"Бородинское пробуждение" - читать интересную книгу автора (Сергиенко Константин Константинович)

«Пейзаж вечерний осенен догадкой» В. Бахревский, предисловие, 1990

Писатели бывают разные. Одни стремятся поскорее забыть, что они когда-то были детьми. Другие, наоборот, не желают расстаться с детством.

Я не знаю точно, к каким писателям принадлежит Константин Константинович Сергиенко. Лицо у него серьезное, глаза озабоченные. А с другой стороны, никакого желания расстаться с удивительным и тайным.

Нет! Задача у меня почти неисполнимая. Я должен в этом крошечном предисловии не только рассказать читателю о писателе, но и писателю рассказать о нем самом. Никогда об этом не задумывался: все ли о себе знает писатель? Все ли он знает о своих книгах?

Книги что птицы. Прилетели по весне, рассеялись в просторах великой земли, по лесам и полям, по горам и долам, звенят со своих гнездовий, ищут среди необъятного простора ответной песенки.

Где они теперь, «Кеес Адмирал Тюльпанов», «Бородинское пробуждение», «До свиданья, овраг!», «Дом на горе», «Ксения», «Увези нас, Пегас!», «Картонное сердце», «Белый рондель»? Где они теперь, певчие птицы Константина Сергиенко? У кого в руках «Дни поздней осени»?

Чье сердце обмирает от любви и восторга? Почему оно должно обмирать, чего ради? Об этом словами сказать нельзя, а что можно – светить глазами, ожидая встречного света от тех, кто тоже обмирал от неизреченной печали и от пролетевшей сквозь сердце красоты. Так, наверное, нейтрино пролетает через нашу планету. Ничего не нарушив, но все же что-то оставив. И я думаю, это «что-то» – печаль по минувшим мгновениям, печаль и огонь Вселенной.

Рецензий на книги Сергиенко не много. Но так ли важно для писателя количество упоминаний на газетных полосах? Телезвезды у всех на виду, на слуху, но с глаз долой, из памяти вон. Писательское дело нешумное. Добрый талант сочинителя сродни работе каменщика. Каменщик строит дом, сочинитель строит душу. Потому, видимо, и тишина вокруг имен писателей, для которых одно слово – Бог, много слов – Любовь.

Когда я прихожу домой с новой книгой или еще только рукописью Сергиенко, у Василисы, моей племянницы, глаза сияют, руки тянутся: «Дай почитать». Наступает для нашего дома книжная неделя. Читают малые, старые, средние. И каждому чтецу от Сергиенко свой подарок. Таково свойство всех талантливых книг. Сколько читателей, столько и кладов, каждый находит то, что искал долго и все не находил.

А сам-то Сергиенко что ищет, что находит и находит ли? «Кеес» – средневековая Голландия, «Ксения» – средневековая Россия, «Пегас» – Америка времен войны Севера с Югом. А что уж говорить об овраге – пристанище бездомных псов? Где логика поиска? Есть ли она?

Во всех книгах Сергиенко, за исключением, кажется, только «Ксении», в центре повествования человек по имени «я». Ему двенадцать-шестнадцать лет, но иногда он чуть старше, русский офицер («Бородинское пробуждение»), неведомого племени путешественник («Белый рондель»). Однажды «я» обернулся девочкой («Дни поздней осени»).

Особые приметы «я»: красив и постоянно влюблен. Особые свойства: всякий раз исчезает, хотя бы и через дыру в заборе. А за этим забором иные эпохи, иные народы, Вечность. Страхи иные, страсти, но любовь все та же, одна на все времена.

Самое непонятное во всех этих историях – полная непредсказуемость очередного воплощения. Поручик Берестов, Майк, Маша – и вдруг щенок! Впервые же мы встретились с неуловимым «я» в Нидерландах в 1574 году, когда испанцы осаждали город Лейден и двенадцатилетний Кеес Адмирал Тюльпанов был не из последних в этой исторической борьбе.

Для поколения детей, из которого вышел Сергиенко, Голландия была вторым домом. Мы все читали рассказ про мальчика, который спас город от наводнения, закрыв собою щель в дамбе. Мы обливались слезами над судьбой девочки из «Серебряных коньков», плечом к плечу сражались с Тилем Уленшпигелем. Драмы Ван-Гога и Рембрандта, сельские праздники Питера Брейгеля, царь-плотник на голландских верфях. Мы столько прожили счастливых и трудных дней со сверстниками из милой Голландии, что…

Вот я почти и объяснил, почему писатель Сергиенко начал свой творческий путь с берегов земли, построенной человеческими руками. Почти. Это всего лишь моя догадка. А дело было так.

Бывшая однокурсница Сергиенко, редактор издательства «Детская литература», сказала ему однажды: «Что ты все пишешь в стол? Сочини историческую повесть и приноси нам. Если получится интересно, напечатаем».

Историческая повесть. История. Это же все равно что звездное небо с Млечным Путем посредине. Каждая искра – солнце.

Сергиенко закончил МГУ, отделение международной журналистики. Он владеет немецким, французским, английским языками и мечтает о поездках по всему белому свету. Путешествовать пришлось, однако по картам и книгам.

Любовь к старой Голландии определила выбор темы. Тут моя догадка верна. Как не любить эту маленькую страну, которая ради свободы поднялась на саму Испанию, владычицу королевств, морей и даже материков. Поднялась всем народом и победила.

Готовясь к написанию исторической повести для детей, Сергиенко прочитал на русском и иностранном языках более пятисот исторических трудов. Прослеживая путь Кееса, чертил карты, планы городов, каналов.

Случались непредвиденные преграды. Однажды у Кееса свалился с ноги башмак. Башмак упал в канал, и его понесло, но куда? Писатель похолодел, он не знал, в какую сторону двигалась в этом канале вода. И снова пришлось сесть за книги. По счастию, нужные сведения он разыскал на третий день.

Итак, случай сделал Сергиенко автором исторической редакции издательства «Детская литература». Книгу заметили, оценили, но молодой писатель не поспешил в иные издательства, в редакции современной прозы. Почему? Может быть, уход в историю – это просто бегство от действительности, по крайней мере, отдых от ее бесконечных, никак не разрешимых проблем?

Ответ на подобные вопросы дает сама жизнь. Автору одной книги чаще всего выбирать не приходится. Успех родил предложение. Написать хотелось о многом, но редактор предложил взять тему из отечественной истории. Так родилось «Бородинское пробуждение». Что же до современности, то Сергиенко на поединок с процветающим злом выходил не раз и не два, боролся как мог, избрав своим оружием романтику.

«Дом на горе» – книга об интернате, «Прощай, овраг!» – притча о «застойных» временах… Вот сочинение Маши, героини повести «Дни поздней осени»:

«Как я провела летние каникулы

Каникулы я провела хорошо. В то время как мои одноклассники парились на практике в помещении радиозавода, я отдыхала на даче под сенью кущ. Мой влиятельный дедушка устроил мне освобожденье от практики, намекнув директору школы, что заводской труд менее полезен, чем отдых на даче.

Как известно, у нас отличная дача. У меня своя комната с видом на сосны, под боком речка, а отсутствие продуктов в местных магазинах компенсировалось заказами, которые мой влиятельный дедушка мог получить там-то и там-то.

В конце июля мы ездили в Прибалтику. В самый разгар сезона мой влиятельный дедушка сумел устроить номера на самом берегу моря. Я наблюдала красивые закаты, а ночью рассматривала Швецию, озаренную фарами автомобиля «Жигули». Я также посетила два выступления Потсдамского хора, который мой влиятельный дедушка специально выписал из Потсдама на летние каникулы.

Я хорошо провела лето, но еще лучше проведу осень. Мой влиятельный дедушка устроил меня в кружок при историческом факультете в расчете на то, что я покорю интересного человека Базанова и будущим летом он поставит мне пятерку на вступительном экзамене в университет.

Я хорошо провела лето, хорошо проведу осень, но еще лучше проведу оставшуюся жизнь. С отличием кончу университет, и мой влиятельный дедушка устроит мне командировку в Голландию. Там я выйду замуж за крупного рыботорговца и буду жить в городе Амстердаме в собственной вилле.

Если уважаемым одноклассникам что-нибудь понадобится к тому времени, пускай приезжают в город Амстердам на улицу Влаардинген, 13, где и будет расположена вышеозначенная вилла.

Кроме того, заранее приглашаю всех на свои похороны, которые состоятся…»

Такая романтическая повесть, где школьница влюблена в поэта, где дети повторяют судьбу отцов и матерей, и вместе – историю героев пушкинской «Метели»… Все возвышенно, зыбко! Прошлое, пронзая настоящее, оборачивается будущим, и наоборот. Однако художник беспощаден, как хирург. Маша чувствует себя дрянью за столь «смелое» сочинение. Она наперед знает, что сочинение прочитает умная учительница литературы и на том будет поставлена точка. Автор видит дальше своей героини. Он видит, что Маша исполнит свою программу в жизни. Для нее испытание любовью, отчаянье, боль – все-таки игра.

Но это все о современности. С современностью у Сергиенко особые счеты. Иное дело историческая повесть. Здесь шпага романтики всегда целит в черное сердце зла. Отваги ей не занимать, и просторы для нее немерены.

После Колумба мы все желаем открыть для себя Америку. Это совсем уж детская мечта. А для Сергиенко она была вдвойне детской. Он вырос на железнодорожной станции Кашира, где запах паровозов неистребим и поныне. Поныне снятся писателю голоса паровозов из его детства.

«У каждого был свой голос. Ночью из глубокой дали возникал печальный крик. Я знал, что это елецкий поезд. В Ельце я не бывал никогда, но с тех пор у меня сохранилось представление о нем как о городе легкой и туманной печали».

Рассказ «Станция Кашира» в творчестве Сергиенко единственное пока произведение, где «я» его собственное. В Америке писатель избрал для себя эпоху железнодорожного бума. Список книг, прочитанных во время подготовки, поменьше, чем список книг к «Кеесу». Отбор был строже, и опыта больше. Снова вычерчивались карты штатов, железнодорожных линий… Внук железнодорожника любит точность. Вот почему такие живые паровозы в этой американской повести Сергиенко. Вот почему у героев и у нас, читателей, на доброго «Пегаса» – это имя паровоза – надежда, как на саму жизнь, но, как страшный человек, страшен паровоз плантаторов.

В повести «Увези нас, Пегас!» влюбленные герои, белые подростки Моррис и Хетти, погибают, спасая рабов-негров. Но трагизм настолько светел и столько в нем силы жизни, что почти физически ощущаешь: смерти нет.

Вот мы и подошли к главной, должно быть, загадке творчества писателя Сергиенко. А раз так, то самое время снова обратиться к «я», приглядеться к нему.

В Америке этот «я» объявился под именем Майк в провинциальном Гедеоне, на земле Черной Розы, где бы вы думали? На дереве! Не с дерева упал, а проснулся на дереве. Проснулся, вступил подобно марсианину в контакт с юными обитателями Гедеона, пережил с ними любовь и трагедию, чтобы через несколько всего лет инкогнито проникнуть в Дерпт 1625 года.

Если подумать, то «Белый рондель» тоже не вполне случайное произведение, скорее закономерное для Сергиенко. Он несколько раз бывал в Тарту, ему нравился древний город, ему нравились эстонцы, сохранившие свой язык, культуру.

Другое дело, почему произведение явилось в 1983 году, а не раньше или не позже.

У искусства свои права на художника. Врубель мог отставить любой важности холст и приняться писать кусок ковра – поразила красота и сочность красок.

Писателя может поразить одно только слово. «Как неудобны эти новые пурпуэны». Это первая фраза «Белого ронделя». Пурпуэн – куртка. Попалось писателю на глаза красивое слово, и слово родило повесть. Такое тоже бывает.

«Как неудобны эти новые пурпуэны. Они расходятся ниже груди, как раз там, куда в непогоду проникает холод».

Инкогнито не только щеголь и дуэлянт, он еще и строитель крепостей, к тому же тайна «ларца Рорбаха» – его семейная тайна.

Но не о том речь. На судилище, устроенном над прекрасной Анной, герой «Белого ронделя» мог дать показания, которые сняли бы с нее подозрения в свойстве с дьяволом. Так нет же, «я», любящий Анну, даже не пытается избавить ее от пытки водой и огнем. Он словно пришелец из будущего – знает все наперед. Вот уже близка счастливая развязка, но повествование застилает туман, и непонятно, с кем же остается Анна, куда они все отправляются…

Только однажды Сергиенко проговорился о своей тайне. В «Бородинском пробуждении». Герой, современный наш человек и, конечно, неудачник в любви – сам же и возвел свою Вавилонскую башню непонимания, – засыпает в стогу сена, а просыпается поручиком Берестовым в 1812 году.

Это не сказка и не художественный прием, а сокровенная вера в «я».

Жизнь в вихре огненных вселенных, на земле, где трагедии народов соседствуют с трагедией исчезающих видов животных и растений, где ради шалости люди могут раздавить собаку и ради спасения муравейника или рыбы в реке заплатить своей жизнью, где вшивают новые сердца, возвращают зрение слепым и где мучают любимых и мучаются, где в скопище толп процветает одиночество, где солнце, луна, ежи на лунных дорожках, где мальчик ждет девочку в тени старой липы и дрожит от свежести воздуха и от непонятного в себе! Можно ли смириться с тем, что это все когда-нибудь оборвется, что всего этого не будет, что тебя не будет… Да нет же, нет! – протестует Сергиенко. «Я» не исчезнет. Никогда! Перелетит, как бабочка, на иной цветок, и снова жизнь вздыбится громадой океана. «Я» и океан. И еще Любовь. Иначе существование бессмысленно, ненужно. «Я» без любви – это и есть смерть. Ничто.

Вот логика совершившихся и всех будущих преображений писательского «я» Константина Сергиенко.

О чем еще я не сказал? Сергиенко москвич. У него много друзей. По его повести «Прощай, овраг!» ставятся спектакли. Думаю, что со временем все его книги получат жизнь на экране. Но читатели, и я вместе с ними, ждем новую книгу, чтоб очнуться где-то когда-то и пережить счастье и беды, выпавшие на долю вечного Путешественника. Мы ведь каждый раз настолько согласны с автором, что сливаем себя с «я». Но книгу-то рано или поздно приходится закрывать. Закрыта книга, а мы все еще не мы, да и потом в нас живет что-то неосязаемое, что-то от нейтрино, от солнечного зайчика писательского «я».

Не верьте, не верьте брюзгам, которые утверждают, будто все хорошие писатели жили в прошлом. Удивительные мастера совсем близко, в одном вагоне метро, в той же булочной… О них молчат. И они молчат для многих.

Чтобы они стали достоянием всех, читайте их, смейтесь их заразительным смехом, плачьте их неутешными слезами, верьте их правде.

Они написали свои книги не ради наград или иной корысти. Все это – биение их сердца, ума волнение, вечная их тяга к нам. Они ведь все еще в нас верят. В нашу неразгаданную до сих пор – это в двадцатом-то веке! – тайну.

В «Доме на горе» у Сергиенко есть стихи:

И мы тоже поставим три точки – знак неоконченного действа, знак ожидания.

Владислав Бахревский