"Помни о микротанцорах" - читать интересную книгу автора (Герасимов Сергей Владимирович)4Клоны нулевого рода удобны тем, что создаются целиком, сразу во взрослом состоянии, их не нужно потом доращивать и они сразу же способны к размножению. Правда, должно пройти несколько дней или недель, прежде чем они научатся видеть, слышать, передвигаться и правильно пользоваться своими конечностями. Насколько известно, нуль-клоны человека были выращены только однажды, в одной из арабских террористических организаций. Нуль-клон имеет нулевое психическое содержание, поэтому из выращенных экземпляров попытались создать превосходных фанатиков-самоубийц, но потом оказалось, что доводить до ума такого клона нужно лет десять, не меньше. Проще воспитать обыкновенных фанатиков. Всех нуль-клонов уничтожили, кроме одного, использованного в эксперименте по дублированию сознания. Этого уничтожили двумя годами позже. Эксперимент оказался неудачен – продублировать сознание не удалось. Зато нуль-клонирование мелких животых было поставлено на промышленную основу. Клонировали все – начиная от деликатесов и заканчивая внутренними органами генетически форсированного шимпанзе, из которых делали лекарства для человека. Конечно, в лаборатории не было настоящей нуль-клоновой ванны, подходящей для человека. Большие ванны имелись лишь в крупных государственных центрах, да и те можно было на пальцах пересчитать. В лаборатории имелись две ванны, подходящие по размеру для выращивания собаки. Их удалось смонтировать вместе и модернизировать. Работа заняла почти месяц. Еще неделя ушла на отладку и тестирование. Система работала плохо, ни какой гарантии результата. Автоматика ненадежна и требует постоянного контроля. Но это все-таки кое-что. Всю работу, даже ручную, Валин выполнял сам. Никто, кроме шефа, не должен был знать о происходящем. Более того, никто не должен был догадываться, любые подозрения должны быть исключены. Поэтому, совершенно официально, были закуплены споры гриба, которые прорастали лишь в темноте. Был переоборудован подвал, якобы для выращивания грибницы. И, конечно, этим скучным делом никто не пожелал заниматься, кроме Валина. Теперь подвал был полностью в его распоряжении. Здесь не было окон, а две герметичных двери открывались каждая своим собственным кодом. Но самое главное, что никто и не собирался сюда проникать: люди не хотят заниматься скучными делами, а что может быть скучнее выращивния грибницы в темноте? Когда Валин выходил из подвала, он, для добавочной маскировки, надевал куртку, пахнущую землей, навозом и техническим маслом. И теперь уже точно никто ничего не подозревал. Впрочем, однажды, поднимаясь по лестнице, он поздоровался с Пущиным. Тот остановился. – Знакомый запах. – Выращиваю грибы, – сказал Валин. – Тогда вы хорошо разбираетесь в грибах? – Только в технических сортах. – А кто еще в городе может выращивать грибы? – спросил Пущин. – Кто угодно. Их можно выращивать в любом подвале. В любом месте, куда не проникает солнечный свет. Клоновая ванна была включена круглосуточно. В ней уже начал формироваться скелет, опутанный бледными ниточками кровеносных сосудов, пока спавшихся, не несущих крови. В верхней части скелета просматривались два серых облачка легких, левое легкое на одну долю меньше, как и положено. Сердце пока было лишь утолщенной трубкой, которая время от времени вздрагивала и начинала трепетать, потом снова успокаивалась. Хотя ванна была маленькой, ее объем и длина вполне подходили для человека стандартных размеров. Тем не менее, зародившийся в толще жидкости скелет сидел согнувшись. Сидячая поза, насколько знал Валин, означала, что формирующемуся телу не хватает свободного места. И вскоре он понял, в чем было дело: скелет имел слишком длинные руки; руки этого существа были не меньше полутора метров длины. Валин еще раз проверил генетический материал – тот самый, что лежал в контейнере с красной цифрой 250. Анализ подтвердил, что образец ткани принадлежит человеку. Но клон, ткани которого прорастали сквозь желтоватый студень раствора, этот клон не мог быть человеческим. У людей не бывает таких рук. Такие руки могли бы принадлежать очень крупному гиббону. Но гиббонов такого размера не бывает. Это означало, что шеф собрался вырастить какого-то особенного урода. Хозяин-барин, это правильно, но с каждым днем Валину все меньше нравилась его работа. Впрочем, шеф сказал, что это «почти» человек. Именно это «почти» Валин видел перед собою сейчас. Была поздняя ночь, что-то около полуночи. Они проникли через окно, заранее открытое изнутри. Ночной сторож, смешной старик Порфирий Архипыч, обожающий своих кур, в фуфайке и с носом картошкой, спал у центрального входа, на первом этаже. Катя и Ник прекрасно ориентировались в темных коридорах. – Мой думает, что я сегодня на дискотеке, – сказала Катя. – А твои? – Я еще не придумал, что сказать. – Зря. Видно, что нет опыта. Легенду надо выдумывать заранее. Ты, что никогда не прогуливал школу? – Никогда. – Да, ну и связалась я с тобой. Ничего, я тебя перевоспитаю. Скажешь, что был на дискотеке со мной. Скажешь, что ты за мной ухаживаешь. Они обрадуются. Родители всегда радуются, когда мальчик за кем-то ухаживает. А когда девочка – то наоборот. Что это было? – Шаги. – Ты уверен? Ник напряженно всматривался во тьму коридора. На всякий случай они прижались к стенке. Здесь, в этом здании, не могло быть людей. Сторож спал у двери. Разве что Валин с его ночными грибами, но тот будет сидеть в подвале до самого утра. Ему нечего делать здесь. Они стояли прижавшись к стенке и взявшись за руки. Он ощущал ее пальцы и кончики ее волос. Он вдыхал запах ее тела: сегодня она пахла зеленым яблоком, – слегка вызывающий, смелый запах, который обычно использовали взрослые женщины, чтобы казаться моложе. Он видел контур ее волос, аккуратно стиснутых невещественными заколками силового поля. Он слышал тихое поскрипывание ее паучка-чесалки. Им было страшно. Они простояли несколько минут, но все было тихо. – Как ты думаешь? – спросила Катя и сжала его руку холодными пальцами. – Показалось. – Сразу двоим? – Ага. – Ну ладно. Он открыл дверь кодовым словом, которое знал от отца. Ему часто приходилось заходить в лабораторию и выполнять разные мелкие поручения, поэтому отец и сказал ему код, хотя и нарушил этим инструкцию. Свои есть свои, своим инструкция не писана. В комнате было так тихо, что отчетливо слышалось ночное бормотание клавиш. Все кнопки на клавиатуре по ночам разговаривали друг с другом: инфотехника стала такой сложной, что для ее правильной работы пришлось моделировать некоторые сложные процессы человеческого сознания, сны например. Когда аппараты спали, они разговаривали во сне. Если хорошо прислушаться, можно различить слова. – А мои глаза уже привыкли, – сказала Катя. – Я уже почти хорошо все вижу. – Это потому что расширились зрачки. – Чепуха. К твоему сведению, зрение улучшается в темноте в двести тысяч раз. Если бы твой зрачок расширился в двести тысяч раз, он бы до луны достал. На самом деле это все химия. Там в глазе есть какой-то белок, который выцветает на свету. А когда света нет, он восстанавливается. Конечно, зрачок тоже расширяется, никуда не денешься. Ты умеешь делать уколы в темноте? – Я вообще не умею. – Я забыла, ты же у нас ювелир. Ну ничего, я сделаю уколы нам обоим. У меня точно получится. Я тренировалась с закрытыми глазами. – В темноте не нужно, у меня есть фонарик. Он с синим светом, чтобы никто его не увидел через окно, издалека. – Ты такой предусмотрительный? – Ну надо же мне будет прочитать название на ампуле. Как ты собиралась искать нужное лекарство? Он открыл нужный ящичек ключом и достал несколько коробочек. – Теперь ты. Я в этом не разбираюсь. Она не глядя распечатала два шприца, надела иглы, набрала по кубику воды и взяла ампулу. – Ты уверен, что это оно? А если ты перепутал название и мы вколем себе какие-нибудь гуинпленчики? Это будет смешно, смешнее некуда. – Не перепутал. – И как быстро мы влюбимся? – Как только ты обратишь внимание на меня, а я на тебя. – Послушай, – сказала Катя, – а что, если ты не обратишь на меня внимание? Если ты возьмешь и убежишь? Или кто-нибудь войдет, женского пола, раньше, чем ты на меня посмотришь, что тогда? – Тогда несчастье на всю жизнь. Но я закрыл замок изнутри. Никто не войдет. – А если ты начнешь специально думать о ком-то, но не обо мне? – Я не начну. – Почему? – Потому что мне больше нравится думать о тебе. – Спасибо. Давай руку. Сейчас сжимай и разжимай кулак, чтобы проявились вены. Может быть, они надуются, потому что при этом синем фонарике (держи его вот так) я никаких вен не вижу. – Ты обращаешься со шприцами лучше профессиональной наркоманки, – сказал Ник. – Годы тренировок. Слушай, ведь это можно сделать только один раз. Мы сделаем укол и будем любить друг друга всю жизнь. И это непоправимо. Конечно, это большое счастье. И я знаю, что ты хороший. Но ты меня плохо знаешь. Я же всегда притворялась. И все девчонки притворяются. Я совсем нехорошая. Может быть, я не смогу сделать тебя счастливым? – Сможешь, – уверено кивнул Ник. – Глупо, – ответила Катя; контур ее волос слегка светился, из-за ночного лака, который она использовала. – Почему все вы такие глупые? Вы совершенно слепые, когда вам кто-то нравится. По вам можно ходить, как по ковру, если только уметь. Вас можно презирать, над вами можно издеваться, вас можно мучить и обижать. Вас можно дурить и водить за нос как угодно. Наверно, выделяется какой-то гормон глупости. Я не хочу тебя обманывать, поэтому предупреждаю сразу и серьезно: я плохая и ты от меня натерпишься. И, даже если я тебя буду любить всю жизнь, все равно свою работу я буду любить больше. Ты будешь только на втором месте. Ты согласен сделать укольчик на таких условиях? – Да. – Но все равно, мы имеем только один шанс. Я хочу посмотреть и почувствовать как это произойдет. – Угу. – Нет, ты не понял. Например, мы легонько поцелуемся сейчас, а потом – потом. Я хочу проверить, какая будет разница. Вдруг это лекарство не сработает. Давай, положи фонарик. Выключи. Ты умеешь целоваться? Несколько секунд было тихо, потом тишина затянулась, потом затянулась еще больше и прервалась лишь когда фонарик упал со стола. Спящие клавиши бормотали и вскрикивали во сне. Казалось, что им снится война или преследование, хотя что им может сниться, кроме… – Ничего себе, – сказал Ник. – поцелуй меня еще раз. – Вот-вот, я не думаю, что это твое лекарство сможет что-нибудь изменить. – Почему? – Потому что любить сильнее уже нельзя, какой ты глупый. Давай, обними меня крепче. Шли дни и скелет в ванне стал покрываться тканями. Сердце еще просматривалось сквозь розовые ребра; сейчас оно было уже нормального размера и формы и непрерывно равномерно стучало, со скоростью 127 ударов в винуту. Легкие еще оставались маленькими, наполненными вместо воздуха амниотической жидкостью. Сам уродец был плотно обтянут прозрачной пленкой, невидимой в растворе; сквозь эту пленку подводились нужные вещества и выводились ненужные. Тело формировалось сразу большим и взрослым, поэтому его не смогла бы питать обыкновенная пупочная артерия. Жидкость внутри камеры казалась неподвижной, но на самом деле она непрерывно текла, омывая каждую клетку, принося кислород, питание, строительный материал, и унося отходы и использованные продукты. Вскоре стал ощущаться дефицит кальция, хотя настоящее кальцинирование костей еще и не начиналось. Валин увеличил подачу кальция на пятнадцать процентов. Это было еще в пределах нормы. Голова урода казалась непропорционально большой, как и голова обыкновенного человеческого эмбриона – по контрасту с тонким, пока несформировавшимся телом. Даже когда тело стало покрываться сморщенной красноватой кожей, оно все еще казалось маленьким, из-за нехватки подкожного жира. При этом длинные костлявые руки смотрелись довольно страшно. Они сформировались очень хорошо, с пятью длинными пальцами на каждой, с ногтем на каждом пальце. Руки упирались в стену ванной прямо над столом, где сидел Валин, прямо перед его лицом. Его обязанностью было следить за процессом, который не всегда протекал гладко, брать пробы, анализы, корректировать подачу веществ; он сидел здесь ночами и смотрел на огромные костяные пальцы растопыренные перед самым его лицом, и с каждой ночью ему становилось все страшнее. Однажды пальцы шевельнулись. С этого момента они уже не останавливались; казалось, они ищут что-то и пытаются что-то схватить. Иногда они стучали в стенку ванной и этот стук будил Валина, заснувшего за столом. Уже давно стало ясно, что растущее существо женского пола. Анализы амниотической и спиномозговой жизкости показывали норму, анализ ДНК тоже не давал повода для тревоги. Все же, когда тело было практически готово, возникли проблемы с анальными венозными узлами. – А теперь откровенно, – сказал шеф, – что вы об этом думаете? – Я думаю, что узлы нужно оперировать, иначе наша подружка будет сильно страдать от геморроя. И чем раньше оперировать, тем лучше. Но я не смогу сам. Мне нужен ассистент. – Я не об этом. Я ведь просил говорить откровенно. – Ну ладно. Тогда так. Вначале я думал, может быть, сработал какой-нибудь скрытый тератоген и развитие пошло неправильно. Рождались ведь дети без рук после того, как матери принимали тадиомид. Правда, дети с такими руками никогда не рождались. Потом я стал думать, что это не совсем человек, а специально созданный урод. Такое ведь нетрудно сделать, изменив всего один ген. Я проверил все гены – ничего подобного, генной трансформации не было. И я понял, что это не просто подобное человеку существо: это существо, копирующее человека, оно имитирует нас, оно прячется за человеческим телом, как за маской, но само оно НЕ человек. Больше всего меня убедили эти руки. Не потому что они большие, но в них есть что-то, что-то такое, что заставило меня думать. Эти шевелящиеся пальцы слишком совершенны, чтобы быть результатом генетической ошибки. – Хорошо, – сказал шеф. – Через пару дней оно родится. Я хочу присутствовать. Возможно, будут проблемы. – А как же операция? – Сделаем после рождения. Я подумаю об ассистенте. Ночной сторож Порфирий сменялся в час тридцать после полуночи. В его комнатке стояли две кровати, стол, несколько тумбочек и стульев. В тумбочке хранились бутылки со спиртом, стереожурналы (разумеется, порно), стаканы, старые колоды карт, несколько нераспечатанных пачек чая. Все это хозяйство принадлежало не смирному Порфирию, а его сменщикам: Сереге и Лорику, которые были крутыми ребятами и по ночам играли в деберц, пили спирт, разведенный водой, глушили крепчайший чай, чтобы не уснуть, и разговаривали о девочках. Два сторожа требовались по инструкции, потому что оборудование лаборатории было самым современным и тянуло на миллион долларов, а то и на полтора. Ограбления были обычным делом. Происходило все, например, так. Ночью, часа в три или в четыре, по грузовой дорожке подкатывал грузовик. Из грузовика выходило человек шесть, а то и семь. Сторожевые собаки, если таковые имелись, беззвучно расстреливались из пневматических пистолетов и начиналась атака здания. От охранников требовалось продержаться всего минут пятнадцать и, конечно же, вовремя вызвать полицию. По ночам, после часу тридцати и до шести утра, скоростные трассы для мобов отключались и полиция поэтому могла прибыть не раньше, чем через четверть часа – на вертолете-тарелке или на обычных автомобилях. Все серьезные ограбления в городе происходили ночью, после часа тридцати. Порфирий подмел комнатку, поправил постели и вышел во двор. Здесь он сделал зарядку для рук и зарядку для пальцев – оказывается, Порфирий был не так-то прост. Поговаривали даже, что зимой он купается в проруби, в ледяной воде. А однажды его видели читающим журнал по генной хромистике, хотя в это и трудно поверить. Порфирий и в самом деле был не прост. Из темноты вышел Альба (сокращенно от Альбатрос) – генетически модифицированный пес, совершенно лысый, с плотной пятнистой шкурой, причем шкура эта была способна менять цвет, как кожа хамелеона. Днем, под солнечным светом, его шкура становилась совершенно белой, и лишь под вечер на ней начинали проступать первые пятна. Альба лизнул руку. Порфирий присел и потрепал животное по загривку. – Ну как ты тут работал? Пес вильнул хвостом и посмотрел в темноту. – Ну работай, работай, не скучай. Порфирий вернулся в комнатку и сделал пометку в журнале. Пометка означала, что сменщики, Серега и Лорик, снова опаздывают. Что поделаешь, бездельники они и есть бездельники. Ничего, скоро появятся. Прошел час. Порфирий давно отправился домой; бездельники появились, выпили по стаканчику и сейчас играли вторую партию в карты. Причем в первой Лорик выиграл тридцать семь долларов с мелочью. Серега налил горячий чай из чайника и обнаружил в своей чашке вареного жука-плавунца. Плавунец, обычно просто олицетворение хищной элегантности, в вареном виде напоминал большущего таракана. Серега выругался, открыл окно и выплеснул кружку в сад. – Ты откуда набирал воду? – Из крана, – ответил Лорик. – А по-моему из лужи. – А хоть бы и из лужи. – Из лужи ты сам пей, – разогреваясь, заметил Серега. Он злился, потому что проиграл, и ему хотелось сорвать злость хоть на ком-нибудь. Впрочем, Лорик для этого не годился – бывший боксер-разрядник. – Если ты еще будешь заглядывать в карты, – начал Серега. – Заткнись и садись играть, – закончил Лорик. И в этот момент послышался звон разбитого стекла. – На втором этаже, прямо над нами, – сказал Лорик. – Подожди, я посмотрю. Он высунулся в окно и долго рассматривал что-то в темноте. Потом взял фонарик и стал светить вниз. – Ты вверх свети, – заметил Серега. – Ты дурак, если это наружное стекло, то осколки будут прямо возле нас. А я не слышал, чтобы что-то падало. Сечешь? Напарник сек. – Кто пойдет? – Я, – сказал Лорик. – Через пять минут позвоню тебе оттуда, с дежурного телефона. Если не позвоню или услышишь шум, зови мусоров, чтоб они пропали. Он поднялся по лестнице и отпер дверь, ведущую на второй этаж, в третью секцию. За дверью была раздвижная решетка. И то, и другое обычно запиралось на кодовый замок. Но сейчас решетка была отодвинута. Лорик осветил коридор фонариком. Конечно же, никого. Одна из дверей открыта. Посмотрим, посмотрим. Ага, вот и стекло. Разбили изнутри. Ты где-то здесь, дружок, ты никуда не денешься теперь. Он запер решетку и позвонил Сереге. – Кто-то работал в комнате тридцать два. Смылся только что. Точно, точно, экран компьютера еще светится. То есть, смыться он не успел. Сиди внизу, сейчас я его тебе приведу. Сначала пойду, посмотрю, чем он там занимался, красавец. Серега подождал, потом еще подождал, потом выпил пол стакана и еще подождал, а когда стало совсем невтерпеж, отправился за Лориком. Еще на лестнице он услышал странное мычание. Лорик сидел с кляпом во рту, привязанный к трубе отопления, мотал головой, сучил ногами, мычал и дергался так, будто его били электрическими разрядами. Серега достал нож и перерезал шнур. – Ну, сволочь! – начал Лорик с оттенком уважения, – ну он меня и уделал! – Кто? – Кто, кто! Кто был, того уже нет. Но силен. Одет в черное, на лице маска. Мужик, это точно. Бьет так, что быка завалит. Сам маленького роста. – Голос? – Про голос не скажу, молчал как рыба. Очень быстрый, как угорь. Я, кажется, в него ни разу не попал, а если попал, то только вскользь, ты понял? – Что он тут делал? – Не воровал, это точно. Он тут работал. Я в этом не понимаю, но приборы были включены. – А компьютер? – Я проверил, он успел все стереть. – А если он воровал информацию? – Что можно воровать в этой дыре? Мы же не военный завод. Или как? – Спроси у шефа, если не боишься. – Ага. Сам спроси. Что это? Они замолчали и прислушались. Сквозь плотную ночную тишину, сквозь стрекотание кузнечиков и одинокий плач ночной птицы пробивался далекий тоскливый вой – как черный цветок прорастающий сквозь черный песок. – Рысь воет. Проснулась зверюга. Толстые загорелые пальцы вставили диск. – Вот здесь, – сказал шеф, – здесь вся информация о вас. То есть, не столько о вас, сколько о вашей работе. Я не собираю досье на своих сотрудников, но я хочу знать все, что, прямо или косвенно, может повлиять на работу. Дело есть дело. Здесь все ваши статьи, начиная с первых, о торможении окисления липидов, заканчивая последней. Я изучал вас, прежде чем выбрал. Если бы я не был уверен в вас, я бы не написал вам письмо. Узнаете? – это ваша выпускная фотография. Вы закончили университет с отличием. Потом белое пятно – все засекречено. Чем вы занимались – это ваше дело, я в это нос не сую. А это вы на второй конференции по биохимии мембран, уже после этого. Девять лет спустя. А вот и ваш доклад. А вот рецензия на ваш доклад. Я знаю о вас достаточно, чтобы понять: рано или поздно вы начнете работать. Вы начнете думать. Я нанимал вас не для того, чтобы иметь еще одного способного работника или администратора. Я хочу, чтобы вы продолжили СВОЮ работу – ту, которую вам запретили. Это как сказка про парикмахера, который увидел, что у короля растут рога. Парикмахер не смог промолчать, даже под угрозой смерти. Так и вы не сможете скрыть то, что знаете. А вы же знаете, правильно? – Более или менее, – ответил Гектор. – Но в вашей биографии есть несколько пробелов. Скорее всего, вы работали на секретных объектах. Например, два с половиной года в Сибири. Не хотите рассказать? Хотя бы то, что не составляет государственной тайны? Да присаживайтесь вот сюда, поближе. – Информация – это власть, – сказал Гектор, подвигаясь, – зачем вам столько власти? – Потому что я хочу вам доверять. – Это обязательно? – Я хочу предложить вам кое-что особенное. Не в денежном смысле; я хочу подсунуть вам проблему, которой стоит посвятить жизнь. – Такой не бывает. – Обещаю. – Я работал в Новосибирске, – начал Гектор. – Там есть несколько сильных государственных лабораторий. В основном они занимались военными заказами. Ну и город тоже заказывал то одно, то другое. Например, специально на день города мы создали бабочек с радужным переливом крыльев, причем бабочки были вот такого размера, как тарелка. Мы не боялись, что они будут бесконтрольно размножаться, потому что их гусеницы должны были питаться лишь листьями эвкалипта. Вот мы их выпустили на день города и это было очень красиво, просто очень. Потом они конечно пропали, правда несколько экземпляров были изготовлены некачественно и они мутировали – стали есть обычную траву. Даже если они размножатся, это будет не скоро и не опасно. Но мы ведь занимались не бабочками. Бабочки – это просто баловство. Мы делали оружие, причем разное и в большом количестве. Я например, участвовал в двух проектах. Первый проект shark означал работу с акулами. С акулами у нас, в общем-то, ничего не вышло. Мы вывели еще одну, уже совершенно безумно агрессивную породу. Но акул и так все боятся, поэтому настоящего биологического оружия из них не сделаешь. Тогда мы занялись мошками. Было решено вывести мошек прожорливых, как саранча, но хищных. Саранча съедает все растения на своем пути, а эти мошки должны были съедать всех животных и птиц. Включая, конечно, и человека. Каждая такая мошка мгновенно выгрызала в теле дырочку, конической формы, величиной со спичечную головку. Эти мошки летали огромными роями, похожими издалека на широкие движущиеся столбы или на смерчи. Когда приближался такой смерч, гул был слышен на расстоянии километра. На полевых испытаниях большой рой сожрал стадо коров за 18 секунд. Представляете себе это: мы сидим в бункере, пасется стадо, голов в двадцать, и вдруг появляется такой черный крутящийся столб. Столб сразу падает на животных, как черный снег. Каждая из коров становится в два раза больше, раздутая как шар. А через восемнадцать секунд рой улетает и на траве лежат идеально обглоданные кости. И все косточки разложены в идеальном порядке. Не знаю почему, но эти мошки никогда трогали глаза. Поэтому обглоданные черепа, когда мы подходили к ним, глядели на нас еще живыми, незатуманенными глазами. Эти глаза можно было даже вынуть из глазниц. Они были как будто аккуратно вырезаны, но нетронуты. И стажеры, которые помоложе, кидались такими глазами, как мячиками. В этих глазах даже не было боли или страха. Я думаю, что животные просто не успевали испугаться. Эта мошка до сих пор стоит у меня перед глазами. Я вижу, как она сидит в пробирке, как ползает по стеклу, как расправляет крылышки парой задних лапок – всегда вначале правое крыло, потом левое. Я вижу как она чешет голову передними лапками, причем голова наклоняется так, что кажется прикрепленной на тонкой ниточке. Это было отвратительно. Поэтому я ушел оттуда и пришел сюда. Конечно, такая мошка не годилась для военного использования. Она бы сожрала и своих и чужих, пошла бы дальше и сожрала бы всю планету. Тем не менее, проект не уничтожили. Ее гены хранятся и готовы к употреблению. Я пытался их разубедить, ведь всем было понятно, что мошку нужно уничтожить. Но там были люди, которые работали над мошкой по десять или пятнадцать лет, которые начинали с самого начала. Конечно, они не соглашались уничтожить главный труд своей жизни. Я даже думаю, что если бы принято было решение уничтожить мошку окончательно, они бы похитили и спрятали генетический материал. В крайнем случае, они бы восстановили все по памяти в одной из частных лабораторий. Вот в этом главная проблема: не в монстрах, которых мы создаем в пробирках. Проблема в тех монстрах, которых мы создаем в собственных мозгах. Проблема в том, что всегда найдутся стажеры, которым нравится кидать еще теплые глаза. – Это здорово, – сказал шеф, – и последний вопрос: вы будете работать? – Да ладно, я буду работать, – ответил Гектор, – конечно буду. – Что вас подтолкнуло к этому? – Наверное, личные причины. – Да ну? – Я могу ничего не делать, но я не могу заставить себя не думать. Я думал, думал, и нашел ответ. И теперь я знаю, что у короля растут рога. Огромные и ветвистые. – И вы решили поделиться с нами? – Что-то вроде того. – Тогда просветите меня, – сказал шеф. – Приблизительно так: в хромосомах человека есть определенная молекулярная структура, которая не служит организму, а наоборот, мешает. То есть, она служит кому-то другому. Это что-то вроде триггера, спускового крючка или кнопки. Эта структура, когда она включена, является управляющим устройством, которое передает приказы, изменяет наше поведение или даже биологические функции. Я не знаю, кто передает эти приказы и в чем они заключаются. Но самое веселое не это. Самое веселое состоит в том, что эта штука явно искусственная, но сделана не людьми. Человеческая техника пока не может такого создать. И еще долго не сможет. Тогда кто? – И кто же? Инопланетяне? – Не имею представления. Человек отпадает полностью. В инопланетян я не верю, но они могли бы это сделать. В бога я верю чуть-чуть. Если бы я верил сильнее, я бы сказал, что бог специально сделал нас такими, чтобы иметь возможность хорошо управлять нами, при нужде. Но богу это не нужно. И потом, здесь нет ничего сверхестественного. Это больше всего напоминает техническое устройство. Обыкновенное техническое устройство, только сделанное на слишком высоком уровне. Просто как микросхема, вставленная в нас. С тех пор, как я об этом узнал, я чувствую себя роботом Васей. Он помолчал, глядя на стрижа, который подлетел к открытому окну и сел на подоконник. – Я не вижу, чтобы вы удивились. Вы мне не верите? – Я видел в жизни много странного, – сказал шеф. – И надеюсь еще увидеть, если повезет. Но, если честно, то, что вы мне рассказали, для меня не новость. Я даже знаю кто вставил эту микросхему… Это не инопланетяне, это хуже… Смотрите, больная птица. – Вообще-то, я могу ее выпустить хоть сейчас, – сказал Валин. – Она уже совсем созрела. Могу подержать еще пару дней, если надо, но не больше. Видите, какая она большая. А какие мышцы – слишком мощные для женщины, особенно на руках. Конечно, я давал ей питание по максимуму. Иначе она бы вырасла поменьше. Красавица. Существо в ванне было покрыто морщинистой красной кожей, блестящей на свету. По всему телу неравномерно расла редкая черная шерсть. Существо постоянно шевелилось и ванна вздрагивала от внутренних толчков. – Я не вижу наружных креплений, – сказал Гектор, – это против всех инструкций. Вы с ума сошли? – Это потому, что у нас не было ванны для выращивания человека. Пришлось приспосабливать маленькую. – Конечно не было. Но посмотрите, как она возбуждена. Она же выдавит переднюю стену, если упрется руками и ногами. Существо, как будто услышав последние слова, уперлось руками в прозрачную стену и кожа на больших ладонях побелела. На пальцах были ногти примерно сантиметровой длины. – Видите, она слабенькая, – успокоил Валин. – Это потому, что она еще не может контролировать свои мышцы. Но достаточно одного случайного толчка. – Тогда начинаем откачивать жидкость, – сказал шеф. – На всякий случай, дайте ей транквилизатор, пусть успокоится. Но немного, не надо ее глушить. Я хочу видеть, как она будет себя вести в первые минуты жизни. То есть, пусть она хотя бы перестанет сейчас брыкаться. Они сели на скамью и несколько минут сидели молча. Валин запускал систему рождения и что-то говорил вполголоса сам себе; он имел такую привычку. Остановился, вытер лоб, надел очки. – Автоматика не работает, – заявил он, – придется вытаскивать ее из ванны на руках. – Сколько она весит? – Девяносто два кило. – Справимся. Рождение клона обычно проходит проще, чем рождение человека, но все равно занимает несколько часов. Спешить было некуда. Гектор осматривал помещение. Обыкновенный подвал, пожалуй, слегка увеличенный, раскопанный в глубину – отсюда шесть лишних ступенек на входе. Строили давно, потому что пол сильно стерся, а пластик потемнел. Строили еще прошлые хозяева, общество вегетарианцев, или еще кто-нибудь до них. На полу вдавленности от ножек мебели, стоявшей когда-то, и несколько пятен – так, как будто пролили что-то горячее или кислоту. Скорее всего, раньше здесь было какое-нибудь хранилище бумажных документов со многими стеллажами. Под потолком в углах – четыре стерилизационных кондиционера (стандартные СК-6) и еще один излучатель для обуви на входе. Удобная штука, заменяющая бахилы, стерильную обувь. Он стерилизует подошвы каждого входящего человека. Если кто-то вздумает войти босиком, на ступнях останутся ожоги. Несколько шкафов с инструментами и полный набор приборов. Вторая дверь. – Там операционная, – сказал шеф, заметив его взгляд, – там еще две комнаты: операционная и «холодильник». Гектор кивнул. – Вы неплохо подготовились. Это и есть та проблема, которую вы собирались мне подсунуть? Это чудище из ванны? – Это только маленький кусочек проблемы. – Генная модификация? – Нет. Как точно заметил господин Валин, эта штука совсем не человек, а нечто, притворяющееся человеком. Кстати, она может оказаться очень сильной. Еще и поэтому я остановилсвой выбор на вас. Вы в некотором роде военный специалист, а господин Валин – он всю жизнь занимается боевыми искусствами, это его хобби. – Это не хобби, а способ жизни, вы неправильно сказали, – мягко возразил Валин. Валин был небольшого роста, полноват, весь какой-то мягкий, округлый, хотя совсем не дряблый. Большие скромные глаза под стеклами очков. Не скажешь, что в этих глазах светится острая мысль, никак не скажешь. Но и тупым его тоже не назовешь. Он как бы придавлен чем-то тяжелым. Как еще живая лягушка, на которую сверху положили большое тяжелое лабораторное стекло. Шевелит лапками, но сдвинуться с места не может. – Я это знал, – сказал Гектор, – вас сразу выдают косточки на пальцах. Сколько часов в день вы тренируетесь? – Четыре. С пяти до семи утра, с трех до четырех дня, с одиннадцати до двенадцати ночи. Я сплю только четыре часа. – Это больше похоже на религиозный ритуал, чем на тренировку. – Это и есть ритуал, – ответил Валин. Сейчас Гектор понял, чего не хватает этому человеку, катастрофически не хватает: чувства юмора. Валин вообще не умел улыбаться. К любой жизненной мелочи, к любому слову или действию он относился с уморительной серьезностью миссионера, приехавшего в незнакомую страну и вежливо выслушивающего ту чушь, кторую несет первый попавшийся на дороге оборванец. – Так я начинаю рождение, – сказал он, – через два часа и сорок три минуты она будет дышать воздухом. Шеф щелкнул на кнопке вриска и развернулся виртуальный экран. Он начал говорить – и экран, следя за его словами, визуализировал все, о чем говорилось. Там, где вриск не мог построить картинку, он пускал световые пятна. – Представьте себе такую вещь, – говорил шеф, – представьте себе паразитический организм, который использует в своих целях нашу с вами общественную жизнь. Я называю такую штуку муравьиной королевой. – Мне трудно представить, – сказал Гектор, – хотя я могу вообразить себе паразита, который живет в человеческом желудке, в печени или кровотоке – и в этом нет ничего нового. Но я не понимаю, как можно присосаться к общественной жизни. – Вот что я имею ввиду. Однажды муравьиная королева встречает человека, – подолжил шеф. – Она его не убивает, не съедает и не внедряется в него, как в фильмах ужасов. Она слегка изменяет его психику. Она внедряет в человека не свою личинку и не свое яйцо, – она внедряет в наш мозг всего лишь некоторую идею-фикс. – Этого достаточно? – Идея – это же устройство управления. Внешне человек останется нормальным. Но теперь это уже не человек, а муравей, – живая машина для выполнения чужих приказов. Потом тело жертвы копируется в нескольких экземплярах. Каждое из тел сохраняет остатки памяти – ровно настолько, чтобы вести себя подобно человеку: есть, пить, одеваться, разговаривать с нормальными людьми и не вызывать подозрений. Эти люди-муравьи недолговечны, они живут всего несколько дней. На самом деле они что-то вроде клонов, скопированные с первого экземпляра. И они сразу же начинают охоту за нормальными людьми. Это единственная их задача. Когда матка наберет достаточно людей, они начинают строить муравейник. – Муравейник? – переспросил Валин. Муравейник – это обыкновенное нормальное человеческое здание, вначале оно будет небольшое, допустим какая-нибудь контора, склад или мастерская. Люди-муравьи копошатся до тех пор, пока их матка не получит надежное укрытие. Пока их немного. Но как только муравьиная королева обоснуется глубоко в подвале под этим домом, как только она выроет для себя надежную нору, они начнут привлекать новых людей и муравьиха станет превращать их в новых муравьев. Дом начинает расти, он перестраивается и перестраивается, а работников становится все больше. Все они нормальные люди, каждый с отпечатками пальцев, со своей биографией, со своими документами, со своими индивидуальными привычками. Это совсем не зомби. Просто они работают сообща и уверены, что делают полезное общее дело. Поговорите с каждым – и он объяснит вам, почему и для чего он так старается. Они уверены, что работают по своей воле. Они не знают о существовании муравьихи. Если кто-то расскажет им, они не поверят. Так продолжается много лет. Но со временем они тупеют, все сильнее утрачивают старые привычки, их психика сужается – до одной единственной мысли, в конце концов. Когда они станут совсем тупы, муравьиха их покидает. – Она уходит? – спросил Гектор. – Нет. Она размножается. – Но все равно остается одна вещь, которую не скроешь, – сказал Гектор. – Муравьиный идиотизм. Сообщество идиотов обязательно привлечет внимание. – Ничего подобного, – возразил Валин. – Если вы спросите мое мнение, я скажу, что наше общество наполовину состоит из идиотов. – А это самое интересное, – сказал шеф. – Во-первых, эти насекомо-человеки становятся идиотами лишь настолько, чтобы беспрекословно выполнять приказы муравьиной королевы. Во-вторых, они не знают, что служат паразиту, они уверены, что служат своим убеждениям. Убеждения ведь могут быть какими угодно, у нас же свобода. А в-третьих, она часто маскирует муравьиный идиотизм под бюрократический идиотизм. А бюрократический идиотизм – это уже совершенно нормальная вещь для человека. Любой, кто заинтересуется муравейником, встретив бюрократический идиотизм, сразу же потеряет всякий интерес. Он или уйдет, или из него сделают нового рабочего муравья. – Только так? – спросил Гектор. – Не только. Иногда это религиозный или любой другой идиотизм. Любые религиозные секты, которые отличаются особенным идиотическим рвением, на самом деле муравейники. Террористические организации и, может быть, военные. Мелкие политические диктатуры. И особенно – крупные. Преступные синдикаты. Националистические группы. Любые группы, считающие себя лучше остального человечества. Их просто, их совсем просто узнать. Первое: у них всегда есть одна-единственная священная идея, не допускающая никаких сомнений. Каждый сомневающийся – преступник. Муравьиха не допускает сомнений: любой сомневающийся – смертельная угроза для нее. Во-вторых, эта идея всегда воюет с другими идеями, то есть, разные муравьиные королевы сражаются между собой за жизненное пространство. То, что мы воспринимаем, как войны или любые сражения идей… Ключевое слов во всем этом – «смерть». Когда королева уходит, большинство муравьев умирают. Те, что выживут, останутся психическими калеками. Сектанты совершают групповое самоубийство, например. Военные и террористы гибнут в бою. Преступники уничтожают друг друга. Диктаторы и их их соратники гибнут при дворцовых переворотах. На самом деле матка покидает ненужных людей, которые стали слишком глупы и, потому, не нужны. Молодые матки будут искать новые жертвы. Как только человеку очень сильно захочется стараться ради какой-нибудь новой идеи, о которой он раньше вообще не слышал, нужно подозревать муравьиную королеву. Она толкает нас на самопожертвование ради чего-то. На самом деле – только ради нее самой. – Интересная теория, – сказал Гектор. – особенно интересны картинки, которые показывал ваш вриск. Я узнал и Гитлера, и Сталина, и этого, как его, который в начале века взорвал международный торговый центр. Сильные кадры массовых самоубийств. Но это всего лишь слова и картинки. А теперь, для чего вы нам это рассказали? – Я обещал вам рассказать правду, и вот я рассказываю. Вам, господин Пущин, я обещал интересную проблему. Получайте. Эта муравьиная королева сейчас перед вами. Еще немного – и она выйдет из клоновой ванны. Муравьиная королева в клоновой ванне уже получила порцию успокоительного и теперь брыкалась не так часто. Уровень питательной жидкости начинал снижаться. – Как она размножается? – спросил Валин. – Откладывает яйца? Это невозможно физиологически. Если нет, то как? – Это половое размножение? – спросил Гектор. – Если так, то они должны как-то встречаться. Тогда, чтобы вид не вымер, на территории страны должно быть не меньше тысячи особей. Это значит, не меньше ста тысяч муравьев. Если оно размножается неполовым путем, их может быть намного меньше. Их может быть всего несколько штук. Или одна штука. Или уже не осталось ни одной. Вы позаботились о нашей защите? – Она не опасна. – Надеюсь. Потому что я не хочу превращаться в муравья и начинать прямо здесь рыть новую нору для этой длиннорукой матки. Что именно она делает с людьми? – Перестраивает. – И после этого вы говорите, что она безопасна? – Выражаясь вашим собственным языком, господин Пущин, – сказал шеф, – она вставляет микросхему в наши гены. Ту самую, из-за которой вы чувствуете себя роботом Васей. Ту самую, которую вы открыли и назвали своим именем. Ту самую микросхему, из-за которой вас выгнали из университета. Ту самую, из-за которой вас несколько раз хотели убить, если я не ошибаюсь. Вы не знали, кто ее вставил в человека – вот вам ответ. – Но это неправильный ответ. – Почему? – Структура Пущина-Беева была найдена в восьмидесяти восьми образцах крови из ста. Это значит, что примерно девяноста процентов людей заражены. – Именно так. – Но я почему-то вижу нормальных людей на улицах. – Просто эта микросхема имеет несколько режимов работы. Она не всегда включена полностью. И все же девяноста процентов людей проявляют бюрократический, армейский, сектантский, политический или любой другой идиотизм. Очень редко встретишь человека, который служит сам себе, а не посторонней идее, которая сидит на нем, как наездник и высасывает из него соки. Я правильно говорю? – Нет, я возражаю! – возмутился Валин. – Идеи бывают разные. Не надо всех валить в одну кучу. – Разные – это какие? Моя правильная, а все остальные – нет? Но то же самое может сказать о себе каждый человек. Господин Валин увлечен какой-то философией, некто другой увлечен поиском привидений. И все считают правильной свою идею, только свою собственную. Но правильной идеи не существует. Есть только наездники, которые живут нашими усилиями. – Но тогда государство – это тоже огромный муравейник, – заметил Гектор. – Может быть. Потому что каждое государство озабочено некоторой идеей. Сначала идеей, а уже потом людьми, которые должны этой идее соответствовать. – Если государство это муравейник, то где муравьиха? – Скорее всего, – сказал шеф, – государство это множество муравейников, которые не мешают жить друг другу. Например, военный муравейник, похоже, живет собственной жизнью. А матку вы найдете в том месте, которое для государства священно. В том месте, которое лучше всего защищено. Например, египтяне строили священные питрамиды, строили так хорошо, что они дожили до наших дней. Коммунисты строили мавзолей. Остальные тоже что-то строили, и строили крепко. Представьте себе, например, каменный памятник, какому-нибудь народному поэту, который стараниями государства возведен в ранг идола. И представьте себе государство, которое пропитало людей своей идеологией. Допустим, кто-нибудь покусится на этот памятник – допустим, просто отобьет от него кусок. И представьте, какая поднимется иррациональная, животная, идиотическая волна гнева – и только потому, что от камня отбили кусок. Вы спрашиваете, где может жить матка – вот вам ответ. Она живет там, где ее защищают. Она заставляет себя защищать. Красное лицо рождающейся муравьихи приникло изнутри к прозрачному пластику ванны. Казалось, что глаза смотрят на людей. Зрачки то замирали, то начинали двигаться, но это было беспорядочное движение. Руки, которым было тесно, застыли в неестественно вывернутом положении. Каким видится мир ей оттуда? У нее своя точка зрения. Свое зрение, свое ощущение мира. И может быть, даже ощущение красоты или справедливости. Она тоже хочет жить. И она тоже имеет право на жизнь, так же как и мы, так же как и те бесчисленные мириады существ, которых мы уничтожаем для удовлетворения своих прихотей, капризов или нужд. Еще немного – и она родится. – Что вы будете с ней делать дальше? Сейчас ванна была почти пуста. Лишь на дне струился поток желтой темной жидкости, которая сейчас слегка пахла йодом как дикие морские пляжи, заваленные гниющими водорослями. Длиннорукое существо лежало на дне, обтянутое прозрачной пленкой. – Сейчас мы ее вынимаем, делаем все анализы, усыпляем и везем в операционную. – А потом? – Потом нам прийдется ее кое-куда отвезти. Валин разгерметизировал ванну и отодвинул боковую стену. – Может быть, усыпить ее сейчас? – Не надо. Тащите за ноги. – Как в каменном веке. Пленка лопнула и на людей хлынул поток резко пахнущей жидкости. Существо закашлялось и стало, изгибаясь, скакать по мокрому дну, как рыба, выброшенная на берег. Оно выкатилось из ванны и упало на пол, поползло и спряталось между ножками стола. – А она веселенькая. Отличные рефлексы, – сказал Гектор, вытирая руки о полотенце. – Поздравляю папашу. Существо завыло. Это было нечто среднее между плачем младенца и воем сумасшедшего. С обеих сторон стола торчали его длинные руки, растопыренные как клешни. – Вам ее не жаль? – спросил Гектор. – Мне жаль не ее. – Кого же? – Ее тело, – сказал шеф, – ее тело в основном скопированно и сделанно по генам одной моей подруги, которая погибла тридцать шесть лет назад. И я при этом, можно сказать, присутствовал. Той девушке ей было всего двадцать один, она была очень молодая и очень счастливая. Страшно молодая и счастливая – как глупый теленок на бойне. А эта гадость ее сожрала ее и приняла ее облик. Вот ту девочку мне жаль. В тот день, когда ее сьел муравейник, она просто поехала отдохнуть на природу. Она ничего такого не ожидала, как ничего не ожидали и другие люди, кто погиб вместе с нею. У муравьихи, которую мы клонировали, в точности ее лицо. Когда муравьиха научится говорить, она получит и ее голос. Когда научится ходить – ее походку. Когда научится плакать – ее плач. Понимаете – ее голос, походку и плач. Я человек сдержанный, но меня это бесит. – Она научится говорить? – Да, и что? – Значит, мы имеем дело с разумным существом. Альтернативный разумный вид. – Нет. – Что значит «нет»? – Это существо – на девяноста девять процентов человек. И только на один процент паразитический организм. Поэтому она сможет ходить и говорить. Но это не делает разумным самого паразита. Существо завыло снова. – У вас есть грудь, к которой можно приложить этого младенца? – У нее уже есть зубы и она может есть любую пищу. Но в первые два дня мы не будем ее кормить. – Почему? – Все правильно, – сказал Гектор, – я изучал отчеты о человеческих нуль-клонах. Все правильно. Ее не нужно кормить. Но мне не нравится этот вой. Она чего-то требует от нас. – Я знаю что ей нужно, – сказал шеф. – Подежурьте пока здесь, я вернусь через пять минут. Мы это дело уладим. Пусть пока посидит под столом. На всякий случай не подходите. От греха подальше. – Вы дадите ей то, что она просит? – Именно так. Они помолчали, глядя на руки, торчащие из-под стола. Руки медленно опускались, так, будто их хозяйка начинала клевать носом, потом резко поднимались и снова начинали опускаться. Хорошая доза успокоительного давала о себе знать. – Ваша дочь, – сказал Гектор, когда шеф ушел. – Как это было? – Зачем вам моя дочь? – устало спросил Валин. – Потому что я ее видел. Это клон. Зачем вы это сделали? – Не надо меня спрашивать. Я очень устал. Не физически. Я устал так, что любой вопрос царапает меня как ножом. Вам это знакомо? Это даже не усталость, а я не знаю как назвать. – Безисходность, – сказал Гектор. – Это всегда от безисходности. – Все просто, – сказал Валин. – Это случилось из-за моей матери. Она умирала, а я обещал ее спасти. Спасти ее было невозможно, я это понимал, все это понимали. Она это понимала. Но я обещал. Иногда, в отчаянии, бывает так, что обещаешь просто чтобы подтолкнуть судьбу. И что-нибудь на самом деле происходит. Просто, когда обещаешь или клянешься, то связываешься с космической энергией. – Я не верю в космическую энергию, – перебил Гектор, – люди, которые о ней говорят, просто плохо представляют себе, что такое энергия. Удобно назвать этими словами то, чего не можешь понять или объяснить. Значит, вы пообещали ее спасти и создали клона? Но зачем? – Как только я пообещал, поклялся, что спасу ее, я стал ждать знака. Знак – это нечто необычное, подсказка, может быть. Я шел домой и всю дорогу думал, что я почувствую, если вдруг меня собьет машина (то был последний или предпоследний год автомобильных дорог), я думал и отвечал себе, что это было бы облегчением. Я так хотел покоя, что согласился бы и на могильный покой. Но я не мог позволить себе смерть, на мне лежала ответственность. Я пришел домой и еще в дверях услышал радио. Сообщали о новом открытии, о новом прорыве в биологии и медицине. Помните, эффект Мережковского? Перезапись сознания с одного мозга на другой? Я понял, что смогу спасти мать, переписав ее сознание на ДРУГОЙ мозг. – Эффект Мережковского был доказан только для однояйцевых близнецов. – Да, но клоны еще более близки, чем близнецы. Поэтому я надеялся, что у меня получится. – Как вы сохранили ее сознание? – Я заморозил ее. Ее замороженное тело до сих пор лежит в холодильнике. При быстром замораживании до квантовых температур вся информация сохраняется. Я собирался вырастить клон, годный для перезаписи, и записать на него сознание своей матери. Она бы умерла и родилась снова, и даже не заметила этого. Она бы только увидела меня постаревшим… И мир вокруг, еще более интересный и замечательный. Красочный. Она бы получила молодое или детское тело. – При быстром замораживании информация не сохраняется, – возразил Гектор, – кристаллы льда в любом случае принимают форму микроскопических ножей и разрезают перегородки между клетками. Разве что глюкотиновый шок? – Это само собой. – Тогда возможно, – неопределенно сказал Гектор. – Нет, невозможно. Я вырастил это тело. Но я воспитывал Миру как родную дочь. Она не знает, кто она на самом деле. То есть, она подозревала, но я убедил ее, что она на самом деле моя дочь. У меня даже есть справка генетической полиции. И уже не в этом дело. Просто она нормальный маленький человек. Если я запишу на нее чужое сознание, она сама умрет. Я не могу этого сделать. Она любит петь и рисовать. Она заразительно смеется и поздно встает по утрам. Она умная и способная. Как же я могу ее уничтожить? Вопрос стоит так: моя дочь или моя мать, жить может лишь одна из двух. И если об этом узнают… Тем более, что они принимают кодекс о генетических преступлениях. Зачем они это делают? Они боятся вымирания? – Вы уже прочли? – Да. Запрещено все, что только можно придумать. За все – максимальное наказание. На нас катит средневековье. Скоро людей начнут сжигать на кострах. Вы думаете, что они это примут? Зачем? – Затем, что человечество уже вымерло, – ответил Гектор. – Наши гены отличаются от генов шимпанзе всего на один процент. Но в прошлом веке уровень загрязнений и радиации повысился настолько, что начались спонтанные мутации. И общий генофонд человечества начал меняться. Мы уже на две трети процента отличаемся от людей девятнадцатого века. Пройдет несколько тысяч лет, наши гены перемешаются и люди будущего станут совсем непохожи на нас. Поэтому я говорю, что мы с вами уже вымерли. Есть лишь одно средство замедлить процесс: выбраковка всего генетически нестандартного и искоренение генетической преступности. Вы читали положение тринадцатое к новому кодексу? – Нет, – ответил Валин. – Любые клоны будут усыпляться без всякого судебного разбирательства. Только тройная экспертиза – и укол в вену. Клоны уже давно объявлены не-людьми. С ними никто не церемонится. Убийство клона не считается преступлением. Но до сих пор соблюдались хотя бы какие-то формальности. Теперь не будет даже суда. Просто эспертиза и смерть. И не обошлось без церкви. Церковь одобряет. В каком-то смысле они правы. Сейчас каждый сумасшедший способен изменить свои гены и даже передать испорченные гены по наследству. Поэтому малейшее послабление – и человечество вымрет мгновенно. Теряется перспектива, теряется смысл жизни. Люди перестанут творить, если узнают, что через сто лет человечество исчезнет. Если они перестанут творить, они начнут разрушать – и вымрут гораздо быстрее. Поэтому законы будут только ужесточаться. – Этого следовало ожидать. Но мы будем драться. – Драться бесполезно. Нужно прятаться. – Как? – Для начала вам нужно выспаться, – сказал Гектор. – Как только вы проспите двенадцать часов подряд, вы увидите мир в другом свете. Долгий сон прекрасно действует на мыслительные способности. – Каждый раз, когда у моей дочери приступ болезни Гордона, – сказал Валин, – умирает один человек. Человек, которого она ненавидела. Мира всегда знает, кто будет этим человеком. Она знает почему это происходит, но никогда не скажет. Дело не в том, что люди боятся смерти всего человечества. Они боятся иметь клона рядом с собой. Клон приносит смерть. Они сами боятся умереть. |
|
|