"Порнограф" - читать интересную книгу автора (Валяев Сергей)

Театр военных действий (часть третья)

Утверждают, что убивать или быть убитым — это одно и тоже. Не знаю. Лучше обойтись без этих радикальных изменений. В своей жизни. И других тоже. А что делать, если существует прямая угроза уничтожения тебя как боевой единицы? Тогда выбирать не приходиться.

Да, я взял на себя функции Господа нашего, и меня оправдывает лишь то, что я не привык уходить от проблем текущего дня по чужой воли. А поскольку эти проблемы бесконечны, то, думаю, я вечен.

… Дождь закончился, но начиналась война. О чем я и сообщил своим друзьям по возвращению в дом родной. Вместе с новым бойцом в лице Костьки Славича, который ничего не понимал и думал, что я шучу. Как всегда. Пришлось признаться о выстреле на ночном балконе, так удачно совпавшем с ударом грома. Мой приятель схватился за голову: этого не может быть?! Его успокоили — ещё как может быть.

— Ваня, — в ужасе вопросил Костька. — Ты убил человека? Как мог?

— А ты хотел оказаться на его месте? — удивился я. — Тогда прости, что твоя мечта…

— Как это? — возмутился зануда. — Я никому плохого не сделал, чтобы меня… И вообще, в чем дело, товарищи?

Я попросил Александру, чтобы она взяла шефство над несчастным простофилей, ибо он начинает действовать мне на нервы. Как лазутчик на балконе. И я за себя не отвечаю. Девушка заметив, что нервы надо лечить водными процедурами, пригласила нового друга в свою обитель — послушать классическую музыку. А мы остались, чтобы выработать единую тактику будущих своих действий.

Не возникало никаких сомнений, что наша чрезмерная активность заставила противника предпринять ответные меры. Следовательно, мы находимся на верном пути. Дело остается за малым — открыв Театр военных действий, принять в нем посильное участие. И не в качестве статистов, но одних из заглавных героев. Хотя возникало впечатление, что несколько самонадеянных лилипутиков мечтают столкнуть лбами двух титанов, не понимая чудовищных последствий этой сшибки. Для всех участников сценической постановки.

— А если Берековский пойдет на попятную? — предположил дальновидный Мойша.

— В каком смысле?

— Вдруг передумает идти войной?

Мы порассуждали на эту тему и пришли к выводу, что запись, которую мы сладили с помощью «жучков», очень даже может нам пригодиться. В крайнем случае. В качестве компрометирующего материала. Для господина Лиськина тот будет рад услышать объявление войны открытым текстом.

— Ох, вляпаемся мы, как братец-лис в смолу, — вспомнил английскую сказку господин Могилевский.

Мы его успокоили: чему быть, тому не миновать. Главное, чтобы не в говно. На этом полуночное совещание закончилось — Сосо взял на руки прикорнувшую на тахте Софочку и удалился в её комнату; я же отправился к любителям классического музона и своим мужланским появлением нарушил гармонию филиала концертного зала имени П.И.Чайковского. Мне тоже нравится музыкальная классика: молчание — золото, а слово — серебро, моя любовь бесценное добро, слова любви нам нелегко сберечь, так сохраним молчание наших встреч. То есть сиди с умным видом и делай вид, что наслаждаешься адажио Генделя, и никаких проблем. С любимой.

— «Уж полночь близится, а Германа все нет», — ляпнул. — Я вместо него, господа!

— Да, Лопухин, вы не граф, — фыркнула Александра и, кажется, по этой уважительной причине выпроводила крестьянского сына из своей светелке; вместе с другим дворовым — Костькой Славичем.

Последний, бредущий по кишечному тракту коридора, уже ничего не понимал — почему он здесь и как так могут жить люди? В конце просвещенного ХХ века. Могут, успокоил я товарища, и даже счастливо.

По возвращению в комнату мы обнаружили таких счастливчиков: человека и кота, почивающих на тахте. Хорошо, что у меня нет бегемота, сказал я, плюхаясь на пружины. А я куда, задумался Костька Славич, не привыкший к таким простым и надежным удобствам.

— Подвинь кота, — посоветовал я, — или накройся им, как ковриком.

И на этом трудный день закончился — маленько попинав друг друга, люди и звери притихли, как бойцы в окопах перед смертельно-опасной атакой.

Я спал без сновидений и только под утро из-за кактуса выплыл призрак бабки Ефросинии. Он был озабочен и грозил мне пальцем: ох, милок, с огнем играшь. На что я отмахнулся, мол, ничего, бабулька, рыли могилку на совесть, чай, не себе…

И проснулся от ора — моя рука гуляла по лицу Костьки Славича, который спросонья принял её за костлявую ладошку своей смертушки. Перебудив весь дом, мы совершили веселый подъем: кот летал меж нас, как белка-летяга, и душераздирающе матерился на своем зоологическом слогане. Потом утренний туалет и зарядка. Насчет физических упражнений, конечно, шутка, а все остальное правда. За чаем мы окончательно распределили роли в новой театральной постановке, обещавшей быть занимательной для публики, которая мечтала увидеть энергичное эстрадно-кровопролитное представление.

Я и Александра отправлялись на дежурство под стены банка «Дельта», князь Сосо и княгиня София — отслеживать передвижения шоумена, у господина Могилевского была задача (с помощью друзей) проникнуть с познавательной целью в Министерство финансов, чтобы пронюхать хотя бы что-нибудь о программе «'S», коллега Костька Славич оставался за дежурного, отвечающего за материальную часть комнаты и кота. Наш друг попытался было протестовать, да мы некстати начали вооружаться, и его желание принять участие в акциях устрашения противника исчезло само собой.

Утренний город после дождя был приятен для глаза. Прохожие прыгали через лужи и казалось, что они гоняют между собой солнечные мячи. В набухших деревьях ещё путалась ночь.

Такое впечатление, что её не было, этой ночи. Следовательно, и нет трупа, плюхнушего мешком с костями на капот машины. Авто обиженно взвыло охранительной сиреной — и вокруг него замелькали тени. Я не стал разбираться кому принадлежат эти тени… Живым или мертвым?..

Как призрачна граница между жизнью и смертью… между светом и тенью… Кажется, вот ты: наполнен жизненной энергий, ты весел и полифоничен, ты вечен в этом миру, и вдруг — плюм-ц. Или кирпич, или пуля, или слово. И все, бренная жизнь твоя, как освещенный океанский лайнер, удаляется от тебя, неудачника, бултыхающегося во мраке мироздания. Брр!

— Ты что, Ванечка? — прервала мои чудные видения Александра. — Гуляли ночью?

— Мать, — обиделся я, — на работе не пьем. Только в исключительных случаях.

— А поскольку вся наша жизнь — исключительный случай, — засмеялась моя спутница.

Пьешь — плохо, не пьешь — никто не верит, такая вот наша национальная заковыка. И что остается? Правильно — пить под подушкой, как это уже не раз наблюдалось в нашей многострадальной истории. И все будут довольны: и мировое сообщество, и ты сам, вершитель судеб человеческих.

Пока я рассуждал на темы отвлеченные, наше «Вольво», напичканное шпионским спецоборудованием, прибыло на стоянку Бизнес-центра. Над огромным монстровидным зданием восходило, скажем так, Солнце первичного накопления капитала: сновали бронированные автомобильчики, перевозящие холщовые мешки, набитые денежным мусором, телохранители старательно охраняли хозяев, выбирающихся из лимузинов, торопились в святилище золотого тельца клерки…

— Ограбить бы броневичок, — высказал я вслух мысль миллионов своих обнищавших соотечественников, — но без жертв.

— Так не бывает, Ванечка, — заметила Александра. — За все надо платить. Или собой, или другими.

— Какая ты умненькая-разумненькая, — и попытался чмокнуть девичью щеку.

— Мы на работе, Лопухин, — увернулась. — Займись, пожалуйста, делом.

Делать нечего — когда женщина употребляет волшебное словцо, то лучше выполнить её настоятельную просьбу. И я занялся хитропопой аппаратурой, способной вырвать из бетонных недр необходимую нам информацию. Такие времена: кто владеет информацией, тот владеет миром. Я натянул на уши наушники и сделал вид, что получаю усладу от симфонического оркестра под управлением товарища Гинзбурга. И что же? В наушниках — тишина, как в родовитом склепе глубокой ночью. Что за чертовщина? Почему нет связи с лавочниками, поклоняющимся глистному значку $?

Надо сказать, что с техникой у меня сложные отношения и поэтому, прежде чем пинать ногами устройство, напоминающее изнеженный механизм из страны Восходящего солнца, попытался найти с ним общий язык. Склонив голову, предпринял попытку обнаружить причину его, прошу прощения, пассивности. И очень неудачно — странная, как будто искрящаяся боль прожгла мой становой хребет, и последнее, что помню — это удивление: что с тобой, родной? И все — вселенская мга…

Если говорить красиво, то неизвестно сколько по времени мой телесный астероид плавал во всесветной топи небытия. Наконец я плюхнулся на грешную твердь и, видимо, от удара мои мозговые извилины снова принялись функционировать по старой программе, заложенной природой.

Ну и слава Богу, решил я, открывая глаза, если ты, Мудак Иваныч, ещё не угодил под сталепрокатный пресс и, если тебя не закатали в асфальт нового МКАД, то существует великолепный шанс начать жизнь с чистого листа.

Карликовое солнце тускнело под пористым небесным куполом; потом пришло понимание, что это бетонный потолок и под ним лампочка Ильича в двадцать пять ватт. Было впечатление, что через меня пропустили электрический разряд в шесть тысяч этих лампочек. И, как после выяснилось, я был абсолютно прав в своих горьких предположениях: без сомнений, человек хороший проводник, но необязательно при этом, господа, делать из него древесный уголь. Проявив редкую силу воли, я заставил непослушное тело подтянуться к стене. Она была приятно холодна. Уфф! Переведя дух, вспомнил об Александре. Проклятье! Где она и что с ней? Бесславие на мою лоховскую голову. Так лопухнуться? Полностью оправдываешь свою многозначительную фамилию, Ёхан Палыч! Что же делать? Не пора ли принимать решительные контрмеры? Осмотревшись, понял, что слишком горяч в желании победить врага на его территории. Потому что находился в бетонном мешке. Без окон, но с цельнометаллической дверью, способной выдержать прямое попадание кумулятивного снаряда. А что у меня? Лоб, конечно, тренированный, но не до такой степени надежности, как того хотелось.

Мои размышления о хлипкости человеческой плоти были прерваны скрежетом металлических запоров. Я обрадовался: ба, свобода встретит меня у входа! А вместо неё — две малопривлекательные персоны, по сравнению с которыми моему Йехуа можно было давать Нобелевскую премию за самостоятельное интеллектуальное развитие. Без лишних слов они подняли меня, не буду оригинальным, как пушинку, и переместили в пространстве. Что было совсем неплохо. Если бы мне хотели свернуть шею, то проблем у этаких горилл не возникло.

Судя по всему мое бездыханное тело переправили в небольшой спортивный комплекс, где удобно проводить соревнования по тяжелой атлетики и вышибать мозги из строптивых дурней. Боюсь, что состязания по подъему тяжести уже закончились. Остается второе. И все потому, что я за сладкие годы жизни на «гражданке» полностью утерял навыки выживания, кои приобрел во время армейских будней. Вот что значит жить в удовольствие: пить, курить и не предохраняться во время совокуплений с нашим опасным бытием. Имеем то, что имеем. Тупиковую ветвь развития цивилизации. Это я про себя, её яркого представителя. И двух питекантропов, сопящих за моей спиной и не подозревающих, как им повезло.

Меня учили убивать и этот навык, знаю, сохранен в моей генетической памяти, он в моей плоти и крови. Отцы-командиры хорошо знали свое дело. Есть специальные приемы умерщвления физического объекта, основанные на восточных единоборствах. А если к этому прибавить нашу лютую ненависть к врагу и азиатскую страсть к изуверствам, то выходит такая гремучая смесь боевого искусства современного бойца, что в сравнении с ним бессмертное учение Шаолинь — это ветхий завет в руках смиренного послушника.

Например, «кошачьим» движением руки я мог бы запустить пальцы в глазницы первого питекантропа и вырвать оттуда упругие глазные яблоки, а второго навсегда нейтрализовать ударом указательного в область слухового гнезда… Нет проблем. Вопрос в другом. Зачем? Не надо торопиться. Подожди и узнаешь истинного врага и его намерения. И тогда действуй.

Наконец наше путешествие по бетонным казематам закончилось. Меня завели в комнату, где раньше воспитывали олимпийские резервы: в шкафу и на полках стояли спортивные кубки, смахивающие на урны в колумбарии. На стене замечались вымпелы прошлого физкультурного признания. За окном бродили ультрамариновые сумерки. День, как говорится, прошел незаметно. Надеюсь, мои друзья, заметив потери в своих рядах, не начали обстреливать банковскую цитадель ракетными установками.

Я сел на стул, на который мне предупредительно указали. Бейсбольной битой. Радовало, что стул не был электрическим. Обыкновенный, скрипучий друг в четыре ножки, удобный для обороны и нападения. Потом наступили минуты томительного, как утверждают романисты-дантисты, ожидания. Я заскучал, чувствуя, что где-то там, в соседнем параллельном мире, плетутся нити хитрой интриги, где мне тоже отводят роль. Какую? Если слуги со словами «Кушать подано, господа» и блюдом, где в качестве яств тротиловые шашечки, то простите-простите…

На этом мое гордое уединение закончилось — появился тот, кто должен был явиться. По замыслу мелкотравчатого режиссера. Господин Фирсов собственной охранительной персоной. В летней сетчатой майке и тренировочных шароварах. Сев за стол, сочувственно улыбнулся мне, как тренер ученику, выпустившему штангу на головы требовательным судьям:

— Как дела, Иван Палыч?

— Ху… вые, Игорь Петрович, — признался. — Я вам что, лампочка Ильича, чтобы меня электричеством бить?

— Похоже на то.

— А почему, понимаешь?

— Потому, что мы сами не хотим быть лампочками, — и кинул на стол «жучки». — Вопросы имеются?

— Имеются, — сознался. — Вы хотите, чтобы я написал репортаж о ваших героических буднях?

Мой невинный вопрос вызвал приступ смеха у секьюрити. С чувством юмора у него было в порядке, что несколько обнадеживало. Меня. Отсмеявшись, телохранитель со стуком плюхнул на стол «Стечкин» и «Nikon», повторив: имеются ещё вопросы?

— Имеются, — снова признался я. — Где девушка?

— Она — девушка? — усмехнулся господин Фирсов и сделал неприличный жест рукой. — Прелестно-прелестно…

— Слушай ты, говнюк в штопанном гондоне, — не выдержал я, — если с ней что-то… — и не успел договорить: боль и ослепительная вспышка вырвали меня из этого пасмурного мирка.

Неведомо, сколько по времени продолжался мой новый насильственный полет в болотной топи мглистого небытия… пренеприятнейшее, надо сказать, ощущение… наконец я увидел рассеивающий свет и услышал знакомый голос:

— Ну-с, вот только не надо притворяться, Иван Палыч. Эй, бодрее-бодрее.

Кажется, кто-то из питекантропов, дежуривших позади меня, спутал мою же голову с бейсбольной дыней и огрел её битой. Обидно и неприятно. Неприятно, что беседа складывается таким немилосердным образом. По-моему, я неправильно понят. Боюсь, прийдется переходить на древнеславянский слоган, чтобы сохранить котелок с поврежденными мозгами.

— Ну-с, продолжим?

— Не будете ли вы так любезны, — сказал я, выплевывая на пол желчную слюну боли, — воды, пожалуйста, мать вашу так, козлов!

— Да, вы, Иван Палыч, сама любезность, — сказали мне и сделали знак. А за козлов ответишь.

Получив премиальный стакан с хлорированной водой, я попытался привести мысли, ха-ха, в порядок. Тебя, Ванек, пытаются приручить. Зачем? Получив на этот вопрос ответ, можно будет предпринимать дальнейшие шаги.

— Как самочувствие? — поинтересовался господин Фирсов, когда убедился, что я способен выдержать новый удар.

— Лучше всех, — ответил я, — как у космонавта. После приземления.

— Нет, товарищ, наш полет продолжается, — проговорил телохранитель. И чтобы он закончился для всех нас удачно, прошу вас, Иван Палыч, быть откровенным, как на исповеди.

— Да, вы, Игорь Петрович, сама любезность, — и поспешил с требованием. — Только не надо профилактики, а то я сам за себя не отвечаю.

— Ой, как страшно, щелкопер, — засмеялся господин Фирсов. — Хотя отдаю должное: бойца мы потеряли из-за тебя, сучок. Ну да ладно: Бог дал, Бог взял.

— О каком бойце речь?

— Все о том же, — и указал на «Стечкина» и «Nikon». — Не надо валять дурака, Ваня. Мы профессионалы и работаем на совесть.

— И чем могу вам помочь?

— Поскольку ты человек Лиськина, то есть предложение. Очень доверительное…

— Я весь внимания.

— Ох, сукин сын, — покачал головой секьюрити. — Мало тебя били в жизни.

— Били-били, — признался я. — Но мы отвлеклись.

— Итак, повторяю, поскольку ты человек Лиськина, то убеди его, чтобы он поделился информацией о программе «S».

— О программе «S», — повторил я.

— Вот именно. А мы вам девушку. В полной её сохранности. И будем мир во всем мире.

— Не понимаю о какой программе речь?

У моего собеседника появилось желание подать знак, чтобы вновь огрели строптивца дубинкой, однако сдержал своим чувства и принялся подробно излагать суть проблемы.

На его взгляд, известный шоумен потерял чувство реальности и зарвался, полагая, что дружба с новыми кремлевскими реформаторами, дает ему право прижимать уважаемых людей общества, выполняющих обязательства в меру своих сил и возможностей. Конечно, если господин Лиськин хочет войны, он получит. Но победителей не будет. И поэтому лучше договориться.

— Не знаю, — покачал битой головушкой. — Дело в том, что Большому Лису уже прокрутили пленку с угрозами вашего Берековского.

— Это провокация, — прервал меня телохранитель. — Запустили петрушек, то есть вас. А мы все живые люди. Нервные.

— Лучше быть живым, чем мертвым, — убил такой беспощадной логикой своего собеседника.

Впрочем, он с этим и не спорил. Как и я с ним, уверенного в том, что я есть человек Лиськина. Слава Богу, у меня хватило ума не утверждать обратное. Да, с эстрадным шоуменом я на дружеской, понимаешь, ноге и готов оказать посильное содействие в обмене «товара» на человека. Вопрос лишь в том: пойдет навстречу хитрый Лис. Уж очень осерчал на банкира, ему так неосторожно угрожающему военными действиями.

— Кстати, Игорь Петрович, а все-таки что это за программа «S»?

— Я знаю столько, сколько вы, Иван Павлович, — усмехнулся телохранитель. — Все покрыто мраком. И даже более того.

— Понятно, — вздохнул я.

— Каждый должен исполнять свою роль, мой друг, — проговорил секьюрити, — а то можно потерять надежду на будущее. Вместе с головой.

— Голова дается человеку одна и один раз, её надо беречь, — был я на удивление наблюдателен.

— Точно, — хекнул господин Фирсов. — И поэтому, уверен, мы договоримся.

— Вы о чем?

— Меняем девушку на материал, нас интересующий.

— Ну я не знаю… Согласится ли Лис?

— Думаю, жена его лучшего друга — хорошая цена, — прервал меня секьюрити и, к счастью для меня, был отвлечен шумом подъехавших авто.

К счастью, потому, что я хотел ляпнуть: о какой жене лучшего друга речь, да вовремя прикусил язык: блядь, Ваня, мало тебя били битой, ничему не учишься, особенно, когда надо думать позитивно. Как я мог забыть, что Александра жена господина Любошица, одного из новых и молодых кремлевских реформаторов. Вот в чем причина ошибочного умозаключения господина Фирсова относительно моих дружеских отношений с эстрадным, как он выражается, петрушкой. Да-да, солдафонский умишко не смог просчитать ситуацию до конца, решив, что мы все в одной упряжке. Смешно. Есть шанс выпутаться из этой истории без тяжелых последствий, как для собственного здоровья, так и для жизни. А для этого надо играть предлагаемую роль, не переигрывая, конечно, хотя очень хочется.

— Надеюсь, Игорь Петрович, пушку и аппарат?..

— Нам чужого не надо, Иван Палыч, — и придвинул по столу «Стечкин» и «Nikon». — За сутки управитесь, гражданин фотограф?

— Не знаю. Лучше больше, чем меньше, — продолжал я мыслить столь оригинально — после удара биты.

Главный телохранитель «Дельта-банка» рассмеялся — приятно, черт подери, иметь дело с человеком, обладающим таким тонким чувством юмора, и дал согласие на сорок восемь часов. Связь (телефонная, разумеется) через космос: звезда со звездою говорит.

Наше прощание было без печали. Выражая надежду, что мы находимся в родной Московской области, я спрятал под рубаху «Стечкин» (без обоймы) и повесил на шею «Nikon». Намек поняли — моя персона будет доставлена в столицу туда, куда она пожелает. К родному «Вольво»? Пожалуйста. Спасибо, на это сказал я, вы, господа, удивительно любезны, я ваш должник, и указал на одного из любителей размахивать бейсбольной битой, особенно это касается тебя, малыш. Тот осклабился, будто ему пообещали леденец. Болван, он не знал, что единственным моим достоинством было то, что я человек слова. При всем своем ёхановском, выражаясь сдержанно, раздолбайстве.

Поездка в теплой ночи была ничем не примечательная. Половина пути я провел с завязанными глазами, точно меня снимали в дешевеньком кинобоевике. Мои новые друзья, должно быть, решили, что тем самым они обеспечат безопасность как свою, так и спортивной базы «Трудовые резервы». Я же был научен ориентироваться на местности не только зрительно, и поэтому при желании мог без труда обнаружить нужный объект на планете. Чтобы не огорчать попутчиков своими фантастическими способностями, я скромно умолчал о них. Когда же впереди появился тяжелый гул невидимого мегаполиса, повязку с глаз содрали. Наверно, мои новые товарищи хотели, чтобы я полюбовался приближающимися искусственными огнями любимой столицы. Что я и сделал, размышляя о создавшейся ситуации. Создавалось впечатление, что узелки, которые мы вязали, неожиданно затянулись. На нашей же вые. Мы самонадеянно рассчитывали на фарт, а получили то, что получили. Положение трудное, но не безнадежное. Пока прийдется играть и жить по чужим правилам и законам. Утешает лишь то, что неприятель сам обмишурился. Это дает нам великолепный шанс передернуть, как карты, положение вещей. И обернуть ситуацию в свой толк. Единственное, что царапает душу: ставка слишком велика — жизнь Александры. Что доказывает определенную состоятельность и силу наших врагов. Они просчитали партию наперед и уверены в своей победе. Не будем их в этом переубеждать. Как говорится, пусть заблудшие сами ищут пути спасения в лабиринтах собственных козней.

С ветерком промчавшись по ночным и распутным от веселого и напряженного летнего гульбища улицам, наш лимузин застопорился у темной глыбы Бизнес-центра и, выплюнув из своего фордовского чрева меня с ушибленной потылицей, удалился прочь.

Пощупав шишкарь, я поплелся к «Вольво». Весь день милое авто было бесхозным и, если бы его угнали… Нет, никто не польстился на скандинавскую ржавую развалюху. Открыв дверцу, плюхнулся за руль. Что делать-то дальше, гражданин порнограф? Первый сет, как любят выражаться любители игры в большой теннис, проигран в чистую. Плохо. Надо перевести дух и, учитывая ошибки, выйти на травяную лужайку с новыми тактическими и стратегическими предложениями, поставив противника в глубокое недоумение. (Про известную позу Трендэленбурга лучше умолчать.)

По сотовому телефончику я связался с князем Сосо Мамиашвили. Нельзя сказать, что он обрадовался моему появлению в эфире, потому что орал, как полоумный, успев высказать все мыслимые претензии вплоть до проблемы расширения НАТО на восток.

— Вы чего там, — обиделся я, — белены объелись?

— Вах, какая белена?! — заорал мой друг. — Вы куда-то провалились, а нас тут с Софочкой…

— Что такое?! — обомлел я. — Прихватили?

— Какое там прихватили?! Обстреляли!

— Как это?!

— А вот так вот!

— Стоп! — завопил я, понимая, что наш разговор приобретает абсурдный характер. — Все живы-здоровы?

— Все живы и все здоровы, — последовал ответ. — Но «Победа», как решето…

Вспомнив родную матушку, я заявил, что скоро буду и тогда подробно обсудим создавшуюся ситуацию; единственный вопрос, который меня интересует: кто стрелял?

Князь ответил в экспрессивной форме, мол, конь в пальто, но скорее всего люди Лиськина, узревшие за своим боссом преследование старомодного драндулета.

Ситуация становилась увлекательной: нас поджимали со всех сторон. Или плохо работали мы, или хорошо — все остальные. Вот что значит покуситься на чужой горшок с кашей. Или на сладкий пирог. Не успеешь протянуть к ним руки, как протянешь ноги…

Ночная столица лежала в липком потном сне, только у освещенных подземок с брутальными малиновыми буквами «М», где теснились торговые палатки, существовал малотребовательный люд. Приятно было катить по пустынным улицам, даже не верилось, что поутру начнется вавилонское столпотворение. Эх, Ванечка, надо вести ночной образ жизни, и тогда не будет никаких проблем. Хотя бы на магистралях родного города.

Как позже выяснилось, моя мечта полностью реализовалась. Это я о ночном образе жизни. Мои же друзья бодрствовали, находясь в нервно-приподнятом настроении. Больше всех нервничал Костька Славич, ожидающий с минуты на минуту нападения противной стороны. Мой помятый видок с окровавленной шишей на затылке и отсутствие спутницы не принесли успокоения в общество. Началась банальная разборка наших полетов во сне и наяву. Я изложил суть новой проблемы, которую мы должны были решить в короткий срок, но без суеты и горячки.

— Ничего не понимаю, — сказал на это князь Мамиашвили. — Почему они пошли ва-банк?

— А я откуда знаю, — осторожно потрогал шишку. — Какая-нибудь многоходовая комбинация.

— А мы в ней пешки, — заметил господин Могилевский. — Нет, лучше торговать портовыми шлюхами в Малайзии.

Мы возмутились таким не патриотическим отношением к делу. И потом пугаться первых трудностей? Да, не все так гладко, как хотелось, но это наша национальная черта — решать проблемы через известное место. Идет глобальное накопление первичного капитала, и мы должны принять участие в дележе пирога, пусть даже в качестве нахальных едоков. Нас оправдывает лишь то, что наши запросы предельно скромны, если их сравнивать с аппетитами молодых псевдореформаторов, заглатывающих золото-газо-нефтеносные территории с патологической алчностью. На этих обвинительных словах все участники вечеринки почувствовали приступ голода. И пока София готовила поздний ужин, а Мойша и Костька Славич искали в комнате моей любимой записную книжку с номерами телефонов б/у супруга, князь поведал о происшествии, которое случилось на сорок шестом километре Можайского шоссе.

— О, Господи, — удивился я, — кто вас туда загнал?

— Кто-кто, известно кто, — отмахнулся Сосо и продолжил повествование.

Надо сказать, что история не отличалась большой оригинальностью. В отличии от наших с Сашей злоключений. В полдень господин Лиськин отправился в загородный ресторанчик «Русская дубрава». Видимо, не только вкусить бифштекс с кровью из английской бешеной телятинки, но и для строгой конфиденциальной встречи. С кем-то.

— С кем, князь?

— Вах-трах, прекрати издеваться, Вано, — последовал энергичный ответ.

По мнению моего друга, «Победа» это не тот вид транспорта, коим можно пользоваться для секретного преследования. Наверно, её настойчивые горбатые контуры скоро начал раздражать охрану шоу-бизнесмена. И на подъезде к ресторанчику телохранители ничего не придумали лучшего, как прошить старую лоханку из всех своих огневых средств поражения.

— Без предупреждения? — удивился я.

— Нас пытались остановить, — уклончиво ответил мой товарищ.

— Как это?

— А вот так вот.

— Князь, колись, или спрошу у Софочки, — потребовал я. — Как дело было на самом деле?

И что же? Оказывается, Сосо так увлекся преследованием, что едва не протаранил лимузин, где находилась известная личность, а на предупреждение охраны поначалу продемонстрировал ей неприличный жест средним пальцем, как это часто делают простые горячие американские boys в сумасбродных боевиках Голивуда, а после показал для острастки наш простодушный ствол Калашникова…

— Зачем, князь?

— Ну, не сдержался. Как черт попутал, блядь. Мы ковыляли-ковыляли, сам понимаешь, еле поспевали. А они все такие, фру-фру. Не сдержался, правда.

Я потревожил зашибленную потылицу и сказал, что с таким ведением дела, мы все скоро окажемся на кладбище. В одной братской могиле. На что мой оппонент заметил, что вполне возможно, если судить по предварительным итогам: вторично поврежденное авто и потеря боевой подруги. И если с ремонтом драндулета не будет никаких проблем, то вот как вернуть Александру в её девичью горенку…

Было над чем поломать голову — что мы и начали делать во время полуночного чаепития. С бутербродами и чувством досады, что приходиться выполнять чужую волю. Мы рассмотрели несколько вариантов действий: от акта возмездия до вежливого участия в гала-концерте, посвященному нарождающейся демократии. Когда я понял, что нет новых и безопасных идей, то открыл записную книжку Александры на фамилии «Любошиц» и обнаружил номера телефонов. Будем надеяться, что молодой реформатор бодрствует над прожектами о лучшей доле народной, и мы его не слишком потревожим. Я почти угадал — трубку подняли мгновенно и я услышал инициативный голос:

— Вас слушают?

— Господин Любошиц?

— Отнюдь, — мой вопрос почему-то рассмешил невидимого собеседника. — А кто его спрашивает?

Пришлось представиться, мол, граф Иван Лопухин проездом из г. Парижа в свое имение, что под г. Засрацком. Это произвело впечатление на, как выяснилось, секретаря господина Любошица. Он корректно поинтересовался, что заставило молодого графа в столь поздний час беспокоиться? Пришлось коротко изложить суть проблемы.

— Беда-беда, — задумался секретарь и попросил перезвонить через четверть часа.

Сдается, молодой реформатор был слишком занят, чтобы немедля приняться за актуальную проблему. То ли писал трактат: «Кому на Руси хорошо?», то ли пересчитывал взятки, полученные за неделю кропотливых трудов в кресле чиновника, отвечающего за газо-нефтянные, допустим, квоты, то ли дул шотландское виски, то ли елозил на мыльных блядях в баньке Шуйская, понимаешь, Чупа.

У каждого, как говорится, свои маленькие грешные радости, и вторгаться в частную жизнь никто не имеет права. Кроме, разумеется, папарацци. Выдержав оговоренную паузу в вечность, я перебрал номер и узнал, что меня ждут в «Президент-отеле».

В коммунистические времена этот громадный кирпичный Титаник принадлежал ЦК КПСС, я его когда-то посещал с целью сочинить репортаж о молодом комбайнере, ударнике социалистического труда и члене Ставропольского обкома. Хорошо помню, как я зашел в эту райскую обитель и очень плохо помню, как вышел. По-моему, меня вынесли. По причине недельного запоя, который я и знаменитый комбайнер пристроили себе. Эх, доброе времечко было, хлебосольное и без проблем: намолотил пшенички в закрома родины и от радости пей сколько душа принимает. А что теперь — оскал капитализма, никакого душевного удовольствия от труда, вокруг холопская маета, а водка, что вода с холерной палочкой Альфреда Коха. Хлебнул — и вперед ногами. В светлое далеко. Хор-р-рошо!

То, что встреча была назначена на два часа ночи, меня ни чуть не удивило. Ночь — лучший друг молодежи и (б) комсомольцев. Что там скрывать: вся нынешняя реформаторская рать вышла из плотных рядов ВЛКСМ — этой самой мафиозной структуры в бывшем Союзе нерушимых республик свободных.

Наши сборы были скоры, мои и Сосо. Всем остальным был дан приказ спать и видеть сны. В отдельных комнатах. Жди меня и я вернусь, сказал на прощание князь своей любимой княгине Софочки, и мы поспешили на улицу, чтобы не напугать своим боевым видом Фаину Фуиновну, любительницу подсматривать в замочную скважину.

Новая поездка по ночной столице тоже была приятна и скора. Старая ржавая развалюха фургонила над магистралями, как бомбардировщик дальнего радиуса действия. А в качестве бомб — мы? Наконец из клейкого и теплого вечера выплыла рукотворная громада с сотами освещенных окон. Далекий парадный подъезд манил своим хрустальным неземным светом.

О, пустите-пустите в этот барский сказочный особнячок дворового Ваньку Лопухина, пусть потешит малец свое крестьянское самолюбие да нюхнет духовитого запаха демократических, понимаешь, преобразований, пахнущих газом и нефтью, алкоголем и кровью, сигаретами и палтусом, блядями обоих полов и квотами, наркотиками и разрушенными судьбами, улыбками и аферами, игрой на бирже и речами о родине, выгодными войнами на окраине империи и предательством, ненавистью народа и его нищетой, смертью и деньгами…

К моему удивлению, узнав причину появление нас в столь поздний час, охрана открыла хлипкие ворота и наша раздолбаннная пыхтелка закатилась в зону повышенной, скажем так, опасности. Я снова перебрал на мобильном номерок и сообщил о благополучном нашем прибытии.

— С вами ещё кто-то, уважаемый Иван Павлович? — удивился секретарь, учтивый до тошноты.

— Со мной князь, — рявкнул я. — А что нельзя?

— Можно, — усмехнулся невидимый собеседник. — Но осторожно. — Пошутил, должно. — Вас встретят, господа…

— Нет, я один буду, — предупредил. — У князя мигрень…

Сосо продемонстрировал кулак и АКМ, мол, у него вовсе не это, а синдром усталости от моих идиотских шуточек. Я отмахнулся и предупредил, чтобы он не применял автоматическое оружие. Без особой на то нужды. И отправился к парадному подъезду, оставив боевую единицу в трудных размышлениях и автоматом на коленях.

С невидимой реки тянуло прохладной сыростью, у декоративных фонариков дымилась опаленная мошкара, в прорехах ночного неба замечались мелкие брильянтики далеких холодных звезд. В такую ночку хорошо мечтать, мацая любимую под лопухами, а не трепаться в местах подозрительных во все отношениях. Увы, мой лопушиный край, залитый лунным светом, как водой, пластался в далеком далеко, а я поднимался по презентабельным ступенькам, устланным тяжелой дорожкой, скрадывающей шаги.

В огромном холле отеля для высокопоставленных политических и государственных снобов столпотворения не наблюдалось. Было лишь несколько функциональных фигур по приему дорогих постояльцев. Два молодых человека со стандартными лицами вышколенных комсомоблядских деятелей спешили мне навстречу. Вот интересно: молодежной организации давно уже нет, а члены её остались и благополучно служат новому богу по имени дядюшка Джо.

— Лопухин? — спросил один из них, членов.

— Лопухин, — завредничал я.

— Прошу следовать, — пригласили меня со всей официальностью.

— И далече нам?

— Прошу.

Что и говорить, мои новые знакомые не отличались особым радушием и болтливостью. Были сдержаны в чувствах, как автоматические вибраторы на полках секс-шопа, но дело свое знали: один впереди, другой — позади. Это я про людей. Шаг в сторону — попытка к бегству? Сколько живу, а не понимаю, как подобные особи размножаются? Такое впечатление, что их души секвестированы со дня рождения.

Между тем, мы совершили подъем на лифте, похожем зеркалами на будуар мадам Де Факью. На шестом этаже был передан под опеку более развитому члену бывшей организации по воспитанию подрастающего поколения.

— Лопухин? — протянул руку для рукопожатия.

— Лопухин, — посчитал нужным уточнить.

— Не граф?

— Герцог.

— Тогда милости просим, — засмеялся и сделал приглашающий жест.

Наше путешествие по ковровым дорожкам коридора было недолгим. До полосы света, выбивающейся из-за приоткрытой двери номера 6016. Я вновь был передан в новые руки — двум молодящимся господам с характерными лицами из силовых, как нынче выражаются, структур. Находились СС-овцы в небольшом и комфортабельном холле, освещенном дежурным светом. По их корректному приглашению я плюхнулся в кожаное кресло, похожее на то, бегемотное, куда я, как оказывается, так бесталанно тыкал «жучков».

— Лопухин Иван Павлович, — угадал один из героев новой России и направил на меня лампу, от света коей я тотчас же ослеп, как наш рязанский крот-энтузиаст, прорывший запасной ход в штат Алабама и по этой причине перепутавший все часовые пояса.

— Эй, дядя, — сказал я. — Так дело не пойдет. Что за методы? Я в застенках? Или где?..

И добился своего — наш конфиденциальный разговор продолжился в уютном полумраке. Правда, поначалу мы плохо понимали друг друга. Моих собеседников интересовала вся моя родословная, начиная с IХ века. Кажется, они пытались обнаружить во мне графскую дистиллированную кровушку? В конце концов я заявил, что ночная морока мне порядком остоп()здила, как они сами; я, конечно, могу запечатлеться вместе с ними на долгую память, однако это не есть решение проблемы, из-за которой, собственно, мы здесь все собрались.

— Ну хорошо, — согласились со мной. — Предположим, что вы, молодой человек, говорите правду, а где гарантии, что вы не человек из «Дельты».

— Тогда я из «Омеги», — невольно засмеялся. — Между прочим, банкир уверен, что я человек Лиськина. И что же? После этого не жить?

— То есть вы встречались с Марком Марковичем?

— Почему бы и нет?

— Зачем?

— Чтобы крестить детей, черт возьми, — занервничал я. — Господа, если скажу, что хотел организовать фоторепортаж, вы мне не поверите…

— Фоторепортаж?!

— А почему бы и нет? Я — папарацци, — и взял в руки «Nikon». — Могу и о ваших трудовых буднях…

Меня сдержанно поблагодарили за честь, но отказались, и мы наконец вспомнили о супруге господина Любошица. Мои собеседники хитрыми вопросами попытались было узнать, какие такие отношения между мной и Александрой? Когда мне осточертело изображать ангелочка, я признался, что у нас love, и не только духа, но и плоти…

На этих бесстыдных словах дверь в соседнюю комнату неожиданно отворилась и на пороге… муж?! Я было перетрухал: ну все, сейчас Ваньку сладят секвестр нижнего регистра, да выяснилось, что это господин Степанов Виктор Иванович с которым я имел счастье уже общаться по телефону. Был секретарь сухопар, подвижен лицом и насмешлив:

— Очень. Очень приятно познакомиться, — пожал руку. — Парижский Михаил Михайлович Лопухин не ваш ли родственник?..

— Я знаю дядюшку из Чикаго, — уверенно отвечал я. — По какой-то там линии. Александр Александрович, кажется? Он женился на гречке… в смысле, гречанке, чудная, надо сказать, женщина…

— Что вы говорите?

— Да, наша ветвь… эээ… ветвистая, — изобразил руками гносеологическое древо, толком не понимая, зачем так безбожно вру. — По всему миру, так сказать…

— Прекрасно-прекрасно.

— А где господин Любошиц, что-то я его не вижу? — решил перейти в наступление.

— Он у нас человек государственный, — тонко усмехнулся Степанов. Занятой. И поручил мне решать все вопросы.

— Брезгует начальничек, — сделал я странный вывод. — Не желает общаться с графом из народа?

— Ничуть, — удивился секретарь. — Он больше по экономической части, а здесь, как я понимаю, криминальная…

Я вынужден был согласиться: пахнет уголовщиной, как сыром рокфором в знаменитом педерастически-парикмахерском салоне на Арбате. Тогда какие могут быть вопросы к товарищу Любошицу? Никаких, признался я, но я уже более часа занимаюсь хрен знаем чем, только не поисками выхода из ахового для Александры положения. Меня успокоили — времени достаточно для того, чтобы вырвать из неприятельских лап своевольную заложницу. Господин Любощиц очень огорчен, и прежде всего вызывающим поведением супруги. Всего этого следовало было ждать. Разумеется, меры будут приняты.

— И что? — не понял я.

— Спасибо за помощь.

— И все? — наконец докумекал. — Я свободен? А обмен? Они без меня не будут…

— Будут, Ваня, будут, — твердо уверил в обратном господин Степанов. Мы найдем… хм… консенсус.

— Не уверен, — обиделся я. — Они пойдут войной.

— Слова-слова, — равнодушно отмахнулся секретарь. — У нас есть… эээ… рычаги воздействия.

— Видео?

— Это мелочь, мой друг.

Кажется, аудиенция моя заканчивалась весьма неудачно. При ближайшем рассмотрении я, как товар, оказался залежалым и без знака качества. Я почувствовал себя Ванькой, которого так и не пустили в барскую, осветленную пригожим деньком усадебку; спасибо хоть борзых не спустили.

Право, не могу объяснить внятно, почему, выбираясь из кресельной западни для последующего невыразительного ухода, я признался, что Александру хотят обменять на информацию по программе «S». Интересно, спросил я, что это за проклятая программа, оцененная в человеческую жизнь? Вопрос, право, задал без особого на то глубокого смысла. Скорее всего по профессиональной привычке не оставлять загадок. Чтобы спать спокойно. Итак, я спросил:

— А не проще Александру обменять на программу «S». Это, кстати, что? Вроде программы «Дети России» иль чего покруче? — и шкурой почувствовал, как благодушная атмосфера в холле изменилась.

Что такое? Неужто я незатейливо вломился в запретную тему, совершенно секретную. Во всяком случае, благость господина Степанова исчезла, будто её и не было, а два СС-овца тянули руки к невидимым кобурам под пиджаками от покойного Версаче. Впрочем, ситуацию я утрирую, однако то, что мой вопрос-гравий угодил в строгий и точный механизм, нарушив его привычный ход, это факт. Правда, секретарь попытался замаскировать свой интерес и, позевывая, поинтересовался, мол, откуда Ванюхе Лопухину известно об этом «S»?

— Отсюда, — ощущал себя юным пионером, выуживая из кармана аудиокассету. — Господин, однако, Берековский…

Вещдок был тотчас же истребован. Как бы со скукой, мол, просто интересно, что там наболтал господин банкир в пылу полемики? И с этими словами Степанов Виктор Иванович удалился в соседнюю комнату. А я остался под неусыпным наблюдением СС-овцев.

Так-так, веселые дела, задумался я, подойдя к окну, откуда открывался чудный промышленный пейзаж на Москву-реку и на строящийся в муках и концептуальных спорах памятник Первому реформатору и костоправу. С планами будущего переустройства земли Российской, сжатыми в поднятой руке до дубинковидного состояния.

Темна, дика и таинственна наша история: много было в ней желающих повести за собой народец в светлое далеко, освещая ему путь огнем из пламенных посулов. И людишки верили, и покорно брели за неверным светом чадящих факелов, не понимая, что раньше или позже наступит вселенская мгла, где будут хрустеть их хрупко-фарфорные кости да корчится в страданиях окровавленные души.

И что же теперь? Эфемерная великая империя развалилась, как карточный домик, и под её руинами… миллионы и миллионы раздавленных судеб, которым кинули лозунг обновляющегося (как бы) общества: каждый выживает сам!..

И трудно сказать, что удобнее: жить иллюзиями или вовсе не жить?

Наступательное появление господина Степанова отвлекло меня от обществоведческих рассуждений о роли государства в жизни маленького человека. Нас ждут, Иван, заявил он безапелляционно, и я в приятном окружении покинул радушный гостиничный Дом для ходоков во власть. На стоянке мы застопорились — меня хотели отправить для удобства передвижения в «Кадиллак» цвета нижнего женского белья, а я настаивал на заржавелом, но родном «Вольво», где, кстати, нервничал Сосо Мамиашвили, готовый выступить в боевой поход. За наши интересы. С лучшим другом Калашниковым (модернизированным). О чем я посчитал нужным сообщить новым друзьям, чтобы они не обольщались мыслью о своем бессмертии. Господин Степанов хекнул и признался, что они нас недооценили.

— И это только начало, — пошутил я. Как бы.

— Вы меня пугаете, молодые люди, — тоже как бы пошутил секретарь.

С предупредительными улыбочками мы разобрались с авто: господин Степанов и один из СС-овцев решили вспомнить прошлые времена, когда колесили на подержанных колымагах. Меняли лайбы, как перчатки, сообщил секретарь, угнездываясь на заднем сидении. Такой его вызывающий демократизм был весьма подозрительным. И причина тому: мое упоминание о программе «S». Следовательно, Ванькой Лопухиным обнаружен ключик к барскому особнячку. Мечта воплощается в явь? А на хрена? Боюсь, что этот простодушный вопрос задан слишком поздно. Мы хотели легкого приключения на собственный зад? Мы его и получили. Будем надеяться, без тяжелых последствий. Как учил нас прапорщик Дудяхин: бей, а уж вслед за тем разумей. Впрочем, решительный командир имел ввиду империалистических солдат удачи из наступающего на восток НАТО, а вот что делать, если перед тобой соотечественник, наряжающийся в тогу, выразимся красиво, смертельной дружбы? Не знаю. Я сделал шах пешкой, теперь погодим ответного хода.

Увядающая на глазах ночь была похожа на притомленную шлюху с разъ()банной вагиной во время бессменной трудовой вахты на Тверской-Япской. Сам город затягивался тусклой пленкой утра. В такое времечко — на границе между смертью и жизнью — сон самый сладкий. И почему я не законопослушный обыватель — дрых бы в свое удовольствие под оперные рулады благоверной. Нет, лучше гибель на предутренней магистрали. Гибель, потому что наша пендюха, спеша за «Кадиллаком», угрожающе скрипела остовом. Не выдержав, я поинтересовался: куда это мы так убиваемся? И получил содержательный ответ: нас ждут.

— Дождались бы, — сказал я на это, чем вызвал оптимистический хохот подельников, не обращающих внимание на то, что отказали тормоза. Пришлось об этом грубо намекнуть. Конечно, это была шутка, однако она отрезвила господина Степанова, и он через космос потребовал впереди летящему челноку маленько сбить прыть. Я поблагодарил секретаря. — Спасибо. Всегда успеем к гильотине.

— Лучшее лекарство от перхоти, — не был оригинальным Виктор Иванович. — А вы, Иван, мне нравитесь?

— Простите, это в каком смысле? — занервничал я.

— В исключительно человеческом, — засмеялся секретарь. — У нас ориентация традиционная. В отличии от многих.

— У нас — это у кого?

И не получил ответа, господин Степанов сделал вид, что не услышал вопроса, а я не был настойчив. Зачем? Сам узнаю с минуты на минуту. И был прав — из глубины умирающей ночи всплывала гигантским айсбергом чаша крытого спортивного комплекса «Олимпийский». Не торопимся ли мы на соревнование по художественной гимнастике или стрельбе по движущимся мишеням, поинтересовался я? Меня успокоили — нас ждет состязание по плаванию. И прыжкам с трамплина. Я решил, что это очередная шутка. И на этот раз ошибся.

Закатившись под бетонный мосток, «Кадиллак» тиснулся к освещенному парадному подъезду бассейна, о чем сообщала металлическая трафарета. Потом я и Сосо (без АКМ) были приглашены в оздоровительное учреждение. Опасности я не чувствовал, высказав лишь сожаление, что не прихватил плавки производства КНР. Здесь плавают голенькими рыбками, осклабился господин Степанов, и мы затопали по казематным коридорам. Я почувствовал: где-то там, впереди, огромный организм и, кажется, живой? Что за чертовщина, куда это нас заманили, лохов лопушиных? К счастью для нервной системы, скоро понял: в керамических плитках плещется хлорированная водица. А в ней, судя по девичьим взвизгам, русалки. С дельфинами? Нет, он был в гордом одиночестве, а вот русалочных развратниц — пруд пруди. В чем их мамы родили.

Кажется, мы угодили в вертеп на воде, осматривался я: над бассейном пылали мощные юпитеры, пестрели пустые ряды для потенциальных болельщиков, у бортиков замечалась гибкая прислуга с передвижными столиками, а в темных проемах — телохранители. Было такое впечатление, что мы находимся на съемках фильма о простых парнях, на которых завистливое и нищее общество поставило тавро: «новые русские». Вот только легендарный белорусский режиссер Попович-Зиберштейн убыл за натурой и шекелями в государства Израиль, позабыв вякнуть в матюгальник традиционное: «Мотор, засранцы!»

Так-так, сказал я господину Степанову, надеюсь, наша встреча произойдет не в водной стихии? А мне нравится, хохотнул князь Мамиашвили и попытался содрать шкеры. С себя. Чтобы обследовать подводные русалочьи шхеры? Пришлось напомнить о долге перед родиной и Софочкой. Пока мы припирались, «дельфин» лупил саженками по дорожке в попытке установить мировой рекорд. Сев в первом ряду, мы заскучали, точнее я. Сосо распустил слюни до колен и с любознательностью дикого гамадрила наблюдал за веселым, но голым хороводом. Я же задавал себе вопрос: на хрена катавасились всю ночь напролет? Черт-те что. Все-таки трудно иметь дело с хозяевами новой жизни. Не знаешь, что от них, сукиных детей, ждать. То ли огреют бейсбольной битой от всей своей магической души, то ли отравят паюсной икрой, то ли вот… сиди и жди.

На мгновение мое утомленное сознание отключилось, как лампочка, и я увидел: в огромном хлорированно-изумрудном пространстве пластается пловец, его руки раскинуты в стороны, точно у сына Божьего, и кажется, человек этот дремлет в воде… вот только… расползающаяся кроваво-пурпурная плащевая ткань под ним…

Плюм-ц! Я вздрагиваю и возвращаюсь в суетное, мелкое. По кромке бортика шлепает некто в халате. Ба! Так это сам господин Лиськин. Имел честь видеть на экране ТВ и на газетных полосах. Моложав и энергичен, с подвижным и хитроватым лицом бывшего вожака бывшей и самой массовой организации в бывшей стране всеобщего глубокого удовлетворения, картонной колбасы, пшеничной, осветленной да здравниц в честь часто невменяемых, но мордатых руководителей партии и правительства. Такие, члены ВЛКСМ, конечно, любили справную баньку с горючей водочкой, березовыми веничками и ядреными комсомолочками, по призыву партии выстригающим (понятно где) барельеф великого Ленина. А что же теперь? Все то же самое. Однако масш-ш-ш-ш-штабы — ого-го! Старым большевичкам в самом сладком сне такой размах строительства капиталистического рая не мог привидится. Как говорится, ученики пошли дальше своих учителей. И от этого факта никуда.

— Наслышан-наслышан, — приближался шоумен. — Ох, эти бабы! Бики-бики! Все беды от них, закаперщиц.

— Не согласен я, — неожиданно выступил Сосо. — Какая жизнь без этих роз любви, ах?

Я пнул локтем защитника клятых закаперщиц под ребра: блядь, тут вселенная летит в тартарары, а он со своими цветами любви. Однако господин Лиськин поддержал моего товарища: без них, милых и с дырочками меж лебяжьих ляжек, мир был бы другим. Я понял, что нахожусь в окружении поклонников традиционного траха, что с одной стороны радовало, а с другой — отвлекало. От главной темы сочинения. Если представить, что мы все абитуриенты, сдающие экзамен на право уйти в иные, высшие сферы.

— Все будет хорошо и даже более того, — господин Лиськин заметил мои переживания и сделал знак лакею. Тот в мановение ока прикатил тележку с дребезжащими кувшинами, где находились натуральные соки. — Угощайтесь, господа. Рекомендую: манго — райское наслаждение.

И пока я снова оглядывался в надежде обнаружить скрытую кинокамеру, с помощью коей снимали рекламный ролик о нас, эдемных, мать-нас-так-растак, Сосо с кувшинами был отправлен шоуменом к бултыхающимся русалкам, и у нас появилась возможность поговорить конфидециально, как любит выражаться официальный ТАСС.

— Буду с тобой, командир, откровенен, — заявили мне. — У меня проблем выше крыши. Любошиц — конечно, друг, да дело превыше всего. Какой нынче главный девиз деловых людей, знаешь?

— Какой?

— Друзей нах… й. Они мешают. Они балласт. Они, — отмахнул рукой, будто гнал от себя тени прилипчивых приятелей. — Но иногда интересы совпадают. Любошиц — слизь, однако в команде, и с этим нельзя не считаться. Меня интересует другое: почему «банковские» активизировали свои действия? Мы обо всем договорились?..

— В «Подкове», — решил показать, что мы тоже умеем хлебать щи лаптями.

— И там тоже, — покосился в мою сторону. — Маркович — мудак гороховый, думает миллиарды в кармане, и он помазанник божий. А что деньга — ху… ня. Наше богатство — наши люди. Они творцы своей судьбы, — и подмигнул, точно сообщнику.

— Как господин Жохов? — пошел я ва-банк. — Уж он-то точно сотворил свою судьбу. С вашей помощью?

Мой собеседник помрачнел и сообщил, что не любит предателей и длинные языки. Первое утверждение относилось, должно быть, к усопшему депутату, а второе, кажется, ко мне.

— Будь моя воля, — заявил шоу-бизнесмен, — я бы кастрировал за треп. И перешел к решительному наступлению. — Итак, что-то там вякал Берековский о программе «S»?

— Кому? — не понял я.

— Тебе, родной, тебе?

Я искренне удивился: о «S» стало известно из аудикассеты. Это первое. И второе, если бы я что-то знал определенное об этой программе, наверное, бы не задавал вопросов. И был бы тих и нем, как покойник в розах.

— Ох, не нравиться мне все это, — шумно вздохнул шоумен.

— Что именно? — решил уточнить.

— А ежели ты, командир, засланный?

Я понял, что ситуация выходит из-под контроля: обе противные стороны маленько свихнулись в своих подозрениях. А почему бы не использовать эту слабость? Остается только угадать, куда какую клемму тиснуть, чтобы не получить летальный разряд в шесть тысяч вольт. Думай, Ванечка, думай, от этого зависит твое душевное состояние. Если дашь маху, то удар бейсбольной биты покажется тебе милым шлепком судьбы.

— Какой я засланный, — развел руками. — Я папарацци.

— Как это?

— Фотожурналист, — и показал на «Nikon», болтающийся на груди.

— Не нравиться мне все это, — повторил. — е' банкир и е' как там тебя… почувствуйте разницу.

Я понял, почему дела моего собеседника идут так прекрасно — он никому не доверял. От такого шуточками не отделаешься. Надо идти по лезвию ножа, и я начал повествование о бедном журналюге, который волею случая заделся порнографом. И отснял оживленные кувырки в гостиничном номере «Метрополя», чтобы заработать кусок хлеба. Господин Лиськин открыл рот от удивления и, по-моему, окончательно утвердился в мысле, что его держат за лоха.

— Как это перепутал крыши? — задал естественный вопрос. — Ты что идиот?

— Не идиот, но со мной такое случается, — признался я со сдержанной скромностью. — Это легко проверить в «Голубом счастье».

Название журнала для сексуальных меньшинств привело шоумена в состояние прострации: он бесповоротно решил, что я над ним издеваюсь. Самым наглым образом. А вот не надо быть так далеко от народа. И его нужд.

— И что? Вы решили шантажировать снимками? — взял себя в руки. Весело.

Я признался: поначалу была такая мысль, а потом пришло понимание, что есть возможность зацепить г-на Берековского на более благородный, скажем так, крючок. Этим мы занимались, и, наверное, плохо, потому что потеряли Александру. Временно.

— Вляпались вы, братцы, в говнецо, вляпались, — задумался о своем господин Лиськин. — В нашем деле кто самый страшный? Дилетант. Его проще пристрелить, чем разбираться.

— Прекрасные перспективы, — кисло улыбнулся я, — у нас.

— Но вы не дилетанты, — цыкнул слюну в стакан с манговым соком и сделал знак телохранителям. — Даю вам шанс подумать о смысле жизни. Хватит часа?

— О чем речь? — не понял я.

— Поразмышляй на досуге, командир. Покумекай. Я вижу, у тебя голова крепкая.

Я выматерился и заявил, что мне думать нечем — опилки в башке. Мне пообещали это проверить. Именно через час. Я расстроился — говоришь правду, никто не верит; врешь, тоже не верят. Как жить, господа? Последний час. Несомненно, этот трехнутый от поп-музыки и сверх меры подозрительный man накрошил в своей черепушке такую окрошку из бредовых измышлений.

Что ж, как говорится, беседа не сложилась. Вернее, сложилась, но не в нашу пользу. Меня и Сосо почти под белы ручки сопроводили в помещение, похожее на раздевалку. Без окон. К такому повороту событий я был готов морально, а вот князь, которого грубо вырвали из девичьего цветника, — нет. Поначалу он попытался выказать претензии боевикам с ракетными установками, те, как древние камни, ему не внемлили, и он, когда мы остались одни, переключился на меня:

— Что происходит, кацо? Ты что там вякнул, гад такой? Что?

— Ничего.

— Как это «ничего». — И принялся лягать металлические шкафчики. — Я-то вижу — что-то происходит?

— Прекрати ломать мебель, — поморщился я и разлегся на лавочке. Чапай думать будет.

— Вах, думать он будет! О чем? Бежать надо?

— Куда?

— Куда-нибудь. Отсюда, — присел на соседнюю лавочку. — Чего они хотят-то, Вано?

— Чего-то хотят, — потянулся на лавочке. И пошутил. — Так что, товарищ, признавайтесь: вы — агент МОССАД?

— Признаюсь, — обреченно вздохнул Сосо. — А вы кто, товарищ?

— А я из ФСБ.

— ФСБ — это хорошая контора.

— И МОССАД — контора хорошая.

Конечно же, мы не могли и подумать, что этот наша безобидная и глупая трепотня вызовет титанические подвижки в мире, как бы выразилась газета «Правда», капитала. Более того — Театр военных действий откроет свой сезон. Феерическим спектаклем под названием: «Олимпийская кровавая сеча». Замысел группы режиссеров, мизансцены, актерская игра, шепоток суфлеров, шорох занавеса, свет софитов, интерес публики и проч. — обо всем этом мы узнаем в дальнейшем. А пока лежали на неудобных скамейках и медленно уходили в дремотную топь. Я попытался было понять логику развития событий, но устал. Перед моим мысленным взором представала лишь абстракционистская картина. Овощной салат из хаоса наших действий, недальновидных поступков, нелепых желаний и так далее. Единственно, что понятно: актеры сбились на освещенных подмостках и каждый, мало того, что изъясняется на своей тарабарщине, но и придерживается своей, отличной от других, мельпоменовской концепции. Отсюда и недоумение зрителя. Это я про себя.

Если создавшуюся ситуацию огрубить до примитивной схемы, то между двумя группами банковского шоу-бизнеса возникли противоречия. И черт с ними со всеми — дело привычное кровушку друг другу пускать. Да есть секретка, имя которой программа «S». Чувствую, мертвая петля затягивается именно этим удушливым знаком — S. Прежде чем уйти в мир иной, хотелось бы узнать о ней более подробно. Зачем? Быть участником интригующего спектакля и не знать его финала? С последующим выходом к восторженному зрителю, неистовые аплодисменты которого так похожи на выстрелы…

Выстрелы! Я вздернул голову — сверху доносилась приглушенная и беспорядочная пальба. Что за черт! Не сон ли это? Нет, Сосо встрепенулся и легким шагом — к двери. Один сон на двоих?

Я последовал за товарищем — нужно быть готовым к самому худшему варианту. Не хочется быть пристреленным, как собака на пустыре. Пасть без славы и боя. А звуки маловразумительного боевого побоища то приближались, то удалялись. Создавалось впечатление, что группа спортсменов таскается по спортивным помещениям и лупит в кастрюли. Что за дьявольщина? Неужели изобрели новый вид спорта, позабыв известить об этом общественность? В том числе и нас.

… Я и Сосо переглядываемся — за дверью загнанное дыхание… хруст ключа в замке… Делаю знак товарищу — внимание, работаю я!.. И когда в щель двери тискается рука, зажимающая «беретту», я резким движением рву за дуло автоматическое оружие производства солнечной Италии. А после подсечка. Огромный боец-«боинг» рушится на пол. Профилактический удар ногой Сосо заставляет врага забыть на время о своих мелких проблемах. А проблема, думаю, была одна. Не трудно догадаться какая.

Свобода встречает нас у входа, и мы вместе с ней, воздушной, как наше дыхание, мчимся по катакомбам спортивного сооружения. В стороне продолжается бой? Не в самом ли бассейне? Кто пошел на штурм? Не «банковские» ли? Странно? Картинка не складывается. Их время ещё не пришло. Кто же это решился потревожить тишину стадиона? Поднять руку на всесильного и могущественного господина Лиськина? Если вмешалось государство со своими карательными, простите, органами, то лучше удалиться с поля боя. Нам. С государством играть в азартные игры, все равно что ладить пипи против ветра. Простите-простите…

Как говорится, кончается шампанское, игривое вино; старинное, дворянское, волнует кровь оно…

Лучше быть живым, чем мертвым, повторю, и кровь иметь кипящую в полезном организме, чем бездыханно валяться на бетонных ступеньках с размозженными мозгами и рванными ранами, из которых сочилась темная кровь с мерцающими рубиновыми звездами. Нет, это были не звезды, а гильзы — это понял, когда перепрыгивал через навечно стухнувшихся. Им не повезло, были доверчивы, как дети, и своими тренированными телами прикрыли жизнь хозяина. Зачем? Гибнуть во цвете лет, защищая гнойную плоть высокопоставленного недоноска или зажиточного лавочника? Понимаю, вопросы риторические — у каждого свои проблемы. Кто-то ловит телами пули, кто-то открывает счета в банках Женевы и Цюриха, кто-то ковыряется в пищевых баках, а кто-то улепетывает от костлявой старухи с остроганной косой наперевес. Последнее это про нас. Сельхозинвентарь так и цвиркал над нашими бедовыми макушками. А вот кому принадлежали тени, мелькающие в бетонных и плохо освещенных глубинах, понять было невозможно. Однако то, что они были агрессивными…

Импульсивная «беретта» работала в моих руках с удовольствием, как молоденькая шлюшка под богатеньким клиентом, пообещавшей ей свадебное путешествие в Гималаи. Давненько не брал в руки серьезное оружие (если не считать праздничную пальбу из «Стечкина» в чащобе), и поэтому испытывал знакомые приятные чувства: уверенность, силу и кураж. Работал экономно короткими очередями. Князь завидовал мне и матерился в голос на то, что доверился на обходительное приглашение и оставил АКМ. Я успокаивал друга добрым словом, мол, ещё не вечер.

И действительно, выбившись с матом и без потерь на уличный простор, обнаружили, что там вовсю блудит новое, венчальное утро. Нам, грешникам, чудом удалось вырваться из преисподней в призрачный и прекрасный парадиз, где воздух вкусен, как игривое вино. Эх-ма! Теперь бы преодолеть с песней о Москве асфальтированную пустошь, где на краю находилось наше любимое авто. Если оно вывезет нас из западни, отремонтирую и покрашу в цвет дикой орхидеи, ей-ей.

Со стороны наш бег по утренней росе (про «росу» — это я для красного словца) напоминал петляющий ход клиентов столичного паба «Утопия», ужравшихся до поросячьего визга. Мог ли я подумать, что опыт ближнего боя, приобретенный когда-то давно в учениях «Щит», пригодится мне.

Шаг влево — шаг вправо, ай-да, жизнь, господа, шаг влево, хотели как лучше, ещё раз влево, а получилось как всегда, шаг вправо, интересно, влево, почему, вправо, ещё вправо, слова «демократ» и «дерьмо», шаг влево, имеют практически одно и то же звучание, шаг влево — шаг вправо, вправо-влево, влево-вправо, то есть аллитерацию, понимаешь, мать её так!

Возникает стойкое впечатление, что все мы дружно обдристались поносными кровавыми экскрементами, то бишь экспериментами. И теперь стоим в собственной же ароматной жиже по горло, делая вид, что это и есть наш самостоятельный и трудный путь в прекрасное и радужное грядущее.

На этом наш олимпийский забег закончился — я плюхнулся за рулевое колесо, а Сосо на заднее сидение. К своему лучшему другу АКМ. Что было кстати. Потому, что начинались автомобильные гонки на выживание.

— Эй, Вано, это за нами! — орал князь, когда «Вольво», стеная ржавыми суставами, стартовала в утреннюю зыбь. — Кто?!.

Я ответил, упомянув кое-что, известно что в пальто. В зеркальце заднего обзора плясала неотчетливая, как мои мысли, «БМВ». Что такое? На мой взгляд, это уже хамство. Ревом мощного мотора пугать редких граждан, торопящихся на трудовую вахту. Где совесть, господа хорошие? За такое поведение можно и получить свинцовый утренний привет, похожий на приторный вечерний минет.

Город же дремал в туманном мареве, и его транспортные артерии были ещё свободны. Приятно с ветерком мчаться в каменных, как утверждают патриоты-градостроители, джунглях, не боясь передавить пешехода. Наслаждаться полетом мешал лишь болид «БМВ», болтающийся сзади. Его присутствие начинало раздражать. Меня и наше старенькое авто, уступающее нахрапистому преследователю.

— Эй, они чего-то хочат?! — завопил Сосо. — Рукой отмашивают, блядь!

— Учи русский язык, князь, — рявкнул я. — Великий и могучий, мать нашу так!

Не знаю, что услышал мой товарищ, но не успел я и глазом моргнуть, как он, выглянувши в окошко, с помощью АКМ выпустил свинцовых птах. Пули клюнули авто, и оно заюзило по мокрому асфальту, чтобы после капотом вклиниться в торговую палатку.

— Ты чего, Сосо? — удивился я, когда понял, что мы остались без почетного сопровождения. — Зачем долбил?

— Вах, ты же сам сказал: бей гадов! Научи их уму-разуму!

— Я это говорил?!

Вот такая неприятность: болтаем одно, слышим другое, а делаем третье. Хотя, быть может, в азарте погони я и позволил себе вольность. Черт-те что! Да не возвращаться же, чтобы принести извинения за свое столь энергичное поведение. Наши враги (или незнакомые друзья?) сами виноваты — ищите более верные пути для встреч. А не с утра пораньше. Конечно, я умираю от любопытства и вопроса: кто это? Но лучше жить, мучаясь этим вопросом, чем лежать, прошитым пулевой очередью. Ничего, надеюсь, это не последний наш день. Даст Бог узнаем: кто есть ху, как любил выражаться великий псевдореформатор с заплаткой на лбу. Кстати, народ его ху не принял и послал на три родные буквы. И правильно — выражаться надо на языке страны, в которой живешь и которая тебя, сукиного сына, кормит.

— Кто это был? — мой друг тоже терзался.

Я ответил, но в более экспрессивной форме, сцепив иноземное ху с отечественным й, и меня прекрасно поняли, поскольку все мы вышли из одной братской семьи народов.

Поскольку ночь выдалась угарной и бессонной, то чувствовал я себя не лучше тех, кто остался лежать на бетонных ступеньках в лужах запекшейся крови. Отвык от таких пограничных нагрузок, и поэтому по возвращению в дом родной, плюхнулся рядом с котом и господином Могилевским. И уснул, как младенец после кормления маминой надежной сиськой. И спал долго. Вечность? Или чуть меньше? И никаких сновидений; видел лишь беспредельный бетонной туннель, уходящий в никуда.

Очнулся от толчка — одноименной кот, прыгнув на меня, тревожно заныл мол, пора, хозяин, делом заниматься, а не валенком сухим валяться. Часы утверждали полдень. Я вздохнул: быть беде, если дальнейшие события будут развиваться подобным образом. Ничего не понимаю? Такое впечатление, что я и мои друзья находимся в лабиринте, куда нас затолкали нелепые и глупые обстоятельства. И бродить нам… не перебродить.

Я поднялся с продавленной тахты — где все, черт подери?.. Почему один должен ломать голову над бесконечными проблемами текущего дня, а все остальные?

Князя я обнаружил у Софочки, они пили кофе по-турецки и смотрели мультфильмы о древней Элладе. Вместо того, чтобы заниматься любовью. По-русски. То есть нетрадиционным способом.

Просмотр детской передачи вывел меня из себя — я завопил, будто меня кастрировали без анестезии. Сосо не понимал моего волнительного состояния: генацвале, что с тобой, милый? Я ответил и так, что София зарделась маковым цветом. От стыда за то, что проживает рядом с таким невыдержанным на слова охальником. Если давать перевод моих стенаний, то смысл заключался в том, что время, блядь, уходит, а мы топчемся, блядь, на одном месте, в результате чего гибнет невинная, блядь, душа.

— Это ты про Александру, что ли? — спросил князь. — Какая же она блядь?

— Она не блядь! А «блядь» — это связка, блядь.

— Ну ты даешь, блядь!

— Мальчики, блядь, прекращайте материться, — не выдержала Софочка. — У вас совесть есть, блядь?

Боже, как мы хохотали — от безмерного употребление одного и того же слова. Велик таки русский язык, если одно словцо имеет столько значений и оттенков, передавая гамму всевозможных чувств.

Через несколько минут было не до смеха. Мне. Когда я задал вопрос о наших подельниках — где их черти носят? Миха Могилевский, по утверждению Мамиашвили, утром удалился в Минфин для встречи со своими друзьями-клерками, а Костька Славич отправился домой, заявив, что ему нечего бояться в родном городе. Это мой город, заявил он и ушел, сказала Софочка.

С проклятиями я цапнул мобильный — напрасно. Абонемент, как выражаются связисты, засунул трубку себе в зад, игнорируя сигналы из космоса. Прокусив губу, почувствовал металлический привкус крови: если с этим… баловнем судьбы… что-нибудь… это будет на твоей совести, Ванечка.

Дневные магистрали были заторены транспортом, как коллекторы говном, и у меня появилось желание взять в руки АКМ и прицельным огоньком очистить наш путь, но дальновидный Сосо припрятал рожки, заявив, чтобы я прекратил его нервировать своим дурным поведением… Тогда меняемся местами, потребовал я. Обмен мы произвели на светофоре, и я, упав за рулевое колесо, утопил педаль газа до асфальта. Главный принцип на столичных, мать их ещё раз-так-растак, магистралях: уверенность и наглость. И пулемет товарища Дегтярева на крыше авто, как это часто можно увидеть у новых, в натуре, русских. И никаких проблем. К сожалению, пулемет с пулеметчицей Анкой отсутствовал, все остальное было при мне. Старенькая и верная «Вольво» мчала над сплошной разделительной полосой, как осознанная необходимость, и не было силы, способной её задержать. При этом надо постараться не отдавить ноги регулировщику, а то ему будет больно и он свистнет в свисток. Мой боевой товарищ осмыслив, что я нахожусь в состоянии психопатического подъема, сделал вид, что любуется прекрасным урбанистическим пейзажем, получая от этой лечебной процедуры глубокое эстетическое удовольствие. Правда, когда мы припарковались в тени Дома на набережной, Сосо сочно и красиво выматерился (по-грузински) и заявил, что более со мной не сядет не только в машину, но и на одном поле. Я пожал плечами: «Широка страна моя родная! Много в ней лесов, полей и рек…», и мы поспешили в незваные гости.

Нас не ждали — за бронированной дверью бродила мертвая, прошу прощения, тишина. Не хотелось думать о самом плохом, да, как говорится, собираясь на свадьбу, приготовь катафалк. Сосо не разделял моих опасений: человек мог уйти за кефиром, в прачечную, в кино, к маме и так далее.

— Костька кефир не пьет, — заметил я на это. — Если ушел, то не в прачечную, а в херачечную. Кино-вино-домино не любит. Мама же убыла в санаторий «Волжский утес».

— Мать вашу, — зачесал стриженную потылицу князь. — Все у вас, ребята, не так.

Так или не так, да надо что-то делать. Что? Пойдем-ка мы путем, нам известным — по балконам. В студенческую бытность лазали, когда хозяин забывал оставить ключи под резиновым ковриком. А нетерпеливая девчонка уже снимала кружевные трусики.

Этой дорогой будущего удовольствия шел и ночной лазутчик, правда, он плохо кончил, в смысле получил пулю в лоб, но тут как кому повезет: у одного в глазах звездопад от бесконечного оргазма, а другого уносит в звездную дымку вечности.

Выйдя на общий балкон, я полюбовался рекой, тянущей грязные промасленные воды с теплоходными утюгами и тихими утопленниками в неведомую даль, храмом, воздвигающимся ударными, коммунистическими темпами, Кремлем с его позолоченными маковками церквей… Эх, лепота!..

Какой там на хрен запендюханный Париж! У нас мощь и величие, размах души русской, которая ка-а-а-а-к развернется, что обратно уж и не свернется, а там, под Эйфелевой, блядь, башней, устрицы в собственных соплях да петушиное галльское самодовольство. Нет, в парижское захолустье, я ни ногой, и не упрашивайте, господа. И с этой позитивной мыслью я перекинул ногу на соседний балкон. На нем лежали кипы пожелтевших, спекшихся от солнца и дождя газет, где прессовались события прошлого. Проклятая профессия — журналист. Мечешься, как на пожаре, ради нескольких строчек, а итог? Тьфу!.. И я перепрыгнул на следующий балкон. Здесь на полочках стояли банки с вареньем — засахаренные плоды прошлого урожая. Нам кажется, мы живем настоящим, а на самом деле минувшее путается под ногами, как тявкающая цаца, обожравшаяся пластмассовых косточек. Тьфу!.. И я перелез на балкон, мне хорошо известный. В жаркие летние ночки мальчик Ваня и какая-нибудь деваха без трусов резвились, как дети, уминая телами учебники по древнеславянской письменности или языкознанию, вместо того, чтобы готовиться к экзаменам. Эх-ма, времечко молодое да вольное, вот тебя бы я вернул.

Балконная дверь в комнату была привычно открыта — ветер путался в шторах, на телевизионном экране (без звука) пел казачий хор, а сидящий в глубоком кресле человек, казалось, внимательно глядел передачу из провинциальной глубинки.

— Эй, Костька, — проговорил, хотя все понял. Я был научен чувствовать смерть, и она, костлявая, находилась в этой комнате.

На мертвом лице товарища застыло выражение удивления — удар ножа в сердце был внезапным. Создавалось впечатление, что Костька хорошо знал убийцу. Мало того, что запустил в квартиру через стальную преграду, так ещё плюхнулся в кресло для душевной беседы. Не для этого ли был приглушен звук телевизора? Странная и нелепая смерть, в которой виноват я. И больше никто. Прости, Костька, сказал я, и закрыл ему глаза — зачем мертвому смотреть на этот подлый мир?

Потом прошел в прихожую и открыл дверь. Сосо ничего не знал и встретил меня радостным ржанием: сейчас грабанем квартирку!

Что я на это мог ответить? Я молча отправился на кухню. Совсем недавно мы сидели здесь и делали нового дня глоток. Ничего себе — новый день! Если дело пойдет так дальше, то до отпуска на островах Карибского бассейна не дожить. Всем нам.

Кажется, мы по своему недомыслию вляпались в липкую от крови неприятность. Если то, что происходит, можно так назвать. В чем же дело? Какие интересы преследуют группы господ Берековского и Лиськина? И какая наша роль во всех этих кровавых разборках?

Из комнаты вернулся Сосо, мрачный и задумчивый. Шутки закончились начиналась жизнь. Жизнь для нас после смерти товарища. Уничтожать его не имело никакого смысла. Более бессмысленного убийства придумать трудно. А не пытаются ли нас предупредить, что мы и наши действия находятся под контролем?

— Объявили войну, Вано, — проговорил мой друг.

— Да, Сосо. Они хотят её, они её получат.

— Кто?

— Не имеет значения, — ответил. — Но мы их найдем, это я обещаю всем, живым и мертвым…

— Не говори красиво, генацвале.

— Прости.

Мой друг прав — какие могут быть слова, когда кровью затапливаются улицы, ломаются судьбы и сжигаются души. Бывшая великая страна превращена в Театр военных действий с главным режиссером-самодуром, с актерами-любимчиками, люто ненавидящим друг друга, с шепелявящими суфлерами, с техническим персоналом, способным разорвать всякого, кто сомневается в существующем порядке вещей, с клакерами, готовыми аплодировать любому творческому, но крепко-мудаковатому пассажу, со зрителями, доверчиво принимающим игру рыжих, да плешивых, да кудрявых мальчиков, рубящих топорами под корень то, что осталось ещё от прекрасных вишневых, прошу прощения, садов.

И поэтому хотим этого или нет, однако мы вынуждены тоже принимать участие в постановке, именуемой «Жизнь». Нам хотели отвести незавидную роль «петрушек», да позабыли, что эти смешные человечки могут иногда вырваться из лап кукловодов. И действовать по своему усмотрению, превратившись из марионеток в людей.

Ничего не изменилось. Ничего. Город по-прежнему жил суетным одним днем, и над домами и людьми висел тяжелый и напряженный гул. Мы, сидя в машине, ждали «скорую помощь», которую вызвали по 03. Не шутки ради, конечно. Уходя из квартиры, оставили дверь открытой, и теперь хотели убедиться, что нашим мертвым товарищем займется государственная служба. Это все, что могли сделать для Костьки Славича. Думаю, он бы нас понял.

Когда прибыла карета «скорой помощи», мы уехали. Ничего нельзя было изменить, и мы уехали. Время уходило как в песок, и мы уехали.

Меня не оставляло чувство, что мы находимся под наблюдением мощной и грозной силы, способной сплющить до состояния алюминиевой монетки любую жизнь. Следовательно, чтобы выжить в обстановке, приближенной к боевой, необходимо вспомнить основы диверсионной работы. И действовать, пусть это и звучит смешно, как диверсанты в тылу врага. Остается только определить этого врага, который нанес жестокий и предупреждающий удар.

По возвращению в родной клоповник нас ожидали две новости. Первая нас заставила нервничать: Софочка сообщила, что в последних телевизионных новостях сообщили, что на директора банка «Дельта» совершено покушение. И что? Ничего, пожала плечами честная девушка, шоферу ноги оторвало и хранителю чегось там…

— А банкиру? — заорали мы не своими голосами.

— Он-то вроде живехонький, опалился маленько.

О, Бог мой! «Опалился» — этого нам ещё не хватало? Как я и предполагал, Театр военных действий открыл свой сезон. И премьера с треском провалилась? Или так все было задумано? Так-так. Общая картинка начинает проявляться: господин Лиськин ответил ударом на удар. За утреннее беспокойство. В этом есть своя, я бы сказал, железная логика. И это правильно: тот, кто мешает принимать большое джакузи, подлежит уничтожению. И подобный ход событий вполне бы устроил нас, да вот проблема: в заложниках Александра. И нет ответа: кто и зачем ликвидировал Костьку Славича?

— А что еще? — вспомнил я.

— Так это… какая-то Исидора искала по телефону, — получил ответ. Ненормальная… кричала, что её убивают.

О, господи, что такое? Мало нам своих проблем. Или это касается и нас? Теперь не знаешь, где что найдешь, а кого потеряешь. И я, обнаружив свою расплющенную записную книжку под кактусом, утопил кнопочки на сотовом телефончике: плюм-плюм-ц — плюм!..

После минуты разговора с истерической дамочкой у меня появилось желание прибить её. Как это хотели сделать неизвестные. Вчера в театре имени Ленинского комсомола. На премьере спектакля по эпилептическим фантазиям великого Ф. М. Достоевского «Игрок».

Но ведь не убили, заметил я справедливо. Я убежала, Ванечка, рыдала девушка, а вот Шустрикова выбросили в окно, я сама видела… Ф-ф-фырк!.. И улетел в окно, как птица. В антракте. Может, прошел без билета, позволил себе пошутить, чем привел собеседницу в бешенство и отчаяние. Она обозвала меня идиотом и стала утверждать, что все неприятности начались после того, как связала меня с Осей Трахбергом — угнали машину, хотели поджечь квартиру и вот вчера…

— А что с Осей? — насторожился я.

— Не знаю. Он как сквозь землю провалился… Ванечка, приезжай, мне страшно-о-о!

Проклятье! Ситуация сбивается в беспорядочный клубок ниток, укатившийся в репейник. И, даже найдя этот клубок, распутать его невозможно. Не-воз-мож-но!

Да делать нечего, Ваня. Делать-то нечего, Ёхан Палыч! Нечего делать, блядский порнограф, вскарабкавшийся не на ту крышу!.. И здесь я, направляющийся на выход для встречи с импульсивной Исидорой, задержал шаг история, похожая на анекдот? Конечно, я разгильдяй и телефонная связь отвратная, но не до такой степени, чтобы перепутать город Сочи, где темные теплые ночи, с Воркутой, где тоже темные, но холодные ночи. Я хорошо помню сообщение господина Гамбургера, (что за, блядь, Ф.И.О.): встреча двух поп-звезд пройдет именно в «Метрополе». Не здесь ли нам искать ниточку? Не дернуть ли господина Гамбургера за его обрезанный поц, предварительно, разумеется натянув на руки, резиновые перчатки. Этим не слишком гигиеническим действом я попросил заняться Сосо и Софочку, обвыкший к подобным медицинским процедурам.

— Ты что имеешь ввиду, папарацци? — обиделся князь.

— Не бери в голову, — отмахнулся. — Будьте проще, ребята. Я на вас надеюсь.

Мой щепетильный товарищ пообещал в следующий раз оборвать мне яйца за такое неуважение к даме сердца, и я удалился, громыхая по лестнице и ощупывая на ходу вышеупомянутые предметы первой мужской необходимости, словно не веря своему счастью и благополучному исходу дела.

Дурная привычка: сначала влепить красным словцом, а после по агрессивной реакции окружающих думать: что ж ты, милай, такое зазвездил? Думаю, по этой уважительной причине моя личная, скажем так, жизнь пока не сложилась. С точки зрения мещанского обывателя. Встретив честную девушку, я долго терплю её приятные глупости и слабости, и даже потакаю её желанию, например, совершить культпоход в кинотеатр «Художественный». На премьеру эротического фильма «Сиси-писи с хреном и в кепчуге». И что же? Первые минуты широкоэкранного показа держусь стойко, как оловянный солдатик в бушующем пламени камина, а после прости, родная, не пора ли серьезным делом заняться. Чем, родной? Чем-чем, этим самым, и расстегиваю ширинку, как будто открываю ворота рая. Для себя. Однако девица подвернулась бестолковая, все не может взять в толк, что надо брать в роток. Приходиться переходить на доступный язык трудящихся масс. И что же? Искренность слова оскорбляет эстетическую натуру и во мраке кинозала возникает неизбежный конфликт, кончающийся соплями, слезами и спертомозоидной слизью на проплешине впереди сидящего зрителя. А ещё утверждают, что публика не ходит в кино. Ходит и получает полное удовольствие. Правда, любовь между двумя любящими сердцами после такого просмотра увядает, как вишневые сады на Марсе, но здесь, как говорится, раз на раз не приходится.

… Родной город плавился под солнцем, как прокисшая пицца, кинутая на столик капризным сицилийцем Марио, неосторожно посетившим азиатскую столицу. Тяжелая, отливающая радужными цветами угарная муть висела над Садовым кольцом. Подозреваю, что на далекой планете, где человечество собиралось разбивать цветущие сады, атмосфера куда более приятная. Такое впечатление, что мы живем на огромной, дымящейся свалке. Ау, где вы, сказочные острова в синем океанском приволье? С каким бы я удовольствием плескался на теплом мелководье с Машкой, да сшибал на головы прокопченных аборигенов бомбовые кокосы. Увы, пока не судьба. Прости, дочурка, твой папа должен заниматься черт знает чем, чтобы осуществить мечту. Как говорится, «мы будем пить и смеяться, как дети».

… В тихом летнем дворике, защищенным от солнца деревьями, играли дети, на лавочках сидели бабульки с дешевыми личиками ударниц первых пятилеток, «собачники» в спортивных костюмах выгуливали своих любимых цац, обожравшихся рекламированной химии. Тишь да гладь, да божья благодать.

Выключив мотор, я стал выбираться из колымаги. И услышал душераздирающий, иначе не сказать, крик. Так человек не может кричать. Но это был именно он, находящийся в свободном полете. Точнее, она — Исидора. То есть развитие событий происходило самым банальным образом, что можно было заскучать зрителю, вскормленному киногамбургерами производства США. Я же был участником действа, и скучать мне не приходилось — скорым шагом спешил к подъезду. Меж тем, проломив тополиную крону, несчастная мешком плюхнулась на асфальт. Тополиный пух вспух над ней, точно новогодний снежок. Дворик содрогнулся от ужаса — тявкали собаки, плакали дети, бабульки поднялись на ревматические ноги… Впрочем, это уже не имело никакого значения. Ни для меня, ни для изуродованной куклы, покрывающейся пухом, похожим на саван.

Я ныряю в прохладную глубину подъезда, рву из-под полы пиджака «Стечкин». И вовремя — по лестничным пролетам кружат легкие шаги. Боевиков двое — вверху мельтешат ноги в кроссовках и джинсах. Исполнители чужой воли не могут заметить меня, они слишком молоды, чтобы прочитать конкретную ситуацию, они совершили ошибку, оставив путь ухода без прикрытия. А за ошибки, мальчики, надо платить. И часто — собственными жизнями.

У меня нет времени на проведение педагогических бесед и выяснение причин их преступного промысла, и поэтому делаю глубокий вздох и, когда на фоне решеток старой лифтной шахты проявляются ломкие фигуры…

Первому повезло больше — неожиданная пуля влепилась в лоб, и счастливчик ушел в маловразумительное для живых небытию, так и не осознав до конца печального события в своей молодой жизни. Второй был остановлен двумя выстрелами по быстрым ногам. Чтобы меньше бегал и думал о смысле жизни. Боец был слишком юн, чтобы отвечать за свои поступки; я приставил к его виску ствол и задал несколько вопросов. И получил на них ответ. Он корчился от боли, но с испугом отвечал. Возможно, он был отличником в средней школе № 793 и радовал маму прилежным поведением и хорошими отметками. Я не запомнил его искаженного от страха лица, оно было потным и серым, как сырая больничная простынь, застиранная до дыр.

— Забудь меня, как страшный сон, — и нанес спецназовский удар в висок: исключил на время из нашей обрыдлой реальности.

Он подлежал ликвидации, однако я посчитал, что ему удалось откупиться. Своими правдивыми ответами. Полагаю, что после лечения на водах он осознает себя полноценным инвалидом и никогда не будет больше разбойничать. Порой и мне удается сделать доброе дело для общества.

Я вышел из прохладных глубин подъезда, как водолаз из Мирового океана, неспеша и с безразличием. В экстремальных условиях следует действовать именно от противного. По общему мнению преступник должен бежать без оглядки и так, чтобы пятки сверкали… Зачем?.. Нас учили: при панике достаточно превратиться в человека толпы, то есть быть, как все, и… никаких проблем.

А во дворике бушевали страсти — из окон, как из неудобной театральной галерки Большого, выглядывали любопытные, бабульки ковыляли поближе к эпицентру беды, мамы же напротив оттаскивали упирающихся чад подальше от него, лаяли собаки, рвущиеся на хозяйских поводках…

Неудивительно, что из-за коллективного гвалта не были услышаны выстрелы в подъезде. Представляю, смятение душ населения, когда там обнаружат дополнительную, скажем так, коллизию… Какие будут отливаться пули, ха-ха…

Свернув в тихую и надежную подворотню, мгновенно изменился — спружинил шаг и сбил скелет в устремленное и цельное. Цель моя — «жигулевская шестерка» с водилой Филей, на которой, по утверждению юнната, они должны были уматать прочь. И не солгал, отличник: авто тарахтело, как швейная машинка «Зингер»; долговязый Филя за рулем нервничал, косясь лиловым лошадиным глазом по сторонам. А тут мимо проходил я — и легким движением ткнул пальцем в его открытую глазницу. Обычно так делают женщины, когда во время сексуальной потех тянут «Беломорканал», а после путают ушное гнездо любимого с хрустальной пепельницей. Как говорится, курящая баба кончает раком, а мужик при ней. Это к тому, что Филя от моей неожиданной ласки взвыл, как леди под джентельменом на солнечной стриженной лужайке в Гайдн-парке. Пришлось успокоить его, соотечественника, разумеется, добрым словом и «Стечкиным».

Я всегда утверждал и утверждаю, что с любым можно договориться. Было бы обоюдное желание. И меня прекрасно поняли. Проявляя мужество, окривевший водило крутил баранку и ныл о том, что он человек подневольный и его могут лишить премиальных, то бишь головы, если он завезет постороннего. Я переживал за него, как за родного, и обещал похлопотать перед коллективом и лично перед неким Муми-Троллем.

— А кто это такой? — поинтересовался новым действующим лицом.

— Это наш старшой. Он мастер спорта по борьбе… вольной…

— А я по стрельбе, — признался я. — Мастер.

Признаюсь, чувствовал, что «нитка», которую дергаю, приведет меня в знакомый тупик: либо к мелочи секьюрити Фирсова, либо к шавкам сумасбродного шоумена. Вопрос был один: причина уничтожения тех, кто имел отношение к злосчастной информации по господину Берековскому? Последнему не понравилась наша активная жизненная позиция и он, обидевшись, решил восстановить статус-кво? Или у господина Лиськина начались веселые глюки и, он прийдя к выводу, что мы есть агенты влияния из ОАЭ, приказал выкорчевывать заразу под корень? Проще говоря, я нахожусь в самом начале пути и чем он закончится не знает никто.

Эх, Ваня-Ваня, тебе не людей, а свиньям щетину брить на копытах! Ладно, будем живы, раскатаем клубочек!

Покружив по расплавленному городу, «шестерка» застопорила у небольшого уютного стадиончика. По травяному полю метались юные футболисты. В секторе для прыжков пружинили молодые спортсменки, похожие на кенгуру. Лозунг на кирпичном казенном зданьице утверждал, что спорт и молодость есть грядущее России. С чем я был категорически согласен, и поэтому предупредил спутника Филимона, что его будущее находится целиком в его руках. Меня поняли, и мы поплелись в здание. Там было по летнему безлюдно, пахло искусственной кожей, пылью на спортивных стягах и фальшивыми кубками. Мы прошли по коридору и остановились у двери с табличкой «Тренерская». Мой спутник виноватился перед ней и был похож на недоросля, которого таки бдительные дяди-милиционеры подловили у телефонного аппарата, когда примерный мальчик извещал, что в его любимой школе заложена фугасная бомба. Еще со времен Отечественной войны.

— И долго мы будем разводить китайские церемонии? — удивился я и чужим телом шваркнул дверь.

Казенная комната полностью соответствовала своему названию дешевенький стол, ряд стульев, полки с алюминиевыми и стеклянными кубками, на стенах фотографии и карта Московской области. За столом трудился упитанный хлопчик в полтора центнера весом — видно, составлял план спортивных мероприятий для сопливых скаутов. Если сказать, что Муми-Тролль (в тяжелом весе) удивился, это не сказать ничего. Его квадратная челюсть отпала до пола и он был похож на борца «сумо» против которого вышел на ковер орангутанг во фраке. И я его понимал, человека, конечно: он ждал славной виктории, а вместо неё появляется молодчик с пушкой. Чтобы не возникало никаких иллюзий в отношении меня, я ребром ладони срубил Филю зачем нам лишний свидетель? Тренер решил заступиться за своего ученика и двинулся горой на меня с ревом:

— Ах ты, понтяра! Да, я тебя!..

— Я порнограф, дядя, — и совершив балетно-спецназовский оборот вокруг себя, нанес удар ногой в муми-тролливскую голову, чтобы кипящий возмущением разум там малость остыл.

Хрюкающая туша обвалилась подобно тому, как обрушиваются поселки городского типа. И пока мой новый друг выбирался из-под обломков стола, мятых алюминиевых горшков и сколков битого стекла, я накрутил диск на уцелевшем телефоне и узнал от Сосо новую информацию. Оказывается, сегодня утром в «Голубое счастье» ворвался сумасбродный отряд СОБРа и со словами: «Ах, вы еб… ные пидеры!» начал прикладами раздавать подарочные пинки всем изящным сотрудникам. У Макса выбили шесть зубов, похвалился мой товарищ, крепкий наскок был; не Лиськина ли работа?

— Похоже на то, — ответил я и не утерпел. — А этому голубому козлу поделом. Передай, что остальные зубы ему выколотит Ванёк Лопухин.

— Прекрати, хам, — засмеялся Сосо. — У людей горе.

— Горе горем, а Гамбургера нашли?

— Ищем.

— А что такое?

— Провалился как сквозь землю, — признался Мамиашвили. — Еще вчера был.

— Боюсь, что он уже там.

— Где?

Создавалось впечатление, что все участники театральной постановки по замыслу кровожадного автора и не менее кровожадного режиссера отправлялись в преисподнюю. Выполнил свою мелкую роль — и вперед… ногами. Хитра интрига, ох, хитра. Если дело так дальше пойдет, никаких труповозок не хватит. И, попросив Сосо с Софочкой быть осмотрительными и не попадать под СОБР, ОМОН, ОБСДОН, ФСБ, ГРУ, ОСВОД, СРУ, ГРИНПИС, ДОСААФ (б) и так далее, я переключил внимание на свои текущие проблемы. Окровавленный и сидящий в разрухе Муми-Тролль приходил в себя, как после встречи Нового года на экваторе, когда было выкушано семь ящиков родной и светлой. На семерых гномиков и одну Белоснежку. В сорок градусов по Цельсию.

— Как дела, дядя? — поинтересовался я. — Ты готов для конструтивного, блядь, диалога?

— С-с-сука, я тебя сделаю, — нет, не был готов, как вредоносный бой-скаут к искреннему служению родине.

— Мими-Тролль, — участливо обратился к дураку. — Это я из тебя сделаю Белоснежку. И не так, как думаешь, и не надейся. А отстрелю яйца, — и навел на тушу пушку «Стечкина». — И раз! И два! И…

Что там говорить, трудно найти желающих лишаться природного богатства. Без анестезии. По этой уважительной причине мой новый друг признался во всех грехах. И даже в том, что любит мальчиков. Тьфу, сказал я на это, СОБРа на вас нет, пидрюлины. И с этими справедливыми словами поспешил прочь. Я узнал все, что мне надо было, а оставаться в обществе глиномеса…[4]

По его утверждению, команду о ликвидации актеришки и чухи они получили от Сохатого. От кого? Сохатый — это прозвище Сохнина, призера олимпийский игр в Монреале по греко-римской борьбе. И на кого вкалывает, не покладая рук, призер? Тренер мальчиков толком не знал: на какого-то банкира…

После нескольких уточняющих вопросов я понял: мы говорим об одном и том же. За городом, на тридцать первом восьмом километре, находится спортивная база «Трудовые резервы», где меня предупредительно огрели бейсбольной битой.

Ага, спорт на службе капитала, сказал я себе, как и предполагалось: идет зачистка территории. Зачем? Чтобы чувствовать себя спокойно и уверенно? Или есть более весомая причина? Чувствую, узелки затягиваются все крепче и крепче…

Куда же мы втюхались со своими изысканными крестьянскими манерами? Никакого, понимашь, «ах-с, марси вас, марси за похвалу, много раз марси. Приятно, что угодил-с». Роль эластичного лакея с блюдом и знаменитыми словами «Кушать подано!», не для меня, господа. Вот эта мелочь и раздражает противную сторону, заставляя её нервничать. И совершать ошибки. Чужими и нелепыми смертями меня предупредили об опасности. А разве можно так поступать с тем, кто научен во время военных действий устранять живую силу противника?

Я плюхнулся за руль чужой колымаги — желания вместе со всеми топать по размягченному гудрону не возникало, да и поторапливаться надо было. В авто не функционировал кондиционер и отказывали тормоза, и скоро я почувствовал себя квашенным тестом в печи. Уф-ф-ф! Полностью согласен с высоким мнением пересадить всех чинодралов в отечественные, попердывающие СО короба на колесах, чтобы каждая бюрократическая сволочь собственным каркасом почувствовала скромные нужды народа.

К своему удивлению, я благополучно добрался до пункта назначения, находящийся близ дома Исидоры. Как преступника, меня тянуло на место злодеяния. Подъезд и часть дворика были оцеплены силами, простите, правопорядка. У канареечного милицейского уазика толпились свидетели и зеваки. С открытыми задними дверцами стояли две кареты «скорой помощи». Бегали дети, за ними — нервные цацы, а за ними — их цацнутые вконец хозяева. Бабульки на лавочках неожиданно помолодели и трещали, как сороки в лесу. Странно, атмосфера дворика была насыщена жизнеутверждающей энергией. Должно быть, приятно чувствовать себя активным участником в этом суетно-говнистом, но родном мирке, когда кто-то другой кровавым брикетом убывает на неведомые и посему страшные круги ада.

— Чего случилось-то? — поинтересовался я у лысенького пузанчика, пускающего от любопытства слюни на своего опечаленного блохами бульдожку.

— Ааа, хер его что знает? Говорят, сосуны меж собой блядь не поделили. Ее в окошко, а сами — бах-бах!.. Во времена.

Что тут сказать: времена не выбирают, в них живут. И каждый выживает, как гвардии рядовые в окопе. Во время атомной лечебной бомбардировки.

Я сел в родное и комфортабельное «Вольво», обнаружил в бардачке сотовый телефончик. Чувствовал, что дальнейшие события будут развиваться стремительно, как праздничный огонек по бикфордовому запалу. И не ошибся князь Мамиашвили сообщил, что они направляются на пляжи Серебряного бора. Зачем, купаться-ебдраться? Балда, нашли хорошего утопленника, вроде наш Гамбургер, вот катим с Максом на опознание. У него же нет зубов, пошутил я. У кого, у Гамбургера?

После энергичных, насыщенных здоровыми шутками переговоров я тоже решил махнуть на загаженные донельзя пляжи любимого уголка москвичей и гостей столицы. Если на берег речной вытащили ветошное тело подозрительного осведомителя, то нам пора переходить к решительным действиям. И первое, что необходимо — вырвать из западни Александру. И я даже знаю, как это сделать.

А пока вперед-вперед к райско-засранному местечку для тех, кто не может позволить себе выехать на курорты Коста-Брава и Коста-Соль. Толстозадые, как слоны, троллейбусы, набитые любителями дешевого отечественного отдыха на лоне природы, катили друг за дружкой. Мелькали магазины, палатки, базарчики, новостройки, люди с раздавленными, как помидоры в их сумках, судьбами…

Несмотря ни на что народец живет и чувствует себя вполне сносно. С такой жизнестойкой публикой к дустовым средствам поражения молодым подковерным самозванцам не совладать. Сами, рыжие да плешивые, да кудрявые, стухнут, как вошь на солдатиках Первой Мировой. От запаха их немытых, но верных присяги Царю-батюшки телам.

Заезд личного авто на территорию серебряного парадиза был по пропускам. Вспомнив Сосо, я извлек на свет квиток цвета травы-муравы и, как спецкор скандальной молодежной газетенке, поинтересовался: где тут у вас, товарищи, трупы? Мне толком объяснили, изъяв при этом пропуск. И я продолжил свой путь.

Скоро приметил на бетонном бережку скопление отдыхающего полуголого люда. Чай, родимые, собрались по известному случаю? И был прав: труп, похожий на манекен, интриговал живых. Тем более голова несчастного была обмотана скотчем и, казалось, что присутствующим жуть как интересно увидеть физиономию бедняги, который слишком много знал. Молоденькие ментяги с цыплячьими, иначе и не скажешь, шеями отгоняли самых настырных. Близ оперативной группы я заметил Сосо и Макса; видок последнего был ужасным по-моему, его сусальное личико очень не понравилось бойцам СОБРа и они сделали все, чтобы приблизить редактора специфического издания к жизненным реалиям. И это им, надо признаться, удалось в полной мере.

Прелестная же Софочка находилась в редакционном и прохладном «Шевроле» вместе с сонным водителем и язычком ласкала эскимо, а не то, что многим любителям клубнички подумалось. Как дела, поинтересовался я. Пока не родила, весьма оригинально ответила девушка. И на этом мы были отвлечены шумом толпы: следователь и иже с ним отправились опознавать тело. Неведомая сила любопытства тоже поволокла меня поближе к месту событий. Сейчас-то какая разница, как выглядит усопший Гамбургер, если, конечно, это он? Ан нет! Чужая смертушка манит, словно каждый из нас пытается представить себя на месте холодного, недвижного чурбачка и реакцию окружающих на него. И что же я увидел, когда с головы осведомителя были содраны липкие полосы вышколенное лицо сноба с характерным семитским крючковатым носом, искаженное мукой удушья. Битый главный редактор обреченно кивнул: да, это господин Гамбургер собственной персоной, и я понял, что схема действий наших врагов проста, как пук увлеченного клакера во время премьеры «Аиды» в Большом. Наш враг одержим идеей содрать с лица планеты всех, кто причастен к папарацци, пытающемуся определить стержневой смысл программы «S». Возможно, имеются иные причины ликвидаций, однако факт остается фактом: злосчастные жертвы так или иначе причастны к делу о «поп-звездах» нашего политического истеблишмента. Хотя меня не покидает ощущение, что я оказался в паутине более тонкой аристократической игры, смысл которой понять пока не могу. В силу своей деревенской незатейливости. Эх, Ваня-Ваня, куда ты со своим рылом, да в калашный ряд!

И все-таки нужно нарушить привычный ход истории. Помню, был у нас прапорщик Думенко, крепкий, как бутс, мудак, но однажды он умудрился изречь удивительную истину: «Сукины дети мои! Вы должны жить, иначе будут жить другие!..»

Тогда я не понимал, что имелось ввиду. Теперь все предельно ясно: если не мы первыми истребим врага, то он сделает эту неприятность нам. Такая диалектика настоящего времени. Иного, простите, не дано.

Пока я рассуждал на отвлеченные темы, антипатичная процедура у безучастного, как пень, трупа закончилась и я увидел: по заросшему травой пригорку карабкается сладкая парочка Сосо и Макс. Вид у них был припечальный, будто возвращались с похорон любимого дядюшки Исаака, завещавшего все свое миллиардное (в долларах) состояние детскому дому имени Павлика Морозова, где он воспитывался в лучших традициях коммунистического общества: воруй, братан, сколько хошь, но делись с народом; с народом-то делись, с которым ты, бандитская торжествующая харя, вышел из одного е' корневища! Вот этот магический принцип самым наглым образом нарушен молодыми кремлевскими псевдореформаторами, считающими, что жрать и срать это только их прерогатива (тьфу, что за слово!). Ошибаетесь, господа, законы природы ещё никому не удалось отменить. Так что скоро ждите острых вил в бок, если не успеете заколотиться в дюралюминиевые гробы Аэрофлота и других авиакомпаний мира, чтобы взлететь к самой звездной сыпи…

Но вернемся на грешную нашу землю. Когда мой друг и бывший работодатель приблизились с постными физиономиями, я задал естественный вопрос: что случилось, почему у них такой видок, будто они похоронили любимого дядюшку Исаака, который забыл оставить им завещание… ну и так далее.

— Это шет шнает шо, — прошамкал главный редактор, удаляясь к редакционному авто.

— Чего он сказал? — не понял я.

— Сказал, что ты, — начал переводить Сосо, — враг всему человечеству и, если бы он только знал…

— Можешь не продолжать, — прервал товарища. — Передай, что хочу подарить мешочек орехов. Пусть погрызет на досуге…

Гы-гы, поржали мы, как кони ретивые. Понимаю, наше поведение вызывающе. По отношению к прогуливающейся в соснах старухи с косой. И что же теперь? Не жить? К тому же армейская закалка помогала нам уворачиваться от сельхозинвентаря, рассекающего синий кислород елей и сосен.

Потом мы провели короткое совещание и мой план радикального действия был принят почти единогласно. При одном сомневающемся, которым был мой боевой друг. Будет много трупов, заметил он. Если будем метко стрелять, уточнил я, ты же, князь, известный стрелок: бац-бац и — мимо! Я — мимо, возмутился Сосо и побежал за АКМ. Нет, не для того, чтобы отстреливать мясистых теток и жердястых их спутников. Причина была в другом: мы решили воспользоваться редакционным «Шевроле» — машина незнакома для участников спортивной областной фиесты, а её проходимость, прошу прощения, куда выше, чем у нашей заезженной скандинавской лошадки. Главный редактор «Голубое счастье» окончательно потерял веру в человека, когда мы предложили такой справедливый обмен.

— Это шет шнает шо, — прошамкал Макс. — Ни ша шо на швете…

— Что он сказал? — не понял я.

— По-моему, он не хочет, — признался толмач. — А мы вернем. Вечером, да?

— Или утром, — сказал я. — Вместе с мешком орехов. После орешков с медом это самое поднимается, как ракета с космодрома Байконур.

— Какой может быть подъем у Максика, ты забыл: он же девочка?

— Орехи полезны всем, сударь мой.

То есть наша деликатность и доброжелательность сыграли таки свою положительную роль. Как не отбрыкивалась жертва СОБРа от выгодного предложения, но в конце концов мы ударили по рукам. (Хорошо, что не по челюсти.) Тем более гарантом того, что мы вернем авто, выступила Софочка.

Расставание было скорым и без печали. Девушка хотела с нами и всплакнуть, но её любимый жизнерадостно пошутил: он ещё не покойник, просьба не беспокоиться раньше времени.

План наших действий был незамысловат. Как удар биты. Мы решили совершить загородную прогулку. На тридцать первый километр, где в тени лесов вовсю ковали олимпийские резервы. Может, и нас тренер Сохнин запишет в перспективу? Дело за малым — продемонстрировать ему свои удивительные способности, как-то: бег по пересеченной местности, прыжки в сторону, ползание на брюхе, стрельба по двигающимся мишеням и проч. Надеюсь, мы произведем на него неизгладимое впечатление?

Новая автоигрушка была великолепна: мощная на мотор и просторная салоном — было такое впечатление, что мы находимся в уютном дачном домике на колесах, и ходко передвигаемся в поисках красивого ландшафта, чтобы, остановившись на ночь, загадить его донельзя, как это часто делает турист, тренькающий на фанерной гитаре лирические песенки ни о чем.

— Вах, как хорошо! — потянулся Сосо. — Вот это надо снимать, папарацци! Природу, нашу мать!

— Твою мать! — рявкнул я, обгоняя лязгающие грузовики. — Ты о чем, кацо?

— Вот, говорю, фоткать надо, порнограф, — отмахнул на мелькающий лес и кружащиеся соломенные поля. — Краса, вах! Только вот гор нет…

— А у меня «Nikon» а.

— Чего?

— Фотоаппарат оставил коту, — объяснил. — А горы? Вон… тебе… горы, — кивнул на горбатенький пригорок с танцующими березами. — Краса, вах! Только вот океана нет.

— На хрена тут океан?

— Тут он на хрен не нужен. Он… нам с Машкой… с островочком… как тебе горы, — и заорал на перегруженный «москвичок-каблучок» с болтающимся прицепом, забитым домашним скарбом и клетками с курами. — Вот тюхман областной! Уступи дорогу, придурок!

— Вах, зачем к человеку пристал! — смеялся Сосо. — К труженику полей.

— Пристрели его курицу, — потребовал я. — За мои моральные издержки.

— Пули жалко на куру, — хохотал мой друг. — Да и опасно: у дядька самострелка-перделка реактивная… вон… глянь.

— Чего?

— О, женушка какая… Пышечка!

— Я им сейчас покажу кузькину мать!

— Чего-чего покажешь, ха-ха?!

Трудно сказать, чем закончился этот дорожный бардак, но, к счастью, встречная полоса очистилась от транспорта и я утопил педаль газа. Мелькнула чужая жизнь с толстушкой-кадушкой, лопатами-граблями, сухим навозом, рассадой, курами… И мы продолжили свободный полет над трассой, похожей на взлетную полосу. Сомневаться не приходилось, взлететь-то мы взлетим, и полетим над безбрежной неизвестностью, а вот плюхнемся ли на панцирную твердь? И так, чтобы не было больно всему изнеженному, как орхидея, организму.

Напомню, что на любой местности я ориентируюсь прекрасно. Даже удар бейсбольной биты не выбил этого профессионального навыка. И поэтому нам не составило особого труда обнаружить спортивную базу, схороненную в лесном массиве. Срулив с бетонной дороги, мы закатили «Шевроле» под пыльные лапы елей, начали проверять оружие и боекомплект.

Между деревьями висела послеполуденная тишина, даже птахи закрылись на санитарный час, лишь куковала далекая кукушка. Плавал теплый запах дерева.

— Кукушка-кукушка, сколько нам жить? — спросил Сосо.

— Это как в анекдоте, — вспомнил я. — Тащится мужичок по лесу, услышал птичку. И тоже спрашивает. Кукушка в ответ: ку… Мужичок: а почему так ма…

— Это не про нас, — твердо ответил мой друг. — Кукует, родная. Двести лет наши, Вано.

— По сто на брата? Многовато будет, Сосо?

— Нам ещё мало будет. У меня вон… дед Сандро… в сто шесть женихнулся.

— Молодцом. И что?

— Хочет разводиться. Не сошелся характером с «молодухой».

— А ей-то сколько годков?

— Если ночью, то шестнадцать, а так все сто шестнадцать.

Мы добродушно посмеялись — все-таки человек великая и неразгаданная тайна мироздания. Выклюнулось это недоразумение из какой-то черной дыры Макрокосма, как глист из ануса, и вот — пожалуйста, имеем то, что имеем: хозяина, блядь, всей Вселенной.

То ли природа благоприятно действовала на нас, то ли предчувствие ближнего боя волновало кровь, но чувствовали себя превосходно. Очевидно, так ощущает себя камикадзе, направляющий свой крестовидный самолетик на крейсерскую громадину, застывшую в червленом от восходящего солнца заливе.

Вперед-вперед, без страха и упрека! Короткими перебежками мы приблизились к зоне повышенной опасности. Пали в траву-мураву, пропахшую горькой полынью, теплыми лопухами и солнцем. На флагштоке обвисал, как трусы, стяг общества «Трудовые резервы». У кирпичного здания «спортсмены» готовились к соревнованию по стрельбе. Не по нам ли? Курсировали машины. Во всей атмосфере этого удобного для установления мировых рекордов уголка чувствовалась нервозность. И мы даже знали причину этого состояния: хозяина подкоптили на тротиловом дымке, и теперь служба охраны пыталась себя реабилитировать. Повышением боевой и политической подготовки. Что осложняло выполнение нашего задания, но никак не отменяло его. Скоро часть отряда загрузилась в джипы и укатила выполнять свои задачи. Парадом командовал коренастый мужичок в кислотном спортивном костюме — это был тот, кто мог бы нам помочь. Безвозмездно. Призер монреальских игр — товарищ Сохнин.

Когда наступило сравнительное успокоение — по дорожкам ходили только двое ленивых бойцов, показывающих всем своим распущенным видом, что они не верят в опасных, скажем, грибников, я и Сосо начали движение. Главное, не нарушить раньше времени тишину этого медвежьего угла. Петляющим шагом я приблизился к «своему» вертухаю. Запашок грошового одеколона-уникса «Отелло» едва не сшиб с ног. Пришлось задержать дыхание, а после резким движением прихватить шею врага удушающим приемом. Он хрипнул от удивления хрустнули коралловые шейные позвоночки, и все — пи()дец! И под кустик, чтобы своим истомленным видом не портил окружающую среду.

Потом по стеночке к двери — выдерживаю паузу: набегает Сосо, складывающий пальцами бубличек, как это часто делают герои USA-боевиков: порядок, командир! Жаль, что наше отечественное кино агонизирует на последнем издыхании, мы бы с удовольствием приняли участие в каком-нибудь мощном блок-бастере,[6] который бы отхватил все призы расфран-фру-франченного, мать его так, Каннского фестиваля, включая и Золотую пальмовую ветвь.

Увы, жизнь далека от этой мечты, как плодородные марсианские плантации от наших трудолюбивых дачников. С их курами. И надо жить и действовать в предлагаемых условиях.

Проникнув в здание, мы легким и быстрым шагом прошли по длинному сумрачному коридору, потом — вверх по лестнице… Этот путь проделывал я. Совсем недавно. Правда, с завязанными глазами, что ничуть не мешало нам сейчас передвигаться в нужном направлении. Звуки телевизора придержали нас — боевик, сидящий перед ним, (по-моему, он размахивал битой?), с увлечением смотрел детский сериал о животных и жевал яблоко. Извини, дружок, сам виноват: или служи, или получай визуальное удовольствие. Фруктовый витаминизированный шар оказался последним в его мимолетной и, наверно, неправедной жизни: жестокий удар приклада АКМ выплеснул из стриженного затылка мозговую кашицу… похожую так на яблочную… которой, когда-то хлопотливая мама кормила обожаемого и послушного бэби. Предсмертная судорога пробивала тело любителя зверей и витаминов, а мы с Сосо уже рвались в кабинет, где проходило производственное совещание. Как бы. Только вместо ручек и карандашей у присутствующих замечалось автоматическое оружие. Пришлось работать в режиме максимальной жестокости. Другими словами: расстреливать всю живую силу противника. Времени и возможности проводить с рядовым составом просветительскую беседу на тему «Эстетическое и половое воспитание мальчиков в древней Элладе» не имелось. Сосо обрабатывал плотным свинцовым огнем пространство, где находились те, кому так не повезло оказаться в минуты роковые, а я в балетной растяжке, как Лиепа, летел к столу и ударом ноги ссаживал господина Сохнина со стула. Удар был удачным — в переносицу. Призер олимпийских игр, обливаясь кровью, начал заваливаться навзничь. Рухнуть не успел, я обходительно подхватил обмякшее тело, как мешок с картофелем, удобный по весу своей относительной легкостью. Гарь и кровь, и всхлипы умирающих (их было пять) — зрелище не для слабых. Что тут сказать: каждый выбирает то, что он выбирает. И когда ты хапнув ствол в руки, чувствуешь себя суперменом, то должен помнить о возможных печальных последствиях для собственного здоровья.

Наше отступление на исходную позицию прошло благополучно: я тащил на себе господина Сохнина, изображающего беспамятство, а Сосо короткими очередями зачищал путь. Для куража и острастки.

Запеленав пленника, как младенца, мы кинули его на удобное во всех отношениях заднее сидение «Шевроле». Первый этап олимпийского забега с пальбой закончился удачно. Для нас. Однако надо торопиться: мы перешли рубеж и теперь, чтобы выжить в будущей бойне, мы должны были опережать врага хотя бы на мгновение…

Я оказался прав — через четверть часа, когда мы находились на скоростной трассе, навстречу нам со скоростью метеоритного потока промелькнули два знакомых джипа, за стеклами которых скрадывались фигуры с самыми решительными намерениями.

— По наши души, кацо, — заметил Сосо, оглядываясь. — Пыхтит, дядя. Расколется, да? Такие мужички… того… идейные.

— Какие могут быть идеи сейчас? — удивился я. — Баксы — вот идея. Чем их больше, тем лучше.

— Но без «капусты», генацвале, ты как козел без козы.

— Но когда Бог — доллар? И ему молятся так, что расшибают судьбы и жизни. Свои-то — ладно…

— О ком речь?

— Догадайся сам. Хотя могу и сказать: о кремлевых людишках. Этакие шалунишки, думают, что все им сойдет с рук.

— Не сойдет?

— Не знаю-не знаю. Повременим да поглядим, когда Царь-батюшка дуба даст.

— А если не даст?

— Может, и не даст. У нас и не таковские оказии приключались.

Мы посмеялись — что за родная сторонка такая: от одного смертной свечечки зависит светлое будущие миллионов. И миллионов. Все-таки азиатчина из нас так и прет, так и прет, как репа на огороде. Странная какая-то демократия, понимаешь, со всеми атрибутами венценосного двора, где основная позиция: как можно ближе находится к Телу. (Или к телу дочери Тела.). В известной позе, когда голова ниже жопы. И тогда никаких проблем. Будешь весь в шоколаде, который, правда, похож по цвету… Надеюсь, понятно о чем речь? Но что делать: власть — это как в чухонской бане. То ли размягченную шоколадку тебе тиснут в пасть после помыва, то ли обольют из ведра с благовонными отходами самодержца.

— Ох, порнограф, мать тебя так, — смеялся князь Мамиашвили. — Смотри, дотёхаешься со своими вычурами.

— Порнографичны они, а я что? Я, как «Nikon», фоткаю на долгую память. Не более того. Я — зерцало. Были бы святыми — святыми бы и отражались. Так что, извини, генацвале, претензии не ко мне.

— Ох, гляди, Вано. Посадят тебя на кол, дурака.

— В таких случаях надо расслабляться и получать удовольствие.

— Гы-гы.

— Ыыы… — услышали и вспомнили наконец о нашем пленнике, находящемся в схожем (по неудобству) положении.

Пластающийся в индиговом смоге город-призрак, приближался, а вместе с ним и проблемы, которые нужно было решать. Скатив с трассы, мы приткнули «Шевроле» на диком берегу очередной речушки Вонючки. Сумеречные тени поднимались из дальнего перелеска. По стерне поля тащились малопродуктивные коровы. Вытянув живой куль, мы кинули его на травку: отдыхайте, товарищ, да любуйтесь сельским пейзажем.

Нет, что-то беспокоило нашего нового друга. Он корчился на земле и всем своим агрессивным видом требовал внимания. В чем дело? Кажется, нас хотят поблагодарить? За что? Пришлось вытаскивать кляп из хайла. И что же? Мы услышали такой мат-перемат, что удои коровушек, фланирующих по соседству, упали наполовину, как акции. Если перевести на общедоступный язык изречения гражданина Сохнина, то смысл заключался в следующем: мы, такие-сякие, совершили очень дурное дело и лучше будет, если мы, такие-сякие… ну и так далее.

— Чего он хочет? — не понял я.

— Пить, да? — и Сосо, будучи человеком заботливым и ответственным, отволок словесника к Вонючке, чтобы уронить в мутные воды её. Для общего отрезвления организма.

И воды с примесью ртути, серной кислоты и свинца объяли призера олимпийского движения — напился он водицы от пуза. И, возможно, по этой причине малость притих, лишь дышал, как стерлядь, пойманная державно-браконьерской десницей.

— Ну что, Сохатый, — присел я над ним, олимпийцем, разумеется. — Будем играть да помирать? Или жить?

— Что надо? — выплюнул желчь вопроса.

Я ответил. Моего собеседника передернула, точно я поинтересовался здоровьем его любимой и бессмертной тещи. Я повторил вопрос: где находится заложница?

— Я не знаю, — просипел Сохатый. — Это дела Фирсова. Ну, не знаю, в натуре.

Странно, но я ему поверил. Иногда на меня находит такая блажь. И задал следующий вопрос по «зачистке» журналиста, актера и театральной девки?

— Какой журналист? Не знаю никакого журналиста, — заныл Сохатый. Двух заломили, да… и все.

— Зачем?

— Откуда мне знать. Приказ Фирса. Я — человек маленький.

— А ведь был гордостью советского спорта, — назидательно проговорил я. — Измельчал, однако, дядя.

— Да пошшшел ты, молокосос…

— Только вместе с тобой, Сохатый-рогатый, — не обиделся я. — Выбирай: или с нами, или кормишь стерлядку?

— Я сказал: пош-ш-шел ты.

Мой друг Сосо Мамиашвили оказался прав — напоролись на идейного. Пришлось проверить его мировоззренческую закалку ударом по коленной чашечки. Левой. Прикладом АКМ. Это больно и неприятно даже для тех, кто готов положить жизнь за счастье всего трудового народа.

— Мудак, — сказал я стенающему строптивцу, — за кого убиваешься? За пидеряков? Может, ты тоже это самое? Тогда прости, наши пути расходятся… Тебе туда, — указал на линию горизонт, — а нам…

— Чего надо, суки?!

Я ответил, пропустив мимо ушей оскорбление. Когда человек находится в критическом положении между небом и землей, то ему не до красивого слога. После моего ответа господин Сохнин покрылся испариной и опять забился в нервных конвульсиях, утверждая при этом, что мы трупы.

— Вах, какой я труп? — обиделся Сосо и снял предохранитель на АКМ. Этим будет кто-то другой, да?

— И я даже знаю, кто, — сочувственно улыбнулся я. — На счет три, кацо. И раз!.. И два…

— Падлы, а где гарантии? Вы же, бляди, беспредельщики! — заорал олимпиец, как на монреальском стадионе во время установления всесоюзного рекорда. — Я знаю вас, сук!

Я сам люблю крепкое словцо, но к месту, а тут такой воздушный аграрный пленэр — и мат-перемат. Нехорошо. О чем я и предупредил любителя матерщины, иначе он пожалеет о своем красноречии. Увы, не внял предупреждению пришлось нанести процедурный удар по коленной чашечки. По правой. Для гармоничного развития личности. Все тем же работящим прикладом АКМ. И пока ершистый наш собеседник приходил в себя от такого вежливого обхождения, я и Сосо плюм-ц-нулись в речку Вонючку, чтобы снять напряжение последних часов. Не каждый день выдается таким плодоносным на кровоточащие тела. Да, нас можно обвинить в жестокости и немилосердии. Однако выбирать не приходится: либо ты, либо — тебя. На войне как на войне. Если враг не сдается, его уничтожают, верные слова лучшего друга советских детей господина Пешкова. Волею обстоятельств мы угадали в историю, запредельную с точки зрения обывателя, для коего ночные битвы с осточертевшей благоверной, не предоставляющей своей удушливо-кисловатой пещерки для интимно-спелеологического в неё проникновения, есть главное событие жизни. Находясь как бы в одном мирке, похожем на философский камень, мы обитаем в разных его плоскостях. Наши устремления — к звездам, у спелеологов понятно к чему. Такой вот диалектический е' материализм.

Воротясь на бережок, мы обнаружили господина Сохнина способным правильно реагировать на создавшуюся критическую ситуацию. Как для него, так и для нас. То есть мы находились в равных условиях. Он рисковал своей жизнью, мы — жизнью Александры. И ещё неизвестно, кто из нас находился в более выгодном положении?

Убедившись на собственной шкуре, что мы настойчивы в достижении своих сумасбродных целей, олимпийский призер решился на временное сотрудничество. С гарантией того, что об этом некрасивом проступке не узнает ни одна живая душа.

— Гы-гы, — ответил на это Сосо, — гарантия будет, — и передернул затвор, — такая, которую дают в «Дельта-банке».

На это наш оппонент горько вздохнул, понимая свои призрачные шансы на дивиденды, и мы принялись обсуждать нашу, теперь уже совместную проблему.

Она заключалась в следующем. Поскольку нам не удалось найти общий язык с весьма странным и, кажется, твердо съехнутым музыкальными тактами и кокаином шоуменом, то ничего не остается делать как действовать самостоятельно. Известно, что у господина Берековского возникли неприятности — видимо, за строптивость характера и фанфаронство то ли свои, то ли конкуренты решили отправить его вслед за любовником Жоховым, чтобы оба они окучивали райские кущи. Да вот незадача — увернулась банковская жопа от тротилового заряда, подпалив малость плешь, которая на голове. И сейчас, должно, отдыхает на даче в Барвихе. В кругу семьи. И мы бы его, сердечного, не беспокоили, но обстановка складывается таким образом, что наша встреча неизбежна, как закат и рассвет, как утро и ночь, как глоток нового дня…

— Хватит, мать тебя так, — не выдержал Сосо моих фантазий. — Ближе к телу.

Да, наш план касался именно тела г-на Берековского. Он интересовал нас исключительно, как товар, каковой можно обменять. На этих словах наш новый друг окончательно потерял голову и заныл, как демократ среди коммунистов на сонмище, посвященном дню независимости Гватемалы. Спору нет, план безумен и практически невыполним, это мы прекрасно понимаем, дядя, однако шанс имеется. Он всегда есть, этот шанс, черт подери, не надо только впадать в хандру и попусту сучить ногами, чай, не балерина. Надо собраться с мыслями и поделиться своими соображениями относительно защитных, скажем так, систем, которые могут поджидать нас на незнакомой дачной местности. Опять же какие имеются охранительные посты живой силы? Когда и где отдыхает господин банкир? И с кем, уточнил Сосо, вах-трах.

— Думаю, ему будет не до однополой любви, — хекнул я и предположил, что с последними событиями он окончательно утерял потенцию и веру в человека.

— Первое не к нам, а веру в человека вернем, — пообещал мой боевой товарищ.

И был прав — ничего так не бодрит, как монокль дула автомата Калашникова у виска. Вдруг появляется внезапное и странное желание: жить и жить, и жить, и верить, что тот, кто готов спустить курок, человек милосердный и с ним можно поговорить на темы отвлеченные. Например, о блоке НАТО, наползающему на восток с упертостью дауна.

Истерический смех бывшего олимпийца вернул меня к нашей конкретной проблеме. В чем дело? Не пора ли наносить очередной профилактический удар? Заметив мое намерение, господин Сохнин перешел к вопросам, ответы на кои должны были облегчить, прошу прощение, нашу незавидную участь. По его мнению, мы, молодые люди, не до конца понимают на кого пошли войной. Берековский лишь кирпичик в огромной и мощной банковской империи. Пирамида Хеопса — это куличик в песочнице в сравнении с этой Империей. Там свои законы, свои люди, свои разборки и скандалы… И влезать туда — это стопроцентная гарантия того, что будущий закат, равно как и рассвет, можно и не встретить, как и не сделать глотка нового дня…

— Ближе к телу, дядя, — теперь не выдержал я. — Иметь мы будем эту Империю. На то эти е' империи, чтобы их разрушать, — и, обнаружив карандаш и лист бумаги в «Шевроле», попросил (попросил?!) нарисовать, по возможности, реалистическую картинку вражеских редутов.

То есть наша дискуссия закончилась — оппонент понял, что переубедить идиотов невозможно и начал излагать суть проблемы. По его утверждению, дачная территория огорожена забором, поверху которого пущена проволока под напряжением. Круглосуточно работают телеметрические камеры — на улице, и в дому. Четыре стационарных поста по три человека каждый. Учитывая нынешнюю обстановку, посты усилены. На самой даче — шесть телохранителей, которые непосредственно отвечают за безопасность хозяйских шлепанцев. Вернее шлепанцы охраняет бордосский дог…

— Кто?

— Собачка… вот такая, — показал нам, — как теленок.

— Люблю песиков, — сказал я, вспоминая месячник в собачьих вольерах. Со зверюшкой можно договориться, а вот с коллективом единомышленников…

— Вот куда народная деньга уходит, — выступил рачительный Сосо.

— Это точно, — согласился я, — своя шкура ближе к телу. Как говорил наш прапорщик Думенко: было бы тело, а труп мы из него завсегда сладим.

— Твоего Думенко бы сюда, — замечтался Мамиашвили.

— Нету Думенко, — развел руками. — Ужрался на день ВДВ и сиганул без парашюта. На спор.

— Шутишь, Вано?

— Какие могут быть шутки, генацвале, — рассматривал картинку, нарисованную точно детской неуверенной рукой. — Так что, родные, будем обходиться своими силами.

— А если я паду смертью храбрых? — поинтересовался Сосо.

— Не волнуйся. Похороним с почестями. С березкой на могилке.

— На кой ляд мне березка, вах! — возмутился боевой товарищ.

— Тогда будет дуб, — отмахнулся я и мы с шутками да прибаутками продолжили обсуждать план наших будущих действий. Вскоре я вынужден был признать, что атаковать своими силами дачную цитадель проблематично. Нужен серьезный отвлекающий маневр, товарищи.

— Чего нужно?

— Маневр, он сказал, — крякнул притомленный событиями Сохнин. Ребята, лучше пристрелите меня, чтобы я не мучился. Вместе с вами.

— Это всегда успеем, дорогой, — успокоил его Сосо. — Я правильно говорю, да?

— Золотые слова, — согласился я, задумавшись. — А нет ли у нас, князь, боевой группы хотя бы человека четыре?

— Зачем, Вано?

Мой замысел заключался в его гениальной простоте: когда я ночью проникаю в домик, дачная территория и охранительные посты на ней обрабатываются минами из подствольников. Трах-ба-бах! Естественно, возникает классическая паника, что дает мне возможность свободной работы в комнатах.

— Ищешь легких путей, — буркнул Сосо, — а голова болит у меня.

— Нельзя, чтобы промашка вышла, — отвечал я, — лучше подстрахуемся, князь.

— А не проще накрыть базу ракетным залпом из СС-20, - пошутил олимпиец, наконец уверовавший в то, что имеет дело с профессионалами.

— Это в следующий раз, — твердо пообещал я, и Сосо, цапнув телефончик, начал переговоры на своем гортанном наречии гор, недоступном широким массам.

Наступали сумерки и словно, отступая перед вкрадчивыми посыльными ночи, стадо буренок медленно оставляло поле. Пастушки щелкали бичами и матерились, как столичный истеблишмент, обожающий похабные анекдотцы на фу-фуршетах, презентациях и фестивалях. Например такой: пошла Красная Шапочка за грибами, нагулялась, милаша, да и вздремнула на краю поля. А тут корова мимо тянется, дай, думает, угощу деваху молочком парным. И тычет вымя в её личико. А та спросонок: ой, мальчики, не все сразу…

— Ха, «мальчики не все сразу», это про нашу жизнь, — хмыкнул господин Сохнин и тоже поведал байку: муж возвращается домой, застает молодую жену голой, как колено, на коленях мужика и говорит: тебе, милочка, сигарету в зубы, и будешь настоящая блядь.

Со стороны казалось, что на бережку разбили лагерь притомленные дорогой автопутешественники, отдыхают, вот-вот костерок растопят для ушицы. Хор-р-рошо!

Наш бесхитростный отдых был прерван сообщением Сосо, что он обо всем договорился — боевая группа готова действовать и ждет конкретного приказа.

— Вот тебе и фруктовый бизнес, — хекнул я, — апельсины с мандаринами, говоришь, и гранатами.

— А что такое, кацо?

— Помнишь, меня не взял в этот бизнес?

— Помню и что?

— Если бы взяли, не было этих проблем.

— Были бы другие, — успокоили меня, — ещё круче.

Я пожал плечами — черт знает что, не жизнь, а прогулка по минному полю. На этом наше веселое времяпрепровождение завершилось, мы втащили в «Шевроле» поврежденного олимпийца, рискнувшего выступить за нашу объединенную сборную, и продолжили путь в город-призрак, погружающийся в сумеречную и теплую топь бесславия и бессилия, посредственности и бессмыслицы, общей притомленности и укрепляющейся с каждым днем идиотии власти.

Однажды давно, когда я ещё служил в газетенке с оттенком цвета детской неожиданности, спецкор по культуре Фаня Зусман перепила боржоми на вечеринке в Доме кино имени Гусмана, и меня отправили освещать просветительскую программу, с которой должны были ознакомиться депутаты Верховного (тогда еще) Совета. Хотя мое состояние было близким к зусманскому, поскольку накануне интервьюировал одного из политиков, похожего поведением и широковещательными заявлениями на пациента, смывшегося из психлечебницы № 1. Но со шприцем в заду. Пил он, политикан, конечно, как лошадь. Одноименную водочку, то есть шнапс, окрещенный его известным Ф.И.О. И чтобы войти в систему координат современного политического Ноздрева, мне пришлось тоже принять на грудь литров несколько. Понятно, на следующий день я был плох — желудок бунтовал, как народ, а в голове от посторонних завиральных идей плескалась такая гремучая смесь, что постоянно хотелось блевать. Однако главному редактору Щусеву было по барабану, как нынче выражается молодежь, он в свободную минуту любил любить Фаню на своем удобном столе и поэтому жалел её, как девушку трудолюбивую во всех отношениях, и мои возражения, что культура — это не мой, так сказать, профиль, не принимались.

— Лопухин, — сказал Главный. — Ты же профессионал, так?

— П-п-професионал, — старался дышать в сторону.

— Закусывать надо, Ванечка. И будь мужчиной. Фанечка отработает.

И я даже знаю в какой позе, промолчал я и потребовал авто для личного передвижения. И скоро Василий крутил баранку, слушая мои жалобы на судьбу. Вместо того, чтобы тянуть холодное баварское пиво в подвале любимого Домжура, я вынужден терять время со слугами народа, пожелавшим поглядеть шедевр отечественного хроникального киноискусства: «Обыкновенная демократия», где они все выступают главными героями. Для чего? А чтобы отобразить строчкой их великодушную реакцию на фильм века.

— Какая, туда-сюда, демократия, — на это сказал Василий, как представитель всего трудового народа. — От неё кишки к жопе прилипают, блядь.

— Зато свобода слова, блядь, — привел аргумент тех, кто искренне заблуждался в этой деликатной проблеме.

— Слово не масло, на хлеб не намажешь, прикинь, да? — отвечал Василий и был в принципе прав: на хрен нам сердитое слово, если не скушать куриное яйцо за 13 коп.

— Да к нему эспози дэкревиз, кононэ с сардинками, стерлядь кольчиком попильот, маринованное бушэ из раковых шеек, супчик раковый с севрюжкой, прикинь, да, с расстегаями, котлеты дэ-воляй из парной телятины…

— Ванечка, хватит, — зарыдал на такие мои бесхитростные слова водитель. — Мне плохо.

— Мне тоже, Васёк, — признался я. — И даже хуже, чем ты думаешь. — И открыл дверцу на полном ходу, чтобы очистить желудок. И удачно: блевотная масса выхлестнула из меня, как кашне, и обмотала колеса соседнего авто с дипломатическим номером USA. Так сказать, чем богаты, леди и джентельмены, тем и рады.

— Ты чего, Ваня? — забеспокоился мой открытый товарищ.

— Не, ничего, — отвечал я, возвращаясь в исходное положение и захлопывая дверцу. — Привет Америке передавал.

— А ты знаешь, почему там живут, как у Христа за пазухой?

— Почему?

— Разница во времени, — философствовал Василия. — У нас вечер, у них утро, у нас ночь, у них день.

— И что?

— Часов на двенадцать запаздывают… по жизни.

— И что? — не понимал я.

— Учатся они, сучьи дети, на ошибках наших. Мы первые, и все у нас через жопу, а им после — все в кайф!

Я посмеялся — глоголет истину рабочий человек: пока мы тут му-му-мудохаемся из последних сил, экспериментируя над собой да употребляя от маеты душевной дифлофосно-отечественную осветленную, умные и трезвые янки жуют пластиковые баг-макки, запивают их химической пепси-писи-колой и, анализируя несуразные события, происходящие на азиатском материке, выбирают самый оптимальный путь развития промышленно-мещанского общества, где у каждого законопослушного гражданина есть свой обязательный порядковый номер, банковский счет, кредит-карта, зарегистрированное оружие, кондиционер, автомобиль, телевизор, бассейн, ванна-джакузи, стриптиз-бар, Голивуд, безапелляционные копы с кольтами, тошнотворные соседи, жена-феминистка, не признающая, блядь такая, орально-анального секса по принципиальным соображениям, напудренный, педерастический дядюшка-миллионер, детишки себе на уме, Рождество с сальной индейкой и центовыми подарками… и все. Больше ничего, чтобы душа развернулась до космических звездных высот, и там надолго осталась, очищаясь от накипи обывательского быта. Как это часто случается у нас, первооткрывателей Вселенной.

За столь философическими изысками мы с Василием не заметили как прибыли к месту назначения — Дому Советов: памятнику похмельному синдрому. Выбравшись из авто, я поплелся под административно-управленческую скалу, чтобы найти пещеру, то бишь подъезд № 9. Искал долго, постоянно натыкаясь на два подъезда № 6, пока не догадался, что один из них — мой. И точно мне выписали пропуск и передали в руки сопровождающему. Тот выражением лица и стрижкой походил на туалетный ершик, что несколько отрезвило меня. Дальнейшее припоминаю с содроганием: сначала мы направились к лифту, он был в зеркалах и бархате цвета молдавского разбавленного каберне, который (лифт) бесшумно взмыл к небесам, затем мы вышли в коридор, где на полу лежали ковровые мягкие дорожки, мы шли-шли-шли-шли-шли-шли-шли по этим дорожкам, пока не подошли к новому лифту, он тоже был в зеркалах и в бархате цвета тархунской водочки, каковую, как говорят, уважал Царь-наш-батюшка, когда имел на то здоровье; и он тоже пал вниз, этот клятый лифт, конечно, и мне сделалось дурно, но это было только половина пути… мы шли-шли-шли-шли-шли-шли-шли мимо дверей-дверей-дверей-дверей-дверей-дверей, пока не приблизились к новому лифту…

— Ааа! — закричал я. — Все! Никуда больше не пойду. У вас же поехать можно, у меня в глазах рябит, блядь, от дверей, коридоров, дорожек. Меня мутит, понимаешь? Хотите, чтобы я забраковал ваши двери, коридоры, дорожки и лифты?

— А мы пришли, — ощерился служивый, похожий на туалетный, повторю, ершик. — Прошу, пресса, — и провел мимо кабины лифта… к двери конференц-зала.

В зале находились странные люди, они тихо сидели, как на поминках, в костюмах цвета слякотной осени и смотрели на меловую простынь экрана, будто там уже демонстрировали порнографическое кино «Забавы русских» с Софи Лорен в главной роли. Присутствовали и дамы общереспубликанского значения с такими выражениями на обрюзгших моськах, будто у них вся жизнь проходила в критических днях. При моем шумном появлении — я споткнулся о порог и едва не урылся в пышный бюст демократки, похожей тяжелыми телесами на боцмана, успев при этом вспомнить вслух матушку, — все общество неприкасаемых обернулось на хама. Привелось шаркнуть ножкой и сделать вид, что я девку-демократию люблю, как они, депутаты, шлюх с Тверской-Япской. Не успел как следует повинится, свет погас. В кромешной темноте нащупал кресло и плюхнулся туда, как в таз, проклиная режимное предприятие по обслуге новоявленных снобов. И тут случилось такое, что ввергло охрану в шок. Каюсь, к этому террористическому акту я не имел никакого отношения, разве, что, как сторона пострадавшая. Что же произошло? А случился, как выяснилось после, конфуз. Однако это было после. А сначала раздался отчетливый револьверный треск. И всем присутствующим показалось, что их обстреливает недовольный народец, точнее, яркие его представители. Дамы завизжали дурно, мол, фак ю, спасайся, кто может. Их кавалеры попадали под кресла и решили сдаваться на милость победившего, низшего сословия. Я тоже валялся на полу, но по другой причине — оказывается, подо мной обломилось кресло. Черт! Кто же мог предположить, что гнилую мебель поставляют в цитадель народовластия. Проклятье!

А, может, это была продуманная акция по дискредитации власти? Провокация. Если представить, что в это кресло не я упал, а возжелала сесть большегрузная бонвивана барахольного сановника и коррупционера. Или сел бы сам властный бабуин. Родине повезло, что в это злосчастное кресло угадал я, а то бы моей несчастной отчизне ещё бы досталось.

По правде говоря, я — скромный герой своего ватерклозетного народца. Мне мы золотую звезду Героя на пострадавший за правое дело зад. Ан нет! Я слишком часто снимаю штаны. Чтобы получить удовольствие. И потом: у нас хватает других широкообхватных задниц, которые вовсю претендуют на высокого звание Хер'оя и новую золотую звезду.

Короче говоря, после того, как телохранители потоптали прессу в моем лице, зритель успокоился; разумеется, зритель успокоился не потому, что меня попинали ботинками, а потому, что он, сановитый зритель, понял, что их как бы демократическая власть надежно защищена. А что же я? Под праздничный мерцающий свет экрана я перещупывал поврежденные ребра. Они были целы, что само по себе уже радовало и обнадеживало на благополучный исход неблагополучного дела (если жизнь, считать делом всей своей жизни).

Так что жизнь продолжается, хотя ничего не меняется: власть от вседозволенности наглеет, мудеет и жиреет, а народец маленько звереет. И неизвестно, чем дело обернется: то ли братской любовью, то ли братской могилой. Боюсь, что второй вариант просматривается куда резче. При теперешней власти, обтяпывающий мутные свои делишки. По данным ЮНЕСКО Россия-матушка занимает четвертое место по коррупции. Прикинь, да? Впереди только Нигерия, Колумбия и Боливия.

Одно из таких дел связанно с программой «S». Чувствую, мы находимся рядом с этой проблемой, иначе трудно объяснить систематическое появление трупов. Система защищается, не желая, чтобы настойчивый чужой вторгался в сферу её эксклюзивных, блядь, интересов. Впрочем, не покидает ощущение, что меня сознательно затягивают в паутину хитросплетенной интриги. Черт знает что? А если я выполнил свою эпизодическую роль со словами «Кушать подано, господа!» и приговорен к ликвидации? Неплохая перспектива. Шансы на благополучный исход уменьшаются, как шагреневая кожа, да сдаваться на милость победителю зазорно. Кстати, где он, этот победитель? Пусть изобразит свою рыль, чтобы удобнее было наносить по ней, великодержавной, наглой и лоснящейся от самодовольства, спецназовский удар. Не вижу что-то, откройте-то рыль, господа? Народ должен знать своих героев.

Увы, наши кремлевские херувимчики скромны и человечинку предпочитают откушать в местах специально для этого отведенных. Приятного аппетита, господа. Не подавитесь, лабазные-с!..

… По возвращению в мирный клоповник мы обнаружили, что в нем ничего не изменилось: бабульки дружно жарили чадящую, как Фудзияма, серебряную форель, Фаина Фуиновна прятала в чулок проценты, ханурики травили себя самопальным пойлом, настоянным на прошлогодних мухоморах и поганках, ожидающие ордера на новое заселение семья Анзикевых ушла в театр Сатиры для повышения смеховой культуры.

Победить такой оптимистический народец невозможно, разве что выжигать атомными грибочками, как это однажды уже случилось в нашей современной истории. Правда, без заметных на то последствий: уникальный эксперимент народ встретил первомайскими демонстрациями, песнями, детьми на плечах, плясками под каштанами и здравницами в честь державных естествоиспытателей.

И это правильно — если не мы, то кто? Ху из ху? Перевернет вверх тормашками заплесневелый мирок сопливого филистерского счастья. Нет, не привык наш человек жить в раскормленном благополучии, скучно ему, душа болит и ноет, и хочется залить её, родную, беленькой да отчубучить такую крамолу, от которой…

Впрочем, об этом речь шла, и не будем повторяться, тем более, что события начинали развиваться стремительно.

— А Софочки нет, — вернулся из комнаты соседки озадаченный Сосо. — Где это она, блядь, шляется?

— По Тверской, — пошутил я, — Япской.

— Вано, ты меня достанешь, — взорвался мой друг. — Зарежу, как куру, и хрястнул дверью — за собой.

— Нервы, — объяснил я господину Сохнину, обживающемуся на тахте. Денек-то выдался трудным.

Со мной не спорили — день для многих был неудачным. И очень неудачным. Хуже не бывает, когда твоя бессмертная душа вынуждена покидать покореженный телесный каркас раньше замышленного Всевышним часа и, повизгивая от обиды, как декоративная чихуа-хуа, мчатся под защиту хозяина — Мирового разума.

Вздохнув, я извлек из тайника тахты тиг — финский нож, сработанный армейскими умельцами и окрещенный Ёхан-Палычем. Его подарили на мой дембель, чтобы я резал колбасу, как шутили боевые друзья. Пищевой продукт я любил рвать зубами и поэтому стальной Ёхан-Палыч был упрятан до лучших времен. И вот они наступили, эти времена, как вешнее половодье, истребляющее все живое в своем бурливом и гневном грязевом потоке.

Помню, мы, маленькие азиаты, носились на Лопотуху зекорить, как она из мирной и тихой превращается в неукротимую и непобедимую, в исступленных водах коей кружился сор всего мира. Мы прыгали на размытых берегах, истошно орали щербатыми ртами и высматривали останки животных — коров, лошадей, овец… Такая была наша местная потеха. А тот, кому удавалось первым заметить расбухший труп человека, этим очень гордился и ходил в героях… Странные, необъяснимые игры детства. Что же теперь? Голос гостя на тахте возвращает меня в настоящее.

— Серьезное перышко-то, — говорит. — Меня не зарежут, как куру?

— Это не ко мне, — отвечаю. — Это к нему, — и тыкаю тиг вверх.

— К коту? — удивляется бывший олимпиец.

На шкафу сидел мой Ванька и внимательно следил за тем, кто посягнул на святое святых — тахту. Я ухмыльнулся и хотел обстоятельно ответить, но дверь отворилась и в её проеме… Сосо?! Таким я его не видел. Никогда. В подобных случаях утверждают: человек потерял лицо. Так оно и было. Маска, искаженная ненавистью и бессилием.

— Что такое?! — и отложил нож на стол. — Что?

— «Вольво» расстреляли… там… у «…счастья». Я позвонил, и мне сказали.

— Кто?

— Кто сказал?

— Кто стрелял?

— Вано, ты о чем?! — неожиданно взорвался уродливой истерикой мой сдержанный товарищ. — Ты понимаешь, что спрашиваешь? Что спрашиваешь, ты понимаешь?!

— Спокойно-спокойно, Сосо. Все будет нормально, все будет хорошо.

— Как может быть хорошо, когда ее… Ты понимаешь, их там всех… И её тоже. За что? Бабу-то?!.

— Возьми себя в руки, кацо.

— Взять в руки? — засмеялся противоестественным смехом и тенью метнулся к столу.

В том, что произошло через мгновение, вина моя. И больше никого. Во-первых, не мог предположить, что гибель Софии, подействует так плохо на боевой дух моего друга. Во-вторых — забытая финка на столе. И в-третьих несчастный Сохатый, так подвернувшийся некстати под горячую, м-да, руку.

Нелепое стечение обстоятельств. Как говорится, от судьбы-стервы не уйдешь, как от жены. Если жизнь твоя записана в черный регистр потерь, ты обречен.

Господин Сохнин это чувствовал и был готов к самому худшему развитию событий, однако и он не сумел увернуться от молниеносного жалящего удара в горло. Армейским и надежным тигом.

Дальнейшее напоминало фантасмагорический бред. Я поздно перехватил безумную руку: финка уже вонзилась в глотку несчастному; он удивленно и обиженно захрипел, а я и Сосо, словно околдовавшись фонтанирующей кровью и предсмертными всхлипами, начали рвать нож… друг у друга…

— Все-все, Сосо, отпусти. Отпусти, я сказал.

— Кровь.

— Там чайник, у кактуса. Все-все, отпускай. Иди, руки отмой.

Наконец меня послушали и я, вырвав тиг из горла агонизирующего призера монреальской олимпиады, увидел пульсирующий кровью бутон южной розы. Рана имела такую величину, что можно было упрятать кулак. Точнее, кулачок. Да, наверно, так: найти ребенка и попросить его заслать свой кулачок в кровоточащую прореху. Будет самый раз.

— Блядская история, — заматерился Мамиашвили, плескаясь из чайника. Джинсы… вот… заляпал.

— Во нагородил, дурак, — стоял над мертвым телом, кровь из него сочилась и протекала на одеяло. — Давай помогай, мститель ху…в. Мне ещё здесь жить.

— Сам виноват, кацо. Я бы аккуратненько — жиг.

— Да, пошел ты, — не выдержал я. — Е… нулся, что ли? В чем дело? Истерика как у бабы.

— Ладно, вах, как у бабы! — возмущенно вскинул руки. — Не понял, что они сделали, да?..

— Они — это кто? — обернув труп в одеяло, попытался завязать простыней. — Подержи, мать тебя так!.. — Рвал хлопковую материю. — Не ожидал такого от вас, товарищ, не ожидал… — Завязывал узлы. — Вот так вот. Промокает, что ли?

— Не, вроде.

— Не, — передразнил. — Вот новая проблема, Сосо, — подошел к кактусу, пнул ногой чайник. — Ополосни, убийца.

— Вах, я убийца!.. А я людей люблю, ты знаешь?

— Убедился собственными глазами, и сейчас, и на спортбазе. — Покачал головой. — Да, не свезло олимпийцу. Как куру зарезали, да? Мало нам забот.

— Ну прости, — повинился мой друг. — Нашло… Понимаешь?.. За что Софочку-то? Такая девка… была… ай, какая была?!

— Ты себя больше любишь, Сосо, себя, — вытирал руки о его рубаху. Думай теперь, что делать с твоим… подарком.

— Может, коту оставим, как фрикадельку.

Я выматерился — теперь он, сукин сын, шутки шутит. Повесил на шею труп и радуется, точно ребенок новой игрушке.

— Отвезем в лесок под Балашиху, — предложил князь, — а что, там места глухие.

— Эх, убил бы тебя, поганец, — вздохнул я и на этих правильных словах дверь открылась…

Ба! Миха Могилевский. В костюмчике, при галстуке, в руках «дипломат». Подслеповато улыбался, как финансовый гений после напряженного денька, когда удалось утром поиметь личную губастенькую секс-секретаршу в попку, в обед облапошить десяток доверчивых клиентов и, наконец, под вечерок провести семнадцатиходовую комбинацию в системе государственных займов и облигаций через шесть оффшорных фирм, в результате которого на личный счетик № 004078004/890Dg в банке Цюриха выпали, как манна небесная, 237 миллионов долларов.

— Привет, бродяги. Где вас черти носили? Я пытался позвонить, а меня Фаина Фуиновна посылала, — подходил расхлябанной походкой коррупционера. Чего вы тут… мебель перетягивали? — Поморщил семитский носик. — Фу, чем пахнет-то? — Наткнулся на перевязанный куль. — А это что?

— Одни вопросы, да, — возмущенно всплеснул руками Сосо. — Какой чистенький мальчик, Вано, да?

— Будет грязненьким, — и поинтересовался делами-делишками, мол, что-то по виду не похоже, что наш мальчик трудится на благо общества — вот мы-то да: мебель передвигаем.

— Еще как передвигаем, — крякнул Сосо.

— А я что? Я тоже работаю, — Миха обиженно опустился на стул. — В поте лица.

— Лица ли? — нервно хохотнули мы. — Что новенького в банковских хранилища?

— Новенькое? — Слепив на лице заговорщическое выражение, держал паузу. Потом выдохнул: — Доминация грядет, братцы.

— … а вместе с ней инфляция, девальвация и стагнация, — проговорил я. — И это все? По коммерческим банкам-то что?

— Подвижка есть, — ответил Могилевский. — Федеральная власть-всласть начинает на днях инвестиционные и денежные аукционы на шесть крупных региональных компаний, — открыв «дипломат», зашелестел бумагами. — Так, вот КомиТЭК, Восточно-Сибирская компания, ТНК — Тюменская, значит, Восточная компания, Сибирско-Уральская…

— Понятно, — прервал я старательного клерка. — Продают Родину с потрохами.

— Ну тут еще… связь… заводы тяжелой промышленности. РАО «Норильский никель», например.

— А покойный Жохов именно по тяжелой промышленности, — вспомнил я. Где-то мы бродим близко. Большая драчка за жирные куски.

— И жрачка, — влез Сосо, пытающийся загладить свою промашку. Если нескладное душегубство, можно обозначить таким веселым словом.

Как учил простой, как правда, Владимир Ильич: чтобы победить в революции, главное, товарищи, взять: телеграф, то бишь телефон, банки и заводы, прикинь, да? Ах, молодцы, господа реформаторы, да банковские мамоны и чужестранные, понимаешь, инвесторы, фак ю их всех вместе; ох, верно, суки, выполняют великие заветы. А говорят, что дело Ленина не живет. Еще как живет и процветает!..

— Полный п… ц! — заключил Сосо от всей своей души. — Если все купят, где мы жить будем?

— В колонии, мой друг, — утешил я. — Они будут гнать нефть и газ, золото и платину, металлы и лес, а нам взамен покупать бананы, и мы будем, как обезьяны. И все — о'кей, дядюшка Джо, пламенный привет?!

— Вах! Не может быть, — переживал за свое светлое будущее Сосо. Тогда лучше смерть, да?

— А что программа «S»? — поинтересовался я, не обращая внимания на ужимки товарища, похожего волнением на вышеупомянутых зверюшек, в ужасе мечущихся по лианам, когда на охоту выползает анаконда.

— Ничего, — развел руками клерк. — Глухо, как в танке, в смысле, в банке. Никто слыхом не слыхал. Без понятий.

Внезапно кот, прыгнув со шкафа, с безразличным видом волонтера за мертвецами отправился в поход по комнате. Естественно, наши взоры оборотились на него, приближающегося к кулю. Брысь, сказал я любопытной животине. А господин Могилевский, снова поморщившись, спросил: не труп ли мы завернули в одеяло? Да, признались мы, труп. Мойша не поверил. И никто бы не поверил, находясь на его месте. Пришлось убеждать в справедливости своих слов. Демонстрацией части тела — ноги в частично стоптанной кроссовки «Adiddas». И пятен крови, уже проступающих сквозь вату одеяла. Сказать, что с нашим изнеженным магической Малайзией и душевными хохлушками другом сделалось дурно, значит, сказать ничего. Он отпрянул к двери, словно был готов бежать за СОБРом. Потом начал менять окрас, как хамелеон, и, наконец, залязгал зубами:

— Это вы его… того?

— Нет, нам его принесли, — ответили мы. — В знак признательности. Ты чего, Миха, совсем плохой?

— А что случилось-то?

Чтобы окончательно не травмировать психику нашего товарища, все события были пересказаны в кратком изложении. Как роман «Война и мир» в школьном сочинении. И даже этой отфильтрованной информации хватило г-ну Могилевскому выше головы. Он сник духом и начал причитать о своих сложных чувствах к создавшейся критической ситуации, мол, когда дело затевалось, уговора о трупах не было вообще.

— Миха, ты о чем? — не понял я. — Понимаешь, что говоришь? Нет, он понимает, что говорит, — возмущался. — Сосо, трахни его табуретом, а то я за себя не отвечаю.

— Мебель жалко, — отвечал тот. — Лучше пусть отвлекает старушек… от нас.

— По его несчастному виду они догадаются обо всем, — заметил я. Пусть возьмет себя в руки. Миха, бери себя в руки!

— Вах, хватит про руки, — вскричал Мамиашвили. — Ты сам-то бери.

— Что брать-то?

— Догадайся сам, вах-трах!

— Одеяло, что ли?

Возникла привычная производственная суета. Со стороны казалось, что двое оболдуев решили вынести на помойку любимую бабульку, легко преставившуюся во сне. Или домашний скарб, морально устаревший. Господин Могилевский защищал тылы и мы без вопросов со стороны любопытных старушек вытащили груз на лестничную клетку. Спускаясь вниз, повстречали милую парочку Анзикеевых, они возвращались с культпохода в театр Сатиры. Мы раскланялись, и я узнал, что сегодня давали спектакль: «Как пришить старушку». Мама родная! Услышав эту новость, я едва не выронил куль. Со всем содержимым. На Сосо, старательно пыхтящего на несколько ступенек ниже.

Ну и времена! Ну и нравы! Уже сам не понимаешь: то ли живешь в таком абсурдном мире, то ли принимаешь участие в театральной постановке для невидимых меломанов из звездного Макрокосма?

Между тем мы выбрались в ночь, она была теплая, липкая и без звезд. Возникало ощущение, что мы угодили в пыльную, бархатную занавес, обвисшую в провинциальном театришке драмы и комедии, и колотимся в ней без надежды выдраться на освещенные подмостки. Хотя ночь была как по заказу. Очень удобная для перевозки умаянных навсегда тел и диверсионных работ в глубоком тылу врага.

Пристроив груз на заднем сидении «Шевроле», мы отправились туда, где нас не ждали. С предварительным заездом к парадному подъезду «Голубого счастья». Зачем, вздохнул Сосо, мы с этим е' заездом запоздали, Вано. Потерпи уж, попросил товарища и хрустнул ключом зажигания, надо посмотреть. На что? На свою смерть, генацвале, на свою смерть.

Дело в том, что я понял — более ничего случайного в этом мире происходить не будет. С нами. Мы оказались втравленными в неизвестный дьявольский план, где для каждого из нас были расписаны свои роли. По мере их исполнения — лицедеи уничтожались.

В конкретном случае у тех, кто выполнял чужую волю, вышла промашка. Упустив момент о б м е н а авто, они прилежно выполнили задание. В «Вольво» обязаны были находиться мы — я, Сосо и София. И это нас должны были поливать свинцом. Нет человека — нет проблемы? Следовательно, мы являемся головной болью. Для кого-то. В чем же причина недомогания? Наше активное участие в общественной жизни и чрезмерное любопытство? Да, нынче никто не мечтает оказаться запечатленным на порнографической картинке. В журнале или на экране ТВ. Выяснилось совсем недавно, что общество наше пуританское и не принимает героев в голом натуральном виде. Да в это ли дело? Утрамбовывать в землю людишек за нагую жопу, согласитесь, слишком даже для нашего демократического режима. Убежден, дело в банковской афере, масштабы которой трудно даже представить. Во всяком случае, систематическое появление мертвецов вокруг нас утверждает в мысли, что территория очищается от любых свидетелей сделки, быть может, века. Любопытно, что на сей раз наши молодые реформаторы умудоковали от своего непомерного ума? Не хотят ли воткнуть японским товарищам Курильские острова, а вместе с ними и всю матушку Сибирь? И то верно — на хрен нам такие просторы и богатые недра, их же, блядь, осваи-и-и-и-ивать надо… А так: продал и Царя-батюшку утешил долговыми выплатами всему сирому народонаселению, не забыв и себя, любимого, и все — порядок, до новых маршов протеста, бунтов и танковых залпов термическими снарядами, которые очень подсобляют от голода, холода и прочих жизненных неудобств.

… Парадный подъезд и весь кукольный домик, где располагалось издательство нетрадиционной сексуальной ориентации, освещались в ночи, как театр после премьерного показа скандального спектакля. Зеваки толпились у «Вольво», обнесенном бумажными лентами. Битое стекло на капоте и земле мерцало алмазным проблесковым светом. В темнеющем салоне машины, расстрелянной в упор из автоматического оружия, я увидел Софочку, она улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй. Я вздрогнул — проклятье: игра теней! Жаль, что это произошло именно с ней, не имеющий никакого отношения… Гибнут те, кто не готов дать отпора нападающей стороне. Что же происходит? Почему запущен этот дробильный механизм? Кто ответит на эти вопросы? Ответа здесь я не получу. Помнится, Костька Славич мне передал, что звонили из «Голубого счастья» и просили зайти. Я отмахнулся, малость удивившись: зачем? Не за остатком ли гонорара в триста шестьдесят долларов? Теперь ясно, какой щедрый прием поджидал меня у мраморного порога. Думаю, имела место банальная ловушка, в которую попали другие. Бедняга Макс, если бы он только знал, предоставляя какому-то Лопухину работенку папарацци, чем все это закончится. Меня оправдывает лишь то, что я выполнял задание, которое мне дали. И только. Правда, последствия от моей деятельности такие, что хоть святых выноси… М-да… выносят пока жмуриков.

Когда я вернулся в «Шевроле», Сосо вел переговоры по сотовому телефончику с боевой группой поддержки нашей акции. Его лицо было целеустремленным и мужественным, как у кахетинского воина. Я сел за руль, размышляя о странном видение в поврежденном авто — не был ли это воздушный поцелуй от нашей Cмерти? Ох-хо-хо, грешны мы, матушка, грешны и, знаем, что обречены, но не хочется помирать крепким мудаком; уж, голубушка, дай нам послабления, чтобы успеть добраться до, скажем истины. Хотя у каждого она своя. У аллигатора, который тужится утащить сдобную, как бегемотик, жену янки-путешественника, одна, а у человека, всячески ему помогающему, другая. То есть истина разная, а цель одна: крокодил набивает брюхо вкусной пищей, а супруг получает за супругу страховку в миллион баксов и женится на бедной gerls из Нижнего Новгорода. И все довольны, и люди, и звери.

Вот как бы и нам вывернуться, чтобы и истину поиметь, как янки вышеупомянутую девушку, и не заполучить смертоносный AIDS. А?

— Что? — спросил Сосо и отрапортовал, что группа товарищей готова для решения боевых задач.

— Молодец, — сказал я и вспомнил об олимпийце, который уже вовсю, наверно, носился по кругам ада.

Вариантов было несколько: подкинуть неожиданный подарок жильцам соседнего элитного дома, отослать по почте в МВД известному ратоборцу с отечественной проституцией и порнографией, запустить лодочкой в Москву-реку и, наконец, отвести в балашихинские леса… По этическим, прошу прощения, соображениям мы остановились на последней версии, чувствуя в какой-то мере свою вину за гибель гордости советского олимпийского движения.

Поездка по ночной столице закончилась для нас благополучно, в том смысле, что нас постоянно пытались остановить шалые шлюхи, атакующие авто своими соблазнительными бюстами и проч. формами, а также посты ГАИ, беспричинно размахивающие жезлами и свистящие в свисток. На весь этот полуночный бедлам наша троица положила большой биг-макк, если выражаться изящным языком яппи: я нажимал на педаль газа, Сосо вел переговоры с товарищами, олимпийский чемпион продолжал свой забег по кругам ада.

Потом у МКАД к нам прибились два джипа с боевой группой имени князя Мамиашвили. По телефону я дал необходимые инструкции, после чего солдаты на танкетках удались в сторону дачи господина Берековского, чтобы изучить обстановку и, если возникнет необходимость, отрыть окопы, которые, кстати, можно использовать как могилки. Впрочем, ямку пришлось рыть и нам с Сосо. По проселочной дороге заехали в лесок, вытащили груз из «Шевроле». Помялись: не по-людски бросать того, кто нам помог, заметил я.

— А ты ещё памятник поставь, — забубнил Мамиашвили, — странный ты, Ёхан-Палыч?

— Могут ведь и тебя, как собаку.

— Не, меня в гробу дубовом. Чтоб проследил, Вано.

— С тобой хлопот много, Сосо, — не согласился, рыхля плохо угадываемую почву тигом. — Ты привередливый, лучше уж я первым… — Знакомо и вкусно запахло холодным черноземом. — Не возражаешь?

— Вах, о чем ты, Вано? Сто лет жить будешь, да?

Я посмеялся: тут каждый день, как столетие. Живем в таком угаре, что неизвестно — встретим ли новый рассвет?.. Вот только о глотке нового дня ни слова, вскричал Мамиашвили, и рассвет этот херовый мы уж точно не встретим? Почему? Потому, что мертвые тянут живых. А ты помогай!.. О, боги мои!..

В конце концов с Божьей помощью мы запрятали груз в щель планеты, и уехали с чувством исполненного долга. С точки зрения ублюдочных трупоукладчиков поступили, как кисейные барышни. Возможно так. Но если есть шанс снять с души грех, почему бы этого не сделать?..

Штурм дачной цитадели был назначен на два часа ночи. В это время июльская ночь превращается в дегтярную субстанцию и действовать в ней удобно и безопасно. Двухэтажные кирпичные хоромы, где хоронился от неприятностей жизни господин Берековский, находились в сосновом бору. Были обнесены высоким бетонным забором, как нас и предупреждали, с убегающей поверху колючей проволокой. Под напряжением в 6000 вольт. Приятное, так сказать, пропахшее кислородом и рукотворными электрическими разрядами местечко.

План проникновения на территорию был бесхитростным — как говорится, чем проще, тем лучше. Зачем карабкаться по соснам, стенам и облакам, если можно войти в бронированную калитку. Правда, без приглашения. Что я и сделал. Неприметно для охранительных служб. Естественно, после того, как нервный Сосо согласился действовать по моему плану. Когда я ему растолковал наши будущие действия, он не поверил:

— И так сказать?

— Так и сказать.

— И эту фетюшку передать? — держал в руках конвертик, завалявшийся в бардачке.

— Передать, мать тебя так! — начинал терять терпение.

— А если не откроют?

— Откроют, — рявкнул я. — И тебя, дурака, пристрелят, если будешь задавать мудацкие вопросы, как и мне.

— Не. Какие вопросы? — самодовольно улыбался. — Я по газам. От греха подальше. А как ты, Вано?

— А что я? — натягивал на голову шерстяную шапочку спецназовца с прорезями для глаз и рта.

— Береги себя, куклуксклановец, — и хотел облобызаться от душевных чувств, как это делали цацы и прочие зенненхунды (это, напомню, породы собак), когда я приносил им пластмассовые косточки.

Матерясь, я прыгнул из колымаги и тихим шагом удалился на исходную позицию. Для вторжения на вражескую территорию. Тьма была египетская, даже мне пришлось напрягать зенки, чтобы не провалиться в тартарары. Потом прошел вдоль забора, раздвигая ночь, как тяжелую занавес, сотканную из безнадежности и мрака… Родина. Всеми преданная. Кто бы из них поверил, что я иду сейчас и говорю нечто патриотическое. Слышны голоса живых сквозь глухо забитые окна. Мертвые просыпаются. Обуваются. Открываются широко текущими толпами, плачущими безмолвно. Эти толпы в слезах влезают на столбы. Чтобы вывинтить лампочки. Большие куски нашей славы парят и витают во мраке.[7]

… Рев мотора и пляшущий свет мощных фар взорвал неживую тишину ночи. «Шевроле» разудало подкатило к воротам дачи президента «Дельта-банка» и подало сигнал, прозвучавший в первобытном бору, будто возмущенный пук Вселенной. На закрытой территории возникла естественная тревога — захлопали двери, загомонили голоса, наконец прозвучало угрюмое:

— Кто там?

— Курьер. С секретным предписанием! — раскричался мой боевой товарищ как его учили. (Учил я.)

— Чего?

— А то! Дача Берековского, или кого другого березяхи?!

— Ну она.

— Тогда получите правительственную корреспонденцию.

— Чего?

— …………!.. — более чем доходчиво выразился Сосо Мамиашвили, хотя этому я его не учил.

Оказывается, после таких волшебных и старых, как мир, слов даже в нашей обновленной и просветительской республике отворяются любые запоры. Грюкнули металлические засовы на калитке и появился телохранитель, похожий на задумчивого гориллу Макка, которого служители зоопарка стащили с любимой Микки во время органического их соития, чтобы показать самца любознательному донельзя мэру в кепке. Интеллектом он, секьюрити, конечно, не выделялся, а вот габаритами, прикрывающими калитку…

— Эй, дядя! Получи и распишись, — догадался крикнуть Сосо. — Мне ещё на дачу банкомета Утинского! Это где? Там, что ли?!

Оглянувшись, служака зыкнул какого-то Гришу и медленно направился к авто. Грише не повезло — он неосмотрительно выступил из дачной территории, чтобы тоже, очевидно, принять активное участие в жизни и… жало тига, впившись в сердце, позволило ему спокойно перейти в мир, где нет выматывающей маеты. Я опрятно опустил агонизирующую тушку под кустик — и бесшумной тенью замелькал по дорожке в сторону барского особнячка. Исполнилась мечта Ванька Лопухина, прорвался таки на запретный участок с вишневым садом. С резной воздушной беседкой, где на столе пыхтит самовар-богатырь, где на батистовых кружевах фарфоровые чашечки, из которых пьют чай девочками с кукольными личиками…

Эх-ма, не жизнь — чудное видение.

Чувствовал себя великолепно — возвращалась армейская диверсионная выучка, а вместе с ней уверенность и хмельной кураж. Вперед-вперед, боец войск спецназначения… во славу любимого отечества!

На парадном крылечке курил очередной хранитель тела банковского магната. Смоля сигаретку, засматривался на шум у ворот; ему тоже было интересно жить? Финка бегло проникла в чужую брюшину, точно в тесто. Секьюрити охнул и принялся приседать, как это часто делают голые тетеньки в бане, когда к ним на помывку запускают армейский взвод. Сигарета пыхнула прощальным кометным шлейфиком…

Я услышал: от дачи стартует «Шевроле» и лязгают засовы калитки. Потом раздается удивленный голос гориллы: Гриша-Гриша, где, так-растак, Гриша?

Наш ответ на этот вопрос был несоразмерен и странен: вскинув «Стечкина», я заслал пулю в непроницаемое небо и через мановение оно буквально треснуло обжигающим и ярким огнем.

И огнь пал на землю, и люди пали от него.

Если был ад на земле, он был именно здесь, на этой выхоленной вотчине, территория которой обрабатывалась с четырех точек. Понятно, что такое жизнерадостное вторжение в частную жизнь не осталось незамеченным. Служба безопасности потеряла голову — двое из неё скатывались с лестницы, будто торопились на пожар. Пули остановили торопыг. Лбы — удобная мишень для стрельбы на вскидку. Как говорится, торопись-торопись, да не промахнись. Мимо врат рая.

Под грохот канонады я летал по буржуйским комнатам, освещенным заревом, как ангел во плоти. Но с пистолетом в руках. У одной из закрытых дверей наткнулся на мудака. По ужимкам и бабьим взвизгам он походил на камердинера. Он и был этим самым. Легкий удар в лакейскую челюсть привел в чувство и на мой вопрос, где хозяин, я получил правдивый ответ:

— Тама-с….

Пинком ноги высадил декоративную дверь. Ба! Милый собачий теленок, застывший в бойцовской стойки. Тсс, сказал я и посмотрел в глубину его агатовых и умных глаз, мы одной крови… Этому обхождению с братьями нашими меньшими меня научил собакозаводчик Коробков, он же по совместительству папа моей жены Аи (бывшей второй). Мраморный дог засмущался, мол, прости, кровник, не признал за своего, обстановка хер знает какая, сам понимаешь, и прилег у хозяйской лежанки. По масштабам та была как аэродром имени Дж. Ф. Кеннеди. С зеркалами, бра и шелковистым одеяльцем, под коем трепетал крепко недоумевающий господин Берековский: видно, думал, плешь, что начались народные волнения вкладчиков его банка за свои кровные проценты…

— Привет, дядя Марк, — рявкнул я. — Вот тебе, Маркович, и процент смерти!

— Как? Что?.. — не узнавал. И я знал даже почему. — Во-о-он!.. Кто вы такой?

— Твоя удача, блядь, Берековский!

— Что?.. Я не понимаю?.. Как вы сюда?

Не люблю, когда мне под руку задают вопросы. Скользящий и нежный удар крестьянской ладошки по барской вые заставил моего оппонента угаснуть, как бра под зеркальным потолком.

Взвалив банковскую тушку я трусцой пустился в обратный путь. Дог ковылял рядом. Я усмехнулся: кажется, кровник решил сменить хозяина?

Если бы не был участником и организатором этой ночной феерической вечеринки, то, пожалуй, бы струхнул. Было такое впечатление, что горит пересохшая земля и деревья. Впрочем, так оно и было, ещё синим пламенем пылали хозяйские постройки. На фоне огня и дыма металась обслуга. Понять кто, где, что и зачем и на ком не представлялось возможным. С драгоценной ношей на плечах и псом под ногами я поспешил к калитке. Она была отворена теми, кто докумекал драпать из пекла, где всем желающим раздавали гранаты. То есть наш фруктовый бизнес удался — накормили всех, кто этого хотел, от пуза… Ведь умеем, если очень хотим.

При нашем появлении «Шевроле» подкатило лихим таксомотором, мол, всегда готовы обслужить упревшего клиента. И через секунду-другую наша веселая компашка с пятнистой милой собачкой на переднем сидении в качестве Белки-Стрелки улетала прочь, как космический челнок во мрачную космическую прореху, откуда возврата не было.

Утренняя туманная плесень плыла над дальним леском. За сонливыми деревьями угадывалось парадное светило нового дня. Вот и все — безумная ночка закончится, и мы сможем подвести некоторые итоги. Утешительные? Не знаю. Это выяснится после встречи на проселочной петляющей дороге с теми, кто был заинтересован в этой встрече так же, как и мы в ней. Удобно иметь дело с публикой приятной во всех отношениях и без бюрократической волокиты принимающей решения по текущим сложным проблемам.

Проблемы были. У финансового воротилы Берековского, когда вник, что его самым вульгарным образом сп()здили. Из бронированного ларца. Обидно. Платить сумасшедшие деньги за охрану своего бесценного скелета, чтобы, опамятовавшись, обнаружить его в передвигающейся каморке, правда, комфортабельной и с кондиционером, но с ножом у кадыка. Подобное положение вещей окончательно расстроило директора банка — его глаза от ужаса сошлись на остром тиге, и он, человек, был похож на тряпичную самодельную куклу, сработанную ребенком, у которого свои понятия о гармонии и красоте.

— Эй, Марк Маркович, — решил привести в чувство. — Вчера и сегодня был не твой день.

— А?

— Кто подорвал-то?

— Не-е… знаю.

— А догадываешься?

— В-в-вы?

— Нет, мы сами по себе, — засмеялся я. — Хотя мы знакомы.

— Знакомы? — и перевел взгляд. — Не имел чести-с.

— Ох, простите, зарапортовался, — повинившись, стаскиваю со своего лица шапочку. — А так?.. В фас… в профиль.

И господин Берековский не верит собственным глазам: как, папарацци?! Иван Палыч Лопухин! Ах, ты сукин сын! Ах, ты гад! Да, я тебя, подлеца, сгною!.. урою!

— Тсс, — предупреждаю я. — Со мной был мальчик, помните, Марк Маркович?

— Помню, — мой тихий голос останавливает проклятия. — И что из этого?

— Его убили ударом ножа в сердечко. И, быть может, ваши люди, господин Берековский? Хотите покажу, как это делается?

— Вы… вы… полный идиот!

— Не, он не понимает, — выступает Сосо. — Вот… песик понимает… а человек, вах, не понимает. Думает шутим, да?

— Пока шутим, да, — и резким движением, перехватив чужую холенную лапку, почти детскую, с коротенькими маникюрными пальчиками, отсекаю фалангу мизинца. Без анестезии. Понятно, что господин банкир пришел в глубочайшую депрессию от столь радикальных операбильных мер. Взвыв дурным голосом, засучил ногами и упрятал под себя оцарапанную ручку. Я посчитал нужным сообщить. — Это первое и последние предупреждение, Маркович. Вы сами не хотите вести конструктивный, прошу прощения диалог… Что? Ах, хотите? Тогда прошу отвечать на вопросы.

Трудный состоялся разговор, что скрывать. В предутреннем подмосковном лесочке, где участники похода за скальпами решили задержаться. На отдых. Сначала я решил познакомиться с боевой группой, и пока господин банкир пытался пристроить фалангу к укороченному мизинчику, я сделал это. Гранатометчики Шота, Анзор, Коля и Даниил были молоды, безмятежны и походили на студентов МИСИ.

— Молодцы, — поблагодарил я, — отличная работа. Мне понравилось побывал, точно в геенне.

— Ну мы старались, — пожали плечами.

— Можно утром подстраховать? — спросил. — Так, на всякий случай. Враг у нас тяжелый, с вывертами.

— Ну если с вывертами, то даже нужно, — и, посмеиваясь, ушли дремать в свои автомобильные домики.

А я вернулся на исходные позиции — в «Шевроле», чтобы продолжить диспут о проблемах, вынудивших всех нас бдить, включая пса, лежащего уютным калачиком на переднем сидении.

Итак, я и банковский магнат с перевязанной рукой бойца пострадавшего по собственной глупости на передовой возобновили трудный разговор, чтобы поставить, как в таких случаях говорят, все точки над «i». Я задавал вопросы и получал обстоятельные вопросы, из которых следовало, что мы являемся свидетелями грандиозной битвы двух банковских консорциумов, пытающихся скупить государственную собственность на всевозможных залоговых аукционах.

— Консорциум — это что? — решил проверить себя. — Объединение банков?

— Да-с, молодой человек, именно так.

— И кто где? И с кем?

— Это конфиденциальная информация.

— А я никому не скажу, Марк Маркович, — поигрывал тигом. — На меня можете положиться, тьфу… в смысле надеяться.

— Вы хотите моей смерти?

— Я хочу информации.

— Нет, вы таки хотите смерти Марка Берковского, — укоризненно констатировал мой собеседник, укачивая поврежденную руку. — Зачем мне такая жизнь? Взрывают, режут и…

— … и снимают ху-художественный фильм, — прибавил я. — Маркович, будь проще.

— Проще? Я вам что? Транссибирская магистраль?

— Нет, — рассмеялся я. — Вы наш богатенький Самоотлор.

И угадал — про нефть. По утверждению моего нового заклятого друга, нынче возникла очередная «нефтяная война» между двумя крупнейшими финансовыми группировками, которые возглавляют с одной стороны наш покорный слуга господин Берековский, а с другой — Поханин, президент банковской империи ОАЭИЕБАКС.

— Поханин? ЕБАКС? Так-так, интересно, — задумался я и задал уточняющий вопрос о том, почему таки на моего уважаемого собеседника оказывался такой жесткий прессинг со стороны господина Лиськина? В чем дело?

— Ох, вы, Лопухин, режете без ножа?!

— Ножом, Маркович, ножом.

— Прекратите угрожать, в конце концов, — вспылил. — Я… я тоже человек с определенной гордостью!

— Верю, но мы отвлекаемся от существа дела.

— Я не знаю, что вам от меня?..

— Почему на вас, Марк Маркович, — был спокоен, как буддийский монах в горах Тибета, — наехали, прошу прощения за современный слоган. Мало того, что про вас, повторяю, кино ху-художественное отсняли, так ещё и подорвали… Плешь вон… подсмалили.

— Прекратите так со мной разговаривать! Ху-художественное кино? Это моя частная жизнь. Частная моя жизнь!

— Голубая как небо?

— Вы — мужик, Лопухин! Дурак! Быдло! Хамы!.. Да, я такой — у меня голубая кровь. И этим горжусь, да-с!

— Тьфу, — не выдержал я. — Голубая? Странно, мне показалось, что она цвета переходного знамени. А не проверить ли нам ещё разок?

— Не трогайте меня! — завопил магнат, пряча руки под свой беременный животик. — Убивают!.. Караул!

— Эй, генацвале, нельзя потише, — вскинулся задремавший за рулевым колесом Сосо. — Орет, как кастрируют, да? — и кинул голову на грудь.

Из темных глубины леса выступали несмелые химеры нового дня. Что он несет? Не будет ли последним для всех нас, актеришек Театра военных действий?.. Переведя дух, мы с банковским магнатом продолжили выяснение отношений. На пониженных тонах.

— Ну хорошо, Маркович, — согласился я. — Голубизна — это дело каждого, хотя казус этот собрал всех нас здесь, в этой глубинке…

— Я вас не понимаю? — снова вскричал вздорно. — Что вы от меня хотите? Не говорите загадками.

— Хорошо, — согласился. — Меня интересует программа «S». Что это такое?

— Не знаю ни какой программы, — поспешно ответил господин директор, вращая по сторонам лживыми выпуклыми зенками. — Клянусь мамой.

— А вот маму, мсье Берековский не трогайте, мама — это святое, — и напомнил его невнятный разговор с главным секьюрити Фирсовым. После того, как мы (как бы) журналисты, удалились прочь.

— Бог мой! В каком обществе живем! Всё слушают, всё вынюхивают, всё… не по-человечески… — захлюпал горбатеньким носом. — Не жизнь — мука!

— Марк Маркович, право, как баба!

— Я не баба… не баба я, — закатив глаза, пыхтел, как мужик на мужике на сеновале в тумане, который окутал наше авто и, казалось, мы плывем в облаках; потом признался: да, он, Берековский, слыхал о программе «S», но её цели и задачи ему неведомы, знает лишь то, что разработка проходит на самом высоком уровне и в совершенно секретных условиях. Ему предложили участвовать в этой программе, однако с одним ма-а-аленьким условием: внести вступительный взносец на сумму двести пятьдесят миллионов долларов.

— Зачем?

— Этот же вопрос я задал и господину Лиськину и что же я услышал?

— Что?

— Меня послали, куда подальше, — горько признался толстосум. — Плати, говорят, а ужо потом…

— И вы не заплатили? — догадался я. — Почему?

— Молодой человек, я похож на мудака? — был искренен.

— Все мы в какой-то степени, понимаешь…

— Я что — дойная бурена для всех этих молодых, блядь, выдвиженцев, да?

— Думаю, нет.

— Они же меняют правила игры каждый Божий день. В интересах, говорят, государства. Не смешите, господа, меня и людей. Знаем мы эти интересы. Я им говорю: четверть миллиарда, конечно, тю-тю для меня, но таки дайте ознакомиться хотя бы с основной, так сказать, идеей, а они смеются: утром деньги — днем идеи, днем деньги, вечером идеи. Они экспериментируют, а я плати? Спрашивается, нах… козе баян?

— История, — задумался я. — Пожадничали, Марк Маркович, пожадничали и стали жертвой обстоятельств.

— Так не делают в цивилизованном обществе, — дамским движением пригладил опаленную плешь. — И вы тоже хороши, молодые люди. Резать живого человека.

— А вы взяли заложницу, — отмел все притязания. — Находчиво, нечего говорить. Думали заполучить идею на блюдце с голубой, тьфу ты, господи, что ж это такое, каемочке? Кто такой большой оригинал?

— Не я.

— Кто же?

— Кто-кто? Сами догадайтесь.

— Фирсов?

— И я хорош таки: доверился. И кому? И вот результат…

— Результат может быть плачевным, — передал в уцелевшую руку собеседника сотовый телефончик. — Для вас, Марк Маркович. Надеюсь, вы это понимаете?

— А что не понимать, — сварливо пробубнил. — Я его удушу… своими руками. — Сигнал, запущенный из областного предутреннего лесочка, ушел в космос, отразился о невидимую, блесткую звезду и вернулся на голубую (в смысле цвета) планету. — Фирсов?! Ах, ты сука!.. — завизжал не своим голосом. — Ах, ты мудила… блядина… педрила!

— И горилла, — подсказал я.

— И горилла! — увлекся Марк Маркович; это было последнее слово, которое я бы осмелился повторить вслух. Более мутного потока из всевозможных словосочетаний, обозначающих известные части человеческого тела, физические действия, химические реакции, породы животных и так далее, я никогда в жизни не слышал. Это была такая виртуозная игра великим и могучим русским словом, что все живое в округе встрепенулось ото сна: бойцы, подхихикивая, ушли в серебристые от росы кусты, а невидимые птахи затёхали песнь во славу новому дню.

Если перевести с русского на общепринятый, то смысл высказываний господина Берековского был следующий: что же ты, Игорек-херок, делаешь, нехорошо так поступать с хозяином, кой тебе полностью доверился, некрасивая получилась история: мало того, что его, хозяина, хотели отправить известно куда, туда-сюда, так теперь он находится в заложниках, лишившись при этом части собственного тела. Нет, пока обрезанный поц не отчленили, но дело идет к тому. Полное, так сказать, СО и СН на дорогах жизни. А это дело политическое! Политическое это дело, блядь! Ты меня понял, козел? Осел! И косолапый мишка!..

Признаться, экспрессивная речь господина банкира мне понравилась, я понял, что с этим затейным словесником можно найти общий язык и договориться. Странно, что молодые выдвиженцы не смогли с ним прийти к общему знаменателю. Ах, да, простите-простите, они у нас выражаются исключительно на древнеславянской, понимаешь, вязе или на англо-немецо-французском-сейшельском фуй-фуй. Глухой, как говорится в таких клинических случаях, слепого не уразумеет.

Наконец и я получил возможность продемонстрировать миру свои лингвистические способности и возможности.

— Ах, ты мудила… блядина… педрила!.. — не был оригинальным, это правда.

— И горилла! — подсказал любезный донельзя г-н Берековский.

Я это повторил и высказал ряд своих претензий к службе безопасности банка «Дельта» и главную: зачем уничтожили Костьку Славича?

— Это не мы, — уверенно заявил Фирсов. — Зачем? Какая такая нужда. Для нас, во всяком случае.

— А нужда выбрасывать людишек из окошек?

— Люди — не птицы, но иногда им надо помогать… летать.

— Кого-то искали через них?

— Какая теперь разница?

— Не Осю ли Трахберга, всем известного?

— Ося-Мося… А почему я, собственно, должен отвечать на все эти вопросы?

— Потому, что у нас общие проблемы.

— Согласен, есть одна проблема: получить хозяина. И не более того.

— А не связана ли эта цепочка полетов с кино-фото, где ваш хозяин и покойный Жохов?

— Вы навязчивы, Иван Павлович, — начал раздражаться главный секьюрити «Дельта-банка». — Может быть, вы сексот?

— Я — порнограф, — честно признался. — И не более того.

— И я, конечно, поверил, — засмеялся Фирсов. — Чтобы нас так сделать, этим самым… порнографом… мало быть. На кого работаете, мальчишки-кибальчишки?

— У нас частная компания, — ответил я, тоже раздражаясь. Как можно говаривать с тем, кто тебе не верит. — ЕБАКС называется. Какие ещё вопросы?

— Вопросов нет, кроме одного: это правда, что нашему хозяину оттяпали палец?

— Истинная правда.

— Плохо. Этот пальчик-с-пальчик дорогого будет стоить. Вам, кибальчиши.

— Не пугай, дядя хранитель. Будешь грозиться — хозяин ещё конечности лишится, — предупредил в рифму. — Маркович, дай-ка другую ручку.

— Что?! — заблажил не своим голосом банкир, вырывая телефончик — и новый мутный поток заполнил все космическое пространство от Альфы до Центавры.

В конце концов нам удалось обговорить час, место и условия обмена заложников. В шесть утра. На житном поле, где перехлестываются две проселочные дороги между деревнями Смородино и Пердищево. Машины сближаются, не доезжая друг до друга метров пятнадцати. Выход заложников из авто, их движения и желания, контролируясь нашими переговорами через космическую связь, должны проходить синхронно. Никаких резких движений и глупостей…

И вот мы на «Шевроле», заняв высотку с сонными березками, ждали обговоренного часа. Вечное светило неспеша всплывало, похожее на киноварный спасательный буй, болтающийся на лазурных морских волнах. Спасение — дело рук самих утопающих?

Даже не верилось, что эта дикая и так до конца не распутанная история заканчивается. И все ради чего? Чтобы узнать, что так называемые реформы создали уникальную питательную среду для тотального передела собственности, для формирования и укоренения слоя новых собственников — Хозяев. Суть нынешнего времени состоит в том, что завершается первый этап великого передела. Оформилась группа крупнейших банков, ставших штабами новой олигархии. Ими поделены финансовые потоки (включая бюджетные), информационные каналы, устанавливается контроль над большинством ключевых государственных постов. Сейчас Хозяева поглощены войной за нефть. За черное, блядь, золото. И тот, кто победит в этой кровавой бойне, будет заказывать музыку. Как на потенциальных похоронах почившего в бозе Царя-батюшки, так и на будущих президентских выборах…

Деньги, как и кадры, решают все? Не знаю. Если это так, то пропала великая страна, сгинула в ядовитых испарениях цинизма, ненависти и варварского накопления первичного капитала.

Эх, Расея-матушка, выдержишь ли ты и на сей раз осаду прожорливого, ссученного племени плешивых макак да кремлевских мальчиков с затопленными кровью соотечественников глазами?

Кто-то из великих деспотов прошлого признался: если бы народы мира только знали, какие мелкие и жалкие блядишки-людишки управляют ими. И что же в нашем настоящем? Полагаю, ничего не изменилось: рыжая, да плешивая, да кудрявая вошка процветает, мечтая о восхождении на царский престол. Случится ли это? Трудно сказать. Одна надежда, что ноготь в навозе или солидоле расплющит кровососущую гниду.

Эх, держись, родная сторонушка, дай Бог, выдюжим. Вот только бы малость перевести дух. Не спал вечность. Уснуть и видеть сны о летней и теплой Лопотухе, а после проснуться в другой стране, прекрасной и сказочной, где нет хапуг, предателей и дураков, а дороги… На разбитый, пыльный и петляющий большак выдвинулся бронированный джип «Форд»…

— А что с песиком? — вспомнил Сосо. — Хорошая собачка… ушки на макушки…

— Это ему выбирать, — сказал я.

— Предал, гад пятнистый, — молвил господин Берековский. — Дарю на долгую память.

Дог приподнял башку, словно смекнувши, что речь о нем, красавчике, нервно зевнул, выбрасывая слюнявый обмылок языка.

— А как звать-то?

— Ферри, молодые люди.

— Как-то не по-нашенски, — передернулся Мамиашвили. — Пусть будет Нодарри…

— О, Господи, — сказал я, — хрен редьки не слаще. Будет Ванечкой.

— Ор-р-ригинально, — хохотнул Сосо. — У тебя или все Ванечки, или Ёханы Палычи.

— Все, Ёхан Палыч, вперед, — оборвал товарища, передергивая затвор АКМ.

— Молодые люди, только без этих… эксцессов. Мы же договорились? переживал наш попутчик. — Я надеюсь на ваше бла-бла-благоразумие, — клацал челюстью в авто, скачущем на неизбежных, как жизнь, колдобинах.

— Будем бла-бла-благоразумны, — пообещал я и предупредил по рации нашу невидимую боевую группу. — Готовность один, ребята.

— Готовность один, — ахнул господин Берековский. — Все это ужасно-ужасно. То-то-товарищи, вы понимаете, что делаете?

— Маркович, утомил, — признался я. — Мы люди мирные, но нас лучше не не-не-нервировать.

— Прекратите, меня пере-перде-передразнивать.

— Я не пере-перде-передразниваю!

— Пере-перде-передразниваете!

— Кочки, еп' вашу мать!

— Это вашу еп' вашу мать, кочки!

То есть с шутками-прибаутками да матом-перематом мы приближались к главной кочке, где скоро и притормозили. Этот же маневр совершил «Форд», отливающийся многообещающим свинцовым светом. Я же, приготовив к возможному бою «Калаш», вел переговоры по телефончику:

— Хоп! Открываем дверцы!.. Выходим. — И нашему заложнику. — Спокойно, Маркович, куда нам торопиться? — И по телефону. — Пусть Сашенька отмахнет рукой… рукой… и начинает движение.

— Нонсенс, — нервничал наш подопечный, придерживаемый мной под локоток. — Кому расскажешь, не поверят.

— А вы молчите, Берековский, — улыбался. — Это таки в ваших интересах. Особенно о программе «S».

— А я ничего не знаю. Что я знаю? Ничего не знаю.

— Хватит того, что мы убедились — она имеет место быть.

— Отпустите меня, сукины дети, — рвался из захвата. — В конце-то концов… я уважаемый человек.

Я увидел: Александра в длинном, с чужого плеча свитере поднимает руку… неуверенно отмахивает ею.

— Начинаем движение, — говорю в мобильный и разжимаю захват. — Марк Маркович, не спешите, у меня пуля-дура.

— Сами вы… — но к совету прислушивается, осторожно ступая по пыли, аки по воде.

И они, заложники нелепых обстоятельств, медленно бредут навстречу друг другу. Все ближе и ближе к незримой черте, где ждет их свобода. Черта, которая разделяет два разных мира.

И вот они, люди, у этой черты, задерживают шаг, меняясь взглядами, как пропусками, и… все: каждый уже на своей стороне.

Набегающая Александра врезается в меня, словно не веря, что это происходит на самом деле; осунувшаяся и утомленная, пропахшая отчаянием, злостью и горьким дымом выдыхает:

— Господи, Ванечка!

— В порядке, родная? — встряхивая, заталкиваю в авто. — Сосо, вперед! В смысле, назад!

— В порядке, — сдирает с себя свитер Александра. — Лучше не бывает, швыряет тряпку его в окно. — Суки, они у меня…

— Ав! — заявляет о себе Ванечка.

— Ой, собака?

Я вижу: свинцовый болид поспешно пылит по проселочной дороге. В противоположную, к счастью, от нас сторону.

— Ав! — бухает дог, доказывая всем свой дружелюбный характер.

— Зверь! — восхищается девушка.

Ревет мотор — поле и небо плещутся за стеклами: резкий разворот — мы валимся друг на друга, милый песик продолжает бухать, а водитель материться: вах, дороги, ухабины-похабины, вашу мать!..

— Это тебе подарок, Алекс, — кричу я. — Зовут Ванечкой. Прошу любить и жаловать.

— Ванечка! — смеется девушка. — Ор-р-ригинально! У тебя все или Ванечки или Ёханы Палычи.

— Гы-гы, — радуется Сосо.

И, кажется, все — мы чудом победили в этой беспощадной и кровопролитной бойне, у нас было мало шансов, их практически не было, но нам, наверно, повезло. Такое порой случается с дилетантами на войне, они гуляют по минному полю, собирая ромашки для любимой, и с ними ничего не случается скверного, ничего с ними не может произойти, потому что их оберегает ангел-хранитель.

Подобное чувство было и у нас, живых и счастливых от мысли, что нам удалось продраться по минно-цветочной зоне без потерь (если, конечно, не считать гибель наших двух друзей), как вдруг возник странный звук, перебивающий шум мотора и наши восторженные вопли. Он ниспадал за спиной, дребезжащий и угрожающий… Что за черт? У нас трактора уже порхают, как бабочки?

И я был недалек от истины: трактор, но воздушный, с лопастями, разрубающими утренний воздух и наши надежды на благополучный исход. МИ-17 винтокрылая, как пишут газетчики, боевая машина, приспособленная к ведению активных наземных операций. Них… себе, сказал я себе, дрючка с ручкой. Кажется, нас хотят красиво сделать и после возложить ромашечки на нашей братской могиле?

— Мама моя родная! — вскричала Александра, вжимаясь в сидение. — Что это?

— Gtryleg daffnam, ese еklmn! — мой друг за рулевым штурвалом матерился, но культурно — на языке забытых предков.

А летящий монстр приближался с настойчивостью тропического торнадо, с коим человеку совладать невозможно. Без подручных средств. Я рвал автомат из окна дверцы, понимая, что наши силы не слишком равные. И очень даже не равные.

Вертушка наступала со стороны восходящего солнца и была темна и обезличена; впрочем, не трудно было догадаться чью волю она выполняет. Молодец тот, кто сумел зафрахтовать боевую летательную единицу. Радует, что это не истребитель МИГ-37 с ракетами ядерного залпового огня. Тогда бы у нас точно не было никаких шансов. А так он имеется… если нам споможет Господь наш…

— Сосо! — орал я. — Стопори машину!.. Стой, е-е-е!

— Чего, еklmn?!

— Тормози, а то п… ц!

— Ав!

Наш хитровато-простоватый маневр сбил боевой настрой МИ-17: насыщенная пулеметная очередь взбила пыль впереди капота нашего «Шевроле».

Тараня воздушное пространство, дребезжащая гигантская консервная банка плыла над нами… Я увидел бронированное брюхо в пятнах камуфляжа, увидел на декоративных крылышках нарисованный отличительный знак: трехполосный, как матрац, флажок, увидел стабилизатор с малыми лопастями. И я, разрывая рот от вопля и агрессивного пылевого потока, вскинул старенький АКМ к небу…

То, что произошло через миг, показалось дурным сном. Для меня и, возможно, других. Однако это был не сон. Монстр в небесах, содрогнувшись, пыхнул ослепительным факелом. Ослепительным даже при солнечном свете утра. Дымяще-горящие обломки, кружа, начали падать вниз, чтобы после влепиться в поле…

— А!!! — Ликовал невменяемый боец в моем лице. — Как я его сделал!

— Он?! — возмущался Сосо Мамиашвили. — Это они?!.

— Кто они?!

— Совсем плохой, да?

— Ав, — подал голос пес.

— Я ору, да, дай сигнал Анзору, да… ребятам, да?.. А он… с автоматом-матом на этот пэздолет!.

— Чего ты?.. Я ничего… такого… не слыхал, — приходил в себя: Бог мой, какой же я идиот; утешает лишь то, что это не постоянное мое состояние. — И что ты материшься «пэздолетом». Извини его, Александра.

— Ой, ребятки, — взялась за голову. — Я от вас сейчас умру от смеха.

— Ав! Не-не, умирать не надо, — загалдели мы, люди и звери. Самое-самое интересное начинается.

— Что интересное, — искренне трухнула, — самое-самое?

— Жизнь, моя любимая, жизнь, — и чмокнул её в щеку, пропахшую гарью русского беспредельного и вечного поля.