"Навеки моя" - читать интересную книгу автора (Рэддон Шарлин)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Для Бартоломью Нуна непрекращающийся рокот волн и нагоняющие меланхолию крики чаек олицетворяли его постоянное, вечное одиночество. Но не одиночество было причиной гнетущего ощущения приближающейся беды, с которым он проснулся этим утром. А он никогда не пренебрегал предчувствиями.

В надежде избавиться от тягостного ощущения он спустился по крутой тропинке на пляж, где можно было побыть одному. Здесь, на усеянном плавником берегу, он мог быть самим собой. Здесь никого не нужно ублажать и успокаивать. Здесь не от кого скрывать свои самые сокровенные чувства, здесь никто не пытается манипулировать им и причинять ему беспокойство. Здесь он мог без помех поразмышлять над своим необычным предчувствием.

Вдалеке, там, где море было глубоким, вздыбился гребень прозрачной желтовато-зеленой волны, украсился барашком и рассыпался Кипящей пеной, которая с шипением бурлила и вздымалась, пока не растеряла своей энергии. Лениво и нехотя волна подползла к нему, лизнула пенным языком его туфли, как будто хотела обнять его с жалостью и состраданием, а затем откатилась обратно в серые глубины Тихого океана, на своем пути вымывая песок у него из-под ног.

Бартоломью пренебрежительно фыркнул, как бы стряхивая свои грезы. Море не понимало его. Все, на что оно было способно, это постепенно, песчинка за песчинкой, разрушать сушу, так же, как жизнь с Хестер разрушала его душу.

Приближался шторм, и небеса окрасились из серого в черный цвет. Туман, подталкиваемый ветром, который гнал ураган вглубь суши, уже скрыл мыс к югу отсюда, где его ждали Хестер и маяк. Стало еще прохладнее. Скоро пойдет дождь.

Решительным жестом он сунул замерзшие руки в карманы куртки и повернулся спиной к своему любимому морю. Пришло время заняться своими обязанностями.

Густой февральский туман собирался капельками на его ресницах и кончике крупного носа. Его влажные черные волосы были прикрыты форменной фуражкой – он работал смотрителем маяка.

– Эй, Арлекин, – крикнул он топорику[1], охотящемуся на мелководье, – пора идти.

Коренастая птица напоследок еще раз зачерпнула ярким оранжево-красным клювом несколько мелких крабов и, выбравшись из прибоя, заковыляла к человеку, как будто и в самом деле выполняла его приказ. Она неуклюже взмахнула своими крыльями цвета воронова крыла и взлетела, чтобы тут же опуститься на широкое плечо мужчины – похоже, именно этого ей и хотелось. Бартоломью потрепал птицу по блестящей белой грудке и начал подниматься на утес, который возвышался над береговой полосой. Крыло, которое он вылечил, выглядело таким же здоровым, как и до увечья. Теперь в любой момент птица могла улететь, чтобы присоединиться к своим собратьям, гнездящимся на скалах у побережья Орегона[2], и оставить Бартоломью еще более одиноким, чем прежде.

Он поднимался вверх по тропинке, а вокруг возвышались покрытые мхом вечнозеленые деревья, от этого сумрачное утро казалось еще мрачнее. Стволы деревьев, почти не видные за папоротниками, которые обвивали своими листьями буквально каждый сучок, появлялись из движущегося тумана, как привидения, в довершение сходства они корчились и стонали в поднимающемся ветре. Когда тропинка почти добралась до вершины утеса, Бартоломью оглянулся, чтобы в последний раз взглянуть на море, и заметил корабль.

Какое-то мгновение корабль был виден, но в следующую секунду исчез за пеленой. Туман густотой своей напоминал подливу, которую Хестер готовила к сосискам, и лежал над морем так же тяжело, как подлива в желудке Бартоломью. Его темные глаза попытались проникнуть сквозь туманную дымку. Если он не ошибается, скальный риф «Пирамида» лежит прямо по курсу корабля.

Словно лопнувший шов, туман вдруг разошелся. В образовавшемся окне он увидел корабль, который шел прямиком на невидимую скалу.

Он закричал: «Лево руля!» – в то же время ясно понимая, что он слишком далеко от корабля, чтобы его услышали.

Подгоняемый ветром корабль мчался к месту своей гибели, как выпущенный из пращи камень. Бартоломью наблюдал всю сцену как будто в замедленном действии, и она отзывалась в нем неприятной режущей болью. На этом корабле были люди, люди, которым суждено погибнуть. Его охватило бессильное бешенство – почему небеса позволяют случиться такому несчастью?

Ему пришло в голову, что кто-то может уцелеть после крушения, и он пустился бегом в обратный путь к пляжу, но затем здравый смысл подсказал ему остановиться.

На уровне моря увенчанные пенными шапками волны скроют корабль от его взора. Даже если тот на самом деле потерпит крушение, у него будет время привести лошадей из маяка на пляж прежде, чем море выбросит свои жертвы на сушу. А пока ему оставалось только надеяться, что он преувеличил грозящую кораблю опасность.

Но едва эта мысль созрела у него в голове, как он увидел все своими глазами. Корабль налетел на скалу, и они слились воедино. Затем, как будто отвергая столь нежелательный союз, холодный безжизненный камень оттолкнул беспомощную массу из обломков дерева и обрывков парусов обратно в море. Надутые паруса сморщились и опали, когда мачта переломилась и рухнула на вставшую дыбом палубу. Шум ветра и рев волн заглушили треск ломающегося дерева и крики людей, но Бартоломью все же их услышал. Услышал сердцем.

Еще мгновение корабль швыряло волнами, затем он исчез из виду. Бартоломью повернулся и кинулся вверх по лесной тропинке. Топорик судорожно захлопал крыльями, пытаясь удержаться на широком плече мужчины, а затем незамеченным свалился на покрытую мхом землю.

Хестер как раз выходила из сада, когда ее муж выбежал из леса и помчался вдоль ограды, окружавшей дома. Она еле передвигала ноги, как будто каждый шаг причинял ей невыносимую боль. В одной руке она несла только что вымытый горшок, которым предпочитала пользоваться по ночам вместо того, чтобы совершать долгую прогулку в туалет за кухней.

– Куда это ты так спешишь? – она подождала, пока он поравняется с ней; ее плоская благочестивая грудь была укутана в шаль.

– Кораблекрушение, – ответил он на ходу. – Корабль разбился о «Пирамиду». Я сведу лошадей вниз на пляж, может, подберу тех, кто уцелел.

– Что ты собираешься с ними делать, если найдешь кого-нибудь? – кинула она ему вслед раздраженным, язвительным тоном, которым никогда не разговаривала с другими людьми.

Бартоломью не удостоил ее ответом. Он влетел в конюшню, сорвал со стены уздечки и начал запрягать четырех лошадей, которых они держали для перевозки припасов.

Хестер осталась стоять на дорожке. Когда Бартоломью вывел лошадей наружу, в туман, черты ее худого лица были искажены гримасой.

– Не желаю, чтобы в моем доме воняли и разлагались трупы, – произнесла она, направляясь вслед за ним к заднему крыльцу дома.

– Не беспокойся, Хестер, я положу их в конюшне.

Он взглянул вверх, заметив белый луч, едва-едва пробивающийся сквозь густой туман, за лучом последовала красная вспышка. В хорошую погоду луч был заметен с моря на расстоянии двадцати одной мили. Но сегодня погоду нельзя было назвать хорошей. По крайней мере, Причард не заснул – прожектор маяка был включен.

– Хестер, пусть Сим подменит Причарда, а ты отправь парня вниз ко мне на подмогу. Мне как можно быстрее нужны одеяла и бренди, которое мы держим про запас… если ты еще не выпила его.

Хестер побледнела, а потом залилась краской. С претензией на рафинированную аристократичность, которую она обычно приберегала для гостей, она ответила:

– Как ты смеешь обвинять меня в употреблении алкогольных напитков? Ты прекрасно знаешь, что я почетный член союза «Женщины Тилламука за умеренность» хотя ты и похоронил меня заживо в этой глуши и я даже не могу посещать наши собрания.

Ее муж с отвращением взглянул на нее, но не стал напоминать о бутылке «Волшебного эликсира доктора Гамильтона», которую он нашел сегодня утром под ступеньками веранды. Так называемый тоник содержал, главным образом, спирт, но Хестер проигнорировала требование Бартоломью сохранить его про запас. Она утверждала, что он придает ей силы и улучшает самочувствие. Бартоломью больше не вмешивался. По крайней мере, так с ней можно было ладить.

– Знаю, Хестер. А сейчас принеси одеяла, пожалуйста. У меня нет времени на споры.

– Вот и возьми их сам. Ты двигаешься гораздо быстрее меня.

День был уже на исходе, когда Бартоломью смог наконец отправиться в обратный путь к маяку, измученный и мрачный больше обычного. Каждый раз, когда он замечал в волнах чью-то голову или цепляющегося за обломки человека, он бросался в море и старался вытащить несчастного на берег. Он развел костер, чтобы тот указывал в тумане путь на берег и обогревал тех, кто выжил. Он очистил от морской воды желудок одной женщины и обработал глубокую рану на ноге ее сына. Он переносил или волочил безжизненные тела из волн на сушу. Он втирал жизнь в замерзшие руки и ноги живых, по капле вливал согревающие дозы бренди и взваливал всех – и живых, и мертвых – на лошадей, чтобы перевезти их на мыс.

Причард Монтир встретил кавалькаду нa полпути на тропинке и взял под уздцы одну из лошадей. Через ее круп были переброшены два мокрых, завернутых в одеяла тела, на одном из них непочтительно восседал черно-белый ясноглазый топорик.

– Дядя Барт, с тобой все в порядке? Сим снова удрал поиграть с этими чертовыми козами, и тетя Хестер не смогла найти его, а то я бы пришел раньше.

У Бартоломью не нашлось сил, чтобы ответить.

Он восседал на гнедой кобыле, через спину которой был перекинут завернутый в одеяло сверток, из него безжизненно свисали две изящные босые ножки. Третья лошадь везла совсем еще молодого человека, который держал на руках потерявшую сознание женщину. Еще двое мужчин вместе ехали на пятнистом мерине, и выглядели они такими же изнуренными, как и их смуглолицый спаситель.

У задних ворот ограды Бартоломью спешился и обмотал вожжи вокруг перил. Он взял женщину из рук ее сына и перенес в дом, а Причард в это время помогал остальным слезть с лошадей. Не успел Бартоломью открыть дверь и ввести своих подопечных внутрь, как Хестер распахнула тамбурные двери настежь и загородила собой проход.

– И куда это ты их тащишь? – спросила она.

Он пристально смотрел на нее глазами, по цвету напоминавшими черный лед, и наконец она нервно отступила в сторону. Тогда он жестом показал потерпевшим кораблекрушение, чтобы они заходили внутрь и обогрелись у кухонной плиты. Обернувшись к Причарду, Бартоломью передал ему потерявшую сознание женщину. Тот, будучи моложе и меньшего роста, зашатался под тяжестью, которую так легко нес его дядя.

– Отнеси женщину в комнату Хестер, а парнишку отведи в мансарду. Мужчины могут разместиться в моей комнате.

Причард подождал, пока Хестер пожмет плечами, давая свое неохотное разрешение, и только тогда стал выполнять распоряжения своего дяди. Бартоломью закрыл дверь и вперил в свою жену суровый взгляд. Голос его звучал низко и неправдоподобно спокойно:

– Эти люди едва не погибли, Хестер. Они в шоке, истощены и замерзли. Мальчик потерял много крови. И ты вправду сможешь отказать им в сухой постели и нескольких капельках горячего бульона?

– Почему ты не отвел их к соседям? Они запачкают мои полы. Я только что…

– Хестер! – Большие руки Бартоломью схватили ее за плечи, в опасной близости от ее цыплячьей шейки, и слегка стиснули их. Она скосила на него глаза, сжав губы в ниточку, – она явно бросала ему вызов. Он медленно-медленно разжал пальцы, с видимым усилием расслабился.

– Там есть свободная кровать, – он выдавил из себя улыбку, понимая, что этот последний раунд остался за ней.

– Кровать всего одна. Где будут спать остальные?

– Мальчик может спать на полу, а Причард поживет с тобой в твоей комнате, пока они не уедут.

Бартоломью считал, что английская блузка в коричневую клетку придавала лицу Хестер болезненный желтоватый оттенок, усугубляя круги под карими невыразительными глазами. Она одевалась исключительно в строгие, темные, аскетические тона, поскольку считала, что яркие вещи годятся только для «распутных» женщин. Она упорно носила кружевные гофрированные манжетки, рюши и банты, которые делали ее похожей на куклу в подарочной обертке. Ее принципы были высокими, правила – строгими, но она частенько пренебрегала ими ради своей выгоды. Глядя на нее со смешанным чувством жалости и раздражения, он спросил:

– Разве тебе понравится по нескольку раз на день бегать к соседям с горячим бульоном или с тем, что им еще понадобится?

Хестер от изумления широко раскрыла глаза.

– Да пусть они сами варят себе бульон! Или пусть Сим займется этим, видит Бог, он неспособен на большее. Я не прислуга-официантка, я твоя жена.

– Только тогда, когда тебя это устраивает, – пробормотал он.

– -Что?

Не ответив на ее вопрос, он сказал:

– Неужели ты полагаешь, что это по-христиански – оставить их одних, в их-то состоянии? Или свалить заботу о них на старика?

– Осмелюсь предположить, что им нужно всего лишь немного отдохнуть. Ты знаешь, что сказано в Библии: на Бога надейся, а сам не плошай, – и она сделала резкое движение своим клювообразным подбородком, как будто ставила восклицательный знак.

Бартоломью грустно улыбнулся:

– В Библии не говорится ничего подобного, Хестер. Но там сказано: «Благословенны милосердные, ибо им будет даровано милосердие».

Хестер открыла было рот, закрыла его и открыла снова.

– Я, собственно, не это имела в виду, я…

– Они останутся здесь, Хестер, – его голос был тверд, как гранит. – Я буду спать с Причардом. А ты можешь спать здесь, на диване, или ложись на свободную кровать в соседней комнате. Мне все равно. Но эти люди останутся в этом доме, а ты будешь ухаживать за ними до тех пор, пока я не отправлю их в Тилламук. Ясно?

Она уставилась на него ненавидящим взглядом. Не сказав больше ни слова, она ринулась на кухню, с силой захлопнув дверь у него перед носом. Оставшись один, Бартоломью прижал уголки глаз у переносицы большим и указательным пальцами. Вежливое покашливание заставило его поднять голову. В прихожей стоял Причард.

– Извини, дядя Барт, мне пришлось переложить несколько книг с твоей кровати на пол – на полках места больше нет. Но люди уже устроены.

Бартоломью тяжело вздохнул.

– Хорошо, Причард. А теперь помоги мне управиться с телами.

– А что мы будем делать с остальными, когда им станет лучше? – спросил юноша, когда они вели лошадей на конюшню.

– Мы отвезем их к Биггсу и попросим его отправить их в Тилламук, оттуда они смогут добраться до Астории и далее до Сан-Франциско – они туда и направлялись с самого начала.

– Думается мне, что на их месте я бы держался подальше от кораблей, – Причарда передернуло. Он и в лучшие времена не отличался особой храбростью, и мысль о том, что он может лишиться палубы под ногами и оказаться в ледяных волнах океана, вызвала у него желание забиться под кровать и больше никогда не видеть моря.

В конюшне, когда они сгружали с лошадей на пол последние тела, с одного из них одеяло соскользнуло, открыв взору лицо молодой женщины с волосами кирпичного цвета и веснушчатым носиком.

– Святой Гектор, – пробормотал Причард, глядя на нее. Бартоломью накинул одеяло на лицо девушки и с трудом поднялся на ноги.

– Красивая, правда? – юноша вприпрыжку пустился за своим дядей, который направился распрягать лошадей, стараясь подладиться под его широкие шаги. – И замужем, к тому же. По крайней мере, была, у нее золотое обручальное кольцо на пальце.

Бартоломью остановился и взглянул на своего племянника.

– На днях ты интересовался, вышла ли замуж дочка Хопкинса с Траск-Ривер. Откуда такой неожиданный интерес к семейному положению молодых леди, а, Причард?

Юноша покраснел.

– Я… ну… святой Гектор! Дядя Барт, я уже взрослый. Почему бы мне не интересоваться женщинами? Может, мне надоело быть холостяком на пару со старым Симом, ты ведь каждый вечер отправляешься к тете Хестер.

– Черт возьми! – если бы только мальчишка знал! По правде говоря, Причард уже не мальчик – в прошлом месяце ему исполнилось двадцать два. Впрочем, для Бартоломью он всегда останется мальчиком. – Так что же, ты подумываешь о женитьбе, а?

Юноша покраснел, пожал плечами и робко улыбнулся своему дяде:

– Вообще-то, я не только подумываю. Знаешь, я… словом, я уже давно пытаюсь придумать, как мне поговорить об этом с тобой и тетей Хестер. Некоторое время назад я связался с папиным братом, который живет в Портленде, ну тем, который адвокат, и он от моего имени поместил объявление в газетах восточных штатов.

– Что за объявление? – спросил Бартоломью, заводя кобылу в стойло.

– Брачное объявление.

Бартоломью уставился на него в изумлении, не будучи уверен, что правильно все расслышал:

– Брачное объявление? Ты ищешь невесту?

Причард насыпал в ведро зерна.

– Дядя Эдвард написал знакомому адвокату в Цинциннати и попросил его просмотреть кандидаток для меня. На это ушло три месяца, но сейчас, – он ухмыльнулся, – она едет сюда.

Бартоломью взял ведро и высыпал зерно в кормушку кобылы.

– Ты хочешь сказать, что они нашли тебе невесту – и что она уже на пути сюда?

– Вроде как обухом по голове, да? Я точно так же себя чувствовал, когда узнал об этом.

Причард насыпал зерна в другое ведро и понес его в стойло к пятнистому мерину. Сквозь шум в голове Бартоломью услышал, как зерна гремят о металлическое дно кормушки. Маленькое облачко сенной трухи поднялось к потолку.

– Знакомый дяди Эдварда очень хорошо знает и ее саму, и ее семью, – сказал юноша через перегородку. – На самом деле, он и ее отец – партнеры по адвокатской конторе. Ее зовут Эрия Скотт, и она приезжает на поезде на следующей неделе.

Когда Причард вернулся в стойло с пустым ведром, Бартоломью по-прежнему стоял рядом с кобылой, и с его лица не сходило выражение безмерного удивления.

Причард издал короткий смешок:

– Я женюсь. Не ожидал от меня такой прыти, да? – улыбка на его лице угасла, и он опустил глаза. – Я… я надеялся, что ты окажешь мне услугу, дядя Бартоломью.

Бартоломью нахмурился. Юноша именовал его полным именем только тогда, когда у него были неприятности или когда он хотел что-нибудь совсем уж невозможное.

– Я не могу отпустить тебя, если ты это имеешь в виду. Ты знаешь, что на следующей неделе мне надо доставить в Портленд партию фазанов. Ее ждут покупатели, и задерживаться нельзя, потому что у птиц вот-вот настанет время откладывать яйца. Меня подменит Фрэнк Мэрден, но он не может дежурить за нас двоих, да и в любом случае уже поздно что-либо менять.

– Я и не собирался просить тебя что-либо менять. Я просто думал, что ты сможешь встретить Эрию с портлендского поезда на вокзале, когда будешь там.

– Я? Ну уж нет, – Бартоломью покачал головой, подняв скребницу, как будто отгоняя ею Причарда. – Почему бы ей не доехать на поезде до Ямхилла, а там сесть на дилижанс, как все люди?

– Но самая трудная часть пути приходится как раз на отрезок между Ямхиллом и Тилламуком. Особенно в марте. Ты же знаешь, что дорога и переправа через Траск-Ривер и в лучшие-то времена не подарок, а уж теперь, весной, по грязи, и подавно.

– Тогда пусть она сядет на пароход и проедет вверх по реке Колумбия до залива Тилламук.

– Я предлагал ей это, но она боится плыть на пароходе.

Бартоломью обнял кобылу за шею, прижался лбом к ее боку и тяжело вздохнул:

– Ну так пусть она подождет месяц, пока погода не станет лучше.

– Я не хочу ждать еще месяц. Я мужчина, дядя Бартоломью, и мне пора обзавестись женой. У меня есть свои потребности, как у любого мужчины. И ты должен это понять, даже если ты давным-давно перестал беспокоиться о том, как эти потребности удовлетворить.

Бартоломью подавил готовую сорваться с языка горькую исповедь о так называемых прелестях женитьбы. Он мог попытаться открыть мальчику глаза, вот только Причард кое в чем пошел в свою тетку – он видел только то, что хотел увидеть, и слышал только то, что хотел услышать. Сочувственно похлопав юношу по плечу, он сказал только:

– Да все я понимаю. Но не кажется ли тебе, что решение, которое ты принял, выглядит уж очень поспешным? Ты ведь даже не знаешь эту женщину. Один Бог знает, как она выглядит.

– Нет, я не считаю его поспешным, – Причард с таким энтузиазмом затряс головой, что бейсболка едва не свалилась на землю. – Ты знаешь, как здесь одиноко. Мне нужна моя собственная семья, жена, с которой я могу делиться всем. И дети – я хочу детей, – он усмехнулся. – Девятеро мальчиков. Моя собственная бейсбольная команда. Это же будет здорово, правда, дядя Барт?

– Да, Причард, это будет здорово.

Внезапно Бартоломью почувствовал себя столетним старцем. Неосознанное желание, такое сильное, что отдавалось болью во всем теле, звало его обратно на пляж, где он мог забыться под рокот волн и крики чаек.

Одиночество и потребности мужчины. Да разве был в его сознательной жизни хоть один день, когда бы он не страдал из-за этих потребностей?

Хотя один, может быть, и был. Той ночью, когда умер его отец, тогда еще красивая и дружелюбная Хестер пришла к нему в постель, чтобы утешить его. На один краткий миг ему показалось, что он обрел рай.

Но это было целую вечность назад.