"Карнавал" - читать интересную книгу автора (Герасимов Сергей Владимирович)

9

До конца дежурства оставалось шесть часов. Охранники в холле убивали время каждый своим способом: первый, большеносый и с деревенским выражением лица, в четвертый раз перечитывал эротические анекдоты, уже почти не смеясь и тщетно стараясь найти соль во втором анекдоте с конца на третьей странице; второй, бледный и худой, очень напоминающий студента-цареубийцу, ходил взад-вперед и кусал губы. Они совсем не разговаривали из-за несходства мнений по всем кардинальным вопросам жизни.

Большеносый был одет в черный свитер с блестками и в форменные брюки охранников порядка. На свитере золотыми буквами было вышито «2001», но никто не знал, что эти цифры означают. Он вертел две железных бляхи в руках, бляхи ерзали одна по другой и издавали противный скрип. Огромный нос, выпуклый во всех направлениях, но не кожистый, а костяной, прекрасно сочетался на его лице с красными половинками щек (нижние половинки щек были бледными), со следами прыщей, со ртом, который не закрывался, хотя не говорил и не ел, но все же выражал все возможные и почти невозможные эмоции. Но самой интересной деталью на этом лице был не большой нос (и зубы, подобранные по размеру), а выражение глаз – победное выражение деревенского Дон Жуана, привыкшего гулять по самой широкой улице села и смотреть снисходительно, как девки выскакивают из-за плетней и спешат наперегонки, чтобы броситься ему на шею К концу улицы он так обвешан девками, что напоминает виноградную гроздь – ему становится тяжеловато, он сбрасывает девок на обочину и снова идет по самой широкой улице, но уже в обратном направлении, и снова из-за плетней выскакивают девки: оказывается, кое-кто еще за плетнями остался. Для городских девок он был не столь соблазнителен – городские меньше любят белобрысых.

Большеносый читал и шевелил губами. Дочитав до конца, он отложил газетку, но его губы продолжали шевелиться. Он шевелил губами не оттого, что медленно читал, а оттого, что медленно думал и губы не без труда поспевали за мыслью. Потом он взял со стола какой-то документ, взглянул на него проницательно, но читать не стал. Потом перевернул документ вверх ногами, опять взглянул и опять читать не стал. Потом перевернул листок обратной стороной и долго смотрел на чистую поверхность, будто пытаясь прожечь ее насквозь силой мысли. Потом положил листок на стол и написал карандашом матерное слово, посмеялся. Потом стер слово резинкой (обратной стороной карандаша) и стал срисовывать из газетки неприличную картинку, увеличивая отдельные многозначительные детали анатомии и, конечно, картинку в целом. От старания он закусил нижнюю губу.

Проходя мимо, брюнет-цареубийца взглянул на картинку, отметил старательность большеносого и выразил свое мнение презрительным уползанием губ вправо. Он откинул прядь волос, свалившуюся до самого подбородка, и снова стал кусать губы. Кусал он только одну губу и все время за один и тот же угол. Видимо, его губа отрастала наподобие прометеевой печени. У него была странная фигура – совсем без плеч, как казалось вначале, – но потом оказывалось, что плечи все же есть, только круто уходящие вниз. Его голова также свешивалась вниз, поэтому ему приходилось глядеть исподлобья. Его взгляд был внимательным и приятным, но двигался чересчур плавно – так движется телекамера кругового обзора.

Вдруг он остановился.

Большеносый оторвался от неоконченной картинки и взглянул на своего насторожившегося собрата. Несколько секунд ничего не происходило. Большеносый оперся локтем о стол и обернулся всем телом вокруг локтя, как вокруг шарнира. Ничего не заметив вокруг, он сымпровизировал гримасу на тему: всяким хлюпикам уже мерещится, снова повернулся вокруг локтя и взялся за карандаш.

– Я слышал шум на лестнице, – сказал цареубийца, обращаясь к пространству.

– Давай подождем, – согласился большеносый.

Цареубийца сел в кресло (кресло было из искусственной, свежевзрезанной ножом кожи, из-под кожи торчал поролон), наклонился и прислушался. Должно быть, он не умел долго сидеть в одной позе – ничего не услышав, он встал, сделал два шага и сел за стол, наклонившись вперед. В его наклоне было что-то от знаменитой падающей башни, он обязательно требовал подпорки. Он медленным движением приложил руку к лицу, не опираясь. Его взгляд и напряжение тощей шеи остались теми же.

На лестнице явно звучали шаги.

– Звони, – коротко сказал цареубийца.

Большеносый, не отвечая, сделал гримасу: мы еще посмотрим, кто у нас главный, и встал из-за стола. Теперь был виден его жирный зад и кобура, присосавшаяся к заду наподобие большого сытого клеща. Он воинственно повел задом и положил руку на кобуру.

– Я сказал тебе звонить, – сказал цареубийца.

Большеносый не обратил на него внимания. Он вынул пистолет.

Шаги послышались в коридоре. Цареубийца привстал.

Из-за двери вышел Мафусаил, остановился, зажмурился от яркого света.

– Стоять! – обрадовался большеносый. – Лицом, сволочь, к стене!

– Почему? – спросил Мафусаил. – Разве ты хочешь меня убить?

Он подошел к большеносому и неумело, но сильно ударил его в лицо. Пистолет выстрелил, посыпалась штукатурка. Большеносый перелетел за стулья, скрепленные скамеечкой, и не проявлял больше признаков жизни. Мафусаил подошел и наклонился над лежащим человеком. Казалось, что он целиком поглощен наблюдением. Цареубийца плавно стек со стула на пол и подобрал пистолет.

Мафусаил начал трещать пальцами. Потрещав, он обратился к цареубийце.

– Ты меня знаешь?

– Да, – сказал цареубийца, – мы дежурим здесь для того, чтобы ничего не случилось.

– Плохо дежурите, – сказал Мафусаил.

– Да, плохо. Уже случилось.

– Еще хуже. Сейчас только случится.

– Хуже?

– Значит, вы здесь для того, чтобы я не освободился и не ушел в город. Значит, для кого-то это важно, – сказал Мафусаил. – Ты видишь, мальчик, а я не так уж глуп.

– Я тоже, – сказал цареубийца.

– Ты этого не поймешь, – сказал Мафусаил, – но недавно я проснулся еще раз. Ты не поймешь, но я все равно скажу. Это так, будто ты протираешь паутину, за которой зеркало. С каждым движением ты видишь все больше. Если ты такой умный, то скажи мне, почему щелкают пальцы.

– Я не буду выполнять твоих условий!

Мафусаил снова отвернулся к большеносому.

– И что же? Ты меня застрелишь?

– Наверно. Да.

– Тогда стреляй.

– Я не буду выполнять твоих условий, – сказал цареубийца, в этот раз спокойнее. Сознание собственной силы это наилучшее успокаивающее средство, даже если это сознание – всего лишь иллюзия.

– Нет, не застрелишь, – сказал Мафусаил, – потому что ты не похож на меня.

Цареубийца молчал.

– Видишь, как ты глуп, – продолжал Мафусаил, – ты даже не понимаешь моих слов. Не стоит обижаться, я подозреваю, что все люди таковы. Смотри, а его пальцы не щелкают.

Он подергал большеносого за пальцы. Тот застонал.

– А сейчас будут щелкать, слушай.

Он сломал большеносому палец и одновременно ударил его по лицу. Был слышен хруст.

– Ну как, слышал? Звук не тот, но все же неплохо. Теперь ты понял, почему ты меня не убьешь?

– Сейчас я выстрелю, – сказал цареубийца.

– Не выстрелишь, потому что станешь таким же, как я. А ты ведь всегда считал себя особенным, правда? Тебе не хватит жестокости, поэтому ты меня не победишь. Ты же хочешь остаться человеком?

– Я человек.

– Нет. Человек – тот, кто смог победить свою жестокость. Я не человек. И ты не человек, пока ты не победил себя.

Он сломал еще один палец.

– Теперь стреляй, если сможешь.

Цареубийца сжался на стуле.

– Знаешь, почему ты не можешь выстрелить? Поэтому что я тебе морочу голову. Ты привык прислушиваться к словам, а сейчас ты ничего не понимаешь. Ты не знаешь, что тебе делать. Не думай – стреляй. Или я тебя заставлю.

– Нет.

– Теперь уже лучше, – сказал Мафусаил, – я знаю, тебя учили всю жизнь тому, что такое добро и что такое зло. Учили тому, что убивать нельзя. У тебя был котенок?

– Да, когда я был маленьким.

– Ты его любил?

– Да, но он пропал.

– Да, ты его любил. В тебе действительно нет жестокости. Но сейчас ты выстрелишь.

Он подошел к цареубийце и взял его за левую руку.

– У тебя такая маленькая рука, как у женщины. Интересно, хрустят ли твои пальцы?

Цареубийца заметно задрожал.

– Вот и все, – сказал Мафусаил, – теперь ты меня боишься, а значит, в тебе уже нет никакой силы. Теперь ты сможешь выстрелить, только если я тебе прикажу.

– Нет.

– Страшно, да? Убей меня, и все кончится. Я ведь все равно заставлю тебя выстрелить.

– Ты сумасшедший.

– Да, я сумасшедший и я никогда не стану человеком. Поэтому ты должен убить меня.

– Нет.

– Тогда я тебе расскажу, что будет дальше. Они хотели сделать из меня человека и дали мне разум. Мой разум растет с каждой минутой. Но человек – это не разум, а дух – то, чего не смогут усилить никакие чудеса науки. Они смогли меня сделать лишь зверем – крысой, которая убивает других крыс. Это сильнее меня. Я убью тебя я уйду, и стану убивать других. Я это понимаю ясно, так ясно, как ты ничего не понимал в твоей глупой жизни. Пока не поздно, ты можешь меня остановить. Останови меня.

– Нет, – сказал цареубийца. – Ты знаешь, чем можно остановить разъяренного льва!

– Не знаю, я только несколько часов живу на свете. Наверное, силой. Сила рождает страх.

– Нет, – сказал цареубийца, – мужеством и любовью. Если ты убьешь меня, то ты больше никого не сможешь убить.

– Почему? – спросил Мафусаил.

– Потому что сегодня я тебя победил.

– Разве?

– Чтобы победить жестокого человека нужно вначале победить жестокость внутри себя. Иначе придется сражаться с двумя жестокими людьми.

Мафусаил задумался.

– Я этого не знал, – сказал он, – но может быть, ты меня обманул. Я проверю.

Он ударил цареубийцу и отобрал у него пистолет. Прицелился в голову, выстрелил.

– Нет, – сказал он, – это было похоже на правду, но это не было правдой. Напрасно ты не выстрелил первым.

Он осмотрелся в поисках выхода. Подошел к двери. Повертел ручку, без усилия вырвал ее. На месте ручки осталось темное отверстие, по форме напоминающее грибок, нарисованный в букваре. По бокам грибка остались еще две черные точки. Мафусаил внимательно осмотрел вырванные шурупы и, потеряв интерес, бросил ручку на пол. Пистолет он сунул в карман; карман сразу обвис.

Он открыл дверцу и вошел в маленькую комнату. Это была умывальня. Два крана, белый и черный. На черном привязана ленточка. Мафусаил открыл краны. Оба крана стали плеваться холодной водой. Они вели себя, как невоспитанные близнецы.

У него вдруг закружилась голова. Это продолжалось несколько секунд, а затем он проснулся снова. Он осмотрелся, замечая детали. Он заметил, что черный грибок вырванной ручки изнутри кажется светлым, заметил две зеленых кнопки на баке с водой, заметил надпись (пока непонятную): 380 В, заметил сгоревшую спичку, положенную кем-то на выступающий уголок стены. Он почувствовал, что был слеп до сих пор.

Он мыл руки очень долго, несколько раз закрывал кран и принимался мыть снова. Моя руки, он размышлял, думал, для чего он это делает, и думал, что стал думать по-новому: о самом себе. Внутри себя было не меньше деталей, чем снаружи. Наконец он закрыл кран и вышел.

На улице было ветрено. Погода обещала дождь или тающий снег, но ни дождь, ни снег не спешили выполнять ее обещания.

Мафусаил шел, наклонив голову, глядя лишь под ноги – иначе огромная масса новых деталей не успевала размещаться в его сознании. Его мягкие тапочки сразу же наполнились обжигающе холодной водой, но вода сразу же стала просто холодной, потом потеплела и прилипла к ногам и стала целовать их с чмокающим звуком. Он вспомнил это ощущение и вспомнил так много, связанного и несвязанного с этим, что не смог идти и сел на скамейку.

– Культурнее быть надо, – сказала сидевшая старушка и отодвинулась. Она сделала ударение на слоге «не», она не знала, как произносится это слово, но отодвинулась и отвернулась в позе учительского превосходства. Мафусаил ощутил вспышку ненависти, но тотчас же новые впечатление отвлекли его от старушки.

Откуда я знаю все это? – подумал он. – Наверное, я очень много слышал и видел в течение своей долгой не-жизни и все это отпечатывалось во мне без понимания. Но почему мне хочется плакать? Неужели тот мальчишка был прав – чтобы победить жестокого человека достаточно победить жестокость внутри себя и не бороться с двумя жестокими людьми? Неужели мне его жаль? Действительно жаль. Но это значит, я знаю, что такое жалость.

Он вынул пистолет и навел его на девочку, игравшую у лужи. Девочка набирала воду в баночку с помощью пластмассовой лопатки. Стрелять не хотелось. Он бросил пистолет в лужу. Девочка посмотрела возмущенно, но решила не отвлекаться от работы из-за взрослых пустяков.

«Объект вооружен, – прошептала в рацию тень, – не так-то просто будет его взять».

«Проследим и возьмем, – ответила рация, – не впервой. Но без приказа не стреляйте».

На пятнышко оттаявшей земли слетелись беспородные голуби и стали приударять друг за другом. Они вели себя предельно бестолково. Девочка отошла к скамейке и распугала голубей.

– Дядя, смотри, это подорожник, – сказала она, – смотри, какой большой!

– Правда, большой, – ответил Мафусаил, – это первый в этом году, потому и большой.

Он снова почувствовал легкое головокружение и кристальное прояснение сознания. Все вокруг задвигалось иначе, приобрело новые формы, цвета, значения. Его мысли потекли плавно и спокойно, как ручей у его ног – сильный весенний ручей с гофрированной, поблескивающей поверхностью. Он услышал собственный внутренний голос, пульсирующий в такт с жизнью. Он посмотрел на большой, в полногтя, листок подорожника и впервые в своей новой жизни улыбнулся.