзя отрицать, что горцы хранят верность принцу Чарльзу Эдуарду…

— Молодому Претенденту, — проворчал Поул. — Подлому выскочке, который…

— Который обладает тем, что многие признают вполне законными притязаниями на трон Шотландии, если не всей Англии. — Дарвин с любопытством заглянул в деревянный ящик, крышку которого Поул аккуратно приподнял. — Поражение в сорок шестом стало катастрофой, однако кланы, несмотря на его изгнание, верны своему принцу. Полковник! — Он наконец разглядел, что лежит в ящике. — Оружие — дело одно, но не предполагаете же вы брать с собой в Малкирк это.

— Разумеется, предполагаю! — Поул присел возле ящика, любовно поглаживая блестящий металл. — Да вы в жизни не видели пушечки красивее моей Малютки Бесс. Окована латунью, стреляет двухдюймовыми ядрами с черным порохом. Покажите мне в Лох-Малкирке любого дьявола или левиафана, а я покажу вам, что с одной из этих пилюлек в глотке он станет куда как покладистей. — Полковник взвесил на ладони снарядец. — А коли местные зашалят, так моя Бесс и на них управу найдет.

Дарвин открыл крышку пошире.

— Еще и мушкет с зарядами! Куда мы, по-вашему, отправляемся, на Луну? Вы же знаете, что горцам запрещено носить оружие, а у нас и так для необходимого багажа мало места.

Поул расправил плечи.

— Если вы разгрузитесь, я тоже согласен, но не иначе.

— Невозможно. Я и так ужался до минимума.

— Я тоже.

Кучер не спеша отнес пустую кружку в гостиницу и, поставив ее возле бочонка, кивнул на дверь.

— Вы только послушайте, — мрачно произнес он. — Я-то, болван, думал, легкие деньги, всего два пассажира в карете… Да они и усесться не успели, как уже переругались, а ведь я подрядился везти их до самого Дарема. Эй, Алан, плесни мне еще кружечку на дорожку, да побольше.

Путешествие на север словно пролистывало назад календарь, день за днем и год за годом. За Даремом наступление весны было чуть менее заметно, а к тому времени, как искатели приключений добрались до Нортумберленда, распустившиеся яблоневые цветы Ноттингема вернулись к стадии плотных розовых бутончиков, которым до цветения оставалась добрая неделя. Погода лишь усиливала этот эффект, вновь призвав промозглую и жалящую февральскую стужу, что леденила пальцы на руках и ногах даже сквозь самую теплую одежду.

В Оттерберне путешественники пересели из кареты в открытую подводу, где уже ничто не защищало их от резких порывов северо-восточного ветра, а за Стерлингом с дикой местности словно бы облупился даже налет веков. На каменистых склонах гор грунтовые, немощеные дороги казались простыми царапинами, а жалкие, крытые дерном лачуги смотрелись еще ниже и непригляднее на фоне угрюмых вершин. Сперва Дарвин пытался записывать и, балансируя на коленях толстым томом излюбленных цитат и афоризмов, вносил туда какие-то пометки. Но все ухудшающиеся дороги и беспрестанные дожди точно сговорились против него — и под конец доктор сдался. Он сидел на подводе, глядя вперед, небритый, закутанный в кучу одеял и накрытый куском брезента с прорезанным в нем отверстием для головы.

— Дикая страна, полковник. — Он обвел рукой дорогу, что уводила на северо-запад вдоль Лох-Шина. — Мы далеко отъехали от Личфилда. Взгляните на эту группу.

Он кивнул вперед на немногочисленную кучку батраков, что трудились сбоку от дороги. Джейкоб Поул издал фырканье, которое могло с тем же успехом исходить и от лошади. Полковник курил короткую трубку, чашечка которой изображала собранную горстью руку. За спиной у него стоял кувшин с горячими углями.

— И что в них особенного? — Он только что заново набил трубку черным табаком, отколупнутым прямо от плитки, и теперь выдул облако сизоватого дыма. — Не вижу нижнего такого, о чем стоило бы говорить. Просто-напросто унылые крестьяне.

— Да, но ведь они чистокровные кельты, — бодро отозвался Дарвин. — Обратите внимание на форму голов и брахицефальные черепа. Дальше, к северу, мы будем встречать их чаще. Так уж повелось исстари и шло более трех тысяч лет — проигравших в схватке за лучшие земли вытесняли на север и на запад. Скотты, пикты, кельты — все они отступали в северные холмы.

Джейкоб Поул подозрительно воззрился на крестьян, поплотнее набивая трубочку табаком.

— Может, на ваш взгляд, они и похожи на проигравших, а на мой — крепкие орешки. Вон какие рослые и свирепые. Что же до вашего убеждения, что они, мол, не вооружены, взгляните на эти косы и серпы, а потом дайте мне определение оружия. — Полковник похлопал по карману под кожаным плащом. — Ядра и порох, вот что нужно, когда имеешь дело с дикарями. Помяните мои слова, мы еще успеем порадоваться, что прихватили их, пока доберемся до Малкирка.

— Не убежден. Восстание подавлено больше тридцати лет назад.

— Ну да, на поверхности. Я ни разу не слышал, чтобы сокровище давалось легко. Где клад — там всегда кровопролитие и тревоги. Драгоценности притягивают к себе насилие, совсем как коровья лепешка — мух.

— Понятно. Так вы предлагаете повернуть назад? — В тоне доктора слышалось лукавство.

— Разве я говорил о возвращении? — Поул возмущенно выдул струю дыма. — Никогда! Мы почти на месте. Если сумеем найти лодку и лодочника, то уже завтра к вечеру я начну искать галеон, невзирая ни на какого там дьявола. Ни разу еще не видел ни одного дьявола в этом мире и надеюсь не увидеть и в том. Впрочем, удивляюсь, что вы, с вашими-то воззрениями на религию, вообще верите в дьяволов.

— В дьяволов? — Голос Дарвина звучал тихо и задумчиво. — Конечно же, я в них верю ничуть не меньше, чем сам Папа. Но, думаю, мы с ним не сойдемся по поводу того, какой облик они принимают в этом мире. Скоро нам представится шанс самим во всем убедиться. — Доктор вытащил из-под брезента сильную руку. — Вон там, ниже по холму, верно, Малкирк. Мы добрались быстрее, чем я ожидал.

Джейкоб Поул хмуро поглядел вперед.

— И неприглядное же с виду местечко, если это все, что тут есть. Однако взгляните-ка туда — возможно, в этом Богом забытом краю мы не единственные заезжие гости.

Примерно в полумиле от них дорогу перегораживали два легких экипажа. Бедно одетые люди, столпившиеся кругом, обернулись, когда Поул подкатил подводу и остановился в двадцати футах от ближайшей кареты.

Компаньоны шагнули вперед, разминая затекшие после долгого путешествия суставы. Навстречу из толпы вышли три человека. Дарвин посмотрел на них с удивлением, потом кивнул в знак приветствия.

— Я Эразм Дарвин, а это полковник Джейкоб Поул. Насколько я понимаю, вы получили мое послание. Мы сообщали наперед, что хотим остановиться на несколько дней здесь, в Малкирке.

Он переводил внимательный взгляд с одного встречающего на другого. Все вместе они образовывали на диво несуразную троицу. Самый высокий был темноволос и тощ, худее даже Джейкоба Поула. Природа наделила его яркими темными глазами, что безостановочно перескакивали с предмета на предмет, длинными пальцами, крючковатым носом, лошадиным подбородком и ярко-красными щеками. Одеяние его состояло из алой туники, зеленых бриджей и плаща из серых и синих лоскутов. Сосед его не выделялся ни ростом, ни одеждой, зато кожа у него была черной, как уголь, а на выступающих скулах виднелись следы старых шрамов. Третий стоял чуть поодаль — невысокий, но крепко сложенный здоровяк с толстыми голыми руками и густой седеющей бородой на пол-лица. Весь он словно бы потрескивал от переизбытка энергии. Как только Дарвин спросил про послание, он яростно закивал.

— Да-да, мы получили его. Но я подумал, оно от этих вот джентльменов. — Горец кивнул на стоявшую рядом пару. — Понимаете, там ведь больше ничего не было, ни кто приезжает, ни что еще, только что нужны кровати на двоих. Так, значит, вы и есть тот самый Дарвин?

— Да. — Доктор виновато улыбнулся. — Наверное, следовало бы написать поподробнее. Мне и в голову не приходило, что сюда в один и тот же день прибудут сразу две разные компании. Вы сможете подыскать нам комнату? Шотландец пожал плечами.

— Кровать-то найдется… да вот только, сразу предупреждаю, одна на двоих.

Поул украдкой покосился на внушительные формы Дарвина.

— Большая кровать, — заверил здоровяк, перехватив его взгляд. — В не очень большой комнате. Ну и конечно, все чисто-опрятно, вот вам слово Малькольма Макларена! — Он постучал себя по могучей груди. — А оно по всей Шотландии в чести.

Пока Макларен говорил, высокий человек в плаще оценивающе рассматривал Поула и Дарвина, зорко поглядывая то на одного, то на другого и словно вбирая каждую деталь их внешности.

— Наше прибытие вызвало проблемы. Мы должны решить их. — У него оказался четкий, хорошо поставленный голос с ясной дикцией и сильным иностранным акцентом. — Извинения. Позвольте представиться — доктор Филип Теофраст фон Гогенгейм. К вашим услугам. Это мой слуга Зумаль. Всецело ваш.

Чернокожий слуга ухмыльнулся, продемонстрировав ряд острых подточенных зубов. Дарвин приподнял брови и вопросительно поглядел на высокого незнакомца.

— Должен поздравить вас, доктор Парацельс фон Гогенгейм. Для человека, которому скоро исполнится триста лет, вы выглядите поразительно хорошо.

После короткого удивленного замешательства высокий человек засмеялся, обнажив ровные желтые зубы. Джейкоб Поул и Малькольм Макларен непонимающе взирали на то, как Гогенгейм схватил Дарвина за руку и крепко встряхнул ее.

— Ваша образованность впечатляет, доктор Дарвин. В эти дни мало кто знает мое имя — а еще меньше тех, кто может столь точно вспомнить дату моего рождения. Чтобы быть предельно точным — я родился в 1491-м, за год до того, как Колумб из Генуи открыл Америку. — Он поклонился. — С моими трудами вы тоже знакомы?

Дарвин озадаченно нахмурился и несколько секунд простоял в глубокой задумчивости, а потом кивнул.

— В моей юности, сэр, на меня произвела неизгладимое впечатление одна ваша фраза. Если мне позволено будет ее процитировать: «Заклинаю вас не отвергать методу эксперимента, но в меру своих возможностей следовать ей без предубежденности. Ибо каждый эксперимент подобен оружию, кое должно применять согласно силе, что заключена в нем». Великие слова, доктор Гогенгейм. — Он холодно поглядел на собеседника. — На протяжении всей своей врачебной карьеры я пытался твердо придерживаться этого предписания. Возможно, вы помните, что написали сразу после этого совета?

Вместо ответа Гогенгейм высвободил из-под плаща левую руку и молниеносно описал ею круг, указывая вытянутыми пальцами на Джейкоба Поула. Завершив движение, он легонько ударил большим пальцем по ладони и небрежно вынул из воздуха, совсем рядом с головой Поула, маленькую зеленую склянку. Поселяне за спиной чудесника так и ахнули, а Гогенгейм перехватил склянку в ладонь.

— Вот. — Он протянул ее Джейкобу Поулу. — Ваши глаза говорят об этом — поносы и приступы лихорадки. Выпейте. Состояние улучшится, сильно улучшится. Гарантирую. Больше жидкости, меньше крепких напитков. Лучше для вас. — Он повернулся к Дарвину. — И вы, доктор. Медицина проделала длинный путь — великое продвижение с тех пор, как я вынужден был бежать от базельских шарлатанов. Позвольте уж и вам предложить совет. Ячменная вода, лакрица, сладкий миндаль — утром. Белое вино с анисом — на ночь. Укрепит разум и тело.

Дарвин кивнул. Выглядел он подавленно.

— Благодарю за столь заботливый совет. Скорее всего, я ему и последую. Необходимые ингредиенты, за исключением вина, уже имеются у меня в медицинском сундуке.

— Решение. — Гогенгейм вновь щелкнул пальцами левой руки в воздухе, и вновь в ладони у него оказалась фляжка. — Белое вино. Употреблять, когда остальные припасы под рукой.

Поселяне благоговейно забормотали, а Гогенгейм улыбнулся.

— До завтра. Теперь у меня другое дело. Мне надобно нынче же вечером быть в Инвернессе, где назначена встреча.

— Да вам в жисть это не удастся, приятель, — выпалил Малькольм Макларен. — Туда же, на юг, целый день верховой езды, а то и больше.

— У меня свои методы.

Очередная быстрая улыбка, поклон разом Поулу и Дарвину — а затем Гогенгейм повернулся и проворно зашагал на запад, где менее чем в миле от деревни виднелось море. Пока Малькольм Макларен и остальные жители деревни в завороженном молчании провожали ушедшего глазами, Джейкоб Поул внезапно вспомнил о склянке у себя в руке и с сомнением оглядел ее.

— С вашего позволения… — Дарвин вынул ее у него из рук, извлек пробку, понюхал, а потом осторожно лизнул.

— Эй! — Поул отобрал флакончик обратно. — Это мое. А вы пейте ваше. Ну не поразительно ли! Много я перевидал докторов, но такого, чтобы сравнился с ним скоростью на диагнозы, — ни разу. Пожалуй, тут поневоле переменишь мнение о всей их гнилой породе. Заставляет задуматься, а?

— Еще как заставляет, — иронически согласился Дарвин. — Меня это очень даже заставило задуматься.

— А как он вытаскивал снадобья прямо из воздуха, вы видели? Не человек, а чудо. Что там вы говорили, будто ему триста лет от роду? Звучит немыслимо.

— Для разнообразия хоть в чем-то мы согласны. — Дарвин поглядел на склянку у себя в руке. — Что же до его способности извлечь предписанное средство прямо из ниоткуда, то я удивлен меньше, чем вы бы могли подумать. Плох тот доктор, у которого нет под рукой всех средств для его же лекарства.

— Но ведь это и на вас произвело впечатление, — заметил Поул. Казалось, он крайне доволен собой. — Признайтесь, доктор Дарвин, произвело.

— Да — только не лекарства. Этот трюк требует определенной сноровки и ловкости рук, не более того. Однако кое-чем Гогенгейм и впрямь произвел на меня самое глубокое впечатление — причем как раз тем, что он выполнил без всякой аффектации, точно это было так легко, что не заслуживало и комментария.

Поул потер нос и сделал на пробу глоточек из открытой склянки, но тут же скорчил недовольную гримасу.

— Пфу, вытяжка барсучьего дерьма… Однако все поступки этого человека превыше моего понимания. Что именно вы имеете в виду?

— Одной из способностей истинного Парацельса, Теофраста фон Гогенгейма, был дар при первой же встрече узнавать о человеке все. При обычных условиях я бы пренебрег этим, как просто историческим анекдотом. Но вспомните, коли пожелаете, первое обращение Парацельса ко мне. Он назвал меня доктор Дарвин.

— Ну так вы и есть доктор Дарвин.

— Да. Только вот здесь я представился всего лишь Эразмом Дарвином. А в послании Макларену подписался просто по имени. Так откуда же Гогенгейм знал, что меня надо называть доктором?

— От человека, который отвез сюда ваше послание?

— Он знал меня только как мистера Дарвина.

— Быть может, Гогенгейм видел ваш медицинский сундук?

— Сундук накрыт брезентом.

— Верно. — Поул пожал плечами. — Наверное, он слышал о вас прежде. Вы же известный врач.

— Возможно, — проворчал Дарвин. — Хотелось бы верить, что я обладаю известной репутацией, да и вообще нелегко скептически относиться к собственной славе. И все же…

Он повернулся к Малькольму Макларену, который так и глядел вслед идущим к морю Гогенгейму и Зумалю. Дарвин легонько потянул шотландца за кожаную куртку.

— Мистер Макларен. Перед тем, как мы появились, вы говорили доктору Гогенгейму о моем послании?

— А? О вашем послании? — Макларен потер лоб рукой с заскорузлыми ногтями. — Я только начал что-то такое говорить, когда вы двое как раз и приехали. Но вы видали когда-нибудь такого доктора? Видали?

Дарвин снова потянул его за куртку.

— А как вам показалось, Гогенгейму было знакомо мое имя?

— Да нет вроде. — Макларен повернулся взглянуть на Дарвина и выдернул у него полу куртки. — Он сказал, никогда прежде о вас не слышал.

— В самом деле. — Дарвин шагнул назад, грузно уселся на подводу, глядя на темнеющую на горизонте громаду Фойнавена, и даже не пошевелился, покуда Поул не потормошил его.

— Если только вы не намерены просидеть весь день под дождем, давайте пойдем с мистером Маклареном и посмотрим, где нас поселят. Вы меня слышите?

Дарвин отсутствующе посмотрел на него невинными, почти детскими глазами.

— Пойдемте, да придите же в себя! — Поул указал на неказистые домишки, грубые каменные стены которых были обложены дерном. — Надеюсь, наше жилище окажется получше. Посмотрим-ка на постель и будем уповать, что нам не придется спать по-моряцки, в две смены на одной койке. Готов прозакладывать свою долю слитков против мушиной табакерки, что бы там ни говорил Малькольм Макларен, кровать будет кишеть клопами. Ну и ладно, когда дело доходит до пары-другой укусов в задницу, я предпочитаю блох скорпионам Кузестана. Идемте.

К западу от Малкирка начинался крутой спуск к морю. Деревушка притулилась на широком уступе — единственном ровном месте между горами и скалистым берегом. Каменные дома неровной вереницей тянулись с севера на юг, с двух сторон обступая избитую, ухабистую дорогу. Джейкоб Поул предоставил старой кляче, тянувшей подводу, неторопливо влачиться за Малькольмом Маклареном, самой выбирая путь. Полковник все глядел влево, на линию бурунов вдоль берега.

— Мрачноватая перспектива, — заметил Дарвин, проследив направление взгляда Поула. — Неподходящий берег для подъема затонувшего корабля. Видите тот второй ряд бурунов и острые рифы? Трудно представить, чтобы затонувший корабль пролежал тут, не разбившись вдребезги, хотя бы месяц, не то что два века.

— В точности мои мысли, — хмуро отозвался Поул. — Мистер Макларен?

— Да, сэр? — Кряжистый горец остановился и обернулся на оклик. Его густые всклокоченные волосы лохмами выбивались из-под старой шляпы.

— А все побережье такое — я имею в виду скалистое и с рифами?

— Да, сэр, за исключением только Лох-Малкирка, это в миле отсюда. Вот там, ежели пожелаете, лодку на воду спустить труда не составит. И еще к югу отсюда, там тоже маленькая пристань есть, кое-кто ею пользуется. — Он стоял, скрестив руки на груди. — А почему вы спрашиваете? Вам тоже лодка нужна, как доктору Гогенгейму?

— А Гогенгейму нужна лодка? — начал было Поул, но Дарвин положил ему руку на плечо и взглядом заставил замолчать.

— Не сейчас, — пояснил он, когда Макларен повернулся и зашагал дальше. — Вы ведь говорили, жажда золота всегда притягивает всяческие неприятности. Могли бы и сами догадаться. Мы не единственные, кто прослышал о галеоне.

— Да. Но Гогенгейм… — Джейкоб Поул замкнулся в тревожном молчании.

Они приближались к северному краю деревни, где, разделенные широкой лужайкой, стояли напротив друг друга три самых больших дома. Макларен махнул рукой на тот, что находился ближе всех к морю. У двери ждала седая женщина.

— Хотелось бы мне поселить вас там, но одна комната досталась доктору Гогенгейму, а вторая — его слуге, этому черномазому язычнику. Ничего, мы отведем вам почти такое же хорошее жилище.

Он повернулся к среднему, самому большому дому. Женщина тоже направилась к ним.

— Джини, двум джентльменам нужна комната. — Он разразился трескучей тирадой по-гэльски, а потом извиняющеся поглядел на Поула и Дарвина. — Прошу прощения, она не знает английского. Я велел ей все там прибрать и предупредил, что вы пробудете по крайней мере несколько дней. Вам понадобится еще что-нибудь? Лучше, если я скажу ей прямо сейчас.

— Думаю, нет.

Дарвин легко спрыгнул с сиденья подводы и быстрым шагом направился к третьему дому с наглухо закрытыми черными ставнями. Он заметил, какие взгляды то и дело бросали туда Малькольм Макларен и та женщина.

— А здесь случайно для нас места не найдется? — осведомился он, не замедляя шага. — Не очень-то удобно жить в одной комнате, так что если тут сыщется жилье хотя бы одному из нас…

— Нет, сэр! — Настойчивый голос Макларена едва не сорвался на крик. — Только не здесь, сэр. Здесь свободных комнат нет.

Он заторопился за Дарвином, который уже подошел к приоткрытой двери и заглянул внутрь.

— Видите, это место не для вас. — Макларен забежал вперед и перегородил дверь толстенной ручищей. — Я имею в виду, даже и обстановки-то никакой, так что вы тут ну совсем остановиться не можете, ни вы, ни полковник.

Дарвин внимательно оглядел просторную комнату, где на каменном полу стояла массивная кровать, а в очаге не горел огонь, и нахмурился.

— Какая жалость. Обстановки и впрямь никакой, здесь вы правы, зато кровать широкая. Может, вы перетащите сюда мебель из того дома и…

— Нет, сэр. — Макларен плотно прикрыл дверь и начал ненавязчиво теснить доктора к соседнему дому. — Видите ли, сэр, это дом моего брата. Он вот уж два месяца как в отъезде, дом надо прибрать перед его возвращением. Мы ждем его через день-два… сами видите, дом не мой, я не могу его вам предложить. Идите сюда, клянусь, мы устроим вас очень удобно.

Горец подошел к подводе, рывком сдернул брезент и, крякнув, одним колоссальным усилием поднял ящик с Малюткой Бесс. Двое англичан изумленно смотрели, как он напряг ноги и, пошатываясь, понес свою ношу к среднему дому.

Поул приподнял брови.

— Я бы не стал ему перечить. Мы и вдвоем это еле поднимаем. Но что там такого, что он так тревожится? Оружие? Вы видели ружья или клейморы? [5]

— Там стояла кровать — ничего больше. — Заинтригованный тон Дарвина странно противоречил его словам.

— Уверены? — От Поула не укрылась интонация спутника. — Так-таки ничего загадочного?

— Я ничего загадочного не видел, — все столь же удивленно ответил Дарвин, возвращаясь к подводе и снимая с нее чемодан. Доктор задумчиво склонил тяжелую голову на плечо. — Я не видел ничего — это-то и загадочно. Комната два месяца пустует без жильца и ухода, а я ничего не увидел — ни пыли, ни паутины, ни плесени. Да в доме, где убирались три дня назад, и то было бы грязнее. Комната буквально вылизана.

Он потер подбородок.

— Что же это значит? Дарвин пожал плечами.

— В том-то и вопрос. — Он перевел взгляд на столб грязно-серого дыма, который поднимался над трубой дома перед ними. — Что ж, мы выясним это в должный срок. А тем временем, если только нос меня не обманывает, там готовят оленину. После такого долгого путешествия тарелка-другая жареного мяса придется в самый раз. Идемте, полковник, по-моему, мы вполне заслужили достойный обед.

И он скрылся в доме, с трудом протиснув массивную фигуру в узкую дверь. Джейкоб Поул поглядел ему вслед и поскреб в затылке.

— Все они, костоправы, такие, любят тень на плетень наводить. А я все равно готов держать пари, там спрятано оружие. Видел я, как они туда смотрели.

Полковник взял маленький несессер и шагнул в полумрак дома, откуда уже слышалось звяканье тарелок и кружек.

Джейкоб Поул проснулся незадолго до рассвета, с первыми петухами. Выбравшись из кровати, он обулся и сдернул с комода пальто. Постель, вопреки его мрачным предсказаниям, оказалась достаточных размеров и вполне приличной чистоты. Полковник покосился на другой ее край — там, под горой одеял, огромным курганом высился Дарвин. Доктор лежал на спине, чуть приоткрыв рот, и тихо похрапывал. Поул прихватил трубку и табак и отправился в соседнюю комнату посидеть перед камином, где еще тлели догоревшие куски торфа.

Полковник провел беспокойную ночь. С самого обеда он не мог думать ни о чем, кроме галеона. Гогенгейм тоже охотится за сокровищем, это ясно. Макларен не скрывал, что в заливе в самом деле покоится галеон, но так небрежно отмел эту тему одним движением широких плеч, что сразу стало ясно: он не знает, чтобы на борту было что-то ценное. Похоже, его искренне изумляло, что кто-то, а уж тем более сразу две компании, вдруг заинтересовался этими развалинами. Морской дьявол удостоился того же небрежного жеста.

— Ну да, конечно, он там — и живет в заливе, сколько деревенские старожилы помнят.

— А размеров каких?

Вопрос Дарвина заставил Макларена на миг призадуматься. Одни говорят, с кита, другие — куда как больше. Живет неподалеку от галеона. Совсем смирный. Чтобы он, да что-то там такое охранял в заливе? Выдумки все, досужая болтовня.

Добрых пару часов два англичанина и шотландец играли во что-то вроде прелюбопытных пятнашек на троих. Поул желал говорить только о галеоне, но ни у Дарвина, ни у Макларена эта тема особого энтузиазма не вызывала. Дарвин всецело сосредоточился на морском дьяволе, но Макларен опять-таки отделывался самыми короткими и неинформативными ответами — у него имелся свой интерес. Он все вызывал Дарвина на разговоры об английской медицине, новых лекарствах и хирургических операциях, безнадежных случаях и чудесных исцелениях. Ему страшно хотелось знать, вправду ли Гогенгейм может делать все то, на что намекал: возвращать зрение слепым, спасать умирающих и даже воскрешать мертвых. Когда Дарвин начинал говорить, горец весь обращался во слух — наклонялся вперед и внимал, не мигая, поглаживая косматую бороду. При этом он раздраженно почесывал ноги под штанинами, точно сожалея об утраченном килте. [6]

Поул покачал головой. Да уж, вечер выдался долгим и не слишком приятным.

Выудив из камина комок тлеющего торфа, полковник поднес его к трубке и глубоко вдохнул, наслаждаясь первой утренней затяжкой. Однако за секундой блаженства последовал затяжной приступ яростного кашля. Наконец, со слезящимися глазами, несчастный кое-как доковылял до кувшина с водой, жадно отпил несколько глотков и, вновь обретя способность дышать, остановился у окна.

— Вы упустили истинное ваше призвание, полковник, — произнес голос у него за спиной. — Если бы вы каждое утро будили вот так всю деревню, петухи скоро бы остались без работы.

В дверях, сонно моргая, стоял Дарвин. Одной рукой он почесывал внушительное брюшко, другой придерживал ночной колпак.

Поул пронзил доктора убийственным взглядом и снова приложился к кувшину с водой. Потом посмотрел в окно, весь застыл и фыркнул:

— И очень даже кстати, что кое-кто из нас имеет привычку рано вставать. Взгляните-ка! В том доме горит свет, а значит, Гогенгейм тоже поднялся с утра пораньше — держу пари, пока мы тут почесываемся, он будет уже на полдороге к Лох-Малкирку. Учитывая, каким могуществом он наделен, от него жди чего угодно. Надо нам и самим пошевеливаться и как можно скорее добраться до залива.

— Вы же слышали, как Гогенгейм вчера вечером выражал намерение отправиться в Инвернесс. Что заставляет вас думать, будто он все еще в Малкирке? — Дарвин кивнул седоволосой женщине, которая молча вошла в комнату, чтобы растопить камин и водрузить на огонь закоптелый котел с водой. — Скорее всего его здесь нет.

— И все-таки он именно здесь. — Поул снова кивнул на окно. Дверь дома напротив отворилась, и оттуда появились две фигуры. Было слишком темно, чтобы разглядеть, во что они одеты, но безошибочно распознавался высокий тонкий силуэт, по пятам за которым следовал второй, пониже и поплотнее, похожий на оживший сгусток тьмы.

— Гогенгейм со своим черномазым, — с мрачным удовлетворением отметил Поул. — А я что говорил? Этого-то я и боялся: мы приехали искать сокровище — и нате пожалуйста, вынуждены состязаться с человеком, который умеет провидеть будущее, передвигаться, куда пожелает, быстрее ветра, и вытаскивать чудодейственные снадобья из ниоткуда. Есть от чего занервничать. Кстати, вы пили снадобье, которое он вам дал?

— Нет, — коротко ответил Дарвин, садясь за стол и придвигая к себе глубокую миску. — Решил, что с меня на вчерашний вечер хватит и одного непривычного напитка — лимонного пунша Малькольма Макларена. До сих пор бурчит в животе. Полноте, полковник, обуздайте свое нетерпение и присаживайтесь. Раз уж мы собрались в Лох-Малкирк, нельзя выступать в дорогу на пустой желудок. Эта добрая женщина уже варит овсянку и, сдается мне, к каше будет еще селедка и молоко с пенками. Если мы пускаемся в плавание по бурным водам, по крайней мере давайте как следует загрузим трюмы.

Поул раздраженно сел, метнул гневный взор на провинившуюся трубку и начал вяло ковыряться в овсянке, пощипывая лепешки и копченую рыбу. Дарвин же у него на глазах уничтожил, запивая козьей сывороткой, по доброй порции и того, и другого, и третьего, а заодно блюдо ветчины с языком и чашку шоколада. Однако исчезало все с поразительной скоростью, и через пять минут тарелки опустели. Поул мгновенно поднялся на ноги.

— Еще минуту, — произнес Дарвин.

Подойдя к стряпухе, которая с видимым одобрением смотрела, как он ел, дородный доктор указал на тарелку с овсяными лепешками. Шотландка кивнула, и он протянул ей английский шиллинг. Когда Дарвин запихнул лепешки в карман пальто, Джейкоб Поул неохотно кивнул.

— Да, пожалуй, вы правы, спешить некуда. Едва ли в заливе нам окажут гостеприимство.

При этом нежданном перемирии Дарвин приподнял брови и снова повернулся к стряпухе. Показав на восходящее солнце, сделал широкий жест рукой, изображая, как оно движется по небосклону. Затем показал сперва на котел, а потом на висящую на стене вяленую говяжью ногу. Женщина кивнула, произнесла какую-то отрывистую фразу, засмеялась и, подойдя к доктору, восхищенно похлопала его по круглому животу.

Дарвин кашлянул, перехватив ехидный взгляд Поула.

— Ну и ладно. По крайней мере обед по возвращении нам обеспечен.

— Да уж. И, судя по всему, не только обед, — бесстрастно согласился Поул.

Тропа к Лох-Малкирку оказалась ровно такой, как описывал Макларен: сперва бежала к морю, а потом вдруг сворачивала обратно в глубь побережья по крутому откосу. Земля еще не просохла от густой росы, что мерцающими капельками солнечного света висела на стебельках вереска и низкорослом можжевельнике. Идти было скользко. Полковник с доктором не прошли и пятидесяти футов, как промочили ноги почти по колено. Наконец за гребнем холма показался залив. Над водой еще стелился туман.

На вершине Дарвин замедлил шаг и придержал Поула за руку.

— Минутку, полковник. Не торопитесь. Более удобного места, чтобы хорошенько разглядеть местность, и не придумаешь.

— Более того, — негромко добавил Поул. — У нас есть шанс без ведома Гогенгейма понаблюдать, что он тут делает. Смотрите, внизу слева.

Формой залив напоминал длинную бутылку из-под вина, горлышко которой глядело на северо-запад. В этом самом горлышке пробкой торчал островок, так что в часы прилива и отлива протоки по сторонам от него превращались в бурные реки, по которым стремительно мчалась вода. За островком залив становился глубже, а берега отвесней. Гогенгейм с Зумалем стояли напротив острова, глядя на воду.

Дарвин прищурился, опытным взглядом прикинул ширину залива и наклон скал и облизнул губы.

— Ну, полковник, что вы об этом думаете?

— О чем?

— Глубоко ли на середине. — Дарвин проследил за взглядом Поула. Гогенгейм и его слуга подошли к маленькому коблю [7] и собирались садиться. — Ага, похоже, я очень скоро узнаю ответ на этот вопрос — вон они загружают на борт вместе с веслами и лотлинь. [8] Отвесный берег, сплошные скалы. Не удивлюсь, если глубина озера достигает доброй тысячи футов. Хватит, чтобы тут затонуло хоть десять галеонов.

— Или чтобы прятался хоть какой огромный дьявол, — Раздраженно скривился Поул.

Дарвин похлопал его по плечу.

— Не горячитесь, полковник. Уж сегодня-то наши друзья никакого сокровища не вытащат. У них нет нужного снаряжения. Если повезет, они просто выполнят за вас часть вашей работы. Не переоценивайте Гогенгейма.

— Вы же сами видели его могущество.

— Да? А вот я — так не уверен. Заметьте, он пользуется лодкой, а значит, по крайней мере ходить по водам не умеет.

Они невольно перешли на шепот. За время этого краткого разговора Зумаль столкнул суденышко на воду, а Гогенгейм уселся на носу. Он был одет все в тот же шутовской наряд, в котором чувствовал себя, по всей видимости, совершенно непринужденно. На коленях у него лежал лотлинь. По команде своего господина Зумаль отгреб ярдов на двадцать от берега и остановился. Гогенгейм встал, пару раз взмахнул правой рукой, примериваясь, и швырнул линь.

Дарвин весь подался вперед и что-то пробормотал себе под нос.

— Что такое? — удивился Поул, краем глаза заметив движение доктора.

— Ничего. Так, просто подозрение, что Гогенгейм… Голос его затих.

Линь с привязанным к нему грузилом все разворачивался и разворачивался, уходя в недвижные воды залива. Скоро Гогенгейм уже вытравил весь моток, очевидно, так и не достигнув дна. Он что-то сказал Зумалю, смотал линь и снова присел на носу. Кобль медленно поплыл к устью залива. Время от времени Гогенгейм проделывал процедуру с лотом заново. По мере продвижения глубина потихоньку уменьшалась; наконец, у самого перешейка, она была не более двадцати футов.

Гогенгейм кивнул и опять что-то сказал своему спутнику. Оба они так сосредоточились на лоте, что не замечали ничего кругом. Поэтому рябь на воде первым увидел Джейкоб Поул. Она напоминала встречное течение, что накладывалось на появившийся за последние минуты узор зыби, поднятой утренним ветром. Передний край этой ряби быстро двигался все ближе к выходу из залива, а значит, и к коблю. Поул вцепился в руку Дарвина.

— Глядите!

Рябь все приближалась. Вершина изогнутой дуги находилась уже в каких-то пятидесяти ярдах от Гогенгейма, который, ничего не подозревая, сматывал линь. Когда распространяющаяся волна еще приблизилась, под водой словно бы начало проглядывать нечто светло-серое. Вот до суденышка осталось всего тридцать ярдов… двадцать… Поул все сильнее сжимал руку Дарвина, костяшки пальцев у него побелели. Наконец в том месте, где дно залива резко шло вверх, полоса волны вильнула влево. Еще секунда — и все исчезло, остался только гаснущий фронт волн. Вот он дошел до суденышка и легонько закачал его.

Почувствовал движение кобля, Гогенгейм оглянулся, но ничего видно уже не было, и он снова склонился над лотом.

Поул выпустил руку Дарвина.

— Дьявол, — тихо проговорил он. — Мы видели морского дьявола.

Глаза Дарвина сверкали.

— Да, это и вправду морской дьявол. Но что, во имя Линнея, это такое? Вот уж воистину нелегкая задачка для ваших хваленых таксономических систем. Это не кит — иначе он бы выныривал на поверхность, чтобы дышать. И не гигантский угорь, разве что все наши представления об их размерах — просто нелепая ошибка. Да вообще ни рыба ни мясо — ни в одном бестиарии ничего подобного не припомню.

— К черту названия! — От возбуждения и тревоги руки Поула тряслись сильнее обычного. — Главное, что эта тварь здоровенная — поднять такую волну! — и очень быстрая. Вы вот ворчали, что я взял с собой Малютку Бесс, а ведь я был прав. Здесь, в заливе, нам понадобится защита. Надо бы перевезти ее сюда и установить наготове — о мушкетах придется забыть, пули такому чудовищу — что слону дробина.

— Не уверен, что от пушки здесь будет большой прок, Однако же сейчас нам надо выполнить свой долг. — И Дарвин грузно заковылял вниз по склону к заливу.

— Эй, куда вы? — Поул замешкался, а потом наклонился подобрать с вереска трубку и подзорную трубу. Услышав внезапный шум на холме, Гогенгейм и его слуга повернули головы.

— Дать честное предупреждение, — ответил Дарвин через плечо и поспешил к кромке воды, маша рукой сидящим в лодке и призывая их оглянуться.

Гогенгейм обернулся, посмотрел на ровную гладь воды и что-то вполголоса сказал Зумалю. Чернокожий проворно заработал веслами и подвел лодку поближе к берегу, где стоял Дарвин.

— Не вижу никаких чудовищ, — заявил Гогенгейм, когда Джейкоб Поул торопливо бросился к ним. — Зумаль тоже ничего не видел, а ведь мы были на самой воде — а не шпионили, залегши в вереск.

— В заливе плавает какое-то существо, — ровным голосом ответил Дарвин. — Очень крупное и, возможно, опасное. Я окликнул вас для вашего же собственного блага.

— Ах-ах. — Гогенгейм приставил палец к носу и с подозрением поглядел на Дарвина. — Как любезно. А вы, часом, не пытаетесь выкурить нас из залива? Если так, придумайте историю получше.

В его черных глазах блеснуло лукавство.

— Так мы здесь для одной цели. Возражать не будете? Думаю, нет.

— Если вы имеете в виду затонувший галеон, то лично я, безусловно, возражу. — Дарвин продолжал обшаривать глазами поверхность воды, выискивая следы новой ряби. — Я приехал сюда по совершенно иным причинам.

— А вот я возражать не стану, — вмешался Поул. — Да, признаюсь — а почему бы и нет? Этот галеон притянул меня сюда, за триста миль, точно так же, как притянул и вас. Как вы о нем прослышали?

Гогенгейм завернулся в рваный плащ и вытянулся во весь рост.

— У меня есть свои методы, тайные методы. Просто примите на веру, что я обо всем услышал, — и не задавайте вопросов.

— Ну ладно, коли хотите. Но я бы не прочь предложить союз. Что скажете? Вон там вон лежит затонувший корабль, а доктор Дарвин сказал правду. В заливе и впрямь водится кто-то, кого бы лучше опасаться. Жители Малкирка считают, на галеоне нет ничего ценного, однако мы думаем иначе. Как вам мое предложение? Работая вместе, мы провернем все в два раза быстрее. Равные доли, вам и нам.

Поул единым махом выпалил всю эту тираду и остановился перевести дух. Гогенгейм слушал, насмешливо изогнув черные брови. Теперь же он расхохотался.

— Никогда, мой славный полковник. Никогда! Будь мы ровней — возможно. Возможно, я и прислушался бы. Но мы с вами не ровня. Ни по знаниям, ни по умениям, ни по снаряжению. Попробуйте, мой друг, попробуйте победите меня. Я обладаю особыми силами, которых нет у вас, так? Знаниями, которых нет у вас, так? Оборудование, спросите вы? Вчера я был в Инвернессе, покупал снаряжение. Сегодня оно прибудет, завтра мы уже пустим его в ход. Вот, глядите сами.

Он щелкнул пальцами в нескольких дюймах от лица Джейкоба Поула. Жест его, как всегда, выглядел каким-то преувеличенным, неестественным, а когда Гогенгейм раскрыл ладонь, на ней лежала четвертушка оберточной бумаги.

— Вот список. Читайте, глядите собственными глазами — вам потребуется каждая мелочь из этого списка. И покупать все придется в Инвернессе, а для вас это два дня пути. К тому времени, как вы только приступите, мы уже давно все закончим и будем далеко отсюда.

От этого надменного тона землистое лицо Поула вспыхнуло. Стряхнув с плеча руку Дарвина, полковник шагнул почти вплотную к противнику.

— Гогенгейм, минувшим вечером вы произвели на меня большое впечатление. И к тому же оказали нам обоим любезность, дав целебные снадобья. Нынче доктор Дарвин честно постарался отплатить вам за эту любезность, предупредив об опасности, что таится в заливе. А вместо благодарности вы оскорбляете нас, утверждая, будто мы выдумали чудовище, чтобы вас отпугнуть. Что ж, продолжайте в том же духе, не слушайте предостережений. Но если попадете в беду, на мою помощь не рассчитывайте. Что же до галеона, обойдемся и без вас. — Он отступил назад. — Идемте, доктор Дарвин. Здесь нам больше делать нечего.

Он развернулся и зашагал вверх по холму. Гогенгейм поглядел ему вслед и пренебрежительно махнул рукой, точно заканчивая аудиенцию. Смех его преследовал Поула, пока тот шел прочь, но Дарвин остался стоять на месте, в упор разглядывая тощую физиономию и фигуру противника. Лицо толстяка отражало напряженную работу мысли и все крепнущую убежденность.

— Доктор Гогенгейм, — наконец произнес он. — Вы насмеялись над искренним и доброжелательным предупреждением, вы отклонили честное предложение полковника Поула о сотрудничестве и вы не поверили мне, когда я сказал, что явился в Малкирк не за сокровищем. Что ж, воля ваша. Позвольте мне сказать только одно, а потом я уйду и предоставлю вам обдумать мои слова. Повторяю еще раз: таящаяся в заливе опасность реальна, куда реальнее, чем я сам поверил бы еще час назад, и куда реальнее, чем сокровище, которое вы столь страстно ищете. Помимо этого, доктор Гогенгейм, сдается мне, я знаю, кто вы такой и как попали сюда. И вспомните об этом, когда в следующий раз вздумаете поразить Малькольма Макларена и простодушных селян волшебными полетами в Инвернесс или чудодейственными снадобьями, взятыми из чистого воздуха.

Он прищелкнул пальцами — неуклюже, без намека на щегольство и рисовку Гогенгейма, — развернулся и вперевалку поспешил за Джейкобом Поулом по тропе, что вела к Малкирку. Вслед им доносился издевательский смех Гогенгейма.

— Опять он здесь, и опять вокруг него толпа. Вон берет у одной из женщин здоровенную вязальную спицу… Интересно, что он собирается с ней делать? Я бы мог дать ему пару-другую добрых советов.

Джейкоб Поул выпрямился, отворачиваясь от окна, из которого наблюдал за происходящим перед домом соперника.

— Эй, доктор, идите-ка сюда, взгляните сами.

Дарвин вздохнул, захлопнул записную книгу, куда тщательно заносил свои наблюдения касательно местной флоры, и встал.

— Какой же новой загадкой нас потчуют?

Смеркалось, стоял чудный вечер. На полянке перед окном Гогенгейм дважды взмахнул спицей, описав в воздухе сверкающий круг. Обеими руками ухватив за тупой конец, он направил острие себе прямо в сердце и надавил. Спица медленно вонзалась ему в грудь — дюйм, еще дюйм… и вот Уже погрузилась на добрую половину длины. Он разжал руки. Селяне дружно ахнули. По белой костяной игле медленно поползла, капая на тунику, струйка крови.

Гогенгейм несколько мгновений стоял со спицей в груди, а потом столь же медленно, опять двумя руками, вытащил ее, провел сжатой щепотью по всей длине, вновь описал спицей круг в воздухе и пустил по рукам селян. Те робко касались ее. Пока она переходила из рук в руки, Гогенгейм извлек из-под плаща маленькую круглую коробочку, черпнул указательным пальцем капельку черной мази и с улыбкой втер в дырочку у себя на рубашке.

— Что это за снадобье? — Поул прижался носом к грязному стеклу. — Чтобы исцелить от этакой раны… В жизни ничего подобного не слышал!

— А я, кажется, слышал, — сухо произнес Дарвин, возвращаясь к своему креслу.

Но Джейкоба Поула рядом уже не было. Выскочив за дверь, он присоединился к толпе зевак вокруг Гогенгейма. Тот приветственно кивнул.

— Еще раз добрый вечер, полковник. — Голос чудесника звучал дружески, как будто утреннего инцидента и в помине не происходило. — Ну что, никаких морских чудищ, а? Вы пришли как раз вовремя. Сейчас я продемонстрирую противоядие, панацею от любого яда. До сих пор я пользовал им только коронованных особ Европы. Великий секрет необычайной ценности. — Гогенгейм глянул на дом напротив. — Жалко, доктора Дарвина тут нет, ему было бы чему поучиться.

Он потянулся к стоящему рядом высокому шкафчику и вынул из него хрупкую склянку с какой-то маслянистой жидкостью. Смоляная пробка легко скользнула наружу, и Гогенгейм понюхал ее.

— Великолепно. Вот видите фиал? Пустите-ка по кругу, чтобы все видели. Понюхайте, только не пробуйте. Смертельный яд. Если хотите, замените любым другим ядом — моему противоядию все равно. Я приготовил этот экстракт из тисовых листьев. Полковник, возьмите.

Поул осторожно понюхал склянку.

— Какая гадость.

— Передайте следующему.

Стоявший рядом с Поулом крестьянин взял у него флакончик с такой опаской, точно тот мог взорваться. Флакончик пошел по рукам — одни зрители нюхали, другие ограничивались простым осмотром — и наконец вернулся к Гогенгейму.

— Отлично. Теперь внимательнее.

Он снова залез в ящичек и вытащил аккуратную клетку из железных прутьев вокруг деревянного каркаса. Внутри, то и дело бросаясь на тесно сжатые прутья и жадно обнюхивая воздух, беспокойно металась из угла в угол крупная серая крыса. Гогенгейм ненадолго поднял клетку на всеобщее обозрение, а потом поставил на землю, капнул на кусочек овсяного хлебца несколько капель жидкости из фиала и ловко просунул угощение между прутьями.

Крыса несколько секунд помедлила — толпа крестьян затаила дыхание. Наконец зверек рванулся вперед, понюхал хлеб и тотчас сожрал его.

— Начинаю отсчет, — произнес высокий доктор. — Пятьдесят биений пульса — и сами увидите результат.

Он взялся левой рукой за запястье правой и ясным звучным голосом начал считать. На тридцати кружение крысы по клетке замедлилось, она снова поднялась на задние лапы, цепляясь за прутья. Еще десять ударов — и зверек сполз на живот, скребя когтями пол.

Не доводя счет до конца, Гогенгейм подняв фиал к губам и вылил содержимое себе в горло. Селяне испуганно забормотали, а он перевернул склянку вверх дном, вытряхивая последние несколько капель отравы на траву.

— Теперь — только быстро — противоядие.

Он извлек из-под плаща флакончик с зеленой жидкостью, осушил ее и аккуратно закупорил снова. Зрители загомонили, жарко обсуждая по-гэльски то, чему они только что стали свидетелями, а Гогенгейм с самым непринужденным видом повернулся к Малькольму Макларену.

— Количество противоядия очень ограничено. Если оно кому-то очень требуется — сейчас или же на будущее, — мы можем договориться. Обычно-то я не продаю его, но здесь, где так мало врачей, готов сделать исключение. Объясните им, ладно? Тем временем, — он бросил взгляд на ведущую на юг дорогу, над которой уже сгущались сумерки, и понимающе кивнул, — кажется, у меня есть еще одно дело. Видите? Вчера я купил это в Инвернессе — и вот, прибыло. Ежели поможете разгрузить, уже завтра я пущу все в дело.

Он показал на доверху нагруженную телегу, которую легко тащили по склону две запыленные коняги.

— Это снаряжение для работ в заливе. — Гогенгейм повернулся к Джейкобу Поулу. — Как я вам говорил, мы неплохо потрудились: обнаружили затонувший корабль, раздобыли оборудование. Быть может, вам с доктором Дарвином не терять времени понапрасну и попросту снарядиться в обратный путь? Пока вы прокопаетесь с приготовлениями, галеона уже и след простынет. Так что доброй ночи, полковник, приятных снов.

Он кивнул Поулу, еще раз поклонился сбившимся в кружок селянам и зашагал навстречу телеге. Та чуть не ломилась от коробок и ящиков. Большинство крестьян, не скрывая любопытства, двинулись следом. Поул остался на месте, покусывая ноготь и злобно глядя вслед уходящему сопернику.

— Наглый пес! — сердито бросил он Зумалю, который задержался рядом. Чернокожий и ухом не повел — был занят своим делом. Вытряхнув из клетки мертвую крысу, слуга сложил все обратно в шкафчик и аккуратно запер его. Потом поставил на низенькую тележку, повез к дому и скрылся за дверью.

Пока Поул мялся на месте в нерешительности, к нему подошел Малькольм Макларен. Дюжий шотландец хмурился, озабоченно кусая губу.

— Полковник, скажите, нельзя ли мне доктора Дарвина на одно слово?

— Он там, в доме. — Поул все еще злился. — Но если заставите его ограничиться одним словом, вы удачливей меня.

И первым направился к дому.

Дарвин сидел все в том же кресле, по-прежнему поглощенный своими заметками. Рядом стояла непочатая бутыль овсяной болтушки, да еще ему пришлось зажечь масляную лампу, однако в остальном все осталось ровно так же, как когда Поул уходил отсюда. Дарвин поднял голову и хладнокровно кивнул Макларену.

— Не сомневаюсь, очередная демонстрация чудес медицины. И каково последнее диво? Ex Hohenheim semper aliquid novi[9], ежели мне позволено перефразировать Плиния, — жизнерадостно произнес он, откладывая перо и закрывая книжку. — Итак, Малькольм Макларен, чем могу служить?

Шотландец несколько мгновений беспокойно перетаптывался на месте. Смуглое, заросшее бородой лицо отображало внутреннюю борьбу.

— Я пришел поговорить с вами не о Гогенгейме, — наконец вымолвил он. — И даже не о том галеоне, что вы собираетесь поднимать. Я прошу помощи. Может, вы помните, я рассказывал вам о моем брате, который два месяца как уехал. А сегодня мы получили вести о нем — крайне дурные вести. С ним произошел несчастный случай там, в горах. Свалился со скал.

Дарвин надул щеки, но ничего не сказал. Малькольм Макларен потер друг о друга здоровенные ручищи, отчаянно подыскивая слова.

— Очень неудачно упал… Насколько нам сообщили, повреждена голова. Его несут обратно сюда, мы ожидаем его завтра, ближе к вечеру. Вот я и подумал… — Он замолчал, а потом слова хлынули из него потоком: — Подумал, может, вы согласитесь вроде как осмотреть его, нет ли какого лечения, которое бы помогло восстановить силы и здоровье, — у нас уйма денег, так что это не проблема, мы заплатим вам обычный гонорар и даже сверх того.

— Ага, — промолвил Дарвин так тихо, что Джейкоб Поул с трудом разобрал слова. — Кажется, мы наконец все узнаем. — Он поднялся. — Гонорар не главное, Малькольм Макларен, я с радостью осмотрю вашего брата и выскажу свое мнение о его состоянии. Но меня слегка удивляет, что вы не хотите проконсультироваться с доктором Гогенгеймом. Ведь это он тут направо и налево демонстрирует вашим односельчанами чудеса медицинского искусства. Тогда как я ничем не являл вам своего врачебного умения.

Макларен мрачно покачал всклокоченной головой.

— Не надо, не говорите так. Я уже довольно спорил на эту тему — как с мужчинами, так и с женщинами. Я видел, на что он способен. Однако есть во всем этом что-то такое, даже не знаю, как и назвать, вот я и…

Голос его затих. Одно долгое мгновение они с Дарвином смотрели в глаза друг другу, а потом доктор кивнул.

— Вы наблюдательны, Малькольм Макларен, и весьма проницательны. А это редкие качества. Пусть вы и затрудняетесь подыскать логическое обоснование своей оценке доктора Гогенгейма, это еще не причина не доверять ей. Подобно животным, люди общаются меж собой на многих уровнях, куда более глубинных, чем слова.

Он повернулся к Джейкобу Поулу.

— Вы слышали просьбу и, я уверен, понимаете, какую проблему она для меня создает. Я обещал помочь вам со снаряжением. Но коли мне придется еще и сидеть здесь, дожидаясь прибытия брата Макларена, я не смогу выполнить обещания. Знаю, вы не захотите ждать лишний день…

— Да ждать и ни к чему, — угрюмо проворчал Макларен. — Если вам всего-то и надобно, что пара рук, тут наготове двадцать дюжих молодцов — пусть мне и придется разбить пару-другую голов, чтобы их убедить. Когда вам потребуется эта самая помощь?

— Завтра днем будет самое оно. — Джейкоб Поул почуял, что Малькольм Макларен сейчас в самом сговорчивом настроении. — Мне бы хотелось, чтобы нам помогли перетащить кое-что к заливу. Кстати, коли уж речь зашла, вы ведь все знаете об этом самом морском дьяволе. Сами-то вы его видели? Он опасен?

— Ну да, видел — издали, тень в воде. Другие и ближе видали. Но я в жизни не слыхал, чтобы от него хоть кому какой вред, если, конечно, его не трогать. — Макларен сел и, подняв голову, поглядел на своих собеседников. — В наших краях от неприятностей отбою нет — только не от этой зверюги в заливе. За прошлые годы немало людей простилось с жизнью, а иные и с законным наследством — но отнюдь не по вине морского дьявола столько женщин изведали одиночество, а все мы дошли чуть не до нищеты. Тут уж надо поискать виновника поближе, средь ваших сородичей… Впрочем, я что-то разболтался и несу лишнее.

Он покачал головой и стремительно вышел из комнаты. Подойдя вслед за ним к двери, Поул сперва даже не увидел его в густых сумерках и лишь потом разглядел темную коренастую фигуру, быстро шагавшую к дому с черными ставнями. В первый раз со времени приезда англичан в этом доме светилось окно.

Да, возникла проблема, причем такая, предугадать которую было несложно. Присев на корточки возле ящика с Малюткой Бесс, Джейкоб Поул чертыхнулся себе под нос, хмурясь на предзакатное солнце, что уже окрашивало нежным багрянцем вершины гор на востоке.

Дарвин остался непреклонен, и Макларен его поддержал. Горцы могут пособить в переноске ящика — но не должны видеть саму пушку. После указа о разоружении любому шотландцу, который помогал хотя бы перевозить оружие, грозили штраф и высылка из страны. Засим ответственность за перевозку в залив Малютки Бесс должна была возлечь на одного только Джейкоба Поула.

Ну и отлично — только как, черт возьми, вручную установить орудие весом в несколько сотен фунтов, чтобы зона обстрела точнехонько покрывала залив? Он ведь не Малькольм Макларен с его налитыми мускулами и грудью-бочонком!

Ворча и ругаясь, Поул вытащил из ящика фунтовые ядра и сложил их на куске мешковины рядом с мешочками пороха. Слава Богу, хотя бы погода хорошая, так что ничего не отсыреет (хотя надо поторопиться и закончить раньше, чем выпадет роса). Без пороха и зарядов пушку еще можно бы с грехом пополам развернуть в нужном направлении. Однако стенки ящика не давали ни прицелиться, ни выстрелить. А повыше орудие не поднять — слишком тяжело.

Вздохнув, Поул взял железный ломик, которым открывал крышку ящика, и принялся одну за другой отдирать доски с боков. Работа нудная, да и небыстрая. К тому времени, как был вытащен последний гвоздь и деревянный остов лег на землю, уже сгущались сумерки.

Тут полковник засомневался. Вообще-то он собирался немного пострелять — просто так, на пробу, убедиться, что правильно подобрал угол и направление. Но, наверное, теперь с этим лучше подождать до утра — при ярком свете легче проследить траекторию ядра. Немного поразмыслив, Поул загрузил ядро и картуз черного пороха и приготовил фитиль. Потом, отойдя подальше от пороха, уселся на кучу мешковины из-под ящика и вытащил трубку, табачок, кремень и трут. И наконец, уже набив трубку, с кремнем в руке, глянул с холма вниз, на гладь Лох-Малкирка. До сих пор он был слишком поглощен работой, чтобы обращать внимание на то, что там происходит. Теперь же разглядел, что на самом краю залива копошатся две маленькие фигурки.

Гогенгейм с Зумалем катили ручную тележку, ломящуюся от коробок и ящиков. Добравшись до плоскодонного кобля, они остановились и принялись перегружать все туда. Ветер улегся, так что голос Гогенгейма отчетливо разносился над тихой водой. Поул же, сидящий в коричневом плаще средь валунов и зарослей вереска, с берега был совершенно неразличим.

Полковник подавил первый инстинктивный порыв окликнуть соперников и поздороваться. Гогенгейм с Зумалем закончили погрузку и отплыли от берега, а он так и сидел с незажженной трубкой, пристально следя за ними.

— Теперь прямо, пока я не скажу.

Гогенгейм перевесился за борт, вглядываясь в воду перед носом суденышка. Солнце уже висело почти над самым горизонтом, и тень кобля ложилась на ровную гладь залива длинным черным копьем. Гогенгейм тонул в этой тени, и Поул не мог разобрать, что он там делает.

— Табань, чуть медленнее… Стой.

Суденышко замерло на неподвижной воде. Пассажир на носу снова перевесился за борт, вытащил из воды свободный конец линя и привязал к кольцу перед собой.

— Вроде неплохо. Со вчерашнего дня никакого дрейфа. — Гогенгейм повернулся и кивнул Зумалю. — Приступай, а я подготовлю все остальное.

Чернокожий отложил весло и начал раздеваться. Заходящее солнце превратило поверхность залива в единое сияющее полотно, и Джейкобу Поулу Зумаль представлялся всего лишь черным силуэтом на фоне ослепительной глади воды. Полковник поднял руку, заслоняя глаза, и попытался разглядеть, что же такое делает Гогенгейм.

Внезапно сцена изменилась. Ровная поверхность залива словно вспоролась, расходясь вдоль черной центральной черты и образуя два ярких фрагмента. Поул понял, что наблюдает эффект расходящейся ряби — выгнутая дугой волна приподнимала поверхность воды, так что отражающийся свет солнца больше не бил ему в глаза. По заливу что-то плыло — что-то очень большое. Поул уронил трубку в вереск, сердце быстрей заколотилось в груди.

Кобль находился на мелководье, поблизости от места, где залив выходил в море. Волна же покамест шла по центральной, глубокой части, в доброй четверти мили оттуда, однако двигалась прямо к суденышку. Полковник завороженно наблюдал, как она приближалась и, наконец, примерно в сорока футах от кобля, там, где дно начинало подниматься, свернула влево и понеслась обратно вдоль берега.

Двое людей на борту были целиком поглощены делом. Гогенгейм взял со дна кобля небольшой бочонок, снял с него крышку и что-то прилаживал внутрь. Вот он тихо сказал пару фраз стоящему на корме обнаженному Зумалю, а потом засмеялся. Позади них по воде все еще бежала полоса ряби.

— Готов?

Как раз в то мгновение, как до слуха Поула донесся этот вопрос, солнце наконец нырнуло за край горизонта на западе, и все кругом приобрело новый, глубокий оттенок настоящих сумерек. Кивок Зумаля был уже едва различим.

— Как только я опущу, прыгай следом. Торопись — это ненадолго.

Последние слова сопровождались искрой, выбиваемой сталью из кремня. Три вспышки — и трут наконец схватился. Гогенгейм держал дымящийся кусочек ваты над открытой стороной бочонка.

— Давай!

Из отверстия вырвался сноп ослепительного пламени. Гогенгейм схватил бочонок и выкинул за борт. Пламя мгновенно осело ко дну бочонка, но вместо того, чтобы потухнуть в воде, словно бы разгорелось ярче прежнего сине-белым огнем.

В этом свете внезапно стало видно дно залива: неровное, складчатое ложе камней и песка. У самого кобля, в нескольких футах от подводного огня, Джейкоб Поул различил силуэт корабельного корпуса. Съежившись возле пушки, едва дыша от возбуждения, он следил, как обнаженный Зумаль соскользнул за борт, подплыл к буйку и, быстро перебирая руками, принялся спускаться по веревке к якорю, что отмечал местоположение затонувшего галеона.

Заслоняя глаза от бьющего света, Поул вглядывался в очертания корабля. Через несколько секунд он уже свыкся с непривычным узором света и теней и сумел различить все подробности. И ахнул, осознав, что там видит.

В деревне сбирающиеся сумерки стали сигналом к новой бурной деятельности. Даже сквозь стены дома Дарвин ощущал всеобщую суету, а на кухне то и дело раздавался торопливый перестук шагов.

То был один из немногочисленных сигналов нарастающей напряженности. После ухода Джейкоба Поула Малькольм Макларен наведывался каждые полчаса: стараясь выглядеть как можно небрежнее, обменивался с Дарвином несколькими рассеянными фразами и снова торопился прочь. В пять часов он объявился в последний раз и ушел вместе со стряпухой, оставив Дарвина в одиночестве справляться с обедом (холодный гусь, овсяный хлеб, фрикасе из цыпленка и хлебный пудинг) и коротать досуг, на свое усмотрение строя выводы о происходящем.

Когда же Макларен наконец появился вновь, то выглядел другим человеком. На смену типичному одеянию жителя равнин пришли грубые башмаки, высокие, до колена, гольфы, килт и черный жилет с прошитыми золотой нитью пуговицами.

— Да знаю я, — сказал он в ответ на вопросительный взгляд Дарвина. — Носить горское платье пока еще супротив закона. Но что б там закон ни твердил, а я, приветствуя возвращение брата, на меньшее не согласен. Да и вообще поговаривают, будто через год-другой закон все равно изменят, так что тут худого? Уж можно, казалось бы, позволить человеку одеваться так, как он пожелает. Но у вас-то все готово?

Дарвин кивнул, поднялся и, подхватив потрепанный докторский саквояжик, неизменный свой спутник в тысяче подобных путешествий, вслед за Маклареном вышел навстречу теплому весеннему вечеру. Горец размеренно зашагал к каменному дому с черными ставнями. Хотя кругом царила тьма, у доктора возникло ощущение, будто их провожает множество глаз.

У двери Макларен остановился.

— Доктор Дарвин, я не из тех, кто любит тешить себя обманом. Я чту правду. Рана очень скверная. Я не горю желанием услышать горькую весть, но можете ли вы обещать, что откровенно ответите, горестна ли эта весть или же хороша?

Из двери лился поток света. Дарвин повернулся и твердо взглянул в тревожные глаза своего спутника.

— Если только нет самых веских причин поступить иначе — ради спасения жизни или облегчения страданий, — всегда предпочтительнее полный и откровенный диагноз. Обещаю: куда бы ни завела нас нынче правда, я ничего не утаю. А взамен прошу, чтобы мой диагноз не навлек злобы ни на меня, ни на полковника Поула.

— Даю вам слово, а порукой ему моя жизнь. Макларен толкнул дверь, и они вошли.

Комната не изменилась, но теперь вдоль стен в восьми-девяти местах стояли лампы. Все кругом было ярко освещено и сверкало безупречной чистотой. Светильники стояли и по бокам широкой кровати, на которой, по грудь укрытый клетчатым пледом, лежал какой-то человек.

Дарвин шагнул вперед и долго молчал, пристально изучая бледное, точно мел, лицо и расслабленную позу больного.

— Сколько ему?

— Пятьдесят пять, — шепотом отозвался Макларен.

Доктор подошел ближе и откинул плед на бедра незнакомца, а потом приподнял веко больного — тот и не пошевелился. Дарвин раскрыл ему рот, разглядывая гниющие зубы, и что-то задумчиво проворчал себе под нос.

— Сюда. Помогите мне перевернуть его на бок. — Голос доктора звучал бесстрастно, не выдавая и намека на то, что он думал.

Вместе с Маклареном они перекатили больного на правый бок. На голове от самого темени до левого виска тянулся красный рубец. Дарвин нагнулся и осторожно провел по нему рукой, ощупывая кость под шрамом. Рана оказалась глубокой — узкая выемка в черепе, над которой не росло волос.

Дарвин втянул в себя воздух.

— Да, удар и впрямь нехорош. Трещина прямо от клиновидной кости до верхней части calvaria. [10] Удивительно, что человек с подобным ранением все еще жив.

Он сдернул одеяло с укутанных в белый с золотом халат ног больного и на долгое время погрузился в молчание, обследуя пациента и с каждой минутой хмурясь все сильнее. Он понюхал его дыхание, осмотрел нос и уши, приподнял ноги и руки, чтобы ощупать суставы и мускулы. Ладони и короткие ухоженные пальцы также удостоились отдельного осмотра. Последним Дарвин проверил состояние сухожилий на запястьях и щиколотках.

— Приподнимите его в сидячее положение, — попросил он после того. — Дайте мне осмотреть спину.

На белой гладкой коже над ребрами не виднелось ни ссадин, ни пролежней. Дарвин кивнул, снова взглянул на проглядывавшую из-под век пациента полоску белков и вздохнул.

— Можете снова его уложить. А еще можете передать кое-кому, что я в жизни не видел, чтобы за раненым лучше ухаживали. Его кормили и мыли, разминали ему мышцы, о нем заботились с любовью и тщанием. Но его состояние…

— Скажите мне, доктор. — В глазах Макларена читалась решимость. — Ничего не скрывайте.

— Не скрою, хотя мое врачебное заключение не принесет вам радости. Рана смертельна, и состояние больного не улучшится, а будет лишь ухудшаться. Не ждите, что он придет в сознание.

Макларен стиснул зубы с такой силой, что на скулах у него выпятились желваки.

— Спасибо, доктор, — прошептал он. — А конец… скоро ли он настанет?

— Я смогу ответить, только если вы снабдите меня кое-какой информацией. Долго ли ваш друг находится в беспамятстве? Рана старая — это совершенно очевидно, при такой-то степени заживления.

— Да, тут вы правы, — мрачно согласился Макларен. — Это произошло вот уже почти три года назад. Он был ранен летом семьдесят третьего и с тех пор не приходил в себя. Все это время мы ухаживали за ним.

— Мне жаль, что я вынужден положить конец вашим надеждам. — Дарвин снова набросил на лежащего плед. — Он умрет в течение года. Вы заставили меня проделать долгий путь, Малькольм Макларен. Ваша преданность заслуживает лучшей награды.

Макларен быстро оглянулся на дверь.

— О чем это вы, доктор?

Дарвин показал на дверь и окно.

— Если хотите, пусть все остальные тоже заходят. Они переживают не меньше вашего, к чему вынуждать их прятаться и подслушивать исподтишка?

— Вы думаете… — Макларен замялся.

— Ступайте, дружище, и приведите их. — Дарвин снова склонился над неподвижной фигурой на кровати. — А коли вы все еще волнуетесь, много ли я знаю и умею ли держать язык за зубами, — извольте, могу рассказать вам одну историю, повесть о верности и отчаянии. О человеке, который вполне мог бы оказаться на месте вашего друга, — он коснулся гладкого чела лежащего в беспамятстве пациента, — и который вернулся на родину после многих лет пребывания на чужбине. Произошел несчастный случай. Будем считать это несчастным случаем, хотя меч или секира оставили бы ровно такую же рану. После трагедии о больном всячески заботились, и местные врачи сделали все, что только было в их силах, однако улучшения не произошло. Наконец, невзирая на ежедневные мышечные упражнения и наилучшую пищу, какую только можно достать, раненый начал слабеть, проявлять признаки ухудшения. Единственное, на что еще можно было надеяться, это совет и лечение более опытного врача. Но как получить подобный совет, не раскрывая тайны и не рискуя навлечь на себя гнев властей, все еще пылающих жаждой мести?

— И правда, как? — со вздохом подтвердил Малькольм Макларен, подходя к двери.

Несколько слов по-гэльски, и в комнату потянулась вереница скорбных мужчин и женщин. Каждый из них подходил к кровати, на миг преклонял колени, а затем отходил к стене. Когда все вошли, Макларен опять обратился к ним. На сей раз речь оказалась длиннее. Дарвин видел, как лица горцев словно бы увядали и сморщивались по мере того, как надежда покидала их.

— Я рассказал им, — произнес Макларен, снова поворачиваясь к кровати.

Доктор кивнул.

— Я видел.

— Они отважные люди и стойко вынесут любое известие. Но вам-то я ничего не говорил, ни единого слова — а вы все равно все знаете. Как, откуда? — Голос шотландца срывался, однако голова была гордо поднята. — Неужто вы наделены даром, на который притязает Гогенгейм, и способны постичь любую тайну посредством магии?

— Никогда не притязал на то, что, по глубокому моему убеждению, ни одному смертному не по силам. — Дарвин опять шагнул к постели и осторожно повернул голову лежащего набок. — Я действую методами куда более простыми, доступными всем и каждому. Если вы не против, позвольте продолжить мою историю. Так вот, человеку, о котором шла речь, требовалась помощь другого врача — если ему вообще еще могло что-то помочь. Не стану сейчас разыгрывать тут излишнюю скромность — к чему отрицать очевидное? За последние несколько лет я приобрел во всей Англии — да-да, и даже, поверьте, друзья, по всей Европе — репутацию источника последней надежды, способного прийти на помощь в самых сложных медицинских случаях. Будем считать, что так оно и есть и что мое имя стало известно и здесь, в этих краях. Засим, в данном случае я, вероятно, мог бы помочь — или хотя бы подтвердить худшее. Но прямо обратиться за помощью для пациента, который находится вне закона и отправлен в изгнание — не говоря уже о том, что принадлежит к числу особ королевской крови… немыслимо! Необходимо было придумать какую-то уловку, дающую повод для осмотра, но притом не открывающую истины. Кроме того, если состояние больного не позволяло перевезти его на большое расстояние, надо было как-то устроить, чтобы сам врач приехал в Шотландию.

Он помолчал и взглянул на Макларена.

— Кто продумывал детали плана?

Макларен сидел на каменном полу, подперев подбородок руками.

— Я, — негромко произнес он. — И, Бог свидетель, не из любви к обману, а лишь от отчаяния. Но все равно не понимаю, как вы обо всем прознали.

— Подозрения зародились у меня еще до отъезда из Личфилда. Вы последовали первому правилу успешного обмана: опираться на реальные факты и как можно меньше выдумывать. Однако с двойной наживкой — несметное сокровище и фантастическое животное — вы переборщили. Чудовища Лох-Малкирка, одного, без всяких дальнейших приукрашательств, вполне хватило бы, чтобы привести меня сюда. Вы об этом не знали — поэтому пришлось добавить галеон и золотые слитки, о которых должен был поведать мне умирающий.

Макларен виновато улыбнулся.

— Но ведь план сработал. Вы приехали, что, признаться, меня удивило. Так где же здесь ошибка?

— Ваш план дал сбой не на основных сюжетных ходах, а на всяких мелочах. Вы наняли хороших актеров — без них тут было никак не обойтись, — и они прекрасно вжились в роли, во всяком случае, доктора Монктона им обмануть удалось без труда. Кроме того, подозреваю, вы велели им опасаться моего осмотра, потому что я непременно разоблачил бы притворство. Зато там оказался полковник Поул, и он-то как раз сумел разглядеть то, что ускользнуло от внимания Монктона. Откуда у лудильщика могли оказаться руки джентльмена, и почему бред не сопровождался горячкой?

— Мы недостаточно тщательно отбирали актеров — но вы все равно приехали. Почему? Не понимаю.

— Причина не в сокровищах и даже не в дьяволе. Причина — наживка, о которой вы и не предполагали, — сама тайна. Еще до отъезда из Личфилда я спрашивал у себя — зачем кому-либо так стараться заманить меня сюда, за триста миль от дома? Это-то любопытство и стало моим главным мотивом — но что было мотивом для них, тех, кто заманивал меня? С самого первого момента я был крайне заинтригован, а когда наконец добрался сюда, впал в еще большее недоумение. Ибо тут оказался Гогенгейм, а я, хоть убей, не мог представить себе, как он вписывается в общую картину.

Макларен обвел взглядом кольцо скорбных лиц и пожал плечами.

— Доктор Дарвин, я обещал рассказать вам правду и сдержу слово. Но клянусь этим самым человеком, который лежит сейчас беспомощный перед нами — а для меня нет клятвы выше, чем имя принца Чарльза Эдуарда! — я понятия не имею, зачем приехал Гогенгейм. Он ни в коей мере не входил в мой план, и его появление меня просто ошеломило. Простите, что вас разочаровываю.

— Ничуть не разочаровываете, — возразил Дарвин, удовлетворенно качая головой. — То, что вы сейчас рассказали, дополняет всю картину, и теперь я сам могу сообщить вам ответ. Что до того, каким образом Гогенгейм сразу же по моем приезде узнал, что я врач, загадки не составляет. Вы сами сообщили ему, машинально упомянув, что в Малкирк едет «доктор Дарвин». С тех пор Гогенгейм так и думал обо мне как о «докторе», но при первом же нашем разговоре это обстоятельство сильно смутило меня и сбило с толку. Что же до всего остального, Гогенгейм невольно оказался просто-напросто отвлекающим фактором, тем самым пунктом, в котором ваш замысел претерпел дополнительное осложнение. Вспомните об инструменте, посредством которого ваш план был приведен в исполнение — о наемных актерах, — и вы все поймете. Гогенгейм…

Тишину ночи внезапно прорезал поразительно громкий и близкий пушечный выстрел. Дарвин с Маклареном в смятении переглянулись. Меж восточных холмов прокатилось звонкое эхо, дверь дома задрожала.

Да это же не испанский галеон! Джейкоб Поул знал это наверняка — понял с первого же момента, как в отсветах пламени разглядел очертания корабля. В белом, пронизывающем свете подводного факела все выделялось с поразительной отчетливостью, и даже наносы ила и ржавчина на железных частях ничего не скрывали. Человек несведущий в морском деле, пожалуй, и обманулся бы, ибо сходство было все-таки довольно велико, но Поула оно в заблуждение не ввело. Открытие его ошеломило. Пред ним лежало обычное торговое судно, каких много близ этих берегов: высокая корма, три мачты — он достаточно насмотрелся на такие в английских и ирландских водах. Никак не тот галеон, что они искали. А Гогенгейм и Зумаль ничего не подозревали!

Присев на корточки рядом с Малюткой Бесс, Поул нахмурился, обозревая сцену в заливе. Зумаль опустился на кренящуюся палубу и пытался поддеть длинным железным прутом крышку переднего люка. Люк медленно отворился, выпустив целую тучу мелкого ила. Вода вокруг мгновенно замутилась. За пределами этого облака виднелось дно залива — ослепительно яркая мешанина белого песка и черных скал. Сверху возился в лодке Гогенгейм — спускал в воду инструменты и готовил второй факел.

Ни он, ни его слуга не разбирались в кораблях настолько, чтобы понять: в развалинах этого судна искать какие бы то ни было сокровища просто смешно. Что ж, коли они обнаружили и исследуют не тот корабль, — тем лучше. Значит, галеон затонул где-то в другом месте залива.

Поул кивнул сам себе, оглядывая узенькую бухту. Если предстоит искать второе затонувшее судно, более подходящего момента не придумаешь. В ярком свете можно было в мельчайших подробностях рассмотреть дно на добрые несколько десятков ярдов. Полковник видел стайки мечущихся в панике рыб, напуганных чужеродным огнем. Поодаль от устья залива вся подводная панорама являла собой сплошную сутолоку мелькающих серебристых силуэтов. И среди них, неистово раскидывая все на своем пути, стремительно неслась какая-то огромная тень.

При свете факела Поулу стало видно то, что вчера было скрыто от глаз. Дьявол мчался прочь от Зумаля и факела. Венчающий спину гребень находился всего в паре ярдов от поверхности воды. Поул различал маленькую головку, длинную шею, переходящую в массивное туловище, и могучий хвост. Спина была серого цвета, а когда чудище качнулось на повороте, на миг мелькнули розовые бока и красное брюхо. От головы до кончика хвоста зверь достигал по меньшей мере семидесяти ярдов. Мускулистое тело и похожие на крылья боковые плавники несли его вперед с ошеломляющей скоростью.

Охваченное паникой гигантское существо слепо мчалось в глубь залива, ища спасения от света и поднимаясь все ближе к поверхности. Вода кипела и пенилась под неистовыми ударами хвоста, кругом расходилась высокая волна. Когда морской дьявол повернул, сияние в устье бухточки начало меркнуть. Еще мгновение — и изогнутая волна уже скользила обратно, над водой поднималась гладкая спина чудища.

Гогенгейм приготовил второй факел, а Зумаль уцепился за борт кобля, чтобы отдышаться перед новым нырком. Оба неуверенно поглядывали на воду, не понимая, откуда вдруг взялась странная рябь.

Поул вскочил и замахал рукой.

— Гогенгейм! Берегитесь — опасность!

Не теряя времени на то, чтобы убедиться, что предупреждение возымело успех, он нагнулся к пушке. Пара секунд ушла на то, чтобы навести Малютку Бесс на залив, еще пара — на то, чтобы высечь искру и поднести фитиль к казенной части орудия. Руки полковника тряслись от напряжения, и он никак не мог унять дрожь.

Чудище находилось уже в каких-то пятидесяти футах от кобля, и оба незадачливых искателя сокровищ успели осознать, кто на них несется. Зумаль закричал и попытался вскарабкаться на борт, а Гогенгейм, бросив второй факел на носу, схватился за весло, поспешно отгребая к берегу. Слишком медленно. Со своего места Поул отчетливо видел, что в броске к открытому морю морской дьявол налетит прямо на них.

Полковник выпрямился, и в то же мгновение пушка рядом с ним загремела и дернулась назад от отдачи. Окутанный облаком густого черного дыма, он не видел даже, куда полетело ядро. Направление-то было взято верное, но сам выстрел чуть запоздал. Вместо того чтобы попасть в морского дьявола, ядро лишь царапнуло длинный хвост, а вся сила удара ушла в воду. Чудище рванулось вперед еще быстрее, как подстегнутое.

На то, чтобы приготовиться ко второму выстрелу, потребовалось бы несколько минут. Поул беспомощно наблюдал, как дьявол неистово плывет к выходу из залива.

Второй факел все еще пылал. При столкновении он взлетел высоко в воздух. А вместе с ним обломки кобля и тело Гогенгейма. Руки и ноги несчастного болтались, точно у сломанной марионетки. Раздался душераздирающий вопль — Поул не знал, кричал ли Гогенгейм или Зумаль, — и треск раздираемого на щепы дерева. Широкая спина дьявола высунулась на добрых шесть футов над поверхностью, зверь бился и извивался, продираясь по мелководью к открытому морю. И вот наконец чудище нырнуло на глубину за грядой рифов.

Джейкоб Поул не стал дожидаться, чтобы поглядеть, куда направится морской дьявол потом. Полковник мчался вниз по холму, а в ушах у него все еще звучал грохот выстрела и отчаянный предсмертный крик.

На успокоившейся глади залива не было видно ничего, кроме яркого пламени и разрозненных обломков суденышка.

При звуке пушечного выстрела лицо Малькольма Макларена побелело. Он бросил быстрый взгляд на распростертую фигуру в постели.

— Если это солдаты и его обнаружат здесь…

Четверо или пятеро мужчин уже молча выбежали из комнаты. Макларен подал знак женщинам, и те бросились к бесчувственному больному, чтобы закутать его в одеяла. Но Дарвин преградил им дорогу и вскинул руку, призывая к вниманию.

— Погодите, и мужчинам вашим скажите не спешить. Макларен, выстрел донесся с моря — от полковника Поула. Возможно, там что-то стряслось, но ни вам, ни вашему принцу ничего не грозит. Если непременно хочется послать куда-то дозорных, пошлите их к заливу. Вот где понадобится помощь.

Простая логика успела вразумить Макларена быстрее, чем доводы Дарвина. Шотландец и сам вспомнил о пушке, которую Поул привез с собой и перетащил к заливу. Что-то скомандовав людям за дверью, горец подошел к человеку на кровати. В лице Макларена появилась новая безнадежность, точно он только что впервые осознал до конца, что значат прогнозы английского доктора. Он нагнулся поцеловать руку лежащего без сознания принца, а потом поднял взгляд на Дарвина.

— Вы правы насчет полковника Поула, и мои люди через несколько минут будут у залива. А если вы правы и во всем прочем, мой вождь не вернется к жизни — никогда. Раз он останется таким навсегда, уже не важно, жив он или мертв. Наша битва проиграна.

В голосе его звучало безграничное отчаяние. Дарвин встал рядом с горцем и бережно положил ему руку на плечо.

— Малькольм Макларен, мне искренне жаль. Если вам будет от этого легче, то знайте: принц Чарльз Эдуард покинул сей мир как сознательная, мыслящая личность в ту самую секунду, как получил рану. Если бы вы нашли способ доставить меня в Шотландию в тот же самый день, как это случилось, я все равно ничем бы не мог ему помочь.

— Да. — Макларен протер глаза костяшками пальцев. — Род прервался, и я должен смириться. Но мне нелегко, нелегко, хотя все три года я втайне боялся услышать эти слова. Всем нашим надеждам конец.

— Так помогите мне позаботиться о тех, кого еще можно спасти. Принесите фонари и давайте спустимся к заливу.

Дарвин шагнул к двери, но инстинктивно вернулся к кровати, чтобы взять саквояжик с лекарствами. Не успел он нагнуться, как за дверью возникла какая-то суматоха, послышались чьи-то крики.

— Идемте, доктор, — произнес Макларен. — Зовут мои люди, там что-то с полковником Поулом.

После яркого света комнаты требовалось несколько секунд на то, чтобы привыкнуть к темноте. Дарвин вышел вслед за Маклареном и теперь стоял, подслеповато щурясь на склон холма, куда указывала группка людей перед домом. Наконец он разглядел троих горцев. Посередине, повиснув на плечах двоих из них, брел, спотыкаясь и ловя ртом воздух, Джейкоб Поул. Он кое-как добрался до Малькольма Макларена и, шатаясь, остановился перед ним.

— Да скажите вы вашим чертовым горцам — хоть убей, не понимают они простую английскую речь. Пошлите их обратно к заливу.

— Зачем? Доктор Дарвин беспокоился о вас, но вот вы здесь, целый и невредимый.

— Гогенгейм и Зумаль… — Поул схватился за бок и закашлялся. — В заливе, я не мог ничем помочь. Оба мертвы. Там, в воде.

Макларен отрывисто рявкнул какой-то приказ, и трое парней рысцой рванулись по тропинке. Поул устало оперся на плечи поддерживающих его горцев. Дарвин терпеливо ждал.

— А вы уверены? — наконец спросил он. — Помните, ведь уже было немало примеров, когда действия Гогенгейма оказывались совсем иными, чем казались с виду.

— Уверен. Уверен так же твердо, как и в том, что стою здесь перед вами. Я собственными глазами видел, как кобль разлетелся на куски. Видел изувеченного Гогенгейма и оба тела. — Полковник подался вперед, потирая лысую голову еще дрожащей от изнеможения рукой. — Корабль, который они обыскивали, оказался не галеоном! Я видел его — старая развалина с пустым трюмом. Вот за что они умерли. Не тот корабль. Что за конец!..

— Воистину конец, — промолвил Макларен, наблюдая за молчаливой процессией женщин, что вынесли бесчувственное тело из дома с черными ставнями и унесли прочь, к деревне. — И горький конец для всех. Гогенгейм явился сюда по собственной воле, но его смерть не входила в мои планы.

И он, склонив голову, побрел за женщинами.

— Не совсем конец, Малькольм Макларен. — Мрачный тон Дарвина заставил шотландца остановиться. — Нынче вечером на нас возложен еще один долг — в чем-то самый тягостный и скорбный из всех. Уделите мне еще десять минут, а потом следуйте за вашим повелителем.

— Хуже уже некуда, — буркнул Макларен, но все же повернулся и подошел туда, где стояли лицом друг к другу Дарвин и Поул. — Что еще-то?

— Гогенгейм. Он явился сюда незваным, и вы спрашивали зачем. Вы не пытались привлечь его сюда, а уж я тем паче. Он был загадкой для нас всех. Идемте со мной, и сейчас мы узнаем ответ на нее.

Доктор повел Поула и Макларена через покрытую дерном площадку к дому, где Гогенгейм жил со своим слугой.

Дверь была заперта, изнутри не пробивалось ни лучика света.

Шагнув к двери, Дарвин забарабанил по темному дереву. Не дождавшись ответа, он подал Макларену знак поднести лампу, которую тот держал, поближе и отворил дверь. Трое пришедших застыли на пороге.

— Кто здесь? — спросил из тьмы заспанный голос.

— Эразм Дарвин.

Взяв у Макларена лампу, доктор поднял ее и шагнул в дом, освещая комнату.

— Что вам надо?

Человек на кровати повернулся, сбросил одеяло и сел. Джейкоб Поул взглянул на него и отшатнулся, застонав от суеверного ужаса.

Перед ними сидел Гогенгейм. Туника и лоскутный плащ висели на кресле, но крючковатый нос, румяные щеки и быстрые черные глаза не допускали даже возможности ошибки.

— Не может быть, — пролепетал Поул. — Я же видел его мертвым не более десяти минут назад. Это невозможно! Я сам видел…

— Все очень даже возможно, — мягко возразил Дарвин. — Именно этого я и боялся. — Он нагнулся к человеку в постели, который тем временем более-менее проснулся и сердито взирал на вторжение. — Обман закончен. Гогенгейм — ибо по незнанию настоящего имени я вынужден по-прежнему называть вас старым, — мы принесли вам ужасную весть. В заливе произошло несчастье. Ваш брат погиб.

Красные щеки побелели, Гогенгейм резко вскочил с кровати.

— Вы лжете! Это какой-то подлый трюк! В ловушку поймать меня хотите?

Дарвин печально покачал головой.

— Это не обман и не ловушка. Если бы я мог сообщить вам об этом иначе, я бы так и сделал. Ваш брат и Зумаль только что погибли в Лох-Малкирке.

Стоявший перед ними человек несколько мгновений молча глядел на доктора, а потом с диким воплем выбежал из комнаты.

— Остановите его, — закричал Дарвин, когда Гогенгейм скрылся в ночи.

— Он опасен? — спросил Макларен.

— Только для себя самого. Велите своим людям догнать его и задержать до нашего появления.

Макларен подошел к двери и прокричал распоряжения вконец обалдевшим селянам, что еще ждали возле дома с черными ставнями. Трое из них помчались вверх по холму вдогонку за Гогенгеймом. Когда Макларен вернулся в комнату, Джейкоб Поул стоял, свесив голову и тяжело привалившись к стене.

— С ним все в порядке? — спросил шотландец.

— Дайте ему время. Он выбился из сил и перенес сильное потрясение.

— Со мной все в полном порядке, — выдохнул Поул. — Но я и понятия не имею, что тут происходит. Какой брат? Какой обман? Вы уверены, что знаете объяснение всей этой чертовщине?

— Полагаю, что да.

Дарвин прошелся по комнате, разглядывая сложенные вдоль стен ящики и коробки.

— Зачем эти люди приехали в Малкирк? — начал он, — Ответить легко. Искать галеон с сокровищем. Но есть вопросы и получше: как они попали сюда? Откуда узнали про галеон в заливе? Существует только один возможный ответ. Услышали от актеров, нанятых заманить меня сюда. Разве не очевидно, что и здесь мы имели дело с профессиональными актерами? Вы сами их видели и слышали. Вспомните все эти преувеличенные картинные жесты, вспомните, как они доставали предметы из ниоткуда. Их магия буквально кричала мне о бродячих фокусниках, неизменном аттракционе любой ярмарки или выставки по всей Англии.

— Но как вы узнали, что все их чудеса ненастоящие?

— Полковник, иначе это лежало бы вне сферы моих представлений о возможном. Куда как легче поверить в фокусы, в ловкость рук, одерживающую победу над зрением. Я быстро пришел к такому выводу, но предо мной встала-таки одна неразрешимая проблема. Как может один и тот же человек быть вот сейчас здесь — а уже через несколько часов в Инвернессе? Тут не поможет ни ловкость рук, ни прочие сценические штучки. Но примите за данность, что нельзя находиться в двух местах сразу, — и вы волей-неволей придете к самому что ни на есть простому выводу: значит, должно существовать двое людей, способных выдавать себя друг за друга. Подумайте, как неоценимо это для разнообразных театральных трюков, подумайте и о том, как практика помогает довести иллюзию до совершенства. Два брата — и Зумаль, связующее звено меж ними.

— У вас ведь нет никаких практических доказательств, — запротестовал Поул. — Ну, то есть подозрение — дело одно, но вот так смело переходить от подозрения к уверенности…

— Для этого требуется только уметь пользоваться глазами. Вы видели Гогенгейма в деревне. А на следующий день — на заливе. Однако в деревне он постоянно отдавал предпочтение левой руке — сами вспомните все его пассы в воздухе или как он вытаскивал из ниоткуда флаконы и снадобья. А в заливе вдруг сделайся праворуким: и лот бросал, и в лодке возился — все правой. Мы видели братьев, и, как часто встречается у близнецов, один из них был правшой, а второй — левшой.

Макларен кивнул.

— Я тоже обратил внимание, однако мне не хватило ума сделать выводы. А теперь один из них мертв, а второй…

— Познал горе, которое мне и вообразить трудно. Нужно найти его и попытаться привести хоть какие-то доводы, которые убедили бы его жить. Нельзя оставлять несчастного сегодня одного. С вашего позволения, я останусь здесь и, когда его приведут с залива, поговорю с ним — наедине.

— Хорошо же, тогда я пойду и проверю, удалось ли им его остановить.

Макларен тихо направился к двери.

— А вот вам и доказательство, — произнес Дарвин, вынимая из открытого сундука перед собой длинный плащ. — Видите потайные карманы и трубу, по которой их содержимое передается к рукам? Никакого сверхъестественного могущества, просто-напросто ловкость рук и обычная человеческая жажда наживы.

Макларен снова кивнул.

— Понимаю. И еще — когда вам удастся найти доводы за то, чтобы жить, сообщите заодно их и мне.

Он вышел. Джейкоб Поул поглядел на Дарвина.

— О чем это он? Почему ему вдруг жить не хочется?

— Сегодня он пережил тяжкое потрясение, но я за него не тревожусь: Малькольм Макларен человек мужественный, да и крепкий. Когда он оправится от нынешней скорби, для него начнется новая жизнь — и, уверен, лучше прежней.

Поул подошел к опустевшей кровати и со стоном опустился на нее.

— Скорее бы заканчивалась эта ночь. Хватит с меня всяческих волнений. Завтра непременно снова отправлюсь к заливу и отыщу настоящий галеон. — Глаза у него засверкали. — Если из всей этой неразберихи и выйдет что-нибудь путное, так уж верно — то самое сокровище.

Дарвин закашлялся.

— Боюсь, что нет. Никакого сокровища не существует и в помине — как и самого галеона. Это всего-навсего выдумка, при помощи которой нас сюда заманили.

— Что?! — Поул поднял голову. — Прах разбери, вы говорите мне, что мы проделали триста миль понапрасну? Что здесь нет никакого сокровища?

— Сокровища нет. Но мы приехали сюда не напрасно. — Теперь искры возбуждения разгорелись уже в глазах самого доктора. — Дьявол-то остался в заливе. Завтра пойдем туда и определим подлинную природу этого существа.

Джейкоб Поул, в свою очередь, закашлялся.

— Ах да, морской дьявол. Вы твердо решили изучать его?

— Безусловно. Ради этого я бы отправился и не за триста миль, а куда дальше.

— Знаете, доктор, я как раз хотел вам кое-что сказать. Понимаете, когда я выстрелил из пушки…

Полковник умолк. Что-то в выражении его лица подсказало Дарвину: запас плохих новостей на этот вечер еще не исчерпан.