"Блистательный недоносок" - читать интересную книгу автора (Могилевцев Сергей)
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Жилище московских бомжей, расположенное где-то глубоко под землей, рядом со станцией метро. Время от времени слышен гул прибывающих и отправляемых поездов, а также голоса пассажиров. Н е м ч и н с к и й, переодетый бомжем.
Н е м ч и н с к и й(один, говорит сам с собой). Уже третий день живу я здесь, в подземном обиталище бомжей, и сам не знаю, зачем я это делаю? Какую правду я ищу, ответы на какие вопросы хочу я получить? У меня есть любовь, и я не знаю, настоящая она, или выдуманная? У меня есть работа, и я не знаю, фарс ли это, или действительно необходимая людям профессия? Я писал бессмысленные заметки, я не знал, к чему приложить свои силы, я думал, что уже погиб окончательно, и никогда не смогу стать стоящим журналистом. И вот передо мной, как искра, как вспышка света, мелькнуло какое-то видение, я ухватился за кончик истины, всего лишь подозревая, что это нечто большее, такое огромное и необъятное, что изменит в корне всю мою жизнь, а, возможно, и жизнь окружающих. Я услышал всего лишь два слова: «Блистательный Недоносок», – и был околдован их мрачной и тайной магией, о сути которой я еще не догадывался. Я стал разматывать этот клубок, я спустился в московские катакомбы, я стал временным бомжем, я пробирался по лабиринтам и подземным коллекторам, я полз по заброшенным шахтам, ходил на дело со своими новыми друзьями, вступал в стычки со случайными конкурентами. За три дня я узнал жизнь так, как не мог узнать ее за двадцать три ранее прожитых года, И вот наконец-то я раскопал то, что искал, ухватившись за кончик ниточки, всего лишь за два гипнотически подействовавших на меня слова; я наконец-то выяснил, что Блистательный Недоносок – всего лишь имя одного московского бомжа, который обитает в этой норе (обводит рукой свое тесное жилище), временно ставшей и моим вынужденным прибежищем. Ну и что дальше, ну и что мне это дало? Ровным счетом ничего, и моя бессмысленная статья, обманом, с помощью, очевидно, Марины тиснутая в газету, так и останется, по всей видимости, набором бессмысленных метафор и восклицаний, за которую меня, разумеется, уже успели с треском уволить. Вот итог моих неясных и полумистических прозрений, вот итог моей неудавшейся жизни. Я сижу в крысиной норе и жду возвращения моих новых товарищей, и, по всей видимости, путь наверх, в мир света и настоящей человеческой жизни, мне отрезан уже навсегда!
Некоторое время удрученно молчит. Входит Н е д о н о с о к.
А р к а д и й. Привет, Недоносок!
Н е д о н о с о к. Привет, Крапива! (Вынимает из сумки припасы, расставляет на столе, наливает в стаканы вино. А р к а д и ю.) Давай, Крапива, выпьем, сегодня был хороший день, и неизвестно еще, что будет завтра, так что давай ловить миг удачи! (Поднимает вверх стакан.) За тебя, Крапива, за твое приобщение к миру московских бомжей!
А р к а д и й(поднимает в ответ свой стакан). За тебя, Недоносок, и за удачу, которая сегодня есть, а завтра может исчезнуть, как исчезает все в этой жизни!
Чокаются, пьют, некоторое время молча едят.
А р к а д и й. Расскажи мне, Недоносок, откуда ты получил такое странное имя? Если, разумеется, это не очень большой секрет, и ты не прячешь его от своих товарищей по несчастью?
Н е д о н о с о к(смеется, откидывается на стуле, или на каком-то подобии стула). О нет, это, разумеется, не секрет, и о нем знают все, кроме тебя, Крапива. Недоноском меня прозвали из-за того, что я действительно недоношенный, и родился семимесячным потому, что мою матушку, царство ей покойной, небесное (крестится), кто-то по глупости испугал. Но знаешь, Крапива, родиться семимесячным гораздо лучше, чем восьмимесячным. Восьмимесячные живут очень недолго, а у семимесячных шанс дожить до седин и до солидных годов гораздо больше, и многие этим шансом успешно пользуются!
А р к а д и й. Вот оно что! Все, оказывается, очень просто. Ну, а приставку «Блистательный» ты за какие подвиги к своему имени получил?
Н е д о н о с о к. А приставку «Блистательный», Крапива, я получил к своему имени уже гораздо позже, после того, как стал поэтом, переехал в Москву и издал здесь свою первую, а также и последнюю, книгу стихов.
А р к а д и й(удивленно). Ты был поэтом и издал в Москве свою первую книжку стихов?
Н е д о н о с о к(продолжая закусывать). А что тут странного? Многие люди приезжают в Москву и издают здесь свои первые книги стихов. Пробиться в Москве вообще гораздо проще, чем в провинции. Москва – открытый город, это блистательный мегаполис, и вообще вселенная духа, здесь происходят стремительные взлеты и не менее стремительные падения вниз, здесь делаются состояния и имена, пишутся романы и стихи, ставятся блистательные спектакли и совершаются гнусные преступления. Здесь можно все получить и все потерять, и я, как видишь, тоже испил до конца эту сладкую чашу соблазна!
А р к а д и й(заинтригованно). Ну а потом, что было потом? После того, как ты издал свою первую книгу стихов. Тебя заметили, ты стал известен? Тебя приглашали на какие-то презентации и вечера?
Н е д о н о с о к(грустно улыбаясь). Что стало потом? Потом, Крапива, произошло то, что происходило до меня уже не с одним поэтом, – я испугался. Я испугался своих несовершенных стихов, я испугался большого пространства, яркого света пюпитров и люстр, который вдруг осветил меня всего, с головы до ног, со всем моим несовершенством и самомнением. Со всем моим блистательным несовершенством и блистательными, очевидно, блестками таланта, который во мне был и никуда не ушел, и который как раз и дал мне приставку к моему первому прозвищу.
А р к а д и й. Ты испугался собственных стихов? Их возможного несовершенства и незаконченности? Да, я готов допустить, что так может быть, что люди действительно страшатся того, что родилось в их душе. И что же ты сделал после этого?
Н е д о н о с о к(грустно улыбаясь). После этого? После этого я утопил свои стихи в ближайшем пруду.
А р к а д и й. Ты утопил в пруду собственные стихи?
Н е д о н о с о к. Да, Крапива, я поступил именно так. Их было очень много, не меньше пятидесяти пачек, и я утопил их все до одной, методично, со слезами на глазах, с судорожными всхлипываниями и с осознанием того, что топлю в пруду собственное творение, свое родное дитя, которое сам же взрастил и взлелеял, сам дал жизнь, а теперь эту дарованную жизнь отнимаю. Я смотрел на свои пачки стихов, которые не хотели тонуть, которые плавали посередине пруда, а на них садились лягушки и утки и лили вместе со мной горькие слезы. Но я был упорен и беспощаден, я нашел на берегу какую-то длинную палку, и методично, одну за одной, пустил на дно все злополучные пачки стихов, и к тому времени, когда они наконец-то ушли на дно, я действительно стал Поэтом. Поэтом с большой буквы, которому не страшно уже ничего. За моими подвигами у пруда наблюдали собаки, дети и бомжи. Последние отвели меня, полубольного и полубезумного, в эти подземные катакомбы, и дали мне мое нынешнее имя, то есть Блистательный Недоносок. Наверное, я и есть на самом деле такой, то есть гений и ничтожество одновременно, но это все временно, до тех пор, пока я не закончу писать новую книгу стихов, и не выйду наверх, чтобы снова издать ее, и начать все сначала.
А р к а д и й. Ты продолжаешь писать стихи? А не прочитаешь ли мне что-нибудь из вновь написанного?
Н е д о н о с о к. Пожалуйста, Крапива, я охотно сделаю это! (Читает.)
Эх, Рассея моя, Рассея,Ненаглядная сторона,Я тебя до поры засеял,И собрал урожай сполна.Я ходил по тебе до срока,Я лежал на твоих боках,Не давал никаких зароков,Уходил, не сказав «Пока!».Погуляли с тобой мы вволю,Погуляли с тобой мы всласть,Пронеслись по лихому полю,Подержали за вымя власть.Озверевши от злой работы,Ухватив коней под уздцы,И давясь от припадков рвоты,Мы сосали твои сосцы.Эх, Рассея моя, Рассея,Потому я такой больной,Что давно уже все посеял,И ушел другой стороной.Ты бросала нас всех в атакиНа последний немецкий дзот,И лизали мы, как собаки,Твои руки и твой живот.Ну так вой же, как эта сука,Ощенившись в который раз,Как последняя сладкая мука,Зачарованный вечный Спас.Брось скулить, и давайте выпьемЗа озера и эту синь,И надрывной болотной выпьюБудем на небо голосить.Эх, Рассея моя, Рассея,Неба синь и звериный вой.Оттого я не жну, не сею,Что навеки пленен тобой.
Пауза.
А р к а д и й(восхищенно). Вот это да! А можешь еще?
Н е д о н о с о к. Могу и еще. Охотно продолжу! (Читает.)
Трогай, ямщик, уже кони заждались,Утренний свет уже манит в полет,Все опоздавшие сзади остались,И за тобою никто не придет.Ты теперь волен скитаться, как птица,Ты теперь волен сквозь небо лететь,Пусть ослепительно вспыхнет зарница,Пусть оглушительно щелкает плеть.Плакать не надо и требовать сдачи,Жалкой полушки не стоит жалеть,Не вспоминай про былые удачи,Не вороши потускневшую медь.Так подними же повыше ладони,Пусть подбородок не чувствует дрожь,В звездном полете распластались кони,То, что прошло, ты опять не итожь.Вот и свершилось все так, как хотелось,Вот и пришло все к простому концу,Знать, не терпелось тебе, не терпелосьС Богом столкнуться лицом да к лицу.Так погоняй же покруче, служивый,Что наши кони и наши года!Прошлой дорогой, нелепой и лживой,Ты не поедешь уже никогда.
Пауза.
А р к а д и й (восхищенно). Обалдеть можно! Ты действительно Блистательный Недоносок, и это самое верное прозвище изо всех, что я когда-либо слышал! Прошу тебя, почитай мне еще!
Н е д о н о с о к. Ну что же, могу и еще, тем более, что товарищи пока не пришли, и не будут смеяться над моим скромным творчеством! (Читает.)
Париж ушел, и больше не вернется,Над ним горит уставшая звезда.Он был таким, как в песенке поется:«Уехал ты, как видно, навсегда!»Ты был моим прощальным поцелуем,Ты был моей пещерой тайных грез,И я, свиданьем сладостным волнуем,Хотел тебя надолго и всерьез.Но, видно, нам не суждено проститься,Поскольку мы не встретились опять,А потому давайте веселиться,И пить за то, что нужно оставлять.За блеск свечей и Эйфелеву башню,За парижанок, трахнутых другим,За утра стон, и за глоток вчерашний,И за мечты, истаявшие в дым.За твой уход и за мою потерю,За то, что надо трезво принимать,За то, что я тебе давно не верю,А за одно уж за едрёну мать.Прощай, Париж, ты был моим кумиром,И не моя беда, что ты пропал,Пускай дрожит над изумленным миромТвоей улыбки пепельный оскал.Париж ушел, и больше не вернется,Над ним горит уставшая звезда.Он был таким, как в песенке поется:«Уехал ты, как видно, навсегда!»
Пауза.
А р к а д и й (восхищенно). Ты, Недоносок, очень большой поэт, и ты не должен больше ничего топить из своих стихов. Возможно, тебя захотят утопить другие, но это уже другая история, и ты, я думаю, полностью к ней подготовлен.
Н е д о н о с о к. После пруда с лягушками, моих слез и моего отчаяния, а также этих катакомб, Крапива, я подготовлен уже ко всему. Ну а ты, почему тебя прозвали Крапивой?
А р к а д и й. Я пытаюсь жечь, но у меня это не очень-то хорошо получается. Возможно, к моему первому имени, «Крапива», следовало бы прибавить второе: «Ласковая». А, каково тебе это, Недоносок, – Ласковая Крапива, прямо как прозвище у американских индейцев!
Н е д о н о с о к (хохочет). Вот это точно, прямо как прозвище в племени американских индейцев! Не хватает еще Сломанного Пера, и каких-нибудь Сладенькой Злючки и Востренькой Штучки, чтобы было не так тоскливо коротать долгие зимние вечера!
Оба смеются, разливают вино, пьют, закусывают. Появляется К о л о т у н.
Н е д о н о с о к(насмешливо). А вот и наше Сломанное Перо, то есть, прошу прощения, Колотун! Привет, старый бродяга, где это ты шатался так долго? Уж не на именинах ли у президента был ты, старый пропойца?
К о л о т у н(ставя свой узелок в уголке, вытаскивая из него разного рода добро, и внимательно разглядывая его в свете тусклой лампочки, висящей под потолком). Нет, не на именинах у президента – у меня не было для этого подходящего смокинга. Да и зубы себе я еще не успел вставить, а на именины к президенту щербатого ни за что бы не пустили.
Н е д о н о с о к(удивленно). Это почему же?
К о л о т у н. Потому что на именинах у президента, как на всякой важной попойке, обязательно должен быть мордобой, а без мордобоя какая же это попойка? Ну а раз мордобой, то и выбитые зубы на нем тоже должны присутствовать. Так что туда пускают только тех, у кого можно хоть что-то выбить, а у меня давно уже все выбито, и я для президентской вечеринки не подхожу!
Н е д о н о с о к(смеется). Резонно, вполне резонно. Ну а скажи мне, Колотун, как там дела наверху, и не намечается ли какого нового веяния и поворота в отношении к нам, жителям подземелья?
К о л о т у н(серьезно). Облава сегодня намечается новая, и не будь я Колотун, старый бомж, который в свое время имел и смокинг, и возможность ходить на вечеринки хоть к президенту, хоть к самому черту, если это не так. Советую тебе, Недоносок, забрать из тайника те деньги, которые копишь ты на свою книгу стихов, и держать их на всякий случай поближе к сердцу. Как гарантию от случайной пули, которая и сюда, в подземелье, иногда залетает.
Н е д о н о с о к(блаженно-расслабленно). Кому мы нужны, Колотун, и кому нужны наши несчастные миллионы?
К о л о т у н. Тем и нужны, кто сюда скоро придет! Мое дело предупредить, а дальше делайте, как хотите. Что до меня, то я пакую свои чемоданы и сматываюсь отсюда к чертовой бабушке!
Набивает барахлом свои сумки. Появляется Е р ш.
Н е д о н о с о к(поворачивается к Аркадию). А это Ерш, еще один индеец из нашего славного племени…
Е р ш(с порога). Полундра, облава, спасайся, кто может! Выследили нас, голубчиков, выследили, согласно закону о зачистке стоков и коммуникаций, и сейчас будут мочить!
Пробегает через помещение и скрывается в его противоположном конце.
Туда же, взвалив на себя сумки с добром, устремляется К о л о т у н.
Где-то рядом слышатся свистки и раздается топот тяжелых ног. Потом крики: «Стой, всем оставаться на местах, стреляем без предупреждения!»
А р к а д и й прячется в углу, и замирает, в комнату врываются л ю д и в у н и ф о р м е. Крики, шум, брань, отчаянный голос Н е д о н о с к а: «Ребята, за что?! Я поэт! Это деньги на мою заветную книжку!» Ответные слова: «В гробу своей бабушке будешь про книжку рассказывать!»
Неровное освещение, лампочка под потолком то гаснет, то загорается снова. Несколько выстрелов, потом резкая тишина.
В мертвенном свете лампочки на полу тело Н е д о н о с к а с разбросанными в стороны руками и лужей крови около головы. Он мертв. Рядом несколько мятых купюр.
Пауза.
А р к а д и й выбирается из укрытия, подходит к Н е д о н о с к у, пытается приподнять его, прикладывает ухо к груди, потом выпрямляется, поняв, что он мертв. Плачет, размазывая слезы по щекам.
А р к а д и й(сквозь слезы). Прощай, поэт, ты так и не издал свою заветную книгу! Но не волнуйся, эту книгу издам за тебя я, и, поверь, ее не надо будет топить в пруду!
Идет в угол, забирает там рукописи Н е д о н о с к а, и скрывается в темноте.
Неровный свет раскачивающейся из стороны в сторону лампы. Черно-белые тени по сторонам.