"Оскорбление нравственности" - читать интересную книгу автора (Шарп Том)

Глава пятая

На протяжении нескольких последующих дней коммандант Ван Хеерден с еще большим рвением продолжал свою библиотечную эпопею, даже не подозревая о том повышенном интересе, который стали испытывать в последнее время к его персоне лейтенант Веркрамп и миссис Хиткоут-Килкуун. Каждое утро он – в сопровождении агентов службы безопасности, приставленных Веркрампом следить за коммандантом, – отправлялся в городскую библиотеку Пьем-бурга, где брал очередную книгу Дорнфорда Йейтса. И каждый вечер, возвратившись в свой напичканный микрофонами дом, предавался чтению. Ложась спать – что бывало теперь обычно довольно поздно, – он какое-то время еще лежал в темноте, повторяя про себя им же переиначенную известную формулу Куэ: «Каждый день и всеми доступными мне способами я становлюсь все беррее и беррее» – своего рода самовнушение, не оказывавшее внешне заметного воздействия на самого комманданта, но приводившее подслушивавшего Веркрампа в неистовство.

– Что, черт возьми, это означает? – спрашивал лейтенант у сержанта Брейтенбаха, вместе с которым они прослушивали магнитофонную запись ночных упражнений комманданта в самосовершенствовании.

Вообще-то «берри» – это разновидность фруктов – не очень уверенно ответил сержант.

Так еще говорят, когда хотят избавиться от трупа – произнес Веркрамп, которого личные вкусы больше подталкивали к похоронным сюжетам. – Но почему, черт побери, он постоянно повторяет эту фразу?

– Она напоминает какую-то молитву, – сказал сержант Брейтенбах. – У меня была тетка, которая помешалась на почве религии. Так вот, она непрерывно повторяла молитвы… Однако лейтенанту Веркрампу рассказ о тетке сержанта Брейтенбаха был неинтересен.

– Надо, чтобы за ним наблюдали неотрывно, – распорядился лейтенант. – И как только он начнет делать что-нибудь подозрительное – ну, например, решит купить тесак, – немедленно докладывать мне.

– А может быть, попросить эту вашу психиатриню… – спросил сержант и поразился ярости, с какой ответил ему Веркрамп. Сержант вышел из кабинета начальника с четким убеждением, что лейтенант Веркрамп впредь никогда и ни при каких обстоятельствах не желал бы ни видеть доктора фон Блименстейн, ни слышать о ней.

Оставшись один, Веркрамп попытался сосредоточиться на том, чем же занимается коммандант Ван Хеерден. Он начал с просмотра донесений о передвижениях комманданта по городу.

«Посетил библиотеку. Поехал в управление полиции. Поехал в гольф-клуб. Вернулся домой». Совершенно невинные действия, совершаемые ежедневно и потому способные привести в уныние кого угодно. Но где-то в этой повседневной рутине скрывалась тайная причина ужасной самоуверенности комманданта и его жуткой улыбки. Даже сообщение о том, что коммунисты установили в его доме подслушивающую аппаратуру, лишь на несколько минут вывело комманданта из равновесия; а сейчас, насколько мог судить Вер-крамп, коммандант просто уже позабыл об этом. Правда, он запретил заполнять анкету, составленную доктором фон Блименстейн. Но сейчас, задним числом, лично познакомившись с сексуальными привычками врачихи, лейтенант должен был признать разумность такого решения. Сам лейтенант Веркрамп только теперь понял, что он чуть было не позволил женщине с болезненной склонностью и нездоровым интересом к этой теме заполучить в свое распоряжение информацию о сексуальных привычках всей полиции Пьембурга. Веркрамп содрогнулся от одной мысли о том, какое применение могла бы найти врачиха этой информации, и стал думать над тем, что же делать с полицейскими, грешащими межрасовыми половыми сношениями. Было очевидно, что решать эту проблему придется, не прибегая к посторонней помощи. Попытавшись вспомнить, что доктор фон Блименстейн рассказывала ему о психиатрических способах лечения, он решил сходить в городскую библиотеку: отчасти чтобы узнать, нет ли там литературы о том, как вызывать отвращение к чему-либо; но также и потому, что посещение этой библиотеки столь часто фигурировало в отчетах о передвижениях комманданта Ван Хеердена. Через час лейтенант возвратился в полицейское управление, зажимая под мышкой книгу Эй-зенка «Факты и воображение в психологии». Веркрамп испытывал удовлетворение оттого, что нашел толковую работу по интересовавшей его теме. Он, однако, нисколько не приблизился к пониманию причин перемен, происходивших в последнее время в коммандан-те. Попытки выяснить в библиотеке, что читает ком-мандант, – попытки, которые лейтенант неубедительно объяснил тем, что собирается подарить ему на Рождество какую-нибудь хорошую книгу, – натолкнулись на ответ, что коммандант Ван Хеерден предпочитает романтическую литературу. Веркрампу этот ответ ничего не говорил.

С другой стороны, книжка Эйзенка оказалась полезной. Воспользовавшись имевшимся в ней индексом, лейтенант Веркрамп избавил себя от необходимости читать те главы, которые стали бы проверкой его интеллектуальной выносливости, и сразу взялся за описание болезни и способов ее лечения при помощи апоморфина и электрошока. Особенно заинтересовали его описанные в книге два клинических случая В одном при помощи апоморфина удалось отучить шофера грузовика одеваться женщиной. В другом электрошок способствовал тому, что инженер перестал облачаться в женский корсет. Способ лечения показался Веркрампу чрезвычайно простым; он не сомневался, что в случае необходимости смог бы сам провести его курс. С электрошоком никаких сложностей вообще не будет: пьембургская полиция была завалена устройствами, вызывающими такой шок. Что же касается уколов апоморфина, то Веркрамп был уверен, что полицейский хирург сможет их сделать. Главную трудность представляло само присутствие ком-манданта Ван Хеердена. Его предубеждение против любых нововведений в прошлом уже не раз срывало инициативы лейтенанта Веркрампа. «Только бы этот старый дурак ушел в отпуск!» – мечтал Веркрамп, просматривая описание того, как какого-то бухгалтера удалось излечить от импотенции без применения апоморфина или электрошока. Но такие случаи его не интересовали, и он, пропустив несколько страниц, стал читать дальше.

Пока Веркрамп, погрузившись в изучение психологии отклоняющегося поведения, старался забыть о докторе фон Блименстейн, сама она, не подозревая, сколь изменилось уважение к ней Веркрампа под воздействием ее сексуальности, изо всех сил старалась вспомнить подробности вечера, проведенного накануне ими вместе. Единственное, что она помнила, – как ее доставили в городскую больницу Пьембурга, и водитель «скорой» заявил, что она эпилептик. Недоразумение, однако, быстро разъяснилось, был поставлен верный диагноз – мертвецки пьяна, – после чего, насколько она помнила, ей промыли желудок, посадили в такси и отправили домой в Форт-Рэйпир, где наутро у нее состоялось неприятное объяснение с главным врачом психбольницы. С тех пор она несколько раз звонила Веркрампу, но его телефон был постоянно занят. В конце концов она отказалась от попыток дозвониться, решив, что гоняться за ним ниже ее достоинства.

«Со временем он сам ко мне придет, – самодовольно решила она. – Никуда он не денется».

Каждый вечер, принимая ванну, она с удовольствием рассматривала в зеркале отметины, оставшиеся от зубов Веркрампа, а на ночь клала под подушку разорванные пунцовые трусики – доказательство чувств лейтенанта к ней.

«Какие у него сильные потребности в оральном контакте!» думала она, и сердце замирало от счастья, а грудь тяжелела в предвкушении.

Миссис Хиткоут-Килкуун была слишком леди, чтобы предаваться сомнениям насчет того, прилично ли ей поддерживать знакомство с коммандантом Ван Хеерденом. Каждый день после обеда старинный «роллс-ройс» бесшумно скользил по дорожке, останавливался у поля для гольфа, и миссис Хиткоут-Килкуун играла – и играла очень хорошо, – пока не появлялся коммандант. После чего она вовлекала его в разговор и тем спасала от необходимости демонстрировать весьма скромные способности к гольфу.

– Вы, наверное, страшно от меня устали, – проговорила она как всегда томно и еле слышно, когда они в очередной раз сидели на веранде гольф-клуба и беседовали.

Коммандант заверил ее, что ничего подобного.

– Я так мало соприкасалась с настоящей жизнью, – продолжала она. – Потому-то мне нравится общаться с мужчинами, про которых можно сказать, что они je ne sais quoi.

Ну, не знаю, – скромно ответил коммандант. Миссис Хиткоут-Килкуун погрозила ему затянутым в перчатку пальцем.

А вы еще it остроумны, – сказала она. Коммандант так и не понял, чем была вызвана и к чему относилась эта фраза. – От человека, занимающего высокий и ответственный пост, обычно как-то не ждешь чувства юмора. Ведь быть коммандантом полиции в таком большом городе, как Пьембург, – это же ужасная ответственность. Наверное, бывают ночи, когда вы от беспокойства просто не можете заснуть.

У комманданта были за последнее время несколько ночей, когда он не мог заснуть, однако о причинах этого он предпочел бы не распространяться.

– Когда я ложусь спать, то сплю, – ответил он.

По ночам меня ничто не беспокоит.

Миссис Хиткоут-Килкуун окинула его взглядом, полным восхищения.

Как я вам завидую! – сказала она. – Я так страдаю от бессонницы. Обычно лежу и думаю о том, как все изменилось в жизни. Вспоминаю, как прекрасно было в Кении, пока не появились эти ужасные мау-мау и не испортили все. Во что сейчас превратили черные эту страну?! Там даже не проводятся больше гребные регаты! – Она вздохнула, и коммандант выразил ей свое сочувствие.

А вы попробуйте читать на ночь, – посоветовал он. – Некоторым это помогает.

А что читать? спросила миссис Хиткоут-Килкуун таким тоном, как будто она уже прочла все написанное в мире.

Ну, например, Дорнфорда Йейтса, – предложил коммандант и с радостью увидел, что миссис Хиткоут-Килкуун уставилась на него, не скрывая своего изумления. Именно на такой эффект он и рассчитывал.

И вы тоже? – выдохнула она. – Вы тоже его поклонник?

Коммандант утвердительно кивнул.

– Не правда ли, он великолепен? – продолжала миссис Хиткоут-Килкуун своим мертвым, еле слышным голосом. – Он абсолютно бесподобен. Мы его преданнейшие поклонники – и муж, и я. Абсолютно преданнейшие. Это было одной из причин, по которым мы перехали в Умтали. Просто чтобы быть поближе к нему. Чтобы дышать тем же воздухом, каким он дышал, чтобы сознавать, что мы живем в одном городе с великим человеком. Это было удивительно прекрасно. Настолько замечательно, что нет слов.

Она на мгновение замолкла, и этой паузы оказалось достаточно комманданту для того, чтобы высказать собственное удивление: он никогда не думал, что Дорнфорд Йейтс жил в Родезии.

Я всегда почему-то представлял его себе живущим в Англии, – сказал коммандант, не уточняя, что всегда в данном случае означало всю последнюю неделю.

– Он приехал туда во время войны, – объяснила миссис Хиткоут-Килкуун, – а потом опять вернулся в свой дом в О'Бонне, в Пиренеях – ну, вы помните, конечно: «Дом, который построил Берри». Но французы вели себя ужасно, и все там изменилось к худшему. Он не смог этого выдержать, переехал в Умтали и жил там до самой смерти.

Коммандант высказал сожаление в связи с тем, что Йейтс уже умер и они не успели познакомиться, чему он, коммандант, был бы весьма рад.

Да, это было бы огромной честью, – грустно согласилась миссис Хиткоут-Килкуун. – Лично знать человека, обогатившего английский язык, это огромная честь. – Она как бы почтила память Йейтса, помолчав немного, а потом продолжила: – Как интересно, что и вы находите его великолепным. Я хочу сказать, что… ну… мне всегда казалось, что он может нравиться только англичанам. И встретить вдруг настоящего африканера, которому тоже нравится Йейтс… – она не договорила, явно опасаясь ненароком обидеть комманданта. Ван Хеерден заверил ее, что Дорнфорд Йейтс принадлежит к тому типу англичан, которым восхищаются все африканеры.

Правда? – переспросила миссис Хиткоут-Килкуун. – Вы меня удивляете. Он был бы рад услышать это непосредственно от вас. Сам он терпеть не мог иностранцев.

Я могу это понять, – ответил коммандант. Иностранцы обычно не очень приятные люди.

Когда они прощались, миссис Хиткоут-Килкуун сказала, что коммандант должен непременно познакомиться с ее мужем, а Ван Хеерден ответил, что счел бы за честь.

Приезжайте как-нибудь к нам, погостите у «Белых леди», – сказала миссис Хиткоут-Килкуун, усаживаясь в машину. Коммандант стоял рядом, придерживая дверцу «роллс-ройса».

У какой белой леди? – переспросил он. Миссис Хиткоут-Килкуун протянула затянутую в перчатку руку и подергала его за ухо.

Ах вы, противный, – радостно сказала она, – противный и остроумный. – И уехала, оставив комманданта в недоумении, чем он заслужил столь очаровательный Что ты сделала? – переспросил полковник

Хиткоут-Килкуун таким тоном, что могло показаться, будто его вот-вот хватит апоплексический удар, когда жена сказала ему, что пригласила комманданта погостить у них.

у «Белых леди»? Этого паршивого бура?! И слушать об этом не желаю! О Боже, скоро ты начнешь приглашать еще индийцев или негров. Плевать мне, что ты ему сказала. Я не желаю видеть эту скотину в своем доме!

Миссис Хиткоут-Килкуун повернулась к майору Блоксхэму.

– Объясни ты ему, Малыш, тебя он послушает, – сказала она и, еле переставляя ноги, направилась к себе в комнату лечиться от внезапно начавшегося приступа мигрени.

Майор Блоксхэм отыскал полковника в саду среди его любимых азалий и был весьма расстроен тем, как тот выглядел – красный, с вздувшимися венами.

Не надо так переживать, старина, – сказал майор. – Мы должны уже думать о давлении, о здоровье.

Как же не переживать, когда эта женщина заявляет, что пригласила какую-то краснозадую обезьяну! Погостить у «Белых леди»! – прорычал полковник, отчаянно размахивая садовыми ножницами.

– Да, это немножко чересчур, – примирительно произнес майор.

Немножко?! На мой взгляд, это переходит все пределы. Здесь такое не принято. Нахлебники проклятые! – И полковник скрылся в кустах, оставив майора переживать последнее замечание, прозвучавшее в данном случае достаточно двусмысленно.

Но ведь, насколько я знаю, он поклонник Мастера, – сказал майор, обращаясь к крупному цветку.

– Гм, – фыркнул полковник, успевший перенести свое внимание на рододендрон. – Знаю я эти сказки. Ему лишь бы всунуть ногу в дверь. А там не успеешь опомниться, как весь клуб будет забит подобными типами, черт побери.

Майор Блоксхэм согласился, что в этом есть доля истины. Он, однако, заметил, что, похоже, коммандант на самом деле искренне любит Дорнфорда Йейтса. Полковник был с этим категорически не согласен. – Он из тех типов, что раньше размахивали белым флагом, а сами стреляли в это время по нашим офицерам, – рявкнул он в ответ. – Ни одному буру нельзя; доверять ни на йоту.

Но… – начал возражать майор, старавшийся одновременно и не упустить свою мысль, и проследить за стремительными перемещениями полковника по саду.

Никаких «но»! – прокричал полковник из-за куста камнеломки. – Этот человек – негодяй. И в нем течет кровь цветных. Она есть в каждом африканере. Это общеизвестный факт. Я не потерплю ниггера в своем доме! – Его голос отгрохотал за кустами и стих, послышалось частое щелкание садовых ножниц. Поняв, что разговор окончен, майор Блоксхэм вернулся назад в дом. Миссис Хиткоут-Килкуун, уже вполне оправившаяся от мигрени, сидела на веранде с вечерним коктейлем.

– Он непреклонен, дорогая, – сказал майор, осторожно ступая мимо маленькой мексиканской собачки, лежавшей у ног хозяйки. – Абсолютно непреклонен.

– Гордый тем, что ему удалось столь дипломатично сообщить о своей неудаче, майор налил себе двойную порцию виски. Вечер обещал быть трудным.

Скоро открывается охота на лисят, – сказал полковник за ужином, когда подали авокадо. – Жду с нетерпением.

А Фокс в хорошей форме? – поинтересовался майор.

Харбингер его тренирует, – ответил полковник, – делает с ним каждое утро десятимильные пробежки. Хороший он парень, этот Харбингер. Знает свое дело.

– Да, Харбингер отличный доезжачий, – поддержал майор.

Миссис Хиткоут-Килкуун, сидевшая за дальним концом большого, сделанного из красного дерева обеденного стола, с обиженным видом выбирала ложечкой мякоть своего авокадо.

Харбингер – уголовник, – сказала она после того, как несколько минут за столом царило молчание.. – Ты же взял его из тюрьмы в Веезене.

Лучшие лесничие получаются из бывших браконьеров, – возразил полковник, которому не нравилось, что его жена взяла в привычку своими реалистическими комментариями разрушать тщательно вы страиваемый им собственный искусственный мирок. – Самые лучшие, да будет вам известно. И к тому же, умеющие отлично обращаться с собаками.

– С гончими, – с неодобрением в голосе уточнила миссис Хиткоут-Килкуун. – Не с собаками, дорогой, а с гончими.

Сидевший напротив нее за противоположным концом стола полковник побагровел.

– В конце концов, – продолжала она, пока полковник не нашелся, как ей возразить, – уж если мы прикидываемся дворянами, которые на протяжении многих поколений держали гончих, то можно, по крайней мере, делать это как следует.

Полковник Хиткоут-Килкуун злобно уставился на жену.

Вы забываетесь, дорогая, – выдавил он наконец.

Совершенно верно, – ответила миссис Хиткоут-Килкуун. – Я забываюсь. Я уже давно позабыла, кто же я на самом деле. Думаю, мы все позабыли, кто мы такие, – с этими словами она встала из-за стола и вышла из комнаты.

Не понимаю, что на нее нашло, – сказал полковник. – Ведет себя просто безобразно. А ведь была нормальной женщиной.

Возможно, на нее плохо действует жара, предположил майор.

Жара? – удивился полковник.

Погода, – поспешно поправился майор Блоксхэм. – Жаркая погода многих делает невыносимыми.

В Найроби было жарко, как в аду, и там это на нее никак не влияло. Не понимаю, почему здесь вдруг у нее стали появляться подобные бзики.

Мужчины закончили ужин в молчании. Взяв кофе, полковник ушел с ним в кабинет слушать передававшиеся по радио сводки биржевых новостей. Он с удовлетворением отметил, что акции золотодобывающих компаний поднялись в цене. Надо будет утром позвонить брокеру и распорядиться о продаже акций «Вест Дрефонтен». Когда новости закончились, полковник выключил радио, подошел к книжной полке и, взяв томик «Берри и компания», уселся перечитывать его в восемьдесят третий раз. Вскоре, однако, поняв, что не может полностью сосредоточиться на книге, он отложил ее в сторону и вышел на веранду. Там, в сгущавшейся темноте, сидел в одиночестве майор Блоксхэм со стаканом виски в руках и разглядывал сверкавшие далеко внизу огни ночного города.

Чем занят, Малыш? – спросил полковник, и в голосе его прозвучало нечто похожее на привязанность.

Пытаюсь вспомнить вкус морских устриц, – ответил майор. – Я их уже так давно не ел…

Лично я предпочитаю речных, – ответил полковник. Некоторое время они посидели молча. Откуда-то издалека доносилось пение зулусов.

Плохи дела, – нарушил молчание полковник. Не переношу, когда Дафния сердится. Но и пустить в свой дом этого типа тоже не могу. Ума не приложу, что делать.

Трудная ситуация, согласился майор. Жаль, что нельзя от него как-нибудь отделаться.

Отделаться?

Ну, сказать ему, что у нас на ферме ящур или что-нибудь в этом роде, – пояснил майор, вся жизнь которого состояла из сомнительных отговорок такого типа. Полковник Хиткоут-Килкуун поразмышлял над предложением, но все же отверг его.

Не очень убедительно звучит, – решил он.

Ничего, для бура сойдет, – сказал майор.

Ящур!..

Ха-ха!

Снова надолго установилось молчание. Мужчины сидели, равнодушно уставившись в темноту.

– Плохи дела, – повторил спустя какое-то время полковник и отправился спать. Майор Блоксхэм остался на веранде, на этот раз пытаясь вспомнить вкус прибрежных устриц.

Миссис Хиткоут-Килкуун лежала в постели, накрывшись одной простыней. Уснуть она не могла и потому прислушивалась то к доносившемуся и сюда пению зулусов, то – со все более горькими чувствами

– к приглушенному разговору мужчин, долетавшему до нее с веранды. «Если коммандант придет, они обязательно постараются так или иначе его унизить», – думала она, вспоминая, сколько подобных унижений пережила сама в годы своей юности. И если коммандант за столом вдруг станет есть мясо вилкой, предназначенной для рыбы, то униженным окажется не только он сам, но и она. Мысль об этом заставила миссис Хиткоут-Килкуун наконец решиться. Она включила свет, села за письменный стол и на розовато-лиловой бумаге с неровными краями набросала записку ком-манданту.

Ты сегодня едешь в город, Малыш? – спросила она наутро за завтраком майора. – Забрось это в полицию, хорошо? – И она перебросила ему через стол конверт.

Правильно, – сказал майор Блоксхэм, в планы которого не входила в этот день поездка в Пьембург, однако его положение в доме требовало от него время от времени подобных жертв. – Отделываешься от него?

Конечно же, нет, – ответила миссис Хиткоут-Килкуун, холодно поглядев при этом на мужа. – Компромисс в чисто английском духе. Так, как меня учили. Я пишу, что у нас сейчас много гостей и что…

Прекрасно, дорогая, – перебил ее полковник.

И что поэтому я прошу его остановиться в гостинице, а не у нас – если он, конечно, не возражает. Обедать и ужинать он сможет с нами. Надеюсь, у вас хватит совести обращаться с ним пристойно, если он примет это предложение.

По-моему, это удачное решение, – сказал полковник.

Очень удачное, – согласился майор.

При сложившихся обстоятельствах это самое малое, что я могу сделать, сказала миссис Хиткоут-Килкуун. – Я написала ему, что счет за проживание в гостинице оплатите вы, полковник.

С этими словами она встала из-за стола и отправилась на кухню сорвать свою злость на черных служанках.

Коммандант Ван Хеерден был с головой занят приготовлениями к отпуску. Он купил карту района Веезен, удочку и мушек для ловли форели, пару крепких охотничьих сапог на толстой подошве, широкополую шляпу, в каких ходят пастухи, двенадцатизаряд-ное ружье, болотные сапоги и карманного формата справочник под названием «Этикет для всех». Оснастившись подобным образом, он пребывал в уверенности, что пара недель, которую ему предстояло провести в доме Хиткоут-Килкуунов, позволит ему обогатить себя бесценным опытом искусства поведения настоящего английского джентльмена. Приготовления зашли настолько далеко, что он приобрел две новые пижамы и новые носки – старые были заштопаны. Покончив с приобретением внешних признаков английского джентльмена, коммандант начал практиковаться в произнесении слов «Ужасно!» и «Абсолютно!» с тем акцентом, который он считал истинно английским. Вечерами, когда темнело, он выходил в сад с удочкой и там, на лужайке, учился забрасывать ее в ведро с водой. В процессе таких тренировок несколько десятков георгинов потеряли свои роскошные головки. Правда, попасть крючком с мушкой в ведро ему так ни разу и не удалось.

В чем он тренируется? – изумленно переспросил лейтенант Веркрамп, когда сотрудники службы безопасности доложили ему о странных занятиях комманданта.

В забрасывании удочки в ведро, – подтвердили они.

Свихнулся, – отреагировал Веркрамп на это сообщение.

– И он постоянно бормочет себе под, нос. Все время повторяет «Великолепно!» и «Рад с вами познакомиться, сэр!».

Это я знаю, – сказал Веркрамп, регулярно слушавший по своему радио монологи комманданта.

Вот список всего, что он купил, – протянул листок бумаги другой агент безопасности. Веркрамп просмотрел список, в котором значились сапоги болотные, сапоги охотничьи, пастушья шляпа, и ничего не понял.

А с какой это женщиной он познакомился в гольф-клубе? – спросил лейтенант, так и не отказавшийся от своего первоначального предположения, что у комманданта роман, который он по тем или иным соображениям вынужден скрывать.

– Болтает с ней ежедневно, – доложили агенты. – Пухленькая крашеная блондинка маленького роста, возраст около пятидесяти пяти. Ездит на старом «роллс-ройсе».

Веркрамп распорядился собрать о миссис Хиткоут-Килкуун всю информацию, какую только возможно, и, отпустив своих сотрудников, снова углубился в изучение учебника по психологии. Но стоило ему раскрыть книгу, как зазвонил телефон, и лейтенанту сообщили, что коммандант просит его зайти. Веркрамп. отложил учебник и отправился в кабинет комманданта. А, Веркрамп, – встретил его коммандант. – С пятницы я уезжаю на две недели в отпуск. Ты остаешься здесь за старшего. – Лейтенант Веркрамп ощутил прилив радостного возбуждения.

– Очень жаль, сэр, – дипломатично ответил он. – Нам будет вас не хватать. – Коммандант неприязненно посмотрел на него. Чтобы лейтенанту Веркрампу не хватало комманданта, да еще когда он сам остается за начальника – нет уж, увольте!

Как у вас дела с розыском этих коммунистов? – спросил коммандант.

Коммунистов? – удивился было Веркрамп, но вовремя сообразил, о чем идет речь. – Ну, это долгое дело, сэр. Результаты будут еще не скоро.

Надо работать, – сказал коммандант, чувствуя, что немного сбил с Веркрампа это так раздражавшее его самодовольство. – Пока меня не будет, сосредоточьтесь полностью на обычной преступности и на поддержании в городе законности и порядка. Чтобы не получилось так, что я вернусь и обнаружу, что за время моего отсутствия число изнасилований, грабежей и убийств скакнуло вверх. Понятно?

Так точно, сэр, – ответил Веркрамп. Коммандант отпустил его, и лейтенант вернулся в свой кабинет в приподнятом настроении. Наконец-то он получает тот шанс, которого так долго ждал! Веркрамп уселся за стол и начал размышлять, какие возможности открывает перед ним обретенная на время власть.

«Две недели, – думал он. – За эти две недели я должен показать, на что способен». Срок, конечно, был небольшой, но лейтенант Веркрамп не намеревался терять время даром. Прежде всего необходимо было сделать две вещи. Пока коммандант ему не мешает, надо привести в действие план «Красный мятеж». Лейтенант пересек кабинет и достал из сейфа в противоположном углу папку, в которой хранились все детали этого плана. Лейтенант разработал его в полной тайне еще несколько месяцев назад. Теперь можно было начинать действовать. К тому времени, когда коммандант Ван Хеерден вернется из отпуска, лейтенант Веркрамп безусловно раскроет ту подпольную сеть саботажников, которая, как он был уверен, действовала в Пьембурге.

Еще до обеда лейтенант Веркрамп сделал множество телефонных звонков. В различных фирмах, разбросанных по всему городу, в ответ на эти звонки к телефонам подзывали людей, которым обычно в рабочее время никто не звонил. Разговор во всех случаях был один и тот же.

Мамба нападает, – говорил Веркрамп.

Кобра напала, – отвечал секретный агент. Когда придумывали эти фразы, то полагали, что подобным образом можно будет надежно и безошибочно передать агентам приказ явиться для встречи в заранее оговоренное место. Выяснилось, однако, что у этого метода есть и свои издержки.

О чем это ты говорил? – спросила в одной из контор сидевшая рядом с телефоном девушка у агента номер 745 396, когда тот положил трубку после удивительно непродолжительного разговора.

Ни о чем, – поспешно ответил агент 745 396.

Ты сказал «кобра напала», – возразила девушка. – Я ясно слышала. Какая это кобра? И на кого напала? И вообще, странный разговор какой-то.

По всему Пьембургу, во всех фирмах и конторах, где работали секретные агенты лейтенанта, придуманная Веркрампом система паролей вызвала в тот день повышенный интерес, разговоры и пересуды.

После обеда лейтенант Веркрамп, переодевшись под механика автосервиса и усевшись за руль грузовика техпомощи, выехал из города на первую из назначенных им встреч. Полчаса спустя, отъехав на десять миль по дороге на Влокфонтен, он уже стоял, склонившись над мотором машины агента 745 396, делая вид, будто чинит сломавшийся распределитель, а на самом деле отдавал распоряжения своему агенту.

Увольтесь с работы, сказал Веркрамп агенту 745 396.

Уже уволился, – ответил агент, уехавший после обеда с работы не отпросившись.

Отлично, – сказал Веркрамп, одновременно ломая себе голову над тем, как теперь собрать проклятый распределитель. – Отныне будете полностью работать только на меня.

И что я должен буду делать?

Вам необходимо проникнуть в революционное движение Зулулэнда.

А с чего начать? – спросил агент 745 396.

Начните с того, что пооколачивайтесь в кафе «У Флориана» и баре «Континенталь». Там полно студентов и коммунистов. Еще одно место, где они собираются, – это столовая университета, – ответил Веркрамп.

Знаю, – сказал агент. – Когда я там был в последний раз, то получил по уху.

Ничего страшного не случилось, – ответил Веркрамп. – Да и когда вы были там в последний раз, никаких заслуг перед ними у вас не было. На этот раз вы сможете не только заявить, что вы подпольщик, но и доказать это.

Каким образом?

Веркрамп подошел к кабине своего грузовика, достал оттуда пакет и отдал его агенту.

– Гелигнит и взрыватели, – объяснил он. – Вечером в субботу взорвете трансформаторную подстанцию, которая стоит на шоссе, идущем в Дурбан. В одиннадцать часов заложите этот пакет в трансформатор и немедленно возвращайтесь в город. Взрыватели сработают через пятнадцать минут.

– Господи Иисусе, – пробормотал изумленный агент 745 396, – я вправду должен его взорвать?

Да, – резко ответил Веркрамп. – Я много думал над этим. Это единственный способ проникнуть в подполье. Если человек взорвал подстанцию, никто не усомнится в его преданности коммунистической партии.

Надеюсь, – нервно согласился агент 745 396. – А что делать, если меня арестуют?

Не арестуют, – заявил Веркрамп.

Вы мне это говорили и тогда, когда я раздавал листовки в сортире на Маркет-сквер, – ответил агент. – А меня загребли как гомика, за приставание к мужчинам.

В гот раз было другое дело. Тогда тебя загребла полиция.

Она может и в этот раз меня загрести, – возразил агент 745 396. – Заранее же не знаешь. Теперь полицией командую я. С пятницы коммандант в городе – я, – объяснил Веркрамп. – А, кстати, кто тогда заплатил за тебя штраф?

– Вы, – согласился агент, – но зато обо мне стало известно всем. Попробуйте поработать в конторе, где каждый считает вас человеком, который пристает к старикам в общественных уборных. Несколько месяцев понадобилось, чтобы об этом забыли. Мне пришлось пять раз переезжать с квартиры на квартиру.

– Всем нам приходится чем-то жертвовать для блага белой Южной Африки, – ответил Веркрамп. – Кстати, теперь через каждые несколько дней переезжай на новое место. Так поступают все подпольщики. На этот раз ты должен выглядеть и действовать убедительно, как настоящий нелегал.

Хорошо, взорвал я трансформаторную подстанцию. Что потом?

Потом делаешь то, что я сказал. Толкаешься среди студентов, среди левых и даешь понять, что ты подпольщик. Какая-нибудь скотина очень скоро тобой заинтересуется и втянет в их планы.

Но агент 745 396 сомневался в этом.

Чем я докажу, что трансформатор взорвал именно я? – спросил он. Веркрамп задумался.

Тут ты верно подметил, – согласился он. – Покажи им гелигнит. Думаю, это сработает.

Да? – саркастически переспросил 745 396. – А где я его возьму? У меня он, знаете ли, не всегда под рукой бывает.

Из полицейского арсенала, сказал Веркрамп. – Я тебе сделаю ключ, сможешь брать, когда понадобится.

Как мне поступать, когда я познакомлюсь с настоящими подпольщиками? – спросил агент.

– Подговори их что-нибудь взорвать и сообщимне прежде, чем они это сделают. Тогда мы сможем накрыть их прямо на месте, – ответил Веркрамп. Условившись о месте, в котором он оставит агенту ключ от полицейского арсенала, Веркрамп вручил ему пятьсот рандов на расходы и уехал, оставив агента самого копаться в распределителе, который Веркрамп так и не сумел собрать. – Не забудь, пусть они вначале что-нибудь взорвут, а потом мы их арестуем, – напомнил еще раз Веркрамп агенту, перед тем как уехать. – Важно, чтобы у нас были доказательства их подрывной деятельности. Тогда мы сможем отправить этих скотов на виселицу. Я не хочу, чтобы их опять судили как заговорщиков. Мы должны иметь твердые доказательства терроризма.

И Веркрамп укатил к другому агенту. На протяжении последующих двух дней двенадцать секретных агентов уволились оттуда, где они работали. Каждый из них получил задание взорвать что-нибудь в окрестностях Пьембурга. Были изготовлены двенадцать ключей к полицейскому арсеналу. Веркрамп пребывал в уверенности, что ему вскоре удастся нанести в Пьем-бурге такой удар во имя свободы и Западной Цивилизации, который существенно продвинет вперед его карьеру.

Вернувшись к себе l кабинет, лейтенант Веркрамп еще раз внимательно изучил план операции «Красный мятеж», тщательно запомнил все его детали, после чего сжег папку с подготовленными документами. Это была дополнительная предосторожность против малейшей утечки информации. Веркрамп особенно гордился созданной им системой секретных агентов, которых он вербовал, каждого поодиночке, на протяжении многих лет, оплачивая их из фондов, выделяемых службой безопасности на информаторов. У каждого из агентов была своя кличка, и даже сам Веркрамп знал их только по номерам, так что было невозможно проследить какую бы то ни было их связь с БГБ. Способ, при помощи которого агенты сносились с самим Веркрампом, был столь же изощрен: они должны были оставлять зашифрованные записки в тайниках, откуда их забирали сотрудники Веркрампа. Для каждого дня недели был свой код и свой тайник. При такой системе штатные сотрудники Веркрампа никогда не должны были даже случайно встретиться с его агентами, о существовании которых они имели лишь смутное представление. Тот факт, что на каждого агента приходилось по семь кодов и по семь тайников, а самих агентов было двенадцать, означал, что сотрудникам Веркрампа приходилось выполнять невероятный объем работы. При сложности задуманной системы выполнить эту работу было бы невозможно, будь в Пьембурге на самом деле хоть один коммунист и хоть какая-то подрывная деятельность. В прошлом Веркрамп считал, что ему очень повезло, когда он получал больше одной шифровки в неделю. Да и та, как правило, не представляла никакой ценности. Но теперь положение должно было кардинально измениться. Веркрамп уже предвкушал грядущий взрыв информации.

Запустив в ход операцию «Красный мятеж», Веркрамп переключил внимание на вторую кампанию – ту, что была направлена против полицейских, склонных к сношениям с женщинами небелых рас. Ее он назвал операцией «Побелка». Из уважения к доктору Эйзенку он решил использовать одновременно и апоморфин, и электрошок, поэтому сержант Брейтенбах был отправлен к оптовому торговцу лекарствами с заданием приобрести сотню шприцев для подкожных вливаний и два галлона апоморфина.

– Два галлона? – переспросил пораженный торговец. – Вы уверены, что вы не ошиблись?

– Абсолютно уверен, – подтвердил сержант Брейтенбах.

И сотню шприцев? – спросил торговец, все еще не веря своим ушам.

Именно так, – еще раз подтвердил сержант.

Но это же невозможно! – возразил торговец. – Что вы собираетесь делать с двумя галлонами апоморфина?!

Веркрамп объяснил сержанту Брейтенбаху, когда отправлял его с этим заданием, что и как они собираются делать.

Лечить алкоголиков, – сказал сержант.

Боже правый, – удивился торговец. – Я и не подозревал, что в стране столько алкоголиков.

От этого лекарства их рвет, – пояснил сержант.

– Да уж, я думаю, – проворчал торговец. – Двумя галлонами их всех можно убить. А уж канализацию они забьют под завязку, это точно. Нет, я не могу отпустить вам то, что вы просите.

Почему?

Ну, во-первых, потому, что у меня нет двух галлонов апоморфина, и я даже не представляю, где я мог бы их взять. А во-вторых, нужен рецепт врача. Но я сомневаюсь, чтобы какой-нибудь врач, будучи в здравом уме, прописал бы вам два галлона апоморфина.

Сержант возвратился на службу и доложил лейтенанту Веркрампу о том, что оптовик отказывается продать им необходимое.

Нужен рецепт врача, – сказал сержант Брейтенбах.

Возьми у полицейского хирурга, – ответил ему Веркрамп, и сержант пошел в расположенный при полицейском участке морг, где хирург проводил вскрытие африканца, забитого на допросе до смерти.

«От естественных причин», – вписал врач диагноз в свидетельство о смерти, после чего повернулся к сержанту Брейтенбаху.

Ну, знаете, есть пределы, за которые я не могу заходить, – вспылил хирург, решив почему-то продемонстрировать профессиональную этику. – Я давал клятву Гиппократа и должен ее соблюдать. Рецепта на два галлона я вам не дам. Самое большее, что могу выписать, – это тысячу кубиков. А если Веркрамп хочет, чтобы их вывернуло покрепче, пусть щекочет им в горле птичьим пером.

А тысячи кубиков хватит?

С трех кубиков их каждого вырвет по 330 раз, – ответил хирург. – Но смотрите не перестарайтесь. Я и так еле успеваю выписывать свидетельства о смерти.

Старая вонючка, – выругался Веркрамп, когда сержант Брейтенбах вернулся от оптовика с двадцатью шприцами и тысячью кубических сантиметров апоморфина. – Ну да черт с ним. Теперь нам нужны слайды голых черных девок. Пусть полицейский фотограф займется этим прямо в пятницу, как только коммандант уедет.

Пока его заместитель подобным образом готовился к отпуску начальника, сам коммандант Ван Хеерден вносил в свои планы срочные поправки, вызванные полученным от миссис Хиткоут-Килкуун письмом. Когда майор Блоксхэм приехал с этим письмом, коммандант как раз проходил мимо стола дежурного, направляясь к выходу.

– Письмо для комманданта Ван Хеердена, – сказал, входя, майор.

Это я, – откликнулся коммандант, обернувшись от двери. – Рад с вами познакомиться, – и энергично потряс руку майора.

– Блоксхэм, майор, – нервно представился тот. Полицейские участки всегда действовали на него не лучшим образом.

Коммандант распечатал конверт из плотной розовато-лиловой бумаги и пробежал письмо.

– Начало охотничьего сезона. Всякий раз так, – сказал майор, как бы предлагая тем самым дополнительные объяснения. Его сильно обеспокоило, что коммандант побагровел буквально у него на глазах. – Мне очень неприятно, что так получилось. Извините.

Коммандант Ван Хеерден поспешно засунул письмо в карман.

Н-да. Действительно. Гм-м. – Он явно не знал, что теперь говорить.

Передать что-нибудь?

Нет. То есть да. Я остановлюсь в гостинице, – ответил коммандант и собирался было на прощание снова пожать майору руку. Но Блоксхэм, не попрощавшись, выскочил из полицейского участка и уже стоял на улице, с трудом переводя дыхание. Коммандант поднялся к себе в кабинет и вновь, в состоянии сильного возбуждения, перечел письмо. Получить послание подобного рода не от кого-нибудь, но от миссис Хиткоут-Килкуун он никак не ожидал.

«Ван, дорогой, – читал он снова и снова, – мне страшно неудобно вам об этом писать, но я уверена, что вы все поймете правильно. Мужья – всегда такие страшные зануды, правда? Генри ведет себя как-то странно. Мне бы очень хотелось, чтобы вы остановились у нас, но, я думаю, для всех нас будет лучше, если вы остановитесь в гостинице. Генри собирает своих друзей по клубу, и он уперся как осел. А кроме того, я думаю, в гостинице вам будет намного удобнее. Кормиться вы сможете с нами. Пожалуйста, дайте мне знать, что вы согласны, и не сердитесь. Любящая вас Дафния». От письма сильно пахло духами.

Коммандант как-то не привык получать от чужих жен надушенные письма на розовато-лиловой бумаге с неровными краями. Поэтому содержание письма его сильно озадачило и поставило в тупик. Он мог только гадать, что имела в виду миссис Хиткоут-Килкуун, называя его самого дорогим Ваном, а своего мужа – страшным занудой. Его нисколько не удивило, однако, что Генри ведет себя странно. Если его жена имеет обыкновение писать подобные письма, то у полковника есть все основания вести себя странно. Припомнив загадочное замечание майора, что так бывает всегда в начале охотничьего сезона, коммандант содрогнулся.

С другой стороны, рыцарским чувствам комманданта льстило то, что он завоевал определенное признание в глазах миссис Хиткоут-Килкуун, и если письмо о чем-то и говорило, то в первую очередь именно об этом. Разумеется, сердиться ему не на что. Нечто странное и подозрительное во всем этом есть, но сердиться здесь нет причин. Коммандант полистал справочник «Этикет для всех», пытаясь найти в нем совет, как следует отвечать на любовные письма от замужних женщин. Однако в данном случае справочник оказался бесполезен, и коммандант стал сочинять ответ сам. Минут десять он раздумывал только над тем, следует ли ему обращаться к адресату «дражайшая», «моя дорогая» или просто «дорогая». Потом он долго корпел над черновиком. Когда письмо в конце концов было написано, оно звучало так: «Дражайшая Дафния, коммандант Ван Хеерден имеет честь принять любезное приглашение полковника и миссис Хиткоут-Килкуун остановиться в гостинице. Он также с удовольствием принимает ваше приглашение на обед. С любовью, Ван». С точки зрения комманданта, в письме удачно сочетались соблюдение необходимых формальностей и неофициальность тона; такое письмо никого не должно было задеть. С полицейским курьером он отослал его в Пилтдаун, на квартиру Хиткоут-Килкуунов, после чего раскрыл карту и стал изучать маршрут своего будущего путешествия. Небольшой городок Веезен располагался у подножия гор Аард-варк. Когда-то он имел репутацию курортного города. Но в последние годы, когда центры туризма и отдыха переместились на побережье, где были выстроены новые высотные гостиницы и мотели, о курорте Веезен забыли – как позабыли и о самом Пьембурге.