"Век толп" - читать интересную книгу автора (Московичи Серж)

Глава 1. КОММУНИКАЦИЯ ЭТО VALIUM НАРОДА

Коммуникация — это в высшей степени социальный процесс. Измените ее форму, ее средства, она тут же изменит природу групп и форму власти, этому нас учит история. Было бы ошибочным рассматривать коммуникацию как простой инструмент в руках людей, стремящихся овладеть толпами. На самом же деле это она навязывает им свои правила, с которыми они обязаны считаться. Я только укажу, как пример, на глубокую трансформацию политической и культурной жизни под влиянием в первую очередь радио, а затем телевидения. В масштабе одного поколения стиль и темп речей, соперничество словесного и образного времени полностью видоизменились.

Тард это предполагал. Каждому типу связи, говорит он, соответствует некоторый тип социального сообщества: традиционной коммуникации из уст в уста — толпа; современной коммуникации, берущей свое начало с газеты, — публика. Каждой соответствует особый тип лидера. Пресса породила свой собственный — публициста.

Мне, быть может, возразят, что речь идет о частном вопросе. Действительно, здесь ничего не говорится об экономических и социальных условиях этих отношений. Все это в каком-то смысле слишком легковесно для того, кто хочет быть исчерпывающим, и нас бы это не могло удовлетворить. С другой стороны, тема ясна и не требуется много слов, чтобы обозначить ее: развитие средств коммуникации определяет развитие групп и их способ коллективного внушения. Так же, как существует естественная история техники и труда, существует естественная история коммуникаций. Она представляет нам настоящую психологию социальных связей, высказываний и убеждений.

Постараемся дать ее краткий очерк. Ему не нужно быть полным для того, чтобы выглядеть поучительным. Все начинается, вы это представляете, с разговора. Среди действий и реакций, происходящих между людьми, он является тем простейшим социальным отношением, из которого проистекает большинство наших мнений. Тард даже думает о науке, которая специально была бы посвящена разговору. Он полагает, что посредством соединения фактов, собранных в самых различных культурах, можно было выделить " значительное число общих идей, способных сделать из сравнительного разговора настоящую науку в духе сравнительной религии, или сравнительного искусства, или даже сравнительного производства, другими словами, политической экономии!".

Как ныне известно, в социологии и психологии разговор стал модным предметом, причем понадобилось определенное время для того, чтобы преодолеть безразличие и пробудить интерес к этому феномену, одновременно важному и простому, что еще раз подчеркивает верность идей Тарда! Желание сделать разговор единственным предметом изучения превращает эту идею в еще более безумную, а следовательно, более справедливую. Тард, естественно, не удовлетворяется указанием на этот предмет, он выдвигает проект. Сначала речь идет о том, чтобы познать то, что понимается под разговором.

"Беседовать, — задавал себе вопрос Мопассан, — что это значит? Загадка! Это искусство не показаться скучным, умение говорить интересно, нравиться неважно чем, обольстить ничем. Как определить это легкое прикосновение к вещам посредством слов, эту игру в ракетку незначащими словами, этот род легкой улыбки со смыслом, что же такое беседа?".

Одно ясно: разговаривать — это значит не только обмениваться словами, так как собеседник должен пустить в ход весь арсенал: взгляды, модуляции голоса, осанку, окутать свою личность особой атмосферой, которую мы называем шармом. Сохраним же вместе с Тардом это слово «разговор», чтобы определить все диалоги, в ходе которых мы говорим с другим, чтобы заинтересовать, развлечь, порой посредством учтивости, желания быть вместе и в особенности из-за удовольствия поговорить. Все переговоры, которые небезынтересны и небескорыстны и которые преследуют иную цель, чем утеха собеседников, например, дипломатические или военные переговоры, юридический допрос, научная дискуссия отсюда исключаются. Тард делает также исключения для флиртов, светской болтовни, так как ясность их целей обольстить, угодить, напротив, не устраняет ни игры, ни удовольствия.

Согласно Тарду, разговаривающий с кем-либо фиксирует свое внимание и напрягает свой разум. Никакое другое социальное отношение не вызвало бы столь глубокого взаимопроникновения между двумя людьми, не оказало бы большего влияния на их мысли, чем разговор.

"Заставляя их договариваться между собой, — писал он, — он заставляет их общаться посредством действий, насколько неудержимых, настолько и неосознанных. Следовательно, он является наиболее мощным фактором подражания, распространения чувств, идей. образа действия. Речь увлекающая и радующая часто оказывается менее внушающей, потому что намерения человека очевидны. Собеседники действуют друг на друга непосредственно через тембр голоса, взгляд, выражение лица, магнетические пассы, жесты, а не только посредством языка. И правду говорят о хорошем собеседнике, что он в магическом смысле чародеи".

Тард с уверенностью утверждает как само собой разумеющееся, что разговор обязан своей действенностью способности вызывать эффекты, аналогичные гипнозу. Во многих отношениях она близка к непосредственному внушению, оказываемому человеком на человека.

Другая черта разговора в том, что он равноправен и восстанавливает равенство в мире возрожденного неравенства и имеет последствия в общесоциальном плане.

"Он синтезирует в этом смысле, — читаем мы в одной из посмертно изданных записок Тарда, — все формы психологического взаимодействия. Из-за сложности своего воздействия он может прослыть за зачаточное социальное отношение. По причине этого взаимного характера действий он представляет собой самый мощный и одновременно оставшийся самым незаметным фактор социального нивелирования".

Внушение, удовольствие, равенство — вот три слова, которые определяют разговор. Но монолог предшествует диалогу. Необходимо предположить, по Тарду, что в истоках человеческого рода, в первой семье или в простейшей группе, один человек говорил — кем он мог быть, как не отцом? — и все другие ему подражали. После многочисленных подражаний все принимались говорить и беседовать. Итак, наблюдаются два монолога, которые следуют друг за другом сверху вниз — от вождя, который дает команду группе, — и снизу вверх — от группы, которая повинуется и во всем следует вождю.

И только впоследствии коммуникации от высшего к низшему и от низшего к высшему становятся взаимными. Параллельные монологи превращаются в диалоги. В целом, слово вначале было словом предводителя, оно приказывало, предупреждало, угрожало, осуждало. Затем, скопированное и повторенное, оно становится также словом последователей, оно одобряет, рукоплещет, повторяет, льстит. Наконец, в диалоге оно превращается в разговорную речь, не преследуя цели командовать или подчиняться, оно является дарением слова, сделанным другому.

Тард описывает и кропотливо исследует все обстоятельства, которые повлияли на эволюцию разговора. Он отмечает, что стиль и содержание наших бесед отражаются на положениях нашего тела. Разговор сидя более значителен, более интеллектуален и более обычен. Наоборот, разговоры лежа из наших романов, в triclinial [6] с их медлительностью, текучестью кажутся более обстоятельными. Между тем, как беседы во время прогулок у греков, они, выражают собой пылкое оживленное движение ума. Он также отмечает, что наличие или отсутствие козуара — комнаты, предназначенной для бесед, является отличительным признаком определенных общественных классов и цивилизаций. Греки и богатые римляне располагали ей. Начиная с XIV века н. э. итальянцы и французы, подражая им в этом, создали салон. Он был изобретен аристократией, но именно буржуа распространили его и сделали из него центральную комнату всех апартаментов, как бы малы они ни были. (Исчезновение салона и замена его общей комнатой, которая является не чем иным, как гостиной, явно является признаком заката беседы в нашем обществе.) В народных слоях салоны и кружки обнаруживаются только в зачаточном состоянии, места встреч для бесед находятся большей частью вне дома, как, например, в кафе или бистро.

В этом перечне ничего не забыто, ничего не упущено: ни вопрос времени, отведенного для беседы, ни ее разные условия в зависимости от общественных слоев, ни даже женская болтовня и так далее. Все эти объяснения подчинены двум лейтмотивам. С одной стороны, беседы обогащают язык и интеллектуальный уровень общества. С другой стороны, они являются противоядием абсолютной власти:

"Существует тесная связь, — таково мнение Тарда, — между течением беседы и изменением во мнениях, от которого зависят превратности власти. Именно там, где мнение меняется мало, медленно, остается почти неизменным, — разговоры редки, тихи, они замкнуты в тихом круге молвы. Там, где мнение подвижно, оживленно, где оно переходит из одной крайности в другую, — разговоры часты, смелы, независимы".

Справедливо или нет, он полагал, что беседа обуздывает абсолютную власть, гарантирует свободу. У него угадываются ностальгия по старой общинной жизни, сожаление по поводу исчезновения салонов и клубов, которые создавали и рушили репутации, а также идеализация античной демократии, которая родилась и погибла в дискуссиях на агора".

"С точки зрения политической жизни, — утверждает Тард, — беседа еще до появления прессы является единственной уздой для правительств, неприступным оплотом свободы; она создает репутации и авторитеты, она распоряжается славой, а через нее и властью. Она стремится уравнять собеседников, ассимилируя их, и разрушает иерархии посредством их обсуждения".

А это означает, что свобода и равенство зависят от беседы. Приводя в доказательство литературные салоны XVIII века, настоящие лаборатории идей, где было сформировано, проверено и выдвинуто значительное число понятий, которые Французская революция очень широко распространила и применила на практике, разумеется, Тард принимает следствие за причину, симптомы за болезнь, а разговор за условие равенства и свободы, тогда как нам кажется верным обратное. С наступлением иерархии двойной монолог разрушает диалог, стремление командовать и подчиняться отравляет удовольствие поговорить. Что касается свободы, нет вещи более ясной: деспоты недоверчиво относятся к разговору, преследуют его и всеми средствами мешают своим подданным беседовать между собой. Любое правительство, которое желало бы остаться стабильным, крепко держать в руках рычаги управления государством, должно просто начисто его запретить, преследовать и отравлять удовольствие, которое он доставляет. Именно во Франции, пишет Тард, если бы желали восстановить порядок прошлых времен, "примитивных эпох, когда не разговаривали вне узкого круга семьи, надо было бы начать с установления всеобщей немоты. По этой гипотезе само всеобщее избирательное право было бы бессильно что-либо изменить".

Золотые слова! Еще не ставший всеобщим, полувсеобщий мутизм, который сосуществует в огромном большинстве стран со всеобщим избирательным правом, великолепно иллюстрирует мысль Тарда. Он делает его признаком железной руки диктатуры. По существу, изучение наших систем власти по тому, какие разговоры они культивируют или запрещают, было бы одним из наиболее увлекательных, — этому социологи или психологи наших дней могли бы посвятить свои таланты скорее, чем многим исследованиям, предпринятым на самом деле. За критерий принимается: государство, в котором не говорят просто для того, чтобы говорить, является государством, где мало говорят, страной, где каждый подвластен печально известному изречению: "Молчите, осторожно, стены имеют уши".

Во все времена стены имели уши, но, говоря об этом, обычно имели в виду соседей, подслушивающих перебранки и распри за перегородкой. И Тард был весьма далек от того, чтобы предвидеть исключительное изобретение, которое сделала наша эпоха в этой области: установление микрофонов в стенах. Отныне становится возможным преследовать и записывать на расстоянии любой частный разговор без ведома собеседников. А подслушивающие устройства, подключаемые к телефону, позволяют также перехватить все получаемые и отправляемые сообщения. Эти прогрессивные новшества одновременно и воздают должное разговору, и являются средством пресечь его в самом истоке, внедряя подозрение в сердцевину даже наиболее простых и интимных бесед.

III

Легко представить себе затем вторую фазу, во время которой происходит закат разговора и рождение коммуникативных средств, которые его замещают. Элементарный обмен словами уже видоизменился в течение столетий под влиянием письменности. Переписка продолжает его непосредственно, а диалоги философов, театр и роман создают новые формы. Кружки «собеседников» умножаются, обмен мнениями производится в широком масштабе. Но газета превосходит всех по средствам ее массовых аффектов. Представьте по аналогии замену стрельбы из лука артиллерийским огнем! Постепенно расширяя свою аудиторию, одна из маленьких речушек становится рекой, в которую впадают все остальные, обогащая ее своими выразительными средствами — роман, театр, политическое выступление и т. д. Впрочем, газета остается чисто коммуникативным инструментом, соединяющим общества от полюса до полюса.

"Она началась, — замечает Тард, — лишь как эхо бесед и переписки, а стала почти единственным их источником".

Если Бальзак-консерватор оплакивает это, то Бальзак-наблюдатель видит в этом благоприятный момент для процветания промышленности:

"Так, нет ничего более необходимого, чем приспособить бумажную промышленность к нуждам французской цивилизации, которая угрожала распространить дискуссию на все и опираться на вечное проявление индивидуальной мысли, истинное несчастье, так как народы, которые размышляют, мало действуют".

Но в отличие от своего героя, он не нажил состояния на прессе.

В современном мире все против разговора. Он предполагает неопределенность, раздвоенность, возможность изменить мнение другого. Под предлогом разговора по-своему удовлетворяется желание поспорить. К сожалению, воспользоваться этим удается все реже, так как правила и объективная информация заменяют собеседников, выступающих также спорщиками. Возьмем, например, торг, путаный и колоритный, между покупателями и продавцами. Как только вы вводите фиксированную цену, торг становится невозможен: пара обуви стоит столько-то, вы ее покупаете или не покупаете, вот и все. Продавец не попытается вас убедить, и вам нечего ему сказать или ответить. Беседы, которые порождали невежество и самолюбие, погибали в зародыше, по мере того, как статистические данные, специальные знания входили в нашу жизнь как объективные или претендующие на это.

"Каждая новая информация заглушает старый источник спора. Сколько таких источников пересохло с начала этого века?".

Мы усовершенствовали систему. Это "сделайте сами", то есть: читайте аннотацию и разбирайтесь сами! Со своей стороны, пресса навязывает свою тематику, свои безапелляционные суждения и делает почти ненужной переписку, эту культивированную форму разговора или повседневных споров.

Она умножает в сто и тысячу раз типографские мощности, что делает возможной передачу на расстоянии и с необычайной быстротой идей людям.

"Передача силы на расстоянии несравнима с передачей мысли на расстоянии. Разве мысль это не общественная сила на расстоянии?".

В этом можно убедиться без труда. Когда тысячи и тысячи людей читают одну и ту же газету, одни и те же книги, у них создается впечатление, что они образуют одну и ту же публику, им кажется, что они всесильны в толпах. Можно подумать, что читатель газеты свободнее, чем человек толпы, что он имеет время поразмыслить над тем, что он читает, и он прежде всего выбирает свою газету. На самом деле он подвергается постоянному подстрекательству, так как журналист потакает его предрассудкам и его страстям, он делает читателя легковерным и послушным, легко им манипулирует. Так, масса читателей становится массой послушных автоматов, образец которой можно видеть в кабинетах гипнотизеров и которую можно заставить делать и заставить верить во все что угодно. Способность газеты и журналиста мобилизовать, привести в движение публику во имя великих целей Тард мог наблюдать в следующем особом случае:

"Это не потому, — пишет он, — что мы имеем во Франции всеобщее избирательное право, а потому, что мы имеем газеты, жадные до новостей и очень распространенные, что вопрос о виновности или невиновности Дрейфуса разделил страну на две части, или, лучше сказать, на две резко противоположные публики".

По этому поводу Марсель Пруст, убежденный мемуарист, представляет, как один из его персонажей, князь Германтов, желая заказать мессу за Дрейфуса, узнает, что другой католик уже сделал такой заказ. И этот борец, этот дрейфусист, эта "редкая птица" — это жена самого князя. Каждое утро украдкой ее горничная покупает ей Орор.

Сила прессы кажется почти безграничной в кризисное время. Когда на горизонте возникает опасность, все граждане превращаются в читателей, ожидая того. что выйдет из-под пера журналистов, и "тогда можно видеть, — пишет Тард. — как общественная группа в своем высшем выражении, нация, превращается, как и все другие, в огромный массив возбужденных читателей, лихорадочно ожидающих сообщений. В военное время во Франции не могут продолжать существовать никакие общественные группы: ни классы, ни ремесла, ни профсоюзы, ни партии — если это не французская армия и не "французская публика" ".

С момента своего появления пресса, а сегодня мы можем добавить к ней радио и особенно телевидение, не переставала делать более редкими случаи встреч и дискуссий. Она уводит людей от общественной жизни к частной. Она прогоняет их из открытых мест, кафе, театров и т. д. в закрытые помещения домов. Она разгоняет собрания частного характера, клубы, кружки, салоны и оставляет существовать только пыль изолированных людей, готовых раствориться в массе, обрабатывающей их на свой манер. Только затем пресса объединяет их вокруг себя и по своему подобию. Сделав невозможными личные и спорные случаи взаимодействия, она заменяет их спектаклем фиктивных полемик и иллюзией единства мнений:

"Если бы гипотетически, — принимается мечтать Тард, — все газеты были бы упразднены вместе с их обычной публикой, разве население не стало бы в гораздо большей степени, нежели теперь, собираться в многочисленные и тесные аудитории вокруг профессорских кафедр, даже вокруг предсказателей, заполнять общественные места, кафе, клубы, салоны, читальные залы, не считая театров, и вести себя повсюду более шумно?".

Это охлаждение к общественным местам нам очень хорошо знакомо. Когда проезжаешь сегодня города и деревни, то видишь, что скамейки перед домами пусты, кафе не заполнены, площади безлюдны, все люди сидят по домам, в определенный час прикованные к телевизору. Множество антенн, выросших на крышах домов, является наиболее красноречивым знаком этих перемен. Каждый знает, как трудно оторвать людей от телевизора, чтобы заставить принять участие в политическом собрании, присутствовать на религиозной церемонии или местной демонстрации.

Естественная история коммуникаций пока еще не написана. Их сравнительное изучение остается желательным проектом, который мирно дремлет в папках науки. Мы, однако, знаем о них достаточно, чтобы выделить их особенности в сеть наблюдений, которые я только что подытожил. Они нас убеждают в том, что психология толп, основанная на трудах Тарда, сразу улавливает значение коммуникаций, называемых массовыми. Их основные черты проявляются с момента зарождения прессы. Трудно говорить о законах в данном случае, настолько это слово опошлено и опасно. Будем иметь в виду все же три тенденции, которые непрерывно подтверждаются. Первая касается радикального изменения роли, присущей разговору и прессе — добавим еще радио, телевидение, короче, медиа, — в создании общественного мнения. До массового общества дискуссионные кружки, общение человека с человеком представляли собой решающий фактор. Начиная с этого момента, идеи и чувства циркулируют и проникают понемногу в круги все более широкие. Наконец, книга и газета передают их дальше и быстрее так же, как дальше и быстрее перевозят пассажиров поезд и самолет.

С наступлением массового общества пресса становится первейшей основой мнений, которые распространяются мгновенно и без посредников во все уголки страны, даже по всему миру. Отчасти заменив разговор, она в какой-то степени господствует над ним. Пресса не непосредственно создает свою публику и влияет на нее, а именно посредством бесед, которые она стимулирует и порабощает, чтобы сделать их резонаторами. Вот как об этом говорит Тард:

"Достаточно одного пера, чтобы привести в движение миллионы языков".

Таким образом, в действии массовой коммуникации можно было бы указать два этапа. Один идет от прессы к узким кружкам, к простейшим группам «болтунов». Другой идет изнутри этих групп, где каждый находится под внушением, влиянием других. Искомым эффектом является изменение мнений и поведения людей, их голосования или их установки по отношению к какой-то партии, например.

"Таким, образом, в конечном счете сами действия власти, перемолотые прессой, пережеванные в разговорах, в значительной степени способствуют трансформации власти".

Это двухэтапное видение действия коммуникации принято большинством специалистов после полувекового периода исследований. Масс-медиа как таковые неэффективны на уровне отдельного человека. Они не изменяют ни его мнений, ни его установок. Но, проникая в первичные группы соседей, семьи, друзей и т. д. посредством личных обсуждений, они окончательно воздействуют на него и меняют его. Короче говоря, кампания в прессе, на радио или телевидении, которая не ретранслирована через прямое воздействие из двери в дверь, из уст в уста. имеет мало шансов оказать значительное влияние: "Кафе, клубы, салоны, лавки, любые места, где беседуют, — вот настоящие основания власти", — пишет Тард.

Нет необходимости разделять его видение общества или его веру в могущество разговора, чтобы признать, что на некотором уровне эти наблюдения не лишены здравого смысла и проверены опытом.

Обратимся ко второй тенденции: преемственность средств коммуникации постоянно заставляет толпу переходить из собранного состояния в распыленное. Оно ослабляет контакты между ее членами, изолирует их и отдает в распоряжение тем, кто пытается на нее влиять. Существует определенное чередование тенденций ассоциации и диссоциации, производимое техническими средствами, влекущее за собой психологические и социальные последствия. Поначалу разговор объединяет небольшое число собеседников в определенном пространстве, где они видят и слышат друг друга. Затем пресса удаляет их друг от друга и превращает в разрозненных читателей. Кино собирает различных людей в одном месте, где производится непосредственное заражение мыслями и чувствами. Телевидение снова их распыляет, запирает по домам, приклеивает к маленькому экрану, и даже непосредственный контакт в семье становится ограниченным.

Итак, реальное общение между близкими чередуется с чисто идеальным общением, которому соответствует абстрактное группообразование. Толпа первого уровня превращается в толпу второго уровня, влияние которой на ее членов, становясь все более и более широким, не снижает при этом своей эффективности. Наконец, третья тенденция — поляризация коммуникаций в каждом обществе. Утверждают ошибочно, но не без внешнего правдоподобия, что их развитие осуществляется в сторону большей демократизации и более массового участия публики. Но, когда их изучают более детально, наблюдают обратное. Вернемся назад. В тысячах бесед с глазу на глаз люди обмениваются мнениями, задают друг другу вопросы и отвечают на них. Они находятся в равном положении, каждый имея одинаковые шансы повлиять на другого. Эти дискуссионные кружки представляют собой в то же время отдельные центры власти и формирования решений в замкнутой среде.

По мере того как масс-медиа развиваются, они вытесняют разговоры и снижают роль этих дискуссионных кружков. Каждый остается один на один со своей газетой, телевизором и в одиночку реагирует на их сообщения и внушающие воздействия. Отношения взаимности между собеседниками превращаются в отношения невзаимности между читателем и его газетой, зрителем и телевидением. Он может смотреть, слушать, но не имеет никакой возможности возразить. Даже учитывая условия, при которых он может использовать право ответить, он всегда в невыгодном положении. Устроить овацию, освистать, опровергнуть или поправить, дать реплику на газетную колонку, на изображение, которое появляется на экране, или голос по радио — все это становится невозможным. Отныне мы находимся пассивно в их власти. Мы — в их распоряжении, подчиненные власти печатного слова или экранного изображения. Тем более, что изоляция читателя, слушателя или телезрителя не позволяет ему узнать, как много людей разделяет или нет его мнение. Неравенство растет, асимметрия приводит к тому, что "публика иногда реагирует на журналиста, но сам он действует на нее постоянно". Таким образом, за некоторым исключением, общее правило состоит в том, что коммуникации поляризуются. Они действуют все более и более в одном направлении и становятся все менее и менее взаимны.

Эти три тенденции — отход от разговора, переход от собранного состояния к распыленному, поляризация прессы, радио и т. д. — по своей природе сходны в своих причинах и результатах. Они действуют совместно, но не одинаково, распространяя сообщения, приукрашенные, как лекарства, которые зачастую могут успокоить, но, когда нужно, также и взволновать умы. До такой степени, что последние уже не могут без них обходиться. Потребность в этих средствах коммуникации подобна наркотической зависимости. Не удается ли им без особых затруднений производить внушение и психологическое господство, которое их властелины и ожидают от них? Я воздержусь от морального суждения в области, где их и так избыток. Я только передаю факт, который так и не был опровергнут с того дня, когда о нем заявили.