"Покушение" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)Глава 5Утром за мной пришла все та же Маланья Никитична и отвела в другое помещение. Теперь меня поместили в хорошую комнату с двумя полатями, большим дубовым столом и красивыми резными стульями. Я пока оставалась под старухиным надзором. Как обычно бывает в большом хозяйстве, правая рука не ведает, что делает левая. Кто и зачем приказал привести девушку из далекой провинции, исполнителям сказать забыли. Судя по тому, что Маланье Никитичне удалось разведать, моего появления в Зимнем дворце никто не ждал и слуги ее «подразделения» не знали, что со мной делать и кому следует доложить о появлении странной пленницы. Старуха даже пыталась выяснить это у меня самой. — Ты вспомни-ка, вспомни, Алевтинка, кто тебя из знатных господ приметил, — выспрашивала она, когда мы разместились в нашей новой комнате. — Может, какой вельможа мимо проезжал, да тебя увидел? — Нет, бабушка Маланья Никитична, никакого вельможи у нас не было. В наших местах вельможи не водятся. Есть, правда, один старый генерал с женой, но он меня никогда и в глаза не видел. — Может быть, ты что-нибудь нехорошее о нашем государе сказала? — перешла она от любовной причины к политической. — Так я ничего такого и не знаю, как же плохое говорить, когда я даже имени его отродясь не слышала, — отказалась я. — Как это так — не слышала? — поразилась старуха. — А на что он мне? У меня свой барин был, вот я его и знаю. А царь-государь это дело умственное, простому человеку, тем более бабе, недоступное, — продолжила я линию глупой овцы. — Это, положим, ты права, — не смогла не согласиться старуха. — Нечего каждому смерду о самом государе рассуждать, наш император не просто так, а бери выше, политика. Простому человеку о нем и думать нечего, ему нужно исполнять, что велят, за все господ благодарить и богу молиться. С него и этого хватит. — Так и я о том же, бабушка, нам, холопам, что ни поп, то батька, — согласилась я. — Я свое место знаю и завсегда понятие имею! — Вот и я в этом же рассуждении, но все одно, никак не пойму, чего это тебя, будто самого Емельку Пугачева, под такой охраной привезли. Может, ты бунт затевала? — спросила она и сама засмеялась над глупостью такого предположения. — Нет, я мужняя жена и свой долг понимаю, — сделав вид, что даже не поняла, о чем она спрашивает, ответила я. — Мне что муж велит, так я себя и понимаю. — А кто муж-то твой? Может он, какой, государев ослушник? — Как можно, бабушка, он простой лекарь, хотя из благородных. Его сам наш владыка уважает! — Как это — из благородных? — удивилась она. — Он кто, офицер или чиновник? — Этого я тоже не понимаю, только знаю, что дворянин. — Дворянин?! — закатилась старуха. — И на тебе женился? Он что, просто так не мог тебя еть? — Мог, конечно, наше дело подневольное, что господа скажут, то и делаем. Только его сам владыка за блуд укорил, и он тогда по обычаю на мне женился, — как могла просто объяснила я обстоятельство своего замужества. — Господи, что ж такое на свете делается! — поразилась Маланья Никитична. — Совсем люди страх и совесть потеряли. Чтобы из-за такой глупости благородному на холопке жениться! Этак я бы хоть сто мужей имела. Нет, видать, совсем последние времена наступают! Уже ничего у людей святого не осталось! Я не сразу догадалась, из-за чего так разволновалась старуха. Потом поняла, она переживает из-за упущенных возможностей стать дворянкой и ездить в золоченой карете. — Что ж в том плохого, что он на мне женился? Я не какая-нибудь там, а тоже божий страх имею, — сказала я, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей. Сама же в это время думала, что самое приятное в наших женских разговорах, это когда одна собеседница говорит об одном, другая совсем о другом и, тем не менее, обеим все понятно! Узнав о том, что я как бы выше ее по социальному положению, Маланья Никитична сначала насторожилась, но я вела себя, как положено простой девушке, никак перед ней не заносилась и она вернула мне свое расположение. — Повезло тебе, Алевтинка, видать, хороший человек твой муж, если владыку послушался и на простой девке женился, — вздохнув, сказала она. — Мне такого не попалось. Тешились, пока не прискучу, а потом хорошо, если ситца на сарафан подарят. Мужчины только когда в охоте щедрые, а после всего у них и полушку на булавку не выпросишь. Я согласно кивала и делала вид, что внимательно слушаю старческую болтовню, а сама обдумывала свое положение. По тому, что я узнала, выходило, что непредвиденная смена моих тюремщиков запутала все карты. Надворный советник Ломакин подчинялся какому-то Платону Петровичу, который обиняком приказал ему меня убить. Татищев, просто исполнял приказ кого-то из высших сановников, и надзирал за полицейским чиновником, Вяземский вообще имел о моем аресте самое общее понятие и исполнял приказ только своего командира полка. Теперь, в точности исполнив поручение, он вернулся в полк и о моем появлении во дворце знает в лучшем случае его полковое начальство. Получалось, что пока мне следовало бояться только некоего полицейского Платона Петровича, начальника Ломакина и таинственного могущественного врага, затеявшего этот непонятный арест. Кто им мог быть, я могла только гадать. Одно было несомненно — это была персона из самых первых в империи. — А ты, если присмотреться, не очень и фигуристая. Я в молодости куда краше тебя была, — продолжала обсуждать задевшую ее тему Маланья Никитична. — Да и в постелях мужчине что от девчонки прока, одна только фикция и слезы. А которая настоящая баба, та огонь! Никакой порох не сравнится! Помню, я как-то махалась с армейским полковником Иваном Абрамовичем, он так и говорил: «Ты, Маланья, как мина под городской стеной, после тебя одни головешки остаются. С тобой ночь проведешь, к жене и неделю подходить неохота». Вот, а ты мне говоришь! Я ничего ей не говорила, но чтобы задобрить старуху, согласно кивала головой. Слушать ее было не интересно. Скоро она начала повторяться и говорила примерно одно и то же, раз за разом рассказывая и о Светлейшем князе Потемкине, и о неведомом полковнике, сравнившем ее с миной. Время между тем шло. Мной никто не интересовался и постепенно я начала привыкать и к комнате, и к старухе. В обед нам принесли еду прямо в комнату. Кормили во дворце сытно, но невкусно. Я столовалась, как простая особа, вместе со слугами. Маланья Никитична, найдя во мне безотказную наперсницу, принялась рассказывать мне обо всей своей жизни. Слушать ее воспоминания было скучно, но деваться было некуда и приходилось внимать стариковской мудрости. Жизнь ее во дворце была бедна внешними событиями, но очень насыщенная, и состояла в молодости из любовных историй, в зрелости — из интриг. Слуги жили своей замкнутой жизнью, составляли партии, группировки, которые постоянно враждовали друг с другом. Мне не было никакого дела до их счетов и отношений, но именно интриги больше всего занимали мою надзирательницу. В приятной компании с Маланьей Никитичной я провела целую неделю и узнала от нее подноготную о большинстве вельмож и царедворцев Российской империи. Обо мне пока никто не вспоминал и начало казаться, что арест и длительное путешествие останутся единственными результатами этого странного происшествия. Однако в одночасье все вдруг поменялось. Ранним утром, только мы со старухой встали и умылись, в коридоре за нашими дверями началась непонятная суета. Маланья Никитична, хорошо знавшая местные нравы, испугалась, вскочила и, прикрикнув на меня, начала суетливо прибираться в комнате. Я спросила, что случилось, но она только шикнула на меня и велела поторапливаться. Не успели мы навести хоть какой-то порядок, как дверь без стука распахнулась, и на пороге показался маленького роста человек в военном мундире. От неожиданности мы обе вскрикнули, после чего моя матрона раболепно склонилась до земли в самом почтительном поклоне. Мне, чуть запоздав, пришлось последовать ее примеру. Нежданный гость на наши поклоны не ответил и уставился на меня буравчиками бешеных глаз. Мне стала страшно. Гость казался чем-то страшно раздосадован, и его непонятная ярость буквально прижала нас со старухой к паркету. — Это что еще такое! — закричал он высоким голосом. Маланья Никитична так испугалась, что не смогла в ответ вымолвить даже слово, и опустилась перед ним на колени. Я, не зная, что делать и говорить, осталась стоять на ногах, низко склонив голову и не поднимая глаз. В голове у гостя теснилось сразу много разных мыслей, но я от испуга и неожиданности ничего не смогла понять. Он между тем быстро прошел в комнату и пробежался по ней легкой походкой занятого и очень энергичного человека. Зачем он пришел и что высматривает, я в своей согбенной позе видеть не могла и только когда прямо передо мной оказались его ноги в тесных, в обтяжку панталонах и начищенных до зеркально блеска сапожках, осмелилась чуть приподнять голову. — Почему непорядок! — закричал он. — Прости батюшка, мой грех, недоглядела! — наконец сумела сказать дрожащим голосом старуха. — Все исправлю! Что за непорядок он обнаружил и что Маланья Никитична собирается исправлять, я не поняла. У нас и до уборки было чисто, а теперь и вовсе не осталось ни соринки. Гостя ответ удовлетворил, и он немного остыл. — То-то же! — чуть спокойнее, чем раньше, произнес он. — У меня чтобы ни-ни! Вы кто такие? — почти без паузы спросил он. — Я служанка, а это при мне арестантка, — ответила Маланья Никитична. — Арестантка! — взвился он. — Тогда что она здесь делает?! Для арестантов есть другие места кроме императорского дворца! — Не ведаю, государь-батюшка, — жалостливым голосом заверещала старуха, — мне наказали девку стеречь, я исполняю. — Кто наказал?! Что наказали?! — опять взорвался гость и яростно топнул ногой. — Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит?! Что еще за арестанты сидят в Зимнем дворце?! Толпящаяся за спиной гостя свита не проронила ни слова. Я чувствовала, как все они боятся маленького человека, уже поняла, кто перед нами и со стесненным сердцем ждала, что будет дальше. — За что ее арестовали? — закричал император на мою старуху. — Виновата, ваше величество, я ничего не ведаю, мне никто про нее не сказывал! — дрожащим голосом ответила она. — Кто знает, что это за девка, и что она здесь делает? — обратился царь к своей смущенной свите. Ответом ему было гробовое молчание. Император от ярости даже подпрыгнул на месте и разразился гневной речью о пользе порядка. Понять его было можно, в одном из императорских дворцов почему-то содержится арестантка, и никто не знает, кто она такая. Наконец Павлу Петровичу надоело ругать своих помощников, и он решил сам во все разобраться. Пошел он самым коротким, но не совсем верным путем, ткнул в меня пальцем и спросил: — Ты кто такая? — Алевтинка, барин, — тихо ответила я. — Какая еще Алевтинка! — заорал он. — Что еще за Алевтинка! Какой я тебе барин! За что тебя, дуру, арестовали? — Не з-н-а-ю, — заплакала я. — А кто знает?! — задыхаясь от ярости, задал он вопрос, на который я тем более не смогла ответить. — Мне не го-во-ри-ли, — сквозь рыдания, ответила я. — Схватили и в-с-е… — Пален, ты-то сможешь разобраться, за что здесь держат эту дуру? — через плечо спросил он. — Конечно, государь, — с легким акцентом, ответил ему вежливый и уверенный человек. — Будь любезен, Петр Алексеевич, сам обо всем распорядись, а потом доложи мне. На этих олухов у меня больше надежды нет! — сердито сказал император и, круто повернувшись на каблуках, вышел из комнаты. — Господи спаси, кажись, пронесло, — совершенно спокойно сказала Маланья Никитична, будто это не она только что трепетала от страха и почтения. — Помоги-ка мне, Алевтинушка, встать, а то ноги, будь они неладны, совсем не гнутся. Я помогла старухе подняться с колен. Когда она встала, в сердцах плюнула на пол: — Принесла же Курносого нелегкая! Во все дырки затычка! Только и слово, что император! Да он покойной матушке-государыне и в подметки не годится! Я удивилась, услышав здесь, во дворце, такие резкие суждения об императоре и постаралась отвести разговор на более безопасную тему. — Неужто, это и есть русский царь? — Царь, будь он неладен! Никому житья не дает! Сама видела, порядок в комнатах у слуг проверяет! Что ему, больше заняться нечем? Шел бы лучше с туркой воевать! — А что это за Пален, которому, он поручил со мной разобраться? — Петр Алексеевич? Петербургский военный губернатор. Теперь он самый большой любимец Курносого, он его ныне даже больше самого Кутайсова жалует. — А кто такой Кутайсов? — задала я старухе очередной отвлекающий от государственной измены вопрос. — А никто, был пленным турком, Курносый взял его в свои камердинеры, да назло русской знати возвысил да графа. Вот, мол, вам графья да князья, какова ваша цена. Кого, мол, захочу того возвышу и титулом награжу. Сам-то очень нашу русскую знать не любит. Как получил корону, все князья разом забыли о своих титулах. Все вдруг стали просто Иванами Ивановичами, да Петрами Петровичами. — Да, видно царь-то очень горяч! — сказала я. — Какой горяч, просто кипяток! А как ты его повеличала-то барином, он аж на месте подпрыгнул! Он еле дождался материной смерти и короны, а какая-то простая девка даже не знает, что он император! Барином его завет! — она дробно засмеялась, отирая с глаз слезы. — Поделом ему! — Так я же не знала, кто он такой, вижу — большой начальник, на всех криком кричит, а что это сам царь и в голове не держала! — продолжая прежнюю линию поведения, сказала я. — Пустое, он хоть криклив, но не шибко злопамятен. Иной раз всех так распушит, что пух и перья во все стороны летят. Ну, думают все, отправит в Алексеевский равелин, а он на другой день, глядишь, уже и позабыл, за что ругал. Правда, и такое бывает: под горячую руку в отставку отправит или даже в Сибирь загонит, да о человеке и забудет. За это и не любят Курносого у нас в Петербурге. — Не нужно, бабушка, так о царе говорить, вдруг кто услышит да донесет, горя не оберешься. Царь-то видать человек вспыльчивый, еще казнить велит! — опасливо предупредила я. — Да кто нас здесь услышит! — испугалась старуха. — А, в общем-то, твоя правда, Алевтинка, язык не только до Киева доведет, но и до Тобольска. Просто на сердце накипело. После императрицы Екатерины Алексеевны, сынок-то ее и на царя настоящего не похож, скорее на оловянного солдатика. Ну да бог с ним, что нам с тобой, больше поговорить не о чем? На этом утренний инцидент кончился, и я с тревогой ждала его продолжения. Оно не замедлило случиться. Ближе к обеду к нам на верхний этаж пришел старик в красной ливрее и велел мне идти следом за ним. Мы с ним долго бродили по каким-то коридорам. Наконец, он привел меня в небольшую приемную — пустую комнату, в которой вдоль стен стояло несколько стульев, и велел сесть и ждать. Сам лакей остался стоять, хотя там никого не было, и к нам за все время ожидания никто не заглядывал, к тому же держался на вытяжку, словно часовой. Со мной он не разговаривал и смотрел в одну точку, будто увидел на стене что-то необычно интересное, но не как не может рассмотреть. Я вела себя согласно придуманному образу наивной деревенской дурочки, испугано крутила головой по сторонам и пугалась каждого шороха. Примерно спустя час к нам в комнату вошел молодой человек почтительной наружности в идеально сидящем сюртуке. Он в упор не заметил склонившегося в поклоне лакея и поманил меня пальцем. Я послушно встала и вышла за ним все в тот же коридор. — Иди за мной и не отставай, — приказал он и побежал впереди легкой, но слегка шаркающей походкой. Подхватив юбку, я понеслась вслед за ним. Теперь мы почему-то возвращались назад. Я узнала коридор, по которому мы недавно проходили с лакеем. — Ну, что ты еле плетешься? — сердито спросил меня молодой человек, хотя я не отставала от него ни на шаг. — Виновата, барин, — ответила я, почти упираясь носом ему в спину. — То-то! — строго сказал он и ввел меня в роскошно обставленную комнату. Я даже не успела оглядеться, сразу же все внимание устремила на невысокого, подтянутого человека. Он стоял в глубине комнаты и сердито смотрел на моего провожатого. По виду ему было лет пятьдесят пять, он был седой со светлыми холодными глазами. — Долго еще прикажете ждать? — спросил он. — Виноват, ваше сиятельство, дурак лакей увел ее в другую сторону, — почтительно склоняясь, ответил тот. — У вас всегда во всем лакеи виноваты, — жестко сказал старик. — Поди прочь и подожди снаружи! А ты, девушка, — переменив тон со строгого, на равнодушно-ласковый, — подойди сюда. Я поклонилась и подошла. — Так вот, значит, ты какая! — сказал он. — Как ты говорила, тебя зовут? — Алевтинка, барин, — ответила я, досадуя, что мой собеседник думает не по-русски, и я не могу ничего понять. — Алевтинка?! Алевтинка, суть сермяжная скотинка, — задумчиво сказал он, потом обратился ко мне. — Значит, ты, Алевтинка, не знаешь, за что тебя арестовали? — Не-а, — ответила я, и для убедительности шмыгнула носом. — А ведь ты мне врешь! Все-то ты знаешь! — строго произнес он. — И я все про тебя знаю! Лучше сама сознайся, а то под плети пойдешь! — Так в чем сознаваться-то? — жалобно спросила я, и заплакала. — Ты, барин, меня научи, я все как велишь, сделаю! Похоже, она полная дура, — подумал он, на мое счастье, по-русски. — Но за что-то же тебя арестовали? — А-р-е-с-т-о-в-а-л-и, — сквозь слезы, дрожащими губами, призналась я. — Вот видишь, — слегка, одними губами, улыбнулся он, — а у нас зря не арестовывают! Сам же подумал: «Что за чушь я несу, у нас без дела половина народа по острогам сидит». — Так если бы мне сказали за что, я бы знала, — заныла я, — а то ведь просто схватили, посадили в карету да увезли. Я даже с мужем проститься не успела! — В какую еще карету? — удивился он. — В обнокновоенную, четверней! Нечто мне еще и за карету ответ держать?! — Что за чудеса, интересно, какому болвану пришло в голову возить простую крестьянку в карете! — в сердцах сказал он. — Ну и что тебе сказали, когда посадили в карету? — Ничего не сказали, который первый вез, в ночь помер. Честно говоря, мне было жалко его сиятельство, если я правильно догадалась, графа Палена. Вести допрос он не умел, вопросы ставил так, что, даже прямо отвечая на них, можно было ему вообще ничего не сказать. — Кто к ночи помер? — начиная сердиться, спросил он. — Тот, кто меня арестовал. А как его звать, я не знаю, он мне не назывался, — исключительно из женской жалости дала я ему возможность продвинуться на шажок вперед. — Понятно, тебя арестовали, и той же ночью твой конвоир умер, — попытался он подытожить достигнутый результат. Я никак не могла знать значения слова «конвоир» и могла еще полчаса морочить ему голову, выясняя, что это такое, но я проявила благородство и просто подтвердила: — Ага, заснул и во сне помер. — Хорошо, будем считать, что я тебе поверил. Тогда непонятно, как ты попала сюда, в Зимний! — Как попала? Так в карете же! Кони-то не померли, чего им сделается! — Какие еще кони? — опять потерял нить разговора Пален. — Те, что везли, какие же еще бывают кони? — Ты хочешь сказать, что сама села в карету и приехала под арест без конвоира? Нет, это какой-то бред! — Почему сама, — опять помогла я Палену, — там еще какой-то был. — Еще один конвоир? — уточнил он. — Этого я не понимаю, какой он там был, только точно, что не наш, не русский. — А какой? — с нажимом спросил он. — Молодой и гладкий, но не то, что тот, который помер, — объяснила я. Похоже, военному губернатору Санкт-Петербурга, начальнику остзейских губерний, инспектору шести военных инспекций, великому канцлеру Мальтийского ордена, главному директору почт, члену совета и коллегии иностранных дел, приходилось не сладко. С простым народом он разговаривать явно не умел. — Звали его как, ты знаешь? Чин у него какой-нибудь был? Кто он вообще такой?! Вопросов он задал так много, что окончательно запутать графа Палена я могла без особых на то усилий, но, блюдя осторожность, не стала доводить его до белого каления и ответила: — Звали его Иваном Николаевичем, но он тоже заболел. — И помер? — подсказал он. — Этого не скажу, когда мы уезжали, был еще живой, но маялся животом. — Фамилии и чина ты его, конечно, не знаешь? — Не знаю, — подтвердила я. — Он со мной тоже не разговаривал. — А почему ты решила, что он не русский? — Звали его как-то диковинно, каким-то фигель, мигель, тьюдантантом, — охотно объяснила я. Пален не понял, о чем я говорю, пропустил мои слова мимо ушей, и опять перешел к допросу. — А с кем вы уехали оттуда, где заболел гладкий Иван Николаевич? — С Денисом Лександровичем, — охотно ответила я. — Понятно! А откуда там еще взялся Денис Александрович?! — уже закипая, спросил военный губернатор столицы. — Как откуда, он с самого начала с нами был. — А он кто такой, ты, конечно, тоже не знаешь? — Почему не знаю, знаю. Он военный, — спокойно объяснила я. — А причем тут военные? — начал было Пален, но сам испугался своего вопроса и спросил по-другому: — Какой военный? Какой на нем был надет мундир? Это ты надеюсь, запомнила? — Запомнила, — вежливо ответила я. — Кирасирский. — Что! — даже подскочил он. — Как это кирасирский? Тебя что, сюда привезли кирасиры? — Ага, — подтвердила я. — Они. А фамилия его будет Вяземский, — ответила я то, что граф мог и сам узнать без труда. — Ничего не понимаю, — сказал он, уже не мне, а непонятно кому и негромко окликнул. — Афанасьев! Тотчас открылась дверь, и в комнату быстро вошел тот же молодой человек почтительной наружности. Теперь он был само послушание, деловитость и преданность. — Чего изволите, ваше сиятельство? — Немедленно разыскать кирасира Вяземского. Как ты, сказала, его зовут? — Денисом Лександровичем, — подсказала я. — Вот именно, и прислать ко мне, — приказал он секретарю. — Слушаюсь, ваше сиятельство, — ответил, низко поклонившись, Афанасьев и исчез за дверями. Мы опять остались вдвоем. Пален, немного успокоился и посмотрел на меня едва ли ни доброжелательно. — Ну, Алевтинка, расскажи теперь о себе, — стараясь, чтобы голос звучал ласково, попросил он. — Так нечего мне особо рассказывать, ваше сиятельство, жила в деревне, вышла замуж… — Погоди, а почему ты знаешь, что я «сиятельство»? — насторожился он. — Вас так Афанасьев называет, — ответила я. — А откуда ты знаешь, что он Афанасьев? — спросил он и сам засмеялся. — Понятно, я так говорил. Ну, так что у тебя с замужеством? — Ничего, как у всех. Барин выдал замуж за своего казачка, а тот сбежал и его отдали в солдаты. — Так ты получаешься солдатка? — Нет, муж вскорости в службе помер, тогда я снова вышла замуж. — Ну ты и шустра, сама совсем девчонка, а уже два раза побывала замужем! — засмеялся он. — Ну и за кого тебя опять выдали? Чай теперь за буфетчика? — Не-а, за баринового родича, — наивно глядя ему в глаза, ответила я. — Понятно, за нагулянного от мужички брата, — сразу же понял он обычную в те времена ситуацию. — Крепостная родня! — Нет, муж у меня свободный, — так что я теперь не крепостная. — Правда? — насмешливо сказал он. — И кто же он у тебя? — Лекарь, то есть дохтур, — нарочно исковеркав слово, ответила я. — Выходит, образованный! Что ж он на тебе такой темной женился? — Не знаю, за красоту, наверное, — скромно потупив глаза, ответила я. — За красоту, говоришь, — повторил он и засмеялся весело и беззлобно. — А что, ты и правда собой ничего. Одень тебя в шелка, первой красавицей будешь! — А у меня есть одно дворянское платье, — гордо, сказала я. — Только пока меня сюда везли, оно обтрепалось. — Повезло тебе, — одобрил Пален добродушно улыбаясь. — А все-таки за что тебя арестовали? Неужели даже не догадываешься? — Вот тебе святой истинный крест, — серьезно ответила я, осеняя себя знамением, — приехали, спросили: ты, мол, Алевтинка, что замужем за Крыловым? А что мне скрывать, я и есть, говорю. Тогда меня тот, что первым помер, за руку цап и в карету. — За Крыловым, говоришь, замужем? Это не за тем ли, что известный пиит? — Не, мой муж пьет мало, он хороший! — объяснила я, давая возможность многомудрому политику пообщаться с наивной народной простотой. — И совсем не дерется! — Чудны дела твои, Господи, — пробурчал себе под нос граф. — Все хорошо, только не приложу ума, что с такой узницей делать. Самому бы жениться на такой же молодой и чистой! Говорил он не со мной, а сам с собой, а я усилено сделала вид, что ничего из его слов не поняла. — Ну и как тебе во дворце живется? — спросил он меня. — Нравится в столице? — Это вы про старуху, что со мной живет? — уточнила я. — Про Маланью Никитичну? Я ведь здесь кроме нее ни одной живой души не знаю. А старушка она хорошая, меня зря не притесняет. — Вообще-то, спрашивал я другое, но коли, ты в Петербурге никого кроме нее не видела, то и о столичной жизни ничего не знаешь. А Вяземский в пути тебя не обижал? — Нет, он хороший, я его только на станциях и видела. Меня как арестантку выводили из кареты, и сразу сажали в пустую комнату. Мы с ним даже поговорить не успели. — Видно, дурак твой Вяземский, если пропустил мимо себя такой лакомый кусок, — серьезно сказал мне Пален. — Не, он не дурак, — заступилась я за штабс-ротмистра, — у него такие доспехи, на солнце блестят, аж слепят. А вот как он ест, я не скажу, не видела, но думаю, лакомый кусок мимо рта не пронесет! Моя характеристика Вяземского так понравилась Палену, что он хохотал до слез и когда вошел адъютант Афанасьев, вытирал глаза платком. Услужливый молодой человек был так удивлен состоянием своего начальника, что на какой-то миг растерялся, и только сглотнув застрявший в горле комок, доложил: — Штабс-ротмистр Вяземский к вашему сиятельству! У меня екнуло сердце. Если сейчас Денис Александрович начнет со мной разговаривать как с дамой, да еще и близкой знакомой, развалится вся придуманная история, и, не исключено, погребет меня под своими обломками. Нужно было что-то предпринимать, но времени придумать чего-нибудь путного у меня не было. Тогда, я решила действовать по обстоятельствам и постараться дать знать Вяземскому, как себя вести. — Пусть войдет, — убирая платок, приказал граф Пален. Вяземский вошел и, встав во фронт, собрался представиться по всем правилам артикула, но военный губернатор остановил его взмахом руки и пригласил подойти ближе. Денис Александрович подошел, чеканя шаг, и остался стоять в стойке смирно. — Здравствуйте, господин штабс-ротмистр, — вежливо поздоровался граф. — Вам знакома эта особа? Вяземский удивленно на меня посмотрел и, похоже, не сразу признал в новом наряде. В сарафане, да еще и с косой он меня никогда не видел. Переоделась в народное платье я уже при въезде в Петербург. Однако, присмотревшись, узнал и, повернувшись к графу, четко отрапортовал: — Так точно знаю, ваше сиятельство! Это… — Точно, они и есть! — перебила я кирасира. — Здравствуйте, барин Денис Лександрович, не признаете, это я, Алевтинка! — Алевтинка? — растеряно переспросил он, глядя на меня во все глаза. — Но, как же… Я опять не дала ему договорить и низко поклонилась, коснувшись рукой пола. Вяземский совсем растерялся, видно не зная, что и думать о моем странном поведении. В голове у него произошел полный кавардак, но в какой-то момент он догадался, что я что-то затеяла, и решил остеречься удивляться и быть сдержанным. — Так вы знаете эту особу? — повторил вопрос Пален. — Так точно, ваше сиятельство, я сопровождал госпожу Крылову со специально назначенной командой! — четко доложил он, слава богу, не вдаваясь ни в какие подробности. — Ну, хоть это выяснили, — довольно сказал граф. — А вы знаете, за что она арестована? — Никак нет, ваше сиятельство! — опять четко доложил кирасир. — Странно, однако. Кто это может знать? — Думаю, это знал надворный советник Ломакин из департамента полиции, но он скончался в пути от удара. — Полицейский? — задумчиво повторил он. — Алевтинка мне что-то такое говорила. Услышав, как фамильярно меня называет граф, бедный Вяземский совсем растерялся и не знал, что думать и, главное, что говорить. Поэтому, на мое счастье, решил только точно отвечать на вопросы. — А что еще за покойник-немец был с вами? — продолжил допрос граф. — Простите, ваше сиятельство, я не пойму о ком вы спрашиваете. Никаких покойников-немцев с нами не было. — Ну, как же, а мне Алевтинка рассказала, что с вами был еще какой-то гладкий молодой человек, немец, по имени Иван Николаевич. — Так точно, с нами был флигель-адъютант Татищев, но он не умер, а заболел в пути холерой. — Вот-вот, я и говорила, что был какой-то фигель, — опять вмешалась я в разговор, но теперь Пален не улыбнулся, а досадливо поморщился. — Так с вами был еще и Татищев? Это меняет дело… Значит, вы не знаете, по какой причине эту особу привезли в Петербург? — опять обратился он к Денису Александровичу. — Никак нет, ваше сиятельство, не знаю! В пути арестантка вела себя послушно, ни с кем в связи не входила, — четко ответил умница Вяземский. — Ну что же, штабс-ротмистр, вы мне очень помогли, не смею вас более задерживать. Можете идти в свой полк. Денис Александрович вытянулся, отдал сановнику честь и вышел из комнаты. Мы с графом опять остались одни. — Забавно, забавно, — пробормотал он и, не глядя на меня, начал прогуливаться по комнате. Я поняла, что Пален думает и отвлекать его внимание нельзя, потому скромно затаилась в кресле. Граф опять в мыслях перешел на шведский язык, и что он замышляет, я не знала. Наконец он обратил внимание на меня, и устало улыбнулся: — Прости, Алевтинка, но отпустить тебя на свободу я пока не могу. Придется вам еще поскучать вдвоем со старухой, как там ее? — Маланья Никитична, — подсказала я. — Поживешь покуда со своей Маланьей. А я тем временем о тебе все разузнаю. И, дай бог, все устроится. — Благодарю вас, ваше сиятельство, — сказала я и опустилась перед ним в реверансе. Пален удивленно на меня посмотрел, что-то понял, ехидно усмехнулся и позвал секретаря: — Афанасьев! Проводи госпожу Крылову в ее покои. — Слушаюсь, ваше сиятельство, — низко поклонился многообещающий молодой человек. — Пожалуйте, |
||
|