"Гиблое место" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 11

Из «экспедиции» мы возвращались героями. Наших раненых в стычке парней удалось спасти. Мы оставили их лечиться в деревне под надзором «одалисок», превратившихся в сестер милосердия. Последние, выскользнув «из тенет разврата» и получив от меня обещанное приданое, почти все успели обзавестись женихами. Впрочем, их судьбой мне заниматься было некогда — я оказывал медицинскую помощь выжившим крестьянам.

Погибших, своих и чужих, деревенские похоронили на своем кладбище. Убитых ногайцами моих врагов попросту зарыли в лесу — никто не захотел возиться с трупами незнакомых людей. За хлопотами мои беды отошли на второй план. Ноги почти перестали болеть, и чувствовал я себя уже прилично. Понимая, как Наталья Георгиевна ждет возвращения своих детей, как только мог, спешил встать в строй.

Назад мы выехали ранним утром следующего дня. Крестьяне провожали нас всей деревней. Расставались, мы, можно сказать, как родные. Даже с погодой повезло — стоял погожий солнечный день, пели птички, и было все, что полагается: весенние ароматы, родные просторы, голубое небо. Двигались мы не спеша. Не было смысла гнать коней и растягиваться по дороге. Как говорится, тише едешь, дальше будешь.

Встречные на дорогах попадались редко. На Москву шел Лжедмитрий, и люди боялись выезжать за свою околицу, время наступало лихое, мало ли, на кого можно нарваться. Помещики и крестьяне предпочитали сидеть по домам, а случалась нужда ехать — ждали конвоя или, на худой конец, попутчиков. Таким «конвоем» оказались мы сами, к нам прибилось сначала человек пять крестьян, потом какие-то купцы и, наконец, семейство местного помещика с дворней.

«Волонтеры» после победы над стражниками Пушкина чувствовали себя легендарными героями. Благодаря военным трофеям, они были лучше вооружены и походили на профессиональных стрельцов.

Мы с Мининым в пути разговорились с попутчиком-помещиком. По его словам, о наших подвигах знала уже вся округа. Новый знакомец был человеком маленького роста, пузатый, с круглым, как луна, лицом и очень озабоченный. Везде ему мерещились разбойники, казаки и татары. Говоря о нашем конфликте с людьми Пушкина, бывшего ловчего, ставшего думным дворянином, помещик предупреждал, что так просто нам это с рук не сойдет.

В этом был резон. Должность ловчего соединялась с некоторыми из ближайших высших и низших дворцовых должностей. В сокольничьи и ловчий назначались люди неименитые, но некоторые из них, начав службу с ловчих, возвышались до думных дворян, окольничих и даже бояр. Окольничий была следующая должность в штатном дворцовом расписании. Им поручались те же дела по управлению, что и боярам, с тем только различием, что они занимали лишь второе место в служебной иерархии. Окольничий сидели в приказах, назначались наместниками и воеводами, бывали послами и членами государевой думы. Так что, вступившись за крестьян, мы с Мининым нажили врага в Московском правительстве.

Мне одним недругом больше, одним меньше, честно говоря, было все равно. Кузьма, тот жил в далекой провинции и тоже не очень зависел от государевых чиновников. К тому же, у них на Волге царили свои законы, и рука Москвы до Нижнего Новгорода не всегда дотягивалась, Так что предупреждения толстячка нас с Мининым не испугали. Как вскоре оказалось, зря.

В Коровино Морозовой не оказалось. Крестьяне рассказали, что боярыня уехала с детьми к себе в Семеновское.

Пришлось проводить следствие и выяснять, откуда взялись дети, и почему она не дождалась нас.

Как всегда, никто ничего толком не знал и не видел, но, продравшись через косноязычие и глупость, удалось-таки собрать минимальную информацию и выяснить, что здесь без нас произошло. По словам дворовых, детей сюда привела какая-то девочка-подросток. Как я понял — Ульяна. Наталья Георгиевна после разговора с ней тут же начала собираться домой. Отвезти их взялись Григорий Гривов с сыном.

Что случилось в «заповедном» лесу, и почему Ульяна одна, без Лешего, привела морозовских детей, никто, понятно, не знал.

— Мне тоже пора домой возвращаться, — задумчиво сказал Минин, когда мы окончили «следственные действия». — Поди, родители и супруга считают погибшим.

— Я вот что хочу сделать, — начал я давно намеченный разговор, — мне, Кузьма, в руки случайно попал клад. К тому же мы оба знаем, где казаки сундук закопали — тоже, видно, не с камнями. Тебе нужно все эти ценности домой увезти.

— Почто мне? — удивился Кузьма. — Ты нашел, сам и пользуйся. Нам чужого не нужно.

— Мне эти богатства без пользы, а тебе я хочу отдать их не на совсем, а на хранение. Через несколько лет узнаешь, куда их употребить.

— Темнишь, ты что-то, Григорьич. Как так на хранение? А кому назад отдавать, тебе?

— Нет, Кузьма, отдашь их… Сам узнаешь, кому. Лет через семь будет у тебя большая нужда в деньгах, вот и воспользуешься.

— Ты, Григорьич, прямо как библейский Иосиф, притчами говоришь. Семь коров тощих съело семь коров тучных. К чему ты это?

Я не стал вдаваться в библейские истории, но подтвердил:

— Примерно так оно и есть. Через семь лет… Сейчас я не могу тебе всего рассказать. Придет срок, сам все поймешь.

— А что за клад ты нашел?

— Может, просто проезжие люди? — с надеждой спросил Кузьма.

— Были бы просто проезжие, не таились бы, прямо сюда ехали. Иван, — позвал я Крайнего, — ты разглядел, что за люди?

— По обличью стрельцы, в красных кафтанах с белыми берендейками, а так кто их знает.

Единой формы одежды у царских воинов еще не было, но ее элементы уже появились. Стрельцов набирали из «гулящих» людей, «не тяглых, и не пашенных, и не крепостных», «молодых и резвых, и из самопалов стрелять гораздых». Так что нам с сельской командой устоять против такого войска было затруднительно.

— Ефим, — позвал я здоровяка, который по молодости жаждал новых подвигов и побед, — возьми парней покрепче и разберите тын со стороны леса, чтобы конь мог проехать.

— Почто! — возмутился парень. — Да мы их на одну руку посадим, другой прихлопнем — мокрое место останется.

— Потом будем хлопать. Их слишком много. Давай быстро и без шума. Я на тебя надеюсь! Как управитесь, свистни.

Ефим покривился, но послушался. В этот момент на дороге показались всадники. Похоже, что это действительно были стрельцы. Крайний не ошибся, было их не меньше полусотни. Отряд ехал неспешным шагом, не рискуя нападать с марша. На узкой дороге толпа всадников смотрелась внушительно. Когда до ворот осталось метров сто, кавалькада остановилась.

Вперед выехал офицер в красном кафтане с высоким воротом и островерхой шапке, отороченной каким-то мехом. Он был с длинным посохом в руке и прямиком направился к нам.

Мои волонтеры заметно струхнули. У стрельцов были не только сабли, но и бердыши и пищали. Офицер шагом доехал до закрытых ворот и постучал посохом о створку. Теперь, вблизи, я его разглядел. Было ему лет тридцать. Парень был хоть куда: крепок телом, широк в плечах, с окладистой русой бородой.

— Кто таков, и чего тебе, ратный человек, нужно? — спросил сердитым голосом Минин. Мне с моим странным акцентом решено было не высовываться.

— Московского стрелецкого приказа пятидесятник Петр Сомов! — представился офицер. — Ищем по разбойным и татебным делам лихих людей. Открывай ворота!

Минин немного замялся, потом твердым голосом отказал:

— Не гоже вам к ночи по мирным домам рыскать. Никаких татей и разбойников здесь нет. Езжайте своей дорогой.

— Это мы посмотрим, есть они или нет! — небрежным, начальственным тоном, каким обычно у нас разговаривают начальствующие люди с холопами, проговорил пятидесятник.

— Тяни время, — шепотом попросил я Кузьму.

— Нечего здесь смотреть, ступайте своей дорогой! — сказал тот.

— Эй, ты, не доводи до греха! — начал сердиться Петр Сомов. — Открывай ворота!

— Не просись, не открою.

— Я сейчас кликну своих стрельцов, знаешь, что с тобой будет? За ноги повесим да кишки выпустим.

— Ты, дядя Петя, или как там тебя, меня не стращай! Мне велено никого не пускать, я и не пускаю.

— А ну, тебя, дурня, позови старшего, — прекратил бессмысленный разговор Сомов.

— Старшей меня здесь нет, — заносчиво ответил Минин. — А ты лучше иди своей дорогой.

Из глубины усадьбы раздался условный свист — это Ефим подавал сигнал, что разобрали тын. Я подозвал Крайнего и велел выводить людей.

— Будете ждать нас в лесу, около толстого дуба. Только действуй очень осторожно, а то нас всех перестреляют. Наших с Кузьмой коней тоже выведите и привяжите с той стороны забора. Захватишь мою переметную суму, она лежит под лавкой. Как все сделаешь, свистни.

— Значит, не хочешь слушаться царского указа? Живота своего не жалеешь? — между тем продолжал переговоры пятидесятник.

— Ты, что ли, царь? — натурально удивился Кузьма. — Сперва говорил, что ты рыба Сом, а теперь, нате вам, говоришь, что ты сам царь-батюшка!

— Ты меня, холоп, не зли! — окончательно рассердился офицер. — Я тебя предупреждаю по-хорошему, не откроешь ворота — на себя пеняй!

Пятидесятник повернулся к своему отряду и приподнял витой посох. Стрельцы двинулись в нашу сторону.

— Эй, дядя Петя, — испугано заговорил Минин, — пускай твои люди стоят, где стояли, а то не неровен час, мой брательник, Левонский лыцарь, осерчает и в тебя пальнет.

— Какой еще лыцарь? — опять повернулся к Кузьме стрелец.

— Тот, что тебе в пузо из самопала целит.

Сомов удивленно покрутил головой.

— Не туда смотришь, — сказал я, усиливая «иностранный» акцент, и высунул ствол пищали в стрелковую щель.

Сомову наведенное на него оружие не понравилось, он сделал свирепую мину и открыл, было, рот обругать наглецов, но Минин не дал ему заговорить:

— Не остановишь стрельцов, молись, жить тебе осталось меньше минуты.

Угроза была нешуточная, и пятидесятник дрогнул. Он опять поднял посох, покачал им из стороны в сторону, и отряд остановился.

— Я-то что, мне приказали доставить холопов, что на дворянина напали, я и выполняю, — примирительно сказал он.

— Кто приказал?

— Стрелецкий голова нашего приказа. Сдавайтесь добром, а то вам же хуже будет. Меня застрелите, за мной, вон, целая рать стоит. Все равно не отобьетесь.

— Только тебе от того легче не будет, — философски заметил Кузьма, — коли нас убьют, значит, на том свете встретимся.

— Что делать-то будем? — вернул разговор в реальное русло стрелец.

— Уводи своих людей, — предложил я. — Скажешь, никого не нашел.

— Донесут…

Со стороны усадьбы послышался негромкий свист. Я подмигнул Кузьме, и он продолжил переговоры:

— Дай нам часок подумать, может быть, и сдадимся.

— Час не могу.

— А сколько можешь?

— Половину от того, что просишь.

— Мало, — вмешался в торг я, — нам нужен час.

— Да что вам думать-то! — взмолился пятидесятник. — Мы вас все одно победим. Ну, посидите полчаса да выходите! Вы меня поймите, я человек подневольный. Мне велели, я исполняю.

— Ага, значит, «ничего личного».

— Чего лишнего? — не понял Сомов.

— Ладно, Идите и ждите полчаса, — подвел итог торга Минин. — Тогда и узнаете наше решение.

Стрелецкий офицер, радуясь, что сумел выйти живым из сложной передряги, повернулся и быстро пошел к своему отряду. Мы же, не мешкая, побежали к пролому в стене.

Как мы с Кузьмой предполагали, Сомов нас обманул. Не успели мы с ним добежать с тяжелой пищалью до пролома в ограде и вскочить в седла, как со стороны ворот раздался оглушительный ружейный залп — это стрельцы пошли на приступ ворот. Не теряя времени, мы поскакали в лес. Вся наша команда была в сборе. Волонтеров напугала стрельба, и наше появление было встречено с ликованием.

Мы въехали в лес, но дальше пришлось идти пешком. Лес был густой, тропинка узкая, и верхом было не проехать. Даже я ковылял на своих травмированных ногах.

— Чего это стрельцы на нас взъелись? — спросил Крайний. — Мы вроде ничего плохого не сделали.

Я объяснил, в чем дело.

Как всегда, начались споры о справедливости. Почему-то чем ее меньше, этой самой справедливости в нашем отечестве, тем чаще тема правды становится предметом всеобщего обсуждения. Причем правды и справедливости жаждут все, и низы, и верхи, только понятие о них у каждого свое.

— Что будем делать? — негромко, чтобы разговора не слышали волонтеры, спросил меня Минин. — Крестьянам нельзя возвращаться домой, их тут же всех переловят и перебьют.

Вопрос был сложный. Куда девать конный отряд из семнадцати человек, я не знал. Деньги на их прокорм у меня были, но что с ними делать, куда применить, я не представлял.

— Ладно, что заранее думать, — неопределенно ответил я. — Проводим тебя, а там видно будет.

— Ты что, собрался со мной идти до Нижнего Новгорода?

— Посмотрим. Еще нужно попасть на хутор и откопать казачий клад. Ты сможешь с такими ценностями один добраться до дома?

— Если только на струге по Оке.

— Не опасно? Стенька Разин на Волге не балует?

— Это кто такой? — не понял Кузьма.

— Наш народный герой, разбойник. Вроде, — задумался я, подбирая известный Минину персонаж, — вроде Ивана Болотникова.

— И о таком не слышал, — признался Кузьма.

— Восстание такое было, — нетвердо ответил я, не помня точно даты крестьянской войны, затеянной этим действительно выдающимся человеком.

— Мало ли у нас на Руси бунтовщиков, всех не упомнишь, — извиняясь, сказал Кузьма.

— Это точно, у нас всегда не хватает хлеба, но не желающих захватить власть.

— Опять ты, Григорьич, загадками заговорил. Очень вы, закордонные люди, любите непонятно говорить!

Продвигались мы медленно. Лес был густой и нехоженый. Направление мы взяли на юг, чтобы не попасться на пути стрельцам и в то же время продвигаться в сторону хутора с казацким кладом. Можно было предположить, что, не обнаружив нас в поместье, карательный отряд снарядит за нами погоню, или устроит облаву.

Так что стоило подстраховаться и появиться только там, куда еще не дошли слухи о наших ратных подвигах. Минин лучше меня ориентировался на местности и предлагал направление. За разговорами мы вышли к большой дороге.

— Нужно выслать вперед дозор, — предложил я.

— Зачем? — не согласился Кузьма. — Нам нужно убраться отсюда поскорее и подальше, мы и так потеряли много времени. Коли стрельцы захотят нас искать и перекроют дороги кордонами, нужно будет пробиваться с хода.

В этом мнении был резон. Однако и слабое место, если мы наткнемся на главные силы Сомова, то уйти будет трудно, и потерь не избежать.

— Давай лучше проверим, есть ли кто на дороге, и будем решать. Учти, что у стрельцов пищали, а у нас только белое оружие.

— Я сбегаю, — предложил парнишка по прозвищу Кнут, — я глазастый!

— Давай, беги, — согласились мы. — Только быстро, одна нога там, другая здесь.

Парнишка исчез в зелени придорожных кустов. Наше усталое от долгого пешего пути воинство село отдыхать. День клонился к вечеру, было тепло и сыро. За спешным отступлением никто не озаботился о провианте. Впрочем, крестьяне, привыкшие к частым вынужденным голодовкам и церковным постам, не роптали.

Прошло около часа, а Кнут все не возвращался. Я начал беспокоиться, не случилось ли с ним чего плохого. Как всегда, результатом спонтанных, непродуманных действий является лишняя головная боль. Мы не оговорили с разведчиком ни времени его дозора, ни места встречи на случай непредвиденных обстоятельств. Потому теперь непонятно было, что делать дальше: сидеть на месте было опасно и невыгодно в тактическом отношении; бросать мальчика на произвол судьбы и идти другим путем не хотелось.

— Подождем-еще немного и тронемся, — предложил Минин, наверное, думавший то же, что и я.

Прошло минут двадцать, Кнут так и не вернулся. Начинало смеркаться.

— Пойдем вдоль дороги, — решил я.

Идея пробираться сквозь густой кустарник соратникам не понравилась. Начался недовольный ропот:

— Чего нам бояться! — по-былинному хвастались волонтеры. — Да мы кого хочешь на одну руку положим, да другой прихлопнем, мокрое место останется!

Однако мы с Кузьмой были непреклонны, и отряд начал медленно двигаться вперед вдоль большака. Сначала все было тихо, но минут через пятнадцать где-то впереди заржала лошадь. Мой донец откликнулся, за что получил от меня кулаком в лоб.

— Стреножить коней, — приказал я, после чего спешился и запалил фитиль у пищали.

Дальше мы пробирались с максимальной осторожностью. То, что впереди нас ждет засада, мне подсказывала не только интуиция. Появилось ощущение приближающейся опасности. Пробираться сквозь густые заросли без шума не получилось. Минин то и дело шепотом ругал неосторожных дружинников. Запахло дымом.

Нужно было как можно тише подобраться к людям у костра и выяснить, кто они такие, и что делают в лесу.

— Я пойду один, — решил я, — а ты возьми пищаль и жди сигнала, в случае чего стреляй.

Минин собрался возразить, но передумал и взял самопал. Я начал красться к дороге, внимательно смотря под ноги, чтобы под ними не затрещала сухая ветка. Метров сто прошел беспрепятственно. Впереди показался просвет в деревьях. Дальше я продвигался где ползком, где на четвереньках. Наконец кустарник кончился. Впереди было открытое место. Я залег и осторожно высунул голову из-за укрытия.

Нас ждали. Пять пищалей было направлено на место у поворота дороги, где стрельцы рассчитывали увидеть нас. Связанный по рукам и ногам парнишка Кнут лежал ничком на земле. Я узнал его по синей рубахе. Нападать в одиночку на пятерых профессиональных солдат мне никак не светило. Пришлось отползать назад со всеми возможными предосторожностями. Мою возню в кустах в засаде не услышали, и я беспрепятственно вернулся к отряду.

— Что будем делать, народный герой? — спросил я Минина.

К имени «народного героя» Кузьма притерпелся, воспринимал, как мое очередное чудачество.

— Нападем сзади, что здесь думать.

— Убивать стрельцов не хочется, — признался я, — ничего они нам плохого не сделали.

— Как поймают, такое сделают, по-другому запоешь. Очень ты, Григорьич, диковинный, не от мира сего… Ну, да дело у нас честное, христианское, может, ты и прав. Незачем зря русскую кровь лить. Давай попробуем их в полон взять. Получится — хорошо. Нет — как Господь рассудит.

Воевать с тройным превосходством в живой силе всегда приятнее, чем наоборот. Тем более, что волонтеры, вдохновленные недавней победой, рвались в бой и были полны воинского энтузиазма. Операцию мы спланировали и провели вполне прилично. Стрельцы ожидали нас на дороге и не успели «переориентироваться». Только один десятник выпалил из своего короткого самопала. К счастью, ни в кого не попал. Произошла короткая рукопашная схватка, в которой верх оказался наш за явным преимуществом в количестве бойцов и энтузиазме.

Наш лазутчик парнишка Кнут оказался живым и почти невредимым. По его молодости лет стрельцы не приняли паренька всерьез и задержали на всякий случай, чтобы он не выдал местоположение засады.

Мы с Кузьмой преступили к допросу пленных. Солдаты, смущенные своим ротозейством и поражением, отвечали охотно. От них мы выяснили, где Сомов поставил свои сторожевые пикеты. Это было большое дело, можно было выскользнуть из кольца без столкновений с противником.

Оставался открытым один вопрос, как, не убивая, задержать на месте стрельцов, чтобы они не успели навести на нас всю свою команду. Кто-то предложил забрать лошадей, а самих солдат связать. Мысль была здравая, и мы ею воспользовались. Правда, она не понравилась самим побежденным, но их мнение не было решающим.

Оставив пленных самостоятельно развязывать путы, мы, пользуясь полученной информацией, поскакали по свободной от дозоров дороге. Стрельцы нас не обманули. Действительно, на ней не оказалось никаких кордонов. Отдохнувшие лошади взяли высокий темп и шли хорошей рысью. Обычной рысью лошади проходят двенадцать верст в час, мы двигались еще быстрее. Это, конечно, не гонка на «Феррари», но скорость вполне достойная, в три раза быстрее, чем у пешехода.

Стемнело. На наше счастье, ночь была лунная, как в таком случае говорят, «хоть копейки собирай», и за два часа мы отмахали почти тридцать километров. Минин хорошо знал дорогу и сумел найти съезд с большака к нужному нам хутору, К полуночи мы оказались на месте.

Здесь ничего не изменилось, только что свежие могилы уже заросли молодой травой. Изба проветрилась, и теперь больше ничто не напоминало о недавней драме.

Для наших дружинников мы придумали легенду об оставленном здесь Мининым «говядарьском» инвентаре. Не стоило дразнить их воображение «несметными богатствами».

Вдалеке от больших дорог мы чувствовали себя в относительной безопасности и, ложась спать, оставили только одного караульного. Расчет оказался правильным, ночью нас никто не побеспокоил. К утру начался нудный обложной дождь. Иван Крайний занялся поисками пропитания и шустрил по тайным хозяйским сусекам. Мы же с Кузьмой отправились откапывать таинственный сундук.

Точное место, где казаки его закопали, мы с Мининым не запомнили. От того места, где мы прятались, до огорода было довольно далеко. К тому же с тех пор прошло много времени, чтобы помнить все подробности. К тому же, казаки все замаскировали, а двор забросали глиной, так что работа нам предстояла большая и тяжелая.

— Нам нужен длинный штырь, — сказал я, вспомнив старый французский фильм с Жаном Габеном, в котором полиция искала у старика-фермера трупы убитых им бандитов.

— Зачем? — удивился Кузьма.

— Будем протыкать землю, где недавно копали, земля более рыхлая.

— А саблей можно?

— Сабля коротка, помнишь, когда закапывали сундук, яму вырыли глубже человеческого роста.

Мы вернулись в подворье, но в крестьянских службах ничего подходящего не нашлось. Пришлось обойтись длинной саблей. Впрочем, много мы не потеряли, только что выпачкали и промочили колени. В двух местах земля оказалась рыхлой. Мы выбрали то место, которое больше соотносилось с запомнившимися ориентирами. Взялись за лопаты. Я впервые пользовался таким старинным инструментом. Лопата была вся деревянная, только нижняя режущая часть «налопатника» оббита стальной полоской. Работать таким орудием было тяжело, тем более, что суглинок сильно пропитался водой и намертво лип к дереву. Пришлось, как ни хотел этого избежать, прибегнуть к помощи наших ратников.

Крестьянские парни управлялись с привычным орудием труда не в пример ловчее меня и горожанина Минина. Быстро отрыли яму, но оказалось, что она пуста. Во втором намеченном месте нам повезло, на предполагаемой глубине показалась дубовая крышка сундука. Находка очень заинтересовала наших помощников. Повторение легенды о «говядарьском» инструменте, кажется, никого не убедило. Однако привитых навыков дисциплины парням хватило, чтобы не задавать «отцам-командирам» прямых вопросов.

Сундук оказался так тяжел, что везти его на одной лошади, вьюком, было невозможно. Пришлось исхитряться и делать снасть, чтобы подвесить его между двумя лошадьми. Конечно, логичнее было бы сундук вскрыть и переложить содержимое в мешки, но делать это по понятным причинам мы с Мининым не стали.

Все эти заботы заняли много времени. Дождь, между тем, все не прекращался, и решено было остаться здесь еще часа на два. Тем более, что Крайний, обшарив все подворье, нашел-таки припрятанное покойными хозяевами толокно и затеял варить кашу. От нечего делать я вернулся в огород, осмотреть первую, пустую яму. То, что в этом месте недавно копали, было несомненно, только непонятно, зачем?

Прихватив саблю, я спрыгнул вниз и начал протыкать землю. Это не осталось незамеченным, и вскоре все волонтеры собрались вокруг, мешать советами.

— Интересно? — спросил я, когда они мне окончательно надоели.

— Интересно, — ответило хором несколько голосов.

— Тогда лезьте и копайте.

Уговаривать и подгонять энтузиастов не пришлось. Охотники тут же спрыгнули в жидкую грязь и начали остервенело вгрызаться в землю. Любовь к кладам, видимо, заложена в людях генетически. Мне и самому было интересно, какой сюрприз готовит нам липкая, жирная глина. Пропорционально глубине ямы росли азарт и нетерпение.

— Поди, там горшок с золотом, — мечтательно сказал Ефим.

— Ясное дело, не станут же на такую глубину невесть что закапывать, — добавил молчаливый парень, поднимая из ямы вверх перепачканное лицо, — золото не золото, а серебро точно есть.

Жажда богатства начала вползать в безыскусные, чистые сердца.

— А делить-то как будем? — неизвестно к кому обращаясь, но косясь на меня, спросил Ефим.

— Известно, по справедливости, — вмешался в разговор Иван Крайний. — Всем поровну.

— Вы сначала медведя убейте, а потом уже шкуру делите, — посоветовал я.

— Какого медведя? — заинтересовался Кнут.

— Неубитого, — замысловато ответил я.

Вопрос с косолапым заинтересовал не только парнишку Кнута, но тут металл лопатной закраины лязгнул обо что-то твердое, и разговор прервался на полуслове.

— Чего там? — прошептал любознательный Кнут, склоняясь вместе с товарищами над ямой.

Молчаливый копатель отставил неуклюжую лопату к стенке ямы и начал руками отрывать находку. Кажется, волонтеры были правы, в земле был зарыт глиняный горшок.

Азарт кладоискательства зацепил даже меня, и я, как и все, пал перед ямой на колени.

— Ну, чего там?! — торопили нетерпеливые зрители. — Осторожней, не разбей! Подковырни его, тащи за горло!

Молчун, не спеша, разгребал руками глину, освобождая горшок. Напряжение достигло предела. Наконец он вытащил сосуд из земли и взял его в руки.

— Тяжелый? — спросил чей-то взволнованный голос.

— А то! — гордо ответил счастливый землекоп.

— Давай сюда, — попросил Крайний.

Молчун передал ему горшок и собрался вылезти из ямы.

— Посмотри, может быть, еще что-нибудь есть, — попросил я.

Парень пожал плечами и снова взялся за заступ. Однако копать не стал, наблюдал, как Крайний аккуратно очищает горловину.

— Ишь, как хорошо закрыли, чтобы вода, знать, не попала, — бормотал он, примериваясь, как ловчее снять керамическую крышку. — Надолго, видать, прятали.

Иван вытащил из-за голенища нож и начал отколупывать залитую смолой крышку. Все, затаив дыхание, сгрудились вокруг него. Наконец крышка поддалась. Иван засунул пальцы в горловину и выудил из горшка холщовую тряпицу, завязанную в узелок. Иван начал зубами развязывать тугой узел.

— Чего там, никак, деньги? — спросил из ямы молчун, которому ничего не было видно.

Ему не ответили, напряженно ждали, когда Крайний справится с узлом. Наконец он развернул таинственную находку. Там, как можно было предположить, действительно были серебряные монеты.

— Это ж надо, какое богатство! — выдохнул кто-то из зрителей.

Богатство было небольшое, сотня монет, целых и рубленных на части, но для крепостных крестьян это было целое состояние.

— Покажи, — попросил я, но Иван сделал вид, что не услышал просьбу и завязал тряпку.

— Поделить надобно, — подал голос из ямы Молчун, — по справедливости.

— Успеем поделить, — обозначил я свое начальственное присутствие, — копай дальше, может быть, там еще что-нибудь есть.

— Пусти меня, — попросил Молчуна еще один охотник, парень по прозвищу Крот.

— Сам раскопаю, — ответил тот и принялся энергично выбрасывать из ямы чавкающую глину.

— Есть, — радостно закричал он, когда лопата опять на что-то наткнулась.

Опять все сгрудились вокруг ямы. Молчун встал на колени и опять принялся руками разгребать мокрую землю.

— Кажись, доски, — сообщил он, вынимая из земли завернутый в холстину сверток.

— Дай сюда, — попросил я, предположив, что это что-нибудь более ценное, чем серебряные талеры.

Молчун передал мне сверток. По форме и весу это могли быть только иконы. Я тут же забыл про неинтересное серебро и начал рассматривать находку, тщательно упакованную в залитую смолой и обмазанную дегтем холстину.

С иконами на Руси до середины семнадцатого века, когда в Москве появились государевы иконописные мастерские, была напряженка. Во времена татарского владычества иконопись осуществлялась в монастырях, которым поработители русской земли не только не препятствовали, но и оказывали покровительство.

Особенное развитие писание икон получило во второй половине XVII столетия, в Москве, когда, для удовлетворения потребностей государева двора, возник при оружейном приказе целый институт «царских» иконописцев, «жалованных» и «кормовых», которые не только писали образа, но и расписывали церкви, дворцовые покои, знамена, древки к ним.

В «нашем время», в начале семнадцатого века, икон в бытовом пользовании было еще мало. Зато многие церковные люди и миряне не только воздавали иконам такое же поклонение, как честному и животворящему кресту, но и «возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при святом крещении». Говоря попросту, делали из ликов святых идолов и кумиров.

Я нигде, включая несколько помещичьих усадеб, икон пока не встречал. То, что простые, хуторяне имели немалые деньги и к тому же иконы, наводило на размышления. Однако спросить было не у кого, все обитатели хутора, включая детей, были убиты, а провести следствие не было возможности. Дай Бог было самим решить собственные проблемы.

Пока я исследовал попавшее в руки духовное сокровище, волонтеры предались поклонению серебряному тельцу и любовались свалившимся на них богатством.

— Как будем делить? — опять задал мне вопрос кто-то из ратников.

— Делите между собой, — легкомысленно ответил я, — мне деньги не нужны.

Мой скудеющий мешок с ефимками и так доставлял слишком много проблем. Приходилось везде носить с собой свою тяжелую мошну, и лишний груз богатства мне совсем не улыбался.

— А Кузьма Минич, — спросил Ефим, — тоже не в доле?

— Не знаю, у него спросите.

— Какая дядьке Кузьме доля! — вдруг возмущенно закричал Крот. — Нет ему доли, коли не было его с нами, когда клад нашли!

Мысль была интересная и тут же нашла сторонников.

— Это по справедливости, — согласился с Кротом Ефим. — Ничего не поделаешь, коли не было его здесь, знать, проспал.

— Он полбу варит, — напомнил я.

Волонтеры задумались, но хитроумный Крайний нашел выход:

— Может и тем, которые раненые были, долю дать? Они тоже с нами раньше были! И вообще, всей деревне? Это, боярин, будет не по чести. Вот тебе бы мы долю давали, ты здесь был, но ты сам отказался — твоя воля. Слово не воробей, вылетит, не поймаешь. Хочешь, бери себе остаток клада, мы не возбраняем, а деньги наши, по святой чести и справедливости.

Мне такой жлобский подход к «справедливости» не понравился, но спорить не хотелось, и я совершил очередную ошибку, оставил крестьян самих делить серебро.

— Что нашли? — спросил Минин, действительно занятый варкой полбенной каши.

— Горшок с серебром и иконы, — ответил я, показывая перепачканный в глине сверток. — Тебе решили долю ефимок не давать.

— А тебе?

— Я отказался, мне деньги пока без надобности.

— Ты что, оставил мужиков самих деньги делить? — встревожился Кузьма. — Он же передерутся!

— Я как-то не подумал. Да там и делить-то особенно нечего.

Минин считал по-другому и торопливо, сняв с огня котел с варевом, пошел наводить порядок. Я оставил свой сверток и поспешил за ним. Однако мы опоздали. Драка уже началась.

— Прекратить! — закричал Кузьма, но на него никто не обратил внимания.

Драка была общая. Хорошо, что пока в ход не пошло оружие. Парни исступленно, молчком лупцевали друг друга. Я попытался разнять тех, кто попался под руку, но сзади меня самого ударили, и пришлось отступить.

Минин, не говоря ни слова, побежал в избу, вернулся с пищалью, пристроил ее на плетень и выпалил над головами. Ахнуло, как из пушки. Над нами с воем пролетела моя самодельная картечь. Волонтеры испугались и остановились, где кто стоял. Кузьма прислонил самопал к стволу дерева и, не торопясь, приблизился к застывшей группе.

— Деньги не поделили? — спросил он шершавым голосом. — Кто первый начал?

Вперед выступил Молчун:

— Мне чужого не нужно, но обрезанную ефимку не возьму, — сказал он и протянул на ладони отрезанную по краям монету.

— А мне самые затертые дали, — пожаловался Кнут.

— Соберите все деньги, я сам разделю, — тоном, не терпящим возражений, сказал Минин. — Кто не все вернет, и долю не получит, и я с него своими руками шкуру спущу.

Таким решительным народного героя мне еще видеть не доводилось. Взгляд его был жесток и непреклонен. Волонтеры, пряча глаза, начали ссыпать монеты на запачканную тряпицу. Кузьма подобрал с земли яблоко раздора и, не оглядываясь, пошел к избе.

Виноватые ратники гуськом двинулись следом.

— Я хотел по справедливости, — ища у меня сочувствия, сказал Крайний, — а он чего-то, того…

Кашу ели молча. Никаких вопросов о дележе Минину не задавали. Бойцы выплеснули эмоции и теперь готовы были подчиниться любому решению арбитра. После обеда Кузьма разложил деньги по равным кучкам и Кнут, стоя спиной к столу, называл, кому какая из них достанется. Против Божьего промысла никто не возражал.

Вскоре дождь, наконец, кончился, и в прогалины начало проглядывать солнце.

— Седлать! — приказал Минин, беря командование в свои руки.

Волонтеры без промедления бросились седлать лошадей. Никто ни с кем не разговаривал. Златой, вернее, будет сказать, серебряный телец расколол наше единство. Парни обменивались такими злыми взглядами, что было ясно — инцидент еще далеко не исчерпан.

— Я назад в Семеновское не согласный, — неожиданно заявил Ефим, когда настало время выезжать, — не пойду больше в крепость. — Было видно, что решение далось ему с трудом, а драка явилась лишь катализатором. — Пусть кто хочет, тот и бежит до материной юбки.

— И я, и я не согласный, — поддержало его несколько голосов.

Мне, собственно, было все равно, вернутся ли крестьяне в крепостное состояние, или нет. Исключительно из добросовестности предупредил:

— Время нынче смутное, трудно вам будет, в общине легче будет выжить.

— Хоть день, да мой! — упрямо ответил Ефим. — В казаках не хуже, чем в крестьянах.

Как часто бывает, шальная копейка враз переменила психологию и нестойкие жизненные принципы ее обладателя. Небо вдруг показалось в алмазах, жизнь яркой и праздничной.

— Денег вам на всю жизнь не хватит, кончатся, что будете делать? — спросил Минин.

Ефим скептически хмыкнул и будто невзначай покосился на свое «обмундирование» и оружие.

— Кончатся — добудем, — насмешливо произнес он. — Ну, кто со мной?

Четыре человека, не раздумывая, подошли к нему.

— А вы что будете делать? — спросил я Ивана Крайнего и остальных волонтеров.

— Я в Москву подамся, — пряча глаза, ответил Иван, — в стрельцы пойду.

— А мы по домам, — ответил за оставшихся рассудительный Крот, — нам казачить да разбойничать не по-христиански.

Все уже сидели в седлах и осталось только разъехаться. Однако вбитая с младых ногтей привычка подчиняться была столь сильна, что никто без разрешения не осмеливался начать действовать. Я не знал, что лучше для этих парней, вернуться в зависимое, крепостное состояние или проявить инициативу и пуститься в бурное, как говорится, житейское море без руля и без ветрил.

— Ну, что же, у каждого своя судьба. Бог вам в помощь, — только и сказал я.

Распад команды создавал нам с Мининым определенные трудности по части транспортировки казачьего сундука, но теперь, когда мы оставались вдвоем, можно было разобраться с его содержимым и перегрузить ценности, если таковые там окажутся, в более подходящую тару.

— Прощайте всем, — поклонился честной компании Ефим и со своими сторонниками, не оглядываясь, направился в объезд подворья к лесу.

Крайний, не произнеся ни слова, молча поклонился и ускакал в противоположном направлении. Остались только мы с Мининым и идейные хлебопашцы.

— Ну, и нам пора, — сказал Крот, ставший неожиданно для себя лидером группы, — прощайте и спасибо за все. Не поминайте лихом!

— Прощайте, — ответили мы с Кузьмой.

Перед расставанием я посоветовал волонтерам не выезжать на большие дороги и пробираться проселками.

— И к себе в деревню пока не показывайтесь — переловят стрельцы, — добавил Минин.

Крестьяне уехали, и мы остались вдвоем.

— Вскроем сундук? — предложил я.

Весил этот хранитель казачьих тайн килограммов шестьдесят. Упаковали его капитально и залепили так, чтобы в него не попала вода.

— Неужто здесь столько золота? — нетерпеливо спросил народный герой, — это какие же деньжища! Царская казна!

— Посмотрим. Принеси топор, он в сарае.

Сбить навесной замок было нетрудно, сложнее оказалось поднять приваренную какой-то замазкой крышку. Пока я возился, пытаясь загнать толстое лезвие «топорно» выкованного топора в щель, на хутор неожиданно вернулся Кнут.

— Ты зачем здесь? — спросил его Минин.

— Дяденька боярин, можно, я при тебе останусь? — обратился ко мне подросток.

— Ты же домой уехал.

— Нет у меня дома. Тятя с мамкой померши, а я у чужих людей в приемышах живу. А деньги у меня наши отобрали. Дозволь, батюшка боярин, тебе служить.

Парнишка был хороший, услужливый и трогательно наивный. Отсылать его одного в деревню было бесчеловечно, да вряд ли сумеет благополучно туда доехать: либо убьют дорогой, либо заберут в холопы. Мне же помощник мог понадобиться.

— Ладно, пока останься, там видно будет, — решил я.

Наконец крышка сундука поддалась усилиям и открылась. Никаких россыпей золота и драгоценных камней в сундуке не оказалось. Он был доверху набит бумажными свитками.

— Это еще что такое? — удивился я, беря лежащий сверху трактат.

— Немецкая бумага, — уважительно сказал Минин, — ишь, сколько ее тут, поди, больших денег стоит!

— Я не про то, что зто за рукописи?

— Давай, прочту, — предложил Кузьма.

— Сам могу, — ответил я и начал читать вслух начало первого свитка:

«Люди Московские, вы клялися отцу моему не изменять его детям и потомству во веки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали вы его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в царствование Феодора Иоанновича, — жаловал и казнил, кого хотел…»

— Это что еще такое? — удивленно спросил Минин.

— Подметное письмо Лжедмитрия.

— Кого? — не понял Кузьма.

— Есть такой человек, выдает себя за царевича Дмитрия. Неужели не слышал?

— Были разговоры, что царевич чудесным образом спасся. А вот писанное на бумаге, вижу впервой.

Я отложил исторический документ в сторону и вытащил следующий. Текст был тот же. Остальные бумаги были копиями этого же письма.

— Интересно, зачем казаки спрятали письма, — удивился я, — тоже мне ценность!

— Может быть, от народа хотели скрыть правду?

— Про Лжедмитрия? Тогда куда проще было сжечь. Нет, здесь что-то другое. Тем более, что они поддерживают самозванца.

— А ты что, не веришь в чудесное спасения царевича?

— Нет.

— А я слышал, что Дмитрий истинный царевич.

— Ладно, слышал, так слышал, что будем с письмами делать?

— Давай назад закопаем?

— Зачем? Казаки погибли, место это никто не знает, некому будет раскапывать. Лучше сожжем, и все дела.

— Ты шутишь? Столько бумаги!

— Забирай с собой, будешь в нее говядину заворачивать.

— Ты все шутишь, а я серьезно. Вдруг царевич и вправду сын Ивана Васильевича!

Спорить на эту скользкую тему было бессмысленно.

— Можно, я себе возьму? — неожиданно попросил, вмешавшись в разговор, Кнут.

— Тебе-то зачем? — удивился я.

— Сундук всегда в хозяйстве пригодится.

— Ты же со мной собрался ехать, зачем тебе сундук, добро складывать?

— Красивый! — смутившись, сказал мальчик.

— Давайте собираться, а не то, не ровен час, казаки или стрельцы пожалуют.

— Столько бумаги пропадет, — пожалел хозяйственный Минин, — может быть, хоть немного с собой прихватим?

Я не стал спорить, а просто перевернул сундук и вывалил свитки на землю. Китайское трепетное отношение к любому бумажному лоскутку у меня отсутствовало.

— Если тебя так волнует бумага, то поискал бы лучше библиотеку Ивана Грозного, вот там были настоящие сокровища, а эти письма — сплошная ересь.

— А где ее искать? — заинтересовался Кузьма.

— Скорее всего, в Кремле. Станешь народным героем, займись, найдешь — Россия тебе будет благодарна.

— В Кремль еще попасть надо, — скептически сказал Минин, наблюдая, как я раздуваю трут. — Решил-таки сжечь?

Я подпалил бумажный ворох и, дождавшись, когда загорятся плотные листы немецкой бумаги, сел в седло.

— Ну, с Богом, — промолвил Кузьма, и мы пришпорили коней.

До Серпухова мы добрались к полудню следующего дня.

Я уже бывал в этом подмосковном городе, знаменитом, по словам Чехова, только тем, что там дьячок как-то за раз два фунта икры съел. В XX веке Серпухов был промышленным городом, с иным, чем в Москве, акающим говором, с обветшалыми остатками дореволюционных ткацких фабрик и развалинами церквей на высоком берегу заиленной речки Нары. Еще было в нем, как водится, оборонное предприятие и военное училище, защищать сомнительные завоевания Октября. Теперь, по слухам, соборы и монастыри начали реставрировать.

В 16–17 веках у Серпухова был иной статус: город стоял на главном пути кочевников на Москву, у последней серьезной естественной преграды перед столицей, реки Оки, и был форпостом Московского государства. Там даже по праву гордились собственным белокаменным кремлем. По сравнению с Московским был он невелик, в два раза меньше, но не менее неприступен.

В крепость мы по понятным причинам не сунулись, там был всего один вход и, соответственно, один выход. Проходил он по длинному извилистому коридору между крепостных стен, простреливающийся со сторожевых башен. Случись у нас неприятности с властями, убраться из крепости было бы проблематично. Потому мы сразу же направились на городской посад с торгом, где Минин развил бурную деятельность, подбирая себе надежную оказию до Нижнего Новгорода. Дело, впрочем, оказалось несложным — нижегородских гостей, ведущих торговлю с Москвой и Подмосковьем, тут оказалось сразу несколько человек. Известному в Нижнем Кузьме Миничу были рады, он легко сговорился с хозяином двухмачтовой барки о месте на судне. Без приключений мы погрузили имущество Кузьмы на судно и по-братски с ним распрощались.

Народный герой окропил мою грудь слезами, я тоже чуть не расплакался, но в последний момент сумел взять себя в руки и только троекратно с ним расцеловался. Кузьма прошел по трапу на барку, шкипер отдал команду отчаливать, и матросы оттолкнулись шестами от Серпуховской пристани.