"Римская история" - читать интересную книгу автора (Аппиан)

Книга III Из [книги] о войнах с самнитами

I. [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val., стр. 549].

1.[103] Консулы римлян Корнелий и Корвин,[104] а также Деций,[105] плебей по происхождению, победив самнитов, оставили кампанцам военную охрану против набегов самнитов. Стражи же эти, общаясь с кампанцами, ведшими распущенную и богатую жизнь, нравственно испортились, сами будучи бедными и страшась долгов ростовщикам в Риме, стали завидовать тем, у кого было много всякого добра. В конце концов они составили заговор против своих хозяев, чтобы, убив каждый своего, захватить их имущество и принудить их жен к браку с ними. И, может быть, они совершили бы столь позорное дело, если бы Мамерк,[106] римский полководец, идя против самнитов, не узнал о замысле стражей и, скрыв, что он это знает, одних из них не обезоружил и отослал, как уже закончивших службу, а худшим из них не приказал под предлогом какой-то необходимости отправиться в Рим и вместе с ними послал трибуна, которому приказал незаметно следить за ними. И те и другие подозревали, что их намерения открыты, и около Таррацины отказались повиноваться трибуну и, освободив тех, кто занят был закованными на полях,[107] и вооружив их, как и чем могли, пошли на Рим, будучи в количестве около двадцати тысяч человек.

2. Когда они отстояли уже на один день пути от города, им навстречу вышел Валерий Корвин, и, став лагерем на Альбанских горах, выжидал спокойно дальнейших событий, обдумывая предстоящее дело и считая трудным сражаться с отчаявшимися людьми. Между тем обе стороны тайно сносились друг с другом, причем стражи жаловались и проливали слезы как это бывает среди домашних и друзей, и сознавались в том, что они погрешили, причиной же выставляли долги, которыми они были обременены в Риме. Корвин, узнав это и колеблясь посягнуть на убийство стольких сограждан, посоветовал сенату снять долги с этих людей; преувеличивая опасность войны с ними, он выражал сомнение, сможет ли он победить стольких людей, с отчаянием вступающих в сражение; ему внушали подозрения их сношения и встречи; он боялся, что и его собственное войско не будет ему во всем верным, так как его воины были их родственниками и не менее их жаловались на долги. Если же его постигнет неудача, то опасность, говорил он, будет еще большей; да и победа, если он победит, будет крайне печальна для государства, так как она будет одержана над столькими соотечественниками. Сенат, убежденный этими доводами, постановил сложение долгов для всех римлян, а для тех, которые тогда восстали, также и прощение. И вот они, сложив оружие, вернулись в Рим.

II. [Оттуда же, там же, стр. 550].[108] Такую же доблесть проявил и консул Манлий Торкват (M[lliow Torkoy[tow).[109] Его отец был скуп и не обращал на него должного внимания. Он держал его в деревне, заставляя работать со слугами и с ними питаться. Когда по многим обвинениям народный трибун Помпоний[110] подал на него жалобу в суд и собирался сказать нечто и о его недостойном обращении с сыном, этот Манлий, еще совсем юный, пришел, скрывая под платьем кинжал, в дом народного трибуна и попросил встретиться с ним наедине, будто бы желая сказать ему нечто важное для процесса. Принятый им, он начал говорить и запер двери, затем извлек кинжал и стал грозить народному трибуну, что убьет его, если тот не поклянется, что откажется от суда над отцом. Трибун поклялся и, изложив народу происшедшее, отказался от обвинения. Манлий же прославился таким поступком, восхваляемый за то, что он поступил таким образом по отношению к такому отцу.

III. [Suid., s. v.]r]uisma]. Он же, насмехаясь над ним, вызывал его на единоборство. Тот некоторое время сдерживался, но затем, не имея сил переносить более его вызовов, поскакал к нему на коне.[111]

IV.[112] [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 338].

1. Самниты, вторгшись в область фрегелланов,[113] разграбили ее, но римляне взяли восемьдесят одно поселение самнитов и давниев и, убив из них двадцать одну тысячу воинов, отбросили их от Фрегеллы.[114] И вновь самниты стали отправлять послов в Рим; они несли с собой трупы тех людей, которых они, по их словам, казнили, как бывших виновниками этой войны, и деньги, полученные будто бы от продажи их имущества. Ввиду этого сенат, считая, что самниты совершенно пали духом, решил, что терпящие такие бедствия уступят и в вопросе о своем подчинении. Но самниты принимали остальные условия римлян, хотя на некоторые они возражали, относительно же других просили об уменьшении или о снисхождении, или же предлагали передать их на обсуждение своих общин, относительно же подчинения они опять-таки не хотели даже слушать и говорили, что они пришли не для того, чтобы отдавать свои города, но чтобы договориться о дружбе. И вот, выкупив за деньги пленных, они удалились в гневе, уже на опыте убедившись, что дело идет об окончательном подчинении.

2. И римляне постановили не допускать еще посольств от самнитов, но воевать с ними войной непримиримой и без объявления,[115] пока не подчинят их силой;[116] бог, однако, воздал римлянам за такие надменные речи, и позже римляне были побеждены самнитами и проведены под ярмом.[117] Самниты, под начальством Понтия,[118] заперли их в очень узком месте, и, когда римляне были подавлены голодом, их военачальники,[119] отправив посольство, умоляли Понтия оказать римлянам такую милость, какую редко представляют счастливые обстоятельства. Но тот ответил, что не следует к нему больше отправлять послов, если они не выдадут оружия и себя самих. И был тогда плач, как будто при взятии города. Военачальники продержались еще несколько дней, опасаясь сделать что-либо недостойное своего города; но так как не находилось никакого средства для спасения, а голод их подавлял, между тем молодежи было здесь пятьдесят тысяч,[120] и полководцы, опасаясь увидеть их всех погибшими, предали себя Понтию и умоляли его, захочет ли он их всех убить или продать в рабство, или сохранить до выкупа, ни в коем случае не подвергать тела несчастных бесчестию.

3. Понтий стал совещаться с отцом, вызвав его из Кавдия,[121] причем ввиду старости отца доставили на повозке. И старец сказал: "Одно есть, сын мой, лекарство от великой вражды: чрезвычайность благодеяния или наказания. Действительно, наказания поражают ужасом, благодеяния же привлекают людей к оказывающим их. Знай, что эта победа, первая и величайшая, хранит в себе как некий клад будущее счастье, отпусти их всех невредимыми, не издеваясь над ними, не отнимая у них ничего, чтобы всецело оставалось за тобой величие благодеяния. Они, как я слыхал, очень дорожат своей честью. Но побеждаемые одними только благодеяниями, они будут соревноваться с тобой в оказании такой же милости. Ты можешь сделать это благодеяние залогом вечного мира. Если же тебя это не убеждает, убей всех их без исключения, не оставив даже вестника о таком избиении. Первое я предлагаю, что выбрал бы я сам, второе же — в случае крайней необходимости. Ведь римляне, если подвергнутся какому-либо оскорблению, будут всячески мстить тебе; а если они соберутся мстить, нанеси им прежде удар. Но ты не найдешь для этого лучшего случая, как истребив сразу пятьдесят тысяч юношей".[122]

4. Так он сказал, сын же возразил ему: "Что ты, отец, предлагаешь вещи, друг другу совершенно противоположные, я не удивляюсь; ведь сначала ты сказал, что предложишь две крайности. Я не стану убивать стольких мужей, боясь отмщения бога и стыдясь ненависти людей, и не отниму у обоих народов надежды на примирение друг с другом таким непоправимым злодеянием. Что же касается свободного отпуска их, даже мне самому не нравится, после того. как римляне причинили нам так много тяжелого и еще ныне владеют нашими землями и городами, отпустить этих захваченных нами совершенно невредимыми. Я этого не сделаю; ибо безрассудно неразумное человеколюбие. Посмотри же, оставив пока меня в стороне, и на мнение самнитов, дети которых, отцы и братья убиты римлянами и которые, лишенные имущества и денег, требуют удовлетворения; победивший по природе надменен, и все с жадностью смотрят на возможность получить выгоду. Кто, в самом деле, позволит мне не убить их, не продать, не наказать, но как благодетелей отпустить невредимыми; итак, ввиду этого оставим крайности, так как одна не в моей власти, другой же, крайне бесчеловечной, я сам не принимаю; а чтобы и с римлян сбить сколько-нибудь гордости и по отношению к другим избегнуть людских обвинений, я отниму у них оружие, которым они всегда пользовались против нас, равно и деньги (и их ведь они имеют от нас), заставлю их пройти невредимо под ярмом, чем, как некиим актом позора, они и сами пользовались по отношению к другим, и установлю, чтобы был мир между нашими народами, а из всадников я отберу самых знатных заложниками соблюдения договора, пока весь народ не вынесет дополнительного постановления. Делая это, я думаю, что поступлю и как победитель, и как требует человеколюбие, и римляне, я думаю, будут удовлетворены, поскольку они и сами часто совершали это по отношению другим, постоянно говоря, что они могут соперничать в доблести с кем угодно.

5. Пока Понтий это говорил, старец заплакал и, сев на повозку, отправился в Кавдий. Понтий же, призвав послов, спросил, есть ли с ними кто-либо из поручителей за мир.[123] Но у них не было никого, как у выступивших на войну непримиримую и без объявления. Тогда он приказал, чтобы послы передали консулам и другим начальникам войска и всей массе воинов следующее: "Мы всегда с римлянами заключали договоры о дружбе, которые вы сами нарушали, вступая в союз с нашими врагами — сидицинами.[124] Затем опять, когда снова между нами была установлена дружба, вы стали воевать с неаполитами, нашими соседями. И для нас не было тайной, что это было для вас приготовлением к захвату власти над всей Италией. Достигнув многого в прежних сражениях вследствие неопытности ([peirgt;an)[125] наших полководцев, вы не выказали себя ни в чем умеренными по отношению к нам, не удовольствовались тем, что грабили страну, держали в своей власти чужие местности и города, посылали в них клерухов,[126] но даже, когда мы дважды посылали к вам послов, многое при этом уступая, вы надменно навязывали нам еще что-либо другое, требуя, чтобы мы полностью отказались от своей власти и подчинились вам не как заключающие договор, но как взятые вами в плен. И сверх этого вы постановили вести с нами эту войну, непримиримую и без объявления, против людей, бывших некогда вашими друзьями, против потомков сабинян, живущих вместе с вами.[127] Поэтому вследствие вашей жажды захватов не следует нам заключать с вами договора. Но я, уважая гнев богов, который вы презираете, и помня о родстве и бывшей некогда дружбе, даю каждому из вас возможность в одном одеянии невредимо пройти под ярмом, если вы поклянетесь отдать нам назад землю и все крепости, увести из городов ваших колонистов и никогда уже не воевать против самнитов".

6. Когда это было объявлено в лагере, то плач и стенание поднялись еще сильнее; ибо все считали, что хуже смерти этот позор прохождения под ярмом. Когда же они узнали и о всадниках,[128] вновь еще сильнее заплакали. Но вследствие недостатка продовольствия они приняли эти условия и принесли клятву; и сам Понтий, и римские консулы, которых было два — Постумий и Ветурий, а также два казначея,[129] четыре таксиарха,[130] двенадцать военных трибунов, — все, которые остались начальниками после погибших. Когда были принесены клятвы, Понтий, разрушив часть укрепления и положив на два копья, воткнутые в землю, третье копье, предложил каждому из римлян пройти под ним. Он дал им и несколько вьючных животных для больных и пищу, чтобы они могли дойти до Рима. Этот вид отпуска на волю, который здешние жители называют "пропустить под ярмом", имеет, мне кажется, то значение, чтобы опозорить подвергаемых подобному унижению как взятых в плен на войне.

7. Когда известие об этом несчастии пришло в город, поднялись рыдания и плач, как при всеобщей печали, причем женщины горько оплакивали позорно спасенных как умерших, сенат сложил с себя одежду с пурпурной каймой, торжества, браки и все другое тому подобное были запрещены на целый год, пока это бедствие не будет заглажено. Из выпущенных же одни бежали от стыда в поля, другие же ночью вошли в город; начальники же по необходимости вошли в город днем, и на них были возложены знаки их власти; но с тех пор они больше ничего не делали.[131]

V. [Suid., s. v. zlt;low].[132] Вследствие восхищения (zlt;lon) его доблестью за Дентатом[133] всюду следовал отряд отборных юношей в количестве восьмисот, готовых на все. И это было для сената большим затруднением при народных собраниях.

VI. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 343].[134] Большое количество кельтов-сенонов[135] сражались в союзе с тирренами против римлян. Римляне отправили послов в города сенонов и жаловались, что, будучи связаны союзом, они служат как наемники против римлян. Но этих послов с жезлами глашатаев и священным одеянием Бритомарий (Brit\mariw)[136] разрубил на многие куски и разбросал, обвиняя римлян в том, что его отец, когда он воевал в Тиррении,[137] был убит римлянами. Консул Корнелий,[138] узнав в пути об этом преступлении, оставив войну с тирренами и со всей стремительностью пройдя через области сабинян и пицентинов, напал на города сенонов, предал их все огню и мечу, их женщин и детей обращал в рабство, всех же взрослых избивал кроме Бритомария, которого, подвергнув жестоким мучениям, он провел в своем триумфе.

2. Из сенонов же все те, которые были в Тиррении,[139] услыхав, что все сеноны истреблены, повели тирренов на Рим. Между тем произошло много событий: сеноны, не имея уже родных мест, куда бы они могли бежать, раздраженные всем происшедшим, напали на Домития (Domitgt;c)[140] и погибли в большом количестве. Наконец же, они в безумии уничтожили сами себя. Таково было наказание, понесенное сенонами за противозаконие по отношению к послам.

VII. [Оттуда же; U., стр. 343][141] Корнелий[142] на десяти палубных кораблях осматривал великую Элладу, когда бывший в это время в Таренте некий демагог Филохарид,[143] позорно проживший свою жизнь и за это именовавшийся Таидой,[144] напомнил тарентинцам старинный договор, чтобы римлянам не плавать дальше Лакинийского мыса,[145] и, подстрекнув их, убедил напасть на Корнелия. И вот тарентинцы потопили четыре его корабля, а один захватили вместе с экипажем. Затем, обвиняя туриев, что они, будучи эллинами, прибегли к римлянам против них и что они являются более всего виноватыми в том, что римляне переступили свои границы, тарентинцы изгнали знатнейших из их жителей, город разграбили, а римский гарнизон отпустили, дав обещание неприкосновенности.[146]

2. Узнав об этом, римляне отправили в Тарент послов, требуя, чтобы они вернули пленных, которых захватили не на войне, а когда они ехали для осмотра, и из туриев тех, которых они изгнали, возвратили в город, и то, что они у них разграбили, или цену того, что потеряно, возместили; им же самим выдали виновников этого противозакония, если они хотят быть друзьями римлян. С большим трудом и проволочками, они допустили послов на общее собрание, и, когда они выступили, стали издеваться, что они не всегда хорошо говорили по-гречески; смеялись они и над их одеждой и над пурпурной каймой. А некто Филонид,[147] человек, ведущий себя по-шутовски и любитель поглумиться, подойдя к Постумию, главе посольства, повернулся задом и, наклонившись вперед и подняв свою одежду, сневежничал на одежду посла.[148] И весь театр смеялся, как будто это было смешно. Постумий же, протянув запачканную одежду, сказал: "Большим количеством крови смоете это вы, радующиеся таким веселым зрелищам". И так как тарентинцы ничего не отвечали, послы удалились. А Постумий, не смыв бесчестия со своей одежды, показал ее римлянам.

3. Негодуя на это, народ приказал Эмилию,[149] воевавшему с самнитами, оставить в настоящее время борьбу с самнитами, вторгнуться в область тарентинцев и пригласить их вступить в переговоры на тех же условиях, которые предлагали послы, если же они не послушаются, воевать с ними всеми силами. И действительно, он предложил это тарентинцам, и они уже не смеялись, видя войско, но разделились почти поровну во мнениях, пока кто-то не сказал им, затруднявшимся и продолжавшим рассуждать, что выдать кого-нибудь — это значит быть уже порабощенным, воевать же одним — опасно. Если же мы захотим и полностью обладать свободой и воевать с равными силами, давайте призовем из Эпира царя Пирра и объявим его полководцем в этой войне. Так они и сделали.[150]

VIII. [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val., стр. 553].[151] После кораблекрушения Пирр, царь Эпира, пристал к Таренту, и тарентинцы тогда особенно стали тяготиться приближенными царя, силой вселившимися к ним и открыто насиловавшими их жен и детей. Когда же Пирр прекратил их сисситии и другие сходки и увеселения, как неподобающие военному времени, и заставил их заниматься военными упражнениями, определив смерть тем, кто не будет этим заниматься, тогда, совсем подавленные непривычными трудами и приказами, тарентинцы стали убегать из своего города, как из чужого, в поля. Но царь запер ворота и поставил стражу. Тогда тарентинцы совершенно ясно увидали свое неразумие.

IX. [Оттуда же, там же].[152] Все те из римлян, которые находились в Регии для защиты и охраны города, чтобы он не потерпел чего-либо от врагов, и сами и Деций,[153] их начальник, позавидовав богатствам регинцев и подстерегши их, когда они пировали и веселились на празднике, перебили их и сошлись с их женами против их воли. Поводом к противозаконию они выставляли то, что регинцы якобы хотели предать гарнизон Пирру. И Деций вместо начальника гарнизона стал тираном и заключил дружбу с мамертинцами, которые жили на Сицилийском проливе и которые незадолго перед тем совершили то же самое преступление по отношению к своим хозяевам.

2. Когда же Деций стал страдать глазами и не доверял врачам, бывшим в Регии, его стал лечить вызванный им из Мессены уроженец Регия, задолго до того переселившийся в Мессену, так что никто не знал, что он был регинцем. Этот врач[154] убедил его, Деция, для быстрейшего исцеления решиться вытерпеть горячие лекарства и, намазав его сжигающими и выедающими глаза мазями, велел ему терпеть боль, пока он не вернется, сам же тайно отплыл в Мессену. Деций, долгое время терпя боль, наконец, смыл мазь и нашел, что он потерял зрение.

3. Посланный римлянами для упорядочения тамошних дел, Фабриций отдал город оставшимся еще в живых регинцам, а из гарнизона виновников отпадения послал в Рим,[155] где они были подвергнуты бичеванию посредине площади,[156] головы у них были отрублены и тела выброшены непогребенными. Деций же, так как его, как слепого, стерегли без особого внимания ([melvw),[157] сам на себя наложил руки.

X. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 345].[158] Победив римлян и нуждаясь в пополнении войска после ожесточенного сражения, а также надеясь, что римляне тогда скорее всего склонятся на переговоры, Пирр, царь Эпира, послал в Рим фессалийца Кинея,[159] славившегося своим красноречием настолько, что его сравнивали с Демосфеном. Войдя в помещение сената, Киней говорил много похвального о царе и, в частности, указал на его умеренность и после борьбы, так как он не двинулся тотчас же ни на Рим, ни на лагерь побежденных; он предлагал им от имени Пирра мир, дружбу и союз, если они включат в эти условия тарентинцев, остальных же эллинов, живущих в Италии, оставят свободными и автономными, луканам же, самнитам, давниям и бруттиям отдадут все то, чем они владеют от них, захватив на войне. Когда это совершится, говорил он, Пирр отдаст им пленников без выкупа.

2. Римляне долгое время были в раздумье, удивленные и славой Пирра и понесенным поражением, пока Аппий Клавдий (Kla|diow), по прозвищу Цек (Ka`kow),[160] уже к этому времени ослепший, приказав своим сыновьям привести себя в помещение сената, не сказал: "Я печалился, что не вижу; ныне же печалюсь, что слышу. Никогда не желал я ни видеть, ни слышать подобных мнений от вас, которые из-за одной неудачи так внезапно забыли себя и того, кто причинил вам это бедствие, и его самого и призывавших его хотят сделать друзьями вместо врагов, а приобретения предков отдать луканам и бруттиям. Что это обозначает другое, как не то, что римляне становятся подданными македонян. И это некоторые осмеливаются называть миром вместо рабства?" Сказав многое другое, подобное этому, и возбудив их гнев, Аппий внес предложение, чтобы Пирр, если он нуждается в дружбе и союзе с римлянами, удалившись из Италии, прислал послов, пока же он находится здесь, не считать его ни другом, ни союзником, ни судьей, ни посредником для римлян.

3. И вот сенат ответил Кинею то же самое, что говорил Аппий. Набиравшие два новых легиона для Левина[161] объявили так: "если кто хочет заменить собой погибших, пусть записывается в войско". Киней, находившийся еще в Риме и видевший, как они, толкаясь, записывались в войско, сказал, как говорят, вернувшись к Пирру, что им приходится вести войну с гидрой.[162] Другие же говорят, что не Киней, а сам Пирр сказал это слово, видя войско римлян, более многочисленное, чем прежнее; дело в том, что и второй консул Корунканий[163] прибыл к Левину из Тиррении[164] со всеми силами. Говорят, также и другое сказал Киней о Риме на вопрос Пирра, а именно, что весь город (p\liw) состоит из полководцев, и когда Пирр удивился, то Киней, поправляя себя, сказал "скорее из царей (basil]vn), чем из полководцев".[165] Не встретив со стороны сената никакой склонности к миру, Пирр двинулся на Рим, опустошая все. На пути он успел дойти до города Анагнии, но так как его войско было уже отягощено добычей и большим количеством пленников, он, отложив битву, повернул в Кампанию, послав вперед слонов, и распределил войско на зимовку по городам.

4. Послы римлян просили его отпустить за выкуп римских пленников или взамен взять из тарентинцев и других его союзников тех, которые находятся в их руках. На это Пирр сказал, что, согласно тому, что раньше говорил Киней, если они заключат договор, он даром отпустит пленников, но воюющим не даст против себя таких воинов и в таком количестве. Принял же он их по-царски и, узнав, что глава посольства Фабриций имеет большое влияние в городе, но что он очень беден, он старался сойтись с ним, говоря, что, если он устроит ему мир с римлянами, он возьмет его с собой в Эпир в качестве своего помощника по командованию войском и соучастника всех своих богатств. Он убеждал его уже сейчас взять деньги под предлогом, что он даст их тем, которые будут устраивать мир. Фабриций, засмеявшись, ничего ему не ответил об общественных делах, но сказал: "моей откровенности не вынесет никто из твоих друзей, ни ты сам, о царь; мою же бедность я благословляю более, чем богатство тиранов, связанное со страхом". Другие же говорят, что он сказал не так, но что "как бы эпироты, усвоив мои нравы, не предпочли меня тебе".

5. Как бы он, однако, ни ответил, Пирр, удивляясь величию его духа, придумал другой путь для заключения мира и послал пленных на праздник Кронии[166] без охраны с тем условием, что, если город примет то, что предлагает Пирр, они остались бы дома и не считали бы себя пленными если же он этого не примет, чтобы они, отпраздновав) вернулись к нему. Им всем, хотя они усиленно умоляли и побуждали к заключению мира, сенат приказал, отпраздновав, вернуться к Пирру в назначенный день и положил смерть тем, которые задержатся после этого дня. Они же и это все точно исполнили, и Пирр решил, что ему во всяком случае придется опять воевать.[167]

XI. [Оттуда же, там же, стр. 348].[168]

1. Пирра уже беспокоило положение дел с римлянами, смутили его и волнения у молоссов. Как раз в это время умер Агафокл, правитель Сицилии,[169] дочь которого Ланассу[170] Пирр имел среди жен, и потому стал поглядывать вместо Италии на этот остров, который был для него более родным. Но он стыдился оставить призвавших его без какого-либо мира. Обрадовавшись поэтому предлогу, который представился ему благодаря возвращенному ему изменнику-перебежчику,[171] засвидетельствовать консулам свою благодарность, он послал в Рим Кинея,[172] чтобы тот подтвердил признательность царя за спасение и взамен этого отвел пленных без выкупа, а в то же время, всячески постарался заключить мир. Киней нес много подарков и мужчинам и женщинам, зная, что Рим любит деньги и любит подарки и что у римлян издревле женщины имеют большое значение.

2. Но относительно подарков они предостерегали друг друга, и говорят, что никто ничего не взял, ни мужчина, ни женщина. Ответили же они ему так же, как и прошлый раз: пусть Пирр, уйдя из Италии, присылает к ним послов без подарков; ибо они не откажутся ни от каких справедливых его требований. Послов же они и сами принимали великолепно и отослали взамен Пирру пленных из тарентинцев и других его союзников.[173] Пирр после этого отплыл в Сицилию[174] со своими слонами и с восемью тысячами всадников, обещая своим союзникам, что из Сицилии он вернется в Италию. И он вернулся на третий год,[175] так как карфагеняне изгнали его из Сицилии.

XII. [Из сборника "О доблестях и пороках", V а 1., стр. 554].[176]

1. После битвы и переговоров с римлянами Пирр переплыл в Сицилию, пообещав союзникам из Сицилии вернуться в Италию. И действительно, он вернулся на третий год, так как его изгнали оттуда карфагеняне, да и для сицилийцев он оказался тяжелым бременем благодаря постоям (jengt;aiw),[177] хорегиям, поставленным им гарнизонам и наложенным им податям. Став богатым в результате этих поборов, Пирр отплыл в Регий на ста десяти палубных судах и на много большем числе грузовых и быстроходных; но карфагеняне, вступив с ним в морское сражение, потопили у него семьдесят кораблей, а остальные сделали неспособными к плаванию, исключая только двенадцать,[178] с которыми Пирр бежал и наказал локров эпизефирских[179] за то, что они перебили его гарнизон и убили начальника его, чинивших по отношению к ним насилия (|brgt;santaw).[180] Жестоко и свирепо убивая и грабя их, Пирр не воздержался даже от грабежа посвященных Персефоне даров, с насмешкой сказав, что несвоевременное богопочитание — то же, что суеверный страх, а собрать богатство без труда дело благоразумия.

2. Когда он с награбленным вышел в открытое море, его захватила буря и одни из его кораблей потопила и уничтожила со всеми бывшими на них людьми, другие же выбросила на землю. Все же священные предметы волны пригнали к гавани локров, так что Пирр, хотя и поздно, почувствовав свое нечестие, возвратил эти вещи в святилище Персефоны и умилостивлял гнев богини многими жертвами. Но, когда жертвоприношения оказались неблагоприятными, он еще больше обезумел и перебил дававших ему советы относительно "святотатства или соглашавшихся с ним, когда он об этом говорил, или прислуживавших ему в этом деле. Вот какое бедствие постигло Пирра.