"Страшные вещи Лизы Макиной" - читать интересную книгу автора (Сертаков Виталий)

Глава 22 БРАТСТВО КАЛЕК

Оба Андрея Петровича вели себя самым примерным образом. В принципе, они делали ту же работу, что и раньше, — переходили от одного нищего к другому, показывая фотографию Скрипача. Кроме побирушек, цыган и музыкантов всех мастей они без труда входили в контакт с продавщицами в ларьках, разносчиками газет и прочей мелочевки. Сторонились только милиции. Сначала я немножко дергался, когда Макины отключали защитный экран, возникая прямо перед носом человека. Забавно было наблюдать, как люди вздрагивали, но потом я привык. Это были не тупые шестерки и не колдуны, а машины с бесконечным заводом, нацеленные на выполнение задачи.

Лиза не обманула. Они слушались меня, прикрывали спину, но попроси я их стащить бублик в булочной, непременно бы отказались.

Невзирая на театральное обаяние и способность к внушению, им чертовски не везло. Никто ничего не знал и не слышал о загадочном Скрипаче. То есть всяких горе-скрипачей водилось полно, но среди них не было того, кого мы искали.

За день мы дважды нападали на след чужого штампа, но перехватить не успевали. Либо полиморф проезжал во встречном поезде, либо убегал, чувствуя Макиных издалека. Я никак не мог привыкнуть, что через них постоянно общаюсь с Лизой. Все равно, чуть ближе и доступнее мне казался тот, что остался в обличье ее отца. Он снабжал меня деньгами и терпеливо сидел напротив, пока я уплетал шаверму и гамбургеры. Он охотно рассказывал о ранних моделях роботов, созданных еще тысячу лет назад, годных лишь вкалывать в шахтах, на лесоповале и очень быстро выходивших из строя.

Получалось так, что чем сильнее развивались мозги жителей Тимохино, чем теснее они общались телепатически и поддерживали друг дружку, тем большее количество роботов и других сложных механизмов мог удерживать в управлении один человек. Без всякой помощи давно смывшихся Забытых они довели последние модели почти до полной автономности. Месяцами и годами полиморфы вкалывали в тайге, под водой и во всяких опасных местах, подчиняясь сложнейшей программе. Я все пытался выудить у Лизы, не могло ли получиться так, что подручные музыканта сорвались с катушек — прямо как в фантастическом боевике — и решили устроить на Земле свою, машинную цивилизацию. Макина всякий раз лишь вздыхала и говорила, что я чересчур впечатлительный...

Я разглядывал фото Скрипача и твердил себе, что эта небритая серая харя — всего лишь оболочка, скафандр, а настоящий человек, внутри него, гораздо страшнее и уродливее. Лиза меня успела огорошить тем, что жители Тимохино почти все ниже и шире нас, и ее габариты — вовсе и не жиртрест, а мощный мышечный пояс. И дело не только в том, что они все наполовину монголы или буряты. Их кости соответственно крепче наших, потому что они привыкли преодолевать более сильное притяжение, чем вокруг их зоны на Земле. И объем легких раза в три больше, и вся грудная клетка...

Мне почему-то очень хотелось поверить, что на своей родине Лиза считается красивой. Я представлял, каково ей бродить среди нас, в специально утяжеленном костюме, чтобы случайно не улететь метров на двадцать. Ведь она чувствовала себя тут, как американские космонавты на Луне, ее каменные мышцы позволяли скакать прямо через дома!

А я никогда не увижу ее сад и ее любимых зверей и никогда не смогу прилететь к ней на самолете. Даже если Макина взяла бы меня с собой, перенесла бы на своем чудесном усилителе, я не смог бы и шагу ступить среди настоящих цветников. Я ползал бы, отдыхая через каждые пять шагов, как раздавленная жаба, а старшие Лизкины сестры спрашивали бы, где она подцепила такого рахитичного уродца...

К ней в гости вообще нельзя попасть человеку со стороны. Макина сказала, что существует железнодорожный разъезд, только не возле Тимохино, а гораздо дальше от города. Поезда останавливаются там не часто и замирают всего на минутку. Если сойти на этом разъезде и сразу пофигачить сквозь трясину, то часов за шестнадцать, если не утонешь, можно выйти на твердую землю, а потом и к скалам. Если ты крутой альпинист и не свернешь себе шею в камнях, то еще через день доберешься до внешнего радиуса ментального щита. Почувствовать его невозможно, но вполне можно уловить по компасу. Потому что сколько ни иди прямо, все время будешь отклоняться в сторону. И то сказать, слово «идти» не очень годится, потому что в тех краях даже с топором не пробиться сквозь лес...

С такими печальными размышлениями я поднялся наверх, чтобы сходить в туалет и прикупить очередную сосиску. Дело происходило на «Соколе» со мной пошел Серый плащ, а Макин остался подежурить внизу.

И тут я заметил инвалидов.

Двое устроились на приступочке за газетным ларьком, отложив костыли, а третий сидел напротив, в кресле на колесиках. Тот, что в кресле, разливал по стаканчикам водку. Наверное, у них наметился перерыв в работе или их еще не развезли по точкам. Я толкнул Макина в бок.

— Эти трое не из метро, — сказал он, хотя смотрел совсем в другую сторону.

— Откуда ты знаешь, может, сейчас спустятся?

Он перевел на меня свои водянистые глазки, и я понял, какую сморозил глупость. Я снова позабыл, что имею дело с машиной, способной отслеживать и запоминать сотни тысяч, если не миллионы, человеческих лиц, походок, запахов и голосов. Раз он сказал, что не видел их в метро, значит, эти безногие мужики промышляли на поверхности.

Но Макин был послушной машиной. Он подошел к инвалидам, сунул им пару червонцев и показал фото. Все трое прищурились, покрутили снимок и отрицательно помотали головами. Тот, что сидел на ватнике с куском колбасы, даже достал очки. Макин вежливо извинился и вернулся ко мне. Можно было идти за хот-догом и продолжать блуждания по станциям.

Калеки глядели Макину вслед, но уже его не видели. Тот, что получил деньги, волосатый детина с костылем, почему-то не радовался, а злобно матерился.

Внутри меня что-то дрогнуло.

Именно за этим я и был необходим Лизе. Серый плащ, при всех его капитальных достоинствах, оставался роботом. Охрененно умным, выносливым и бесконечно автономным, но напрочь лишенным интуиции. Он мог выследить кого угодно по фотографии или по ДНК, определенной по одной волосине, но не имел и грана воображения.

— Они что-то знают, — сказал я.

— Все трое утверждают, что никогда его не встречали.

— Это неважно, что они утверждают... Они привыкли на каждом шагу трястись и не хотят неприятностей.

— Попробуешь с ними сам поговорить?

— А ты можешь их заставить? — спросил я. — Ну, загипнотизировать как-то, заморочить?

Серый плащ на долю секунды задумался.

— Я не уполномочен использовать силовые приемы сбора информации, но их можно доставить в усилитель. Хозяйке они расскажут все.

— Все трое нам ни к чему, — заметил я. — Только тот, что на коляске.

— Он находится в сильной степени опьянения. Если даже он прекратит употреблять алкоголь, то придет в трезвое состояние не менее чем через час.

— Забирай его, — скомандовал я.

Серый плащ снова застыл на неуловимо короткое мгновение, но я уже научился угадывать, когда он совещается с Лизой. Затем он, не отключая защиты, подошел к калекам, развернул нужного вместе с креслом и покатил к выходу. Двое собутыльников не успели ничего сообразить. До них дошло, что место опустело, уже когда Макин исчез в дверях. Я устремился следом, панически боясь отстать.

Это называлось «колпак навигационной сетки» Лиза сказала, что не может подобрать более внятный перевод на наш корявый и ограниченный язык. Обижаться не приходилось. На время, пока усилитель работал, Макина могла видеть всех своих штампов, находящихся на поверхности и в метро. Роботам, в свою очередь, было достаточно почувствовать незримую нитку, что тянется через весь город от нашего дома и перекачивает энергию, которую не может засечь ни один прибор. Поймав сетку, они могли не плутать, а двигались напролом.

Этой ниточке все равно, какие преграды встают на пути, она дотянется до тебя лучше самого крутого телефона, ее не перешибешь магнитными полями и свинцовыми загородками, потому что...

Ах черт! Ведь если повторять ее слова, то сам себе кажусь полным кретином! Но Лиза упорно называет усилитель не машиной, а сгустком психической энергии, отражением доброй воли сотен ее родичей и так далее... Короче, пока усилитель тут, для движения по сетке одна проблема: ни в коем случае не стартовать в плотной толпе, дабы никого не искалечить энергетическим выбросом. Бот такая хренотень.

Мне приходилось спешить, чтобы уцепиться за Макина плотнее. По идее, он мог бы уволочь за собой не только нас с инвалидом, но еще человек трех. Еще Лиза обещала, что покажет мне, как распускать лепестки. Она сказала, что мне никогда не научиться летать, как умеют штампы, но надо научиться хотя бы звать на помощь. Я сильно подозревал, что к тому времени, как я освою все секреты, Лизы тут уже не будет...

Серый плащ захватил нас под колпак и рванул, как торпеда. Он сразу попер по прямой, мне так даже больше нравилось. На деле это никакой не полет, ногами ему приходилось шевелить еще как, но скорость! Вокруг все съежилось, замерло, точно меня плотно зажало между двух плоских открыток с видами Москвы. Макин махал руками и ногами с таким усилием, словно продирался сквозь воду! Это потому что нас было трое. А если ничем не махать, то неоткуда взяться энергии — колпак работает от физической нагрузки, одной мыслью его никогда не столкнешь с места. Будешь себе плыть, как черепаха, только от выделяемого телом тепла, и даже хилый заборчик не перескочишь...

Не, это не для нас. Я взмок моментом, как и утром, хотя сам ничего не делал. Штамп несся не строго по прямой — видимо, сетка искривлялась. Он дал небольшого крюка через центр, по Садовому, пересек Тверскую. В пересчете на нормальные мерки, на Красную площадь мы вылетели, делая километров шестьсот в час, ломанулись через мост, ступая прямо по крышам автомобилей. Казалось, что все они замерли, словно замороженные Снежной королевой. Встретились две вороны: летели, застряв в воздухе, раскинув крылья, точно чучела в музее.

Людей штамп промахивал, не замечая, возможно, насквозь, но домов иногда сторонился. И еще тяжело было привыкнуть, что совсем нет инерции. Я Макиной еще утром сказал, что если бы они нам такие штуковины подарили, то разом бы потребность в самолетах отпала. А Лиза, как всегда, в ладошки похлопала, посмеялась и говорит:

— Ну как же мне тебя убедить, Саша, что невозможно подарить то, что вы должны обнаружить в себе сами?

Оказалось, в их поселке уже восемьсот лет нет никакого транспорта, и вылазки наружу, в тот лес Красноярск, они делают таким же макаром. Единственное условие — должна собраться достаточная толпа, запустить усилитель и думать об одном — чтобы тот, кто улетел в большой мир, имел возможность вернуться. Выходит, что злодей Скрипач оказался уникальным, он свалил без спросу...

Хоть Лиза и запретила струячить по вертикали, я попросил штампа немножечко попробовать. Страшно, конечно, но в этом и кайф — колпак полностью снимает силу тяжести! На один домик двухэтажный мы забежали, даже не почувствовав, а когда до другого края крыши домчали, прыжок получился метров тридцать. Я зажмурился с перепугу, когда над двориком пролетали. Там, внизу, не садик, а яма разрытая, аварийки стоят, видать, трубу пробило. Ничего, справились, хватило силенок...

Макина сказала, что предел скорости находится у человека в голове, а для штампа предела нет, он не чувствует ограничений. Это она с намеком на то, как на усилителе домой добирается. Мол, если даже меня научить бегать в колпаке, то я все равно навсегда зафиксируюсь километрах на трехстах в час. Потому что слишком привязан к собственному зрению. Психологически не смогу перемещаться быстрее, чем глаза отслеживают препятствия. А все мы, вместе взятые, начитавшись старика Эйнштейна, надолго застрянем на мысли, что скорость света недостижима...

Серый плащ уже ждал нас внутри, на пару с Лизой. Я посмотрел при свете на наш «трофей», и меня чуть не стошнило. Наверное, те, кто выгонял мужика на промысел, мыли его последний раз года три назад. От него разило, как от кладбища старых носков, а может, он за время в полете успел обделаться. Короче, я дышал открытым ртом.

Калека был настоящий, не притворялся. Коротенькие культи он укрывал полой солдатской шинели, таскал на себе сразу три или четыре свитера, башку венчала свалявшаяся от грязи заячья шапка, зато на лацкане носил две орденские планки. Мужик хлюпал носом, выдувал пузыри и вращал пьяными глазами.

Макина приложила ему ладонь к затылку и спросила меня, что делать дальше.

— Где ты его видел? — Я поднес к носу инвалида карточку.

Он упрямо помотал головой. Лиза зашла мужику за спину и приложила обе ладони к его затылку. Тот заметно обмяк — я прямо-таки ощутил, как расслабляются его плечи.

— Где ты его видел?

— Нигде...

— Он врет, — сказал я.

— Я вижу, — задумчиво кивнула Макина. — Ему перекрыли память, но не так, как это делаю я...

— Но он помнит?

— Он чем-то похож на тебя, Саша.

— Я заметил.

— Не внешне. Этот человек от природы наделен тонкой нервной организацией. Если бы он не разрушал мозг вином, то мог бы многого добиться.

— Особенно без ног. Тут здоровые ничего добиться не могут!

— Придется вам подождать, — отодвинула меня Лиза. — С ним не так все просто.

— Ясен перец, что не просто.

Я протопал на ярыгинскую кухню и поставил чайник. Забавное ощущение: стоишь у плиты и видишь, как под ногами раскачивается колодец, а в нем вверх-вниз ползает синяя платформа.

— Нет, я о другом, — поправилась Лиза. — Дело не только в этом, конкретном воспоминании. Его выключили давно и очень надежно. Под внешней оболочкой сознания таится совершенно иная личность.

— Вот те на... Так он тоже из этих, из доноров?

— Возможно... — Макина продолжала совершать магические пассы, голова нищего раскачивалась между ее руками, как ручная кобра перед дудкой факира. — В его мозгу нужное нам воспоминание сопряжено с чем-то крайне неприятным, с тем, что случилось гораздо раньше. И я не уверена, что пробуждение доставит ему удовольствие. Но каким-то образом это связано... Ты молодец, Саша. Я была уверена, что ты нащупаешь верный ход.

Я глотал обжигающий чай, закусывал чипсами и старался не слишком приближаться, чтобы не вдыхать испарения. Голова нищего начала мелко подергиваться, глаза закатились, на подбородке блестела колбасная кожура, к сизым потрескавшимся губам подбирались сопли. Шапчонка сбилась набок, и стало заметно, что он почти наголо выбрит, а макушка покрыта шрамами и пигментными пятнами.

— Где вы встречали этого человека? — Лиза ускорила движения.

— Нет... Нет!..

— Как вас зовут? Имя? Фамилия?

— Игорь... Гладких Игорь.

— Где вы живете? Ваш адрес?

— Нет... не знаю.

— Вы живете один в Москве?

— Нет.

— Вы живете с родственниками?

— С братишками...

— Не бойтесь, мы хотим вам помочь. Вы находитесь в больнице, в безопасности, они вас тут не достанут...

— Нет... Карел меня убьет.

— Здесь нет никакого Карела, только ваши друзья... — Лиза говорила так размеренно и однотонно, что меня самого потянуло в сон. — Давайте вспомним вместе... Вы сказали, что живете с братишками. Это такие же инвалиды, как вы?

— Да...

— Вас там много проживает?

— Не знаю... Шесть или девять, когда как... — Мужик задышал ровнее, теперь он спал очень глубоким сном.

— И старший у вас Карел? Не бойтесь, он не придет, я его не пущу к вам. Он среди вас главный?

— Он меня прибьет, он меня найдет...

— Он собирает с вас деньги?

— Да.

— Где находится ваше жилье? Адрес?

— Не знаю, где-то в Химках... На машине отвозят.

— Давно вы на него работаете?

— Год...

— Как случилось, что вы потеряли ноги? Вы были на войне?

— Не помню... — Лицо калеки опять свела судорога. Он оскалил черные, прокуренные пеньки зубов и завыл.

— Не бойтесь, все будет хорошо. Вас никто не обидит, здесь одни друзья... — Кое-как Макина вернула его в прежнее состояние. — Где вы родились?

— Не помню.

— Вы помните своих родителей?

— Нет.

— Кем вы работали до того, как стали инвалидом?

— Не помню.

— Когда это случилось? Неделю назад? Месяц? Три месяца?

На сроке год и два месяца инвалид кивнул и затрясся пуще прежнего. Я был потрясен Лизкиным терпением, ей бы медсестрой с психами работать, а не в тайге чужие склады охранять! Она прессовала мужика и так и сяк, то отступая, то заговаривая о чем-то приятном, обещала ему сладкий стол и море водки, а то вдруг набрасывалась резко, точно прокурор.

Первый прорыв произошел около восьми, когда вернулся с маршрута Макин. Так дико было наблюдать, как они расселись рядком на диванчике и стали глядеть в телик: три здоровых мужика, похожие, словно близнецы, только один потемнее и в очках...

— Год и два месяца назад вы попали в какую-то аварию и лишились ног... — монотонно втолковывала Лиза, — Давайте вспомним вместе. Больница! Вы помните больницу? Доктора? Сестры?

— Больница... — откликнулся вдруг калека. — В коридоре лежал, в углу...

— Доктора своего помните? Это была женщина? Нет, наверное, мужчина?

— Молодой пацан совсем, инта...

— Интерн?

— Он вас лечил, да? И кто к вам приходил в больницу? К вам приходили друзья?

Мужик нахмурился, не открывая глаз.

— Не, никого не помню.

— А кто вас забрал, помните? Бас вылечили, сняли швы, а потом за вами приехали. Это был Карел?

— Д-да...

— Вы его знали раньше?

— Не помню.

— Он вас забрал и отвез в Химки, на квартиру к другим инвалидам?

— Да.

— Кто с ним еще был?

— Водитель, Пашка.

— Они вас били?

Инвалид заплакал. Слезы текли из-под опущенных век, оставляя светлые дорожки на его почти черных ввалившихся щеках. Макина ждала, с задранными вверх ладонями, точно хирург перед операцией. Я уже решил, что она не выдавит из мужика больше ни слова, но оказалось, все наоборот.

— Они вас били и заставляли собирать милостыню, так?

— Угу...

— Карел говорил вам, что у вас нет ни родных, ни близких, да? Что надо отработать лечение и паспорт?

— Да... — «Колясочник» всхлипнул. — Паспорт новый просил сделать — не давали...

— И таким образом вы проработали на него целый год? Или был еще какой-то другой хозяин?

— Латыш был... Карел ему должен оставался, продал меня на месяц и еще одного парня.

— Кто вам сказал, что вас зовут Игорь Гладких? Врач в больнице или Карел?

— Карел врачу сказал...

Лиза повернулась ко мне:

— Стерто все, что было до больницы. Возможно это последствия травмы, шокового состояния, но я сомневаюсь. Слишком болезненно он реагирует на попытки пройти глубже... — Она снова взялась за Игоря: — После того, как вы отработаете, вас забирают домой. Кто вас кормит?

— Пашка привозит, а когда Валька наварит, баба Карелова...

— Каждый вечер вам дают водку?

— Сами покупаем, у Вальки же...

— Теперь слушайте очень внимательно и постарайтесь вспомнить. Куда Карел вас возил, кроме уличной работы? Он возил вас в больницу? Или в паспортный стол?

— Нет, он не возил... — Мужик как-то странно замялся, на его худой щетинистой шее дергалась жилка.

— Значит, приезжали к вам, так? Какие-то люди приезжали прямо к Карелу, в квартиру, и осматривали вас?

— Не... Забирали куда-то. Вроде в больницу, а после назад вернули.

— Это была та же больница, где вы лежали после операции?

— Нет, вроде почище.

— Вас осматривал врач? Задавали вопросы?

— Да, спрашивали.

— Они спрашивали, что вы помните до больницы?

— Нет... Не помню. — Инвалид вдруг начал клониться влево, его руки задергались, как у припадочного.

— Придется действовать иначе, — заметила Лиза, когда Игоря удалось усадить на место. — Придется ввести ему лекарство, иначе он погибнет.

— Погибнет?!

— Не исключено, что попытка войти в память вызовет инфаркт.

Кто-то из роботов принес коробочку со шприцом. Несколько минут Лиза молчала, придерживая Гладких за запястье, потом приподняла ему веко.

— Вас отвезли в больницу, там осматривали. Вы хорошо запомнили это место. Больница находится в Москве?

Я затаил дыхание, опасаясь, что калека сейчас двинет ноги. Но ничего с ним не случилось, только говорил теперь медленнее, словно набрал каши в рот.

— Не... лес там вокруг...

— Игорь, вам очень тяжело, но постарайтесь вспомнить как следует. Вы раньше уже приезжали в это место, только забыли. Вы были там гораздо раньше, до того, как потеряли память.

— Был...

— Вам прикрепляли к голове проводки?

— Да, по-всякому крутили...

— Потом вас раздели и уложили в ванну с густой водой. В ванне вы уснули. Помните это?

Гладких всхрапнул, словно его толкнули во сне.

— Я помню. Больно... Кололи больно.

— Теперь попытайтесь вспомнить, что вы чувствовали, когда очнулись. Вы проснулись в палате и поняли, что не знаете даже, как вас зовут, верно?

— Да... Я плакал.

— И к вам приходил человек, лицо которого вы непременно узнаете. Невысокий, широкоплечий, черноглазый...

— Да... Сволочь, он меня резал.

— Резал? Бы уверены, что вам делали операции.

— Оклемался, а живот забинтован. Резали, сволочи...

Макина подняла на меня взгляд. По лбу ее струился пот.

— Скрипач подсаживал ему семена. Без усилителя операция проходит очень болезненно... О чем вы еще говорили с людьми в больнице?

— Ни о чем... Я их просил, может, инвалидность дать или пенсию, или паспорт хотя бы...

— И что вам ответили?

— Ничего. Карел потом ужинать не дал, за лишние вопросы.

— Карел боялся этих людей? Похоже, что они из милиции? Как они с ним разговаривали?

— Морду ему разбили... — Инвалид закашлялся. Лиза на миг взглянула в сторону дивана, один из Макиных молниеносно вскочил и держал полотенце, пока мужик не отхаркался.

— Карел упоминал, что это его хозяева? Это были те люди, которым он отдает часть выручки?

— Нет... Карел ментам платит, в райотдел.

— Кто-нибудь, кроме Карела, может знать этих людей?

— Пашка, дурак... Он Карела по пьяни подколол. Что, говорит, очко сыграло, сразу хвост поджал?

— А что ответил Карел?

— Сказал, знал бы, что со мной так выйдет, оставил бы подыхать...

— Вас отвезли в больницу, и вас вторично осматривали несколько врачей, верно? Вы их очень хорошо запомнили, Игорь. Вы их запомнили настолько хорошо, что, если я вам покажу фотографию, вы обязательно кого-нибудь узнаете. На счет «три» вы откроете глаза и посмотрите на снимки...

Тут Макина проявила себя реальным детективом. Серый плащ откуда-то вытащил старый ярыгинский фотоальбом, там гнездились ее дремучие родственники, и в этот альбом запихали свежее фото.

— Три! — сказала Лиза.

Гладких поглядел в альбом и узнал Скрипача. Он даже не смог ничего сказать, тыкал пальцем и пускал пузыри.

— Что теперь? — спросили, когда инвалида оставили в покое. Будить его Лиза не стала, он так и болтался, свесив набок голову в порезах.

— Этот снимок я извлекла из мозга одного из полиморфов, — задумчиво произнесла Макина, разглядывая квадратную челюсть и скрипичный футляр. — Вероятно, мальчик изменил внешний облик и остальные параметры, как только почувствовал, что за ним следят. Поэтому мы не можем его обнаружить, а каждый потерянный день сопряжен с большим риском. Я полагала, что Скрипач здесь находится не больше полугода, по местному времени. Если я ошиблась и он покинул поселок сразу после... после того, как я с ним рассталась, то его штампы вполне могут начать выбрасывать споры. Надеюсь, что пока этого не случилось... Но если не поспешить, может быть поздно.

— Так что же делать, коли он сменил облик?

— Искать этого Карела. Искать тех, кто контролирует калек.

— А что случится, если они выбросят споры? Отравят подземку?

— Дело в том, что на моей родине существует... Назовем это Конвенцией, так тебе будет понятнее, хотя никто не подписывал бумаг. У нас уже тысяч лет никто не подписывает документы. Конвенция предполагает, что ни один здравомыслящий человек, входящий в Ложу Мастеров, не позволит своим штампам выращивать споры. Кстати, совсем необязательно, что они повторяют человеческую анатомию, скорее, наоборот. Человеческое тело плохо приспособлено для тяжелой работы. Как видишь своих я модифицировала применительно к мегаполису...

Когда-то давно существовала точка зрения, что в дальних походах или в тяжелых условиях — например, на горных выработках — можно позволить штампам дублироваться. Слишком велика была их естественная убыль. Но оказалось, что, несмотря на все успехи науки, уже в первой, независимой генерации, выращенной без участия пришельцев, генетические отклонения превышают пятнадцать процентов, а во второй — половина штампов теряет работоспособность. Ценой таких ошибок, например, стала гибель моего прапрадеда и других ученых...

Когда исчез мой четвертый штамп, я поддалась отчаянию, вручила тебе семя. Штампу легче вырастить дубля, ведь он передал мне, что потерял контакт с двумя партнерами... Я надеялась его спасти, а вышло наоборот.

Но сейчас речь не об этом. Я тебе потом объясню подробнее. К несчастью, в поселках Плачущих живучи некоторые парадоксальные верования. Они считают себя если не детьми инопланетян, то прямыми продолжателями дела Забытых. Некоторые из них убеждены, что их миссия — не ждать возвращения, а «облагораживать» всю планету. Я опасаюсь, что Скрипач, потеряв штампы, отважится на риск и запустит программу почкования...

— И что тогда? — Мне от страха мучительно захотелось в туалет. Я представил себе ряды безмозглых роботов, марширующих по опустошенной Москве и охотящихся за уцелевшими людьми... — Они нападут на нас?

— Милый Сашенька. — Макина тактично не замечала моей тупости. — Ни один штамп не создается просто так, ради развлечения. Это тяжелый труд, требующий огромных душевных затрат. Модели с широким спектром действия крайне редки. Скажем, мои «отцы», как ты их называешь, достаточно многофункциональны, но полиморфы четвертого поколения, которыми пользуется Скрипач, создавались как пастухи...

— Для коров?

— Я вскрыла и изучила троих штампов, доставленных ко мне в усилитель. Сначала я была в недоумении. Дело в том, что на одном из южных материков Киинус-тэкэ, откуда родом Забытые, водились такие животные, Миинтса-гэ, вы назвали бы их близкими родственниками приматов. Когда шло активное заселение второй планеты, их там было несколько миллиардов. Миллиардов, Саша! Не везде, конечно, но сохранялись места, где эти... м-м-м... обезьянки почти не имели естественных врагов. Очень скоро они перешли из разряда туристической экзотики в ценный промысловый вид. Удивительно вкусное мясо, целебные выжимки из брюшных желез, дефицитная натуральная кожа...

Но обезьяны — назовем их так — обладали достаточно высокой степенью стадной организации, Пугливостью и, вдобавок, чрезвычайно крепкими зубами. Они даже ухитрялись перегрызать силовые кабели на первых автономных фермах колонистов. Понимаешь, у Миинтса-гэ зубы подрастают, как у наших грызунов, их необходимо постоянно стачивать...

Вообще-то я никогда не интересовалась столь узкими проблемами, это давняя история, прошло около полутора тысяч лет, по локальному времени Земли... Но когда мне в метро попался один из «беспризорников», такой же, как встретился тебе, пришлось углубиться в архивы. Это пастушеский штамп, в нем деформирована внешность, но не более того. Начинка остается прежней, ее невозможно изменить. Десятки таких пастухов контролировали когда-то сотни и тысячи квадратных километров лесов, поддерживая... Что поддерживая, Саша?

— Эту самую, — прошептал я. — Целевую установку среди обезьян, да?

— Совершенно верно. Вот ты и ответил сам почти на все вопросы. А на остальные пока не знаю ответа даже я. Стотысячные стаи молодых самцов Миинтса-гэ, подверженные диким агрессивным припадкам в периоды брачного сезона, не нападали больше на фермы и не уничтожали скот. Они становились мирными и послушными. Охотникам и егерям оставалось только грамотно поддерживать популяцию, выбраковывать больных, лишних пускать на мясо, репродуктивное стадо загонять в резервации, а самых злобных — уничтожать.

— Выходит, были такие, которые не поддавались?

— Конечно, Саша. — Лиза посмотрела на меня очень внимательно. — Судя по отчетам, весьма редко но встречались такие особи, которые чувствовали обман, для которых свобода была дороже навязанного сытого благополучия. Таких требовалось уничтожать в первую очередь... Мне стало интересно, как и тебе. Я запросила в усилителе древние инструкции для поселенцев тысячелетней давности.

— Не понял! Ты же сказала, что сама построила этот усилитель? Откуда там данные о жизни пришельцев?

— В который раз тебе повторяю, что во Вселенной все связано. Каждый новый усилитель несет в себе кусочек того древнего звездолета и несет в себе его библиотеку. Язык Забытых не сложен фонетически, тем более что мы учим его с раннего детства. Но зато в нем почти три миллиона слов. Для сравнения: в русском — около миллиона.

— И ты все их знаешь? Куда столько?

— Не знает никто из лучших Мастеров, куда уж мне! Словарный запас отражает богатство философских и технических понятий, которые еще нескоро предстоит достичь... Так вот, в инструкциях поселенцам прямо сказано, что, несмотря на сложности визуальной разведки, следует вести индивидуальную охоту за особями, не поддающимися массовому контролю.

— И где же он?.. — Мне никак было не собрать разбегающиеся мысли. — Как же твой Скрипач надыбал такие раритеты? Неужто у него поновее ничего не нашлось?

— Это я ему дала, — просто сказала Лиза. — Выражаясь вашим языком, предоставила доступ к закрытому банку. А поновее Скрипач не искал. Ему нужны были именно пастухи.