"Флоузы" - читать интересную книгу автора (Шарп Том)

Глава двенадцатая

В тот же день, после обеда, Джессика по предложению Локхарта отправилась к Вильсонам узнать, не может ли она, как домовладелица, помочь им прочистить канализацию в их доме.

– Постоянно стоит какой-то очень неприятный запах, – убеждала она смотревшую на нее широко раскрытыми глазами миссис Вильсон. – Очень Неприятный.

– Запах? – переспросила миссис Вильсон. – Из канализации? – До этого ей явно не приходило в голову, что у запаха смерти в доме может быть столь прозаическая причина.

– Неужели вы его не чувствуете? – спросила Джессика. Аромат Литтл Уилли явственно доносился из угольного погреба.

– Это пахнет могилой, – заявила миссис Вильсон, решившая твердо придерживаться первоначального объяснения. – Так пахнет потусторонняя жизнь.

– Скорее уж просто смерть, – ответила Джессика. – Вы уверены, что у вас тут не валяется какое-нибудь дохлое животное? Это ведь иногда случается. У нас как-то за холодильником сдохла крыса, и воняло примерно так же.

Они посмотрели за холодильником, под плитой и даже под сушилкой для посуды, однако никакой крысы там не нашли.

– Я попрошу мужа зайти и проверить канализацию, – сказала Джессика.

Миссис Вильсон поблагодарила ее, но выразила сомнение в том, что мистер Флоуз сможет в данном случае чем-либо помочь. Однако тут она ошибалась. Локхарт пришел через десять минут, таща за собой двести ярдов пластмассового шланга, и начал исследовать сточную систему с такой тщательностью, что это само по себе как-то успокаивало. Однако те слова, которые он при этом говорил, и то, как он произносил их, оказывало совершенно противоположное воздействие, лишая миссис Вильсон последних остатков спокойствия. Прибегнув к сильному нортумберлендскому акценту, Локхарт, работая, одновременно рассуждал о привидениях, призраках и всякого рода таинственных историях, которые обычно случаются по ночам.

– У меня есть дар прозрения, способность видеть невидимое, то, что еще только должно произойти, – быстро и почти нечленораздельно бубнил он миссис Вильсон. – Дар этот от рождения у меня. Я чую смерть, здесь в ней причина, а не в водостоке, и не одну я чую смерть, но целых две.

– Две? Почему две? – содрогнулась миссис Вильсон.

Локхарт мрачно кивнул:

– Да, двое здесь уйдут из этой жизни, кровавы шеи их и нож окровавлен; сперва убийство тут произойдет, затем самоубийству суждено свершиться. Так мое сердце чует.

– Сперва убийство? – повторяла миссис Вильсон, охваченная одновременно и ужасом, и любопытством.

Локхарт многозначительно посмотрел на разделочный нож, висевший на доске с магнитом.

– Да, явственно я слышу тут вопли безъязыкой женщины; потом повешенного вижу, болтающегося на стропилах в петле. Я вижу все, о чем я вам сказал; обмана нет, и те, кто здесь живет, уйдут из жизни. Проклятие висит над этим домом, я чую вашу смерть и кое-что похуже.

Странный блеск в его глазах потух, и Локхарт полностью сосредоточился на проверке канализационных труб. Наверху миссис Вильсон лихорадочно собирала вещи, и к тому времени, когда муж вернулся с работы, ее уже не было в доме. На кухонном столе лежала записка, написанная неразборчиво, дрожащей рукой. В ней говорилось, что миссис Вильсон уехала к своей сестре и что, если у мужа достаточно Здравого смысла, он немедленно тоже уедет из этого дома. Мистер Вильсон пустил несколько проклятий по адресу жены, занятий спиритизмом и всей этой вони; однако, будучи человеком менее чувствительным, нежели его супруга, не дал запугать себя какими-то привидениями.

– Какие бы призраки тут ни шатались, меня из моего собственного дома не выживешь, – пробормотал он себе под нос. После чего отправился наверх, чтобы принять ванну, но обнаружил там в спальне свисающую из-под псевдотюдоровского потолка, со стропил, веревку с петлей на конце. Вильсон с ужасом уставился на нее и вспомнил о записке жены. Вонь в спальне стояла уже невыносимая: Локхарт извлек останки разлагающейся таксы из угольного погреба и старательно разложил их в платяном шкафу. Пока Вильсон, которого уже почти выворачивало наизнанку, стоял и раздумывал около кровати, снова раздался уже знакомый ему голос; но на этот раз он был где-то ближе и звучал убедительнее: «Повешен будешь ты, умрешь в петле, могила твоей постелью станет нынче».

– Черта с два, – машинально ответил Вильсон, но тоже быстренько сложил вещи и покинул дом, заглянув по дороге к Флоузам, чтобы оставить Джессике ключ и сказать, что они съезжают:

– Мы уезжаем и никогда сюда больше не вернемся. Этот проклятый дом набит привидениями.

– Ничего подобного, мистер Вильсон, – возражала Джессика, – просто в нем плохо пахнет. Но, если уж вы решили съехать, не могли бы вы оставить мне об этом письменное извещение?

– Завтра, завтра, – ответил Вильсон, не любивший тратить свое время на пустяки.

– Сейчас, – сказал Локхарт, появляясь из холла с соответствующим бланком в руке.

Вильсон поставил чемодан и подписал официальное извещение о том, что он отказывается от своих прав на проживание в доме номер 11 по Сэндикот-Кресчент, начиная с сего момента и без всяких условий.

– Великолепно, – сказала Джессика, когда он ушел. – Теперь мы сможем продать этот дом и у нас будут деньги. Но Локхарт отрицательно покачал головой.

– Не торопись, – сказал он. – Если мы будем продавать, то все дома сразу. Есть такая штука, как налог на приращение капитала.

– Господи, дорогой, почему все всегда так сложно? – сказала Джессика.

– Почему ничего нельзя сделать просто?!

– Можно, дорогая, можно, – ответил Локхарт. – Не ломай над этим свою очаровательную головку. – И он отправился в дом Вильсонов и вновь начал там что-то делать, мудря с пластмассовыми шлангами, газом и канализацией. Когда в тот же вечер он опустился в своем резиновом костюме в люк канализации, держа в одной руке фонарь, а в другой – большую порцию шпаклевки, в голове Локхарта уже был готовый план убийства. О'Брайену придется пожалеть о том дне, когда он проигнорировал угрозу от местных боевиков ИРА. Таща за собой пластмассовый шланг, Локхарт добрался до того места, где в общую канализацию подсоединялся сток из туалетов дома О'Брайена. Их было два: один на первом этаже, а второй в ванной комнате наверху. Локхарт быстро протолкнул вверх по канализационной трубе пластмассовый шланг, а затем закрепил его в таком положении с помощью шпаклевки. Затем он прополз обратно, выбрался из люка, закрыл его за собой и вернулся в пустой дом Вильсонов. Там он включил газ, к которому был подсоединен пластмассовый шланг, и подождал. Снаружи все было тихо. В полицейской машине, стоявшей у въезда на Сэндикот-Кресчент, изредка бормотала рация, но никаких сообщений о нарушениях общественного порядка в Ист-Пэрсли не поступало, ничто не привлекало к себе и внимания полицейских. Лишь в туалете на первом этаже дома О'Брайена что-то слегка булькало и урчало. Сам О'Брайен спал крепким сном наверху, пребывая в уверенности, что полиция надежно охраняет его. Среди ночи он встал, чтобы сходить в туалет, и ему показалось, что пахнет газом. Но, поскольку в его доме газа вообще не было и все нагревательные приборы работали только от электричества, он решил, что ему померещилось со сна, и отправился назад в постель. Спал он и дальше крепко и спокойно, но, когда проснулся утром и спустился вниз, запах газа был уже несомненным и очень сильным. Мистер О'Брайен схватился за телефон и одновременно за сигарету и, набирая номер аварийной службы, чиркнул спичкой.

Последовавший взрыв затмил все прочие катастрофы, случившиеся на Сэндикот-Кресчент до этого. Вспышка пламени охватила О'Брайена, прорвалась на кухню, вышибла. парадную и заднюю двери и все окна первого этажа, разрушила зимний сад, сорвала штукатурку с потолка и превратила толстые осколки фаянсового унитаза в шрапнель, вылетавшую из двери и глубоко врезавшуюся в противоположную стену холла. В одно мгновение дом номер 9 превратился из английского «баухауса» в берлинский бункер под бомбежкой, где один за другим гремели взрывы, рушились шкафы с посудой и полки с литературой по гинекологии. И, наконец, огненный шар взмыл вверх, на второй этаж, сорвал плоскую крышу и разбросал кусочки бетона на дорожке перед домом и в саду позади него. Каким-то чудом сам О'Брайен остался жив. Его, правда, оторвало от телефона и с телефонной трубкой в руке выбросило через окно гостиной на дорожку перед домом, совершенно голого, как когда-то метавшегося тут Симплона, но черного от покрывшей его гари и копоти и с абсолютно дотла сгоревшими усами и волосами. Он сидел на гравии, извергая ругань и проклятия в адрес ИРА и ни на что не способной английской полиции. Тут его и нашли полковник Финч-Поттер со своим бультерьером.

Встреча оказалась крайне неудачной. Полковник Финч-Поттер придерживался вполне твердых взглядов в отношении ирландцев и всегда считал О'Брайена, исходя из его профессии, Пэдди-сластолюбцем[20]. Решив, что О'Брайен сам спровоцировал эту катастрофу – что отчасти было верно, – поскольку мастерил дома бомбы, полковник Финч-Поттер воспользовался своими гражданскими правами и осуществил его гражданский арест. То, что О'Брайен оказал при этом сопротивление, лишь ухудшило дело. Бультерьер которому не понравилось это сопротивление и особенно то, что полковник получил при этом по носу, превратился из дружелюбного зверя в свирепого пса и безжалостно вогнал зубы в бедро О'Брайена. Когда через пару минут появилась полиция, О'Брайен, вырвавшись из клещей Финч-Поттера, взбирался по ветвям магнолии с живостью, удивительной для человека его возраста ,и сидячего образа жизни. На заднице у него все еще висел бультерьер, а вопли О'Брайена – как и крики мистера Рэйсима, миссис Трастер и миссис Грэббл до него – были слышны не только далеко за пределами птичьего заказника, но и под землей, где Локхарт поспешно отсоединял шланг от канализационной трубы и вытягивал его назад в дом Вильсонов. Через десять минут, когда дополнительно прибывшие полицейские машины перекрыли все въезды на Сэндикот-Кресчент и выезды с нее, пропуская только «скорую помощь», Локхарт вылез из канализационного люка, пересек позади дома сад Вильсонов и отправился домой принимать ванну. Джессика встретила его в ночной сорочке. – Что это за ужасный взрыв? – спросила она.

– Не знаю, – ответил Локхарт. – Я подумал, что, может быть, это канализация у Вильсонов. – Объяснив тем самым причины исходившего от него зловония, он заперся в ванной. Через двадцать минут он вышел оттуда и вместе с Джессикой отправился посмотреть на дело своих рук. О'Брайен все еще сидел в ветвях магнолии, и извлечь его оттуда было крайне сложно еще и потому, что бультерьер, нашедший наконец нечто приятное на вкус, категорически отказывался отпустить его. Полковник Финч-Поттер был настроен не менее агрессивно, чем его собака. Неприязнь к О'Брайену, восхищение истинно британской хваткой собственного пса, полученный полковником удар в нос – все это, вместе взятое, еще более укрепило его во мнении, что проклятый ирландец схлопотал то, что заслуживал, и что если подобные свиньи делают дома бомбы, то пусть сами на них и взрываются. В конце концов ветви магнолии просто не выдержали тяжести. О'Брайен и собака свалились оттуда на дорожку, где полицейские и попытались разделить их. Однако потерпели неудачу. Бультерьер держался мертвой хваткой, а О'Брайен уже дошел до бешенства. На губах у него пузырилась пена, и он с умопомрачительной скоростью извергал ругательства, явно навеянные его профессиональным знакомством с женской анатомией. Он успел моментально оскорбить всех десятерых полицейских, державших его самого за плечи, а пса – за задние лапы, и тем надоело демонстрировать свое знаменитое профессиональное терпение.

– Кладите их так в «скорую», – приказал сержант, не обращая внимания на требование полковника вернуть ему его собаку. О'Брайена и пса вместе запихнули в машину и увезли. Полицейские эксперты в это время уже тщательно прочесывали развалины дома в поисках причин взрыва.

– Ему угрожали из ИРА, – предупредил их сержант. – Похоже, они-таки его достали. – Но удивленные эксперты уехали, так ничего и не найдя: никаких следов бомбы не было, от дома же тем не менее остались одни развалины.

– Складывается впечатление, что тут ИРА применило что-то совершенно новое, – сказали эксперты в полицейском участке специалистам из отдела по борьбе с терроризмом. – Попробуйте потрясти как следует того типа, что там жил.

Но О'Брайен не был расположен помогать им. Ветеринар, которого вызвали, чтобы успокоить бультерьера и заставить его отпустить ногу ирландца, столкнулся с той дополнительной трудностью, что О'Брайен отказывался даже минуту полежать спокойно. Дважды безуспешно попытавшись сделать укол собаке, ветеринар в конце концов потерял терпение и всадил О'Брайену дозу, достаточную, чтобы успокоить даже носорога. Гинеколог успокоился и впал в кому. Бультерьер, посчитав свою жертву мертвой, отпустил ее и позволил себя увести. На его морде было написано предельное довольство собой.

Почти такое же выражение было и на лице Локхарта, пребывавшего в доме номер 12 по Сэндикот-Кресчент.

– Все в порядке, – сказал он Джессике, расстроенной тем, что один из ее домов почти уничтожен. – По условиям найма квартиросъемщик обязан возместить любой ущерб, нанесенный в период его проживания в доме. Я проверял – это так.

– Но почему дом так разнесло? Такое впечатление, будто в него попала бомба.

Локхарт поддержал версию полковника Финч-Поттера, что О'Брайен занимался дома изготовлением бомб, и на этом тема была исчерпана.

После этого случая Локхарт на время приостановил свою деятельность. Сэндикот-Кресчент наводнила полиция, искавшая тайники с оружием ИРА даже в птичьем заказнике. А кроме того, Локхарту было необходимо подумать и над другими проблемами. Пришла телеграмма от Додда. Текст ее был прост и предельно краток, что соответствовало характеру отправителя: «Приезжай. Додд». Локхарт поехал, оставив Джессику в слезах и пообещав ей вернуться по возможности скорее. Он доехал поездом вначале до Ньюкастла, оттуда – до Гексама, а там сел на автобус, идущий в Уарк, откуда уже пошел к Флоуз-Холлу напрямую по болотам, пешком, размашистым шагом пастуха, ловко перелезая по пути через каменные разграничительные стены и перепрыгивая через трясины с одной торфяной кочки на другую. И всю дорогу ум его бился над тем, какая причина заставила Додда вызвать его срочной телеграммой, хотя в то же время Локхарт был рад представившемуся случаю снова побывать в столь дорогих его сердцу краях, где прошло его детство. А места эти действительно были ему дороги. Изоляция, в которой он провел детство и юношество, выработала в нем потребность в открытых пространствах и любовь к пустынным вересковым болотам, в которых он охотился. Бедлам, который он устроил на Сэндикот-Кресчент, объяснялся не только тем, что Локхарт боролся за право Джессики продать то, что ей принадлежало, но и отражал ненависть самого Локхарта к ограниченному, замкнутому пространству, к снобизму и удушающей социальной атмосфере этого благополучного пригорода, в котором все было пронизано лицемерием и где за улыбками скрывалась глумливая насмешка. Локхарт, да и все Флоузы, улыбались редко и непременно в силу только какой-то стоящей причины: либо понятной им одним шутки, либо от удивления перед абсурдностью природы человека и мира. Для всего остального у них были наготове вытянутые лица или жесткий взгляд, с безошибочной точностью определявший и цену человеку, и расстояние до цели. И когда они говорили – если, конечно, это не было специальной речью или жарким спором за обеденным столом, – то слов зря не тратили. Вот почему краткость телеграммы Додда свидетельствовала о важности и срочности стоявших за ней причин и почему Локхарт, не раздумывая, отправился в путь. Он перемахнул через последнюю стену, прошел по плотине и подошел к дому. Инстинкт подсказывал ему, что новости у Додда плохие, и потому Локхарт не пошел через парадную дверь. Он проскользнул по задам и через калитку пробрался в сарайчик в саду, в котором Додд хранил инструменты и любил часто сиживать в одиночестве. Додд был там. Он сидел, строгая ножом палку, и тихонько насвистывал какую-то старинную мелодию.

– Ну вот, Додд, я приехал, – сказал Локхарт. Додд взглянул на него снизу вверх и указал на трехногую табуретку, которой пользовался при дойке коров.

– Старая ведьма решила убить его, – сказал он, не утруждая себя вступлением.

– Убить деда? – переспросил Локхарт, сразу поняв, о ком идет речь: Додд всегда называл старого Флоуза «он».

– Да. Во-первых, она перекармливает его. Во-вторых, разбавляет его вино бренди. А теперь стала еще мочить его постель.

Локхарт молчал: Додд сам все объяснит.

– Я был как-то в той стене, где виски, – сказал Додд. – Старая ведьма вошла с кувшином воды и обрызгала простыни перед тем, как ему лечь спать.

– Ты уверен, что это была вода? – спросил Локхарт, который хорошо знал о скрытой за декоративной панелью нише в стене спальни, где Додд занимался изготовлением виски.

– На запах это была вода. На ощупь и на вкус – тоже. Это была вода.

– Но зачем ей понадобилось убивать его? – спросил Локхарт.

– Она получит наследство прежде, чем ты найдешь отца, – ответил Додд.

– Ну и что ей это даст? Даже если дед умрет, стоит мне найти отца и она теряет все наследство.

– Верно, – согласился Додд. – Но кто сказал, что ты его найдешь? Да если и найдешь, распоряжаться наследством будет уже она и закон будет на ее стороне. Когда он умрет, тебе будет чертовски трудно выжить ее отсюда. У тебя нет имени по отцу. Она подаст в суд, а у тебя нет денег бороться с ней.

– Будут, – мрачно сказал Локхарт. – К тому времени будут.

– К тому времени будет поздно, – возразил Додд. – Надо что-то делать сейчас.

Они посидели в тишине, молча взвешивая различные возможности. Ни одну из них нельзя было назвать приятной.

– Будь проклят тот день, когда он женился на этой убийце, – сказал Додд и перерезал палку пополам, как бы высказывая тем самым свои потаенные желания.

– А если мы скажем деду? – спросил Локхарт, но Додд в ответ отрицательно покачал головой.

– Его одолело чувство вины, и он был бы готов умереть, – возразил Додд. – Он с удовольствием даст свершиться року, как пишут в старинных книгах, и оставит ее вдовой. Он уже не хочет жить.

– Вины? – удивился Локхарт. – Какой вины? За что? Додд вопросительно посмотрел на него, но ничего не сказал.

– Наверняка мы можем что-то предпринять, – сказал Локхарт после продолжительного молчания. – Если она узнает, что мы знаем…

– Она найдет другой способ, – заверил его Додд. – Старая ведьма хитра и осторожна, но я вижу ее насквозь.

– Тогда что же делать? – спросил Локхарт.

– Я думал о несчастном случае, – предположил Додд. – Ей не стоило бы одной ходить купаться на озеро.

– Не знал, что она это делает, – сказал Локхарт.

– Ну она еще может это сделать. Локхарт покачал головой.

– Или она может упасть, – сказал Додд, скосив взгляд на верхушку башни. – Такое иногда случается. Но Локхарт ответил отказом.

– Она – член семьи, – ответил он. – Я бы не хотел убивать мать моей жены, если в этом нет абсолютной необходимости.

Додд понимающе кивнул. Он одобрял семейные привязанности. Не имея собственной семьи, он весьма дорожил тем, что у него было.

– Ты должен что-нибудь сделать, а то он не доживет до весны.

Палец Локхарта сам начертил виселицу в пыли у его ног.

– Расскажу ей историю об Элсдонском дереве, – сказал он наконец. – После этого она дважды подумает, прежде чем торопить деда в могилу. – Он поднялся и двинулся к двери, но Додд остановил его.

– Ты кое о чем забыл, – сказал он. – Надо искать твоего отца.

Локхарт обернулся:

– Пока еще у меня нет денег. А когда будут…

Ужин в этот вечер проходил в мрачной атмосфере. У старого Флоуза был очередной приступ вины, и внезапный приезд Локхарта только усилил его. Миссис Флоуз рассыпалась в выражениях своей радости по поводу его приезда, но ее энтузиазм погас под сердитыми взглядами Локхарта. Только после ужина, когда старый Флоуз удалился к себе в кабинет, Локхарт заговорил с тещей.

– Пойдемте погуляем со мной, – сказал он, когда миссис Флоуз вытерла руки, закончив мытье посуды.

– Погуляем? – удивленно спросила та и почувствовала, что ее крепко взяли за руку чуть выше локтя.

– Ага, погуляем, – повторил Локхарт и, выведя ее во двор, где уже сгустились сумерки, повел по направлению к башне. Внутри башни царили мрак и тишина. Локхарт закрыл за ними высокую дверь, запер ее и после этого зажег свечу.

– Что это значит? – спросила миссис Флоуз. – У вас нет никакого права…

Но ее остановил возникший откуда-то сверху странный неземной звук, мрачный и вызывающий дрожь, как будто бы повторяющий завывания ветра, но все же имеющий и собственную мелодию. Стоявший перед ней Локхарт высоко поднял свечу. В глазах его замерцало такое же таинственное предзнаменование, каким была наполнена эта странная музыка. Он поставил свечу и, взяв со стены длинный меч, впрыгнул на сделанный из толстой дубовой доски стол. Миссис Флоуз отпрянула к стене и прижалась к ней спиной. Свеча отбрасывала по сторонам длинные тени, метавшиеся среди колыхавшихся флагов. Локхарт запел. Слова того, что он пел, были миссис Флоуз незнакомы. Песня послушно следовала лившейся сверху странной мелодии.

От Уолла до Уарка царит тишина, Ни стон к небесам не взлетит. В имение Флоуз болотом пройди, Запомни, что песнь говорит. В имении том вновь легенды звучат, И стены способны прозреть Поступки, что грешные жены вершат, Порочные мысли прочесть. Тут камни взрыдают над горем своим, Хоть слова не скажут они. Но тот, кто поверит их тихим слезам, Убийство узрит в их тиши. Старик себе выбрал с пороком жену, Убийцу к постели пустил. Дай волю – и вытянет жизнь из него На злобу сменившая пыл. В могилу мы все непременно сойдем, Судьба нам отмерит свой срок. Но тот, кто замыслил ускорить приход Конца, – тот проклянет свой рок. Я дочь до безумия вашу люблю, Убить ее мать мне непросто. Но слово даю, что убить я смогу, Коль нет в вас совсем благородства. Сумею найти я вас даже в ночи, Куда б вы ни кинулись скрыться. Не надо б вам простыни мужа мочить, И к смерти его так стремиться. Иначе постигнет вас страшный конец, Сам ад содрогнется над тем, Какие я пытки придумать смогу, Чтоб милостью стала вам смерть. И Бога, и черта придется молить вдове, Как о счастье своем, о смерти, Коль мужа удастся убить; Задумайся ж крепко о том! Пока не вдова ты еще, а жена, Клянусь тебе этим мечом, Я выполню все, что сказал здесь сейчас, И Бог с тем, что станет потом. Пусть тоже умру я, но смертью твоей Отвечу я даже на вред, причиненный тому, Кто услышал мой крик под стеной, Когда я родился на свет.

Снаружи, у двери башни, стоял и внимательно слушал старый Флоуз, привлеченный сюда из своего кабинета звуками волынки, игравшей на окруженной зубчатой стеной крыше башни. Баллада закончилась, и только ветер гонял в темноте сорванные с деревьев листья, да висел некоторое время в воздухе странный звеняще-рыдающий звук. Постояв на месте еще минуту, старый Флоуз зашаркал назад к дому. Голова его кружилась от только что постигнутых новых определенностей. То, что он сейчас услышал, не оставляло в его сознании места для сомнений. Незаконнорожденный был самым настоящим Флоузом. Его наследственность восходила, безусловно, к той ветви рода, из которой вышел и Менестрель Флоуз, сочинивший, сидя под виселицей в Элсдоне, знаменитую теперь балладу. Отсюда следовало и другое. Локхарт – это возвращение к предкам, генетический зигзаг, вызванный обстоятельствами, существующими как бы вне времени и неподвластными человеческому контролю. Причем Локхарт явно обладал талантами, которых старик в нем никогда не подозревал и которыми он не мог не восхищаться. Наконец Локхарт не был незаконнорожденным внуком. Старый Флоуз вернулся к себе в кабинет и запер дверь. Там, сидя в уединении и одиночестве возле огня, он предался чувствам одновременно и горечи, и гордости. Горечи за самого себя и гордости за своего сына. На пару минут он задумался было о самоубийстве, но только для того, чтобы категорически отвергнуть саму эту возможность. Нет, он должен дать совершиться предначертанному року, сколь бы горьким ни оказался конец. Все остальное – в руках Провидения.