Глава четырнадцатая СЪЕМКА ДОКУМЕНТАЛЬНОГО ФИЛЬМА

– Здрав-ствуй-те! – таким радостным возгласом встретил Георгия Николаевича выстроившийся шеренгой отряд пионеров.

Новые юные гости были в таких же, как у московских туристов, синих спортивных костюмах, но выглядели на год или на два моложе. Сбоку шеренги стояла, очаровательно улыбаясь, пионервожатая, в шортиках и с высоко вспушенной прической. У ее ног кучей валялись рюкзаки, как Георгий Николаевич выяснил впоследствии, туго набитые травой. Настасья Петровна и Машунька расхаживали возле ребят.

Толя начал распоряжаться.

Так как пионеров придется в пять часов отпустить, съемка будет идти не в том порядке, как идет сценарий, а начнется с массовых «игровых» сцен, ну хотя бы со сцены «Пир». Все сидят на веранде вокруг стола перед пустым самоваром, пьют из чашек, стаканов и кружек подкрашенную водичку, а в тарелки вместо каши насыпается…

Настасья Петровна, услышав о таких выдумках кинорежиссера, воскликнула: «Уму непостижимо!» Самовар она поставит на стол кипящий, чай гости будут пить настоящий, да еще с сахаром, с печеньями, пообедают… Какое самое скорое кушанье можно приготовить? Да просто вермишель с маслом. Но на все эти приготовления нужно время, поэтому Настасья Петровна просила съемку «Пира» провести позднее.

Тогда Толя сказал, что начнем со сцены «Баня».

Толпа направилась мимо светелочки в конец участка. Ребята отродясь настоящей деревенской бани не видывали. С любопытством ходили они вокруг постройки, заглядывали в крохотное окошко.

Это замечательное древнерусское изобретение было просто маленькой избушкой из двух комнаток. Сперва шел предбанник с лавочкой, дальше мыльная с полком наверху для парки, с двумя лавочками вдоль закоптелых стен, с чугунным котлом на десять ведер, вмазанным в печку-каменку. Через крохотное окошко едва проникал свет, и в бане стояла полутьма. Сквозь открытую верхнюю заслонку печки виднелась куча камней. Если обдавать раскаленные камни водой, поднимается такой густой пар, что ничего нельзя различить, а жара становится совершенно нестерпимой.

Георгий Николаевич пользовался любым предлогом, чтобы заинтересовать ребят историей.

Пока Толя возился с электропроводкой, он начал рассказывать, что с древних времен русские люди отличались чистоплотностью и неизменно по субботам мылись и парились в бане, но мыло тогда еще не было изобретено, поэтому они пользовались щелоком, то есть золой, разведенной в воде, и при этом нещадно хлестали свои бока березовыми вениками.

Кстати, в Западной Европе бань не знали и мыться не любили. Французский король Людовик XI мылся в ванной чуть ли не раз в год. Бани в Древней Руси назывались «черными», крохотные окошки затягивались бычьими пузырями, а вместо печки был очаг с кучей камней, и дым выходил не через трубу, а просто в дверь.

В летописях баня упоминается несколько раз.

Княжил некогда в Киеве великий князь Игорь. Отправился он в 945 году в земли славянского племени древлян и был там убит. Его вдова княгиня Ольга поклялась отомстить за смерть мужа. Когда в Киев прибыли древлянские послы сватать Ольгу за своего князя Мала, она им предложила с дороги попариться. Послы, ничего не подозревая, с радостью согласились. Ольга велела запереть за ними дверь и поджечь баню. Несчастные сгорели заживо.

Другой случай такой.

В 1207 году в южнорусском городе Галиче княжил князь Роман Игоревич. Однажды в субботу и он и все его подданные, ничего не подозревая, разбрелись по своим баням. А в этот час на город внезапно напали враги венгры и бедного князя голышом потащили в плен.

Хотел было Георгий Николаевич рассказать, как поется о банях в былинах, как любили париться богатыри, но тут его перебил растерянный Толя.

Выяснилось, что провода осветительных ламп не достают до бани от электрической сети дома. Что же делать? К великой Толиной досаде, пришлось отказаться от великолепных кадров моющихся ребят. Он будет снимать мальчиков вполне одетыми; они только вбегают в баню с тазами и с березовыми вениками.

Настасья Петровна тут же предоставила в распоряжение киноартистов шесть тазов, а свежие веники ребята наломали сами на склоне горы.

Все мальчики захотели сниматься. Толя придирчиво их оглядел и отобрал шестерых, самых, по его мнению, «кинотипажных».

– Понимаете, – поучал он их, – вы, юные туристы, жестоко измучились во время похода, устали, вы не мылись две недели, а сейчас предвкушаете величайшее наслаждение. Вы мечтаете, как будете горячей водой с мылом, с мочалкой смывать с себя походную грязь, как залезете на полок хлестаться веником.

Постарайтесь выразить такое наслаждение. Итак, – продолжал Толя, – с вениками и с тазами вы бежите наперегонки, вы открываете дверку, вас обдают клубы пара… Но сперва давайте проведем репетицию.

Георгий Николаевич забрался в баню. Он никому не доверил жечь на лавочке зеленые листья. Дым, выходящий из наружной двери, будет изображать пар.

– Приготовиться! – скомандовал Толя и положил киноаппарат на траву. – Раз, два, три!

Мальчики побежали.

– Нет, не так.

По мнению Толи, мальчики бежали «без предвкушения наслаждения», то есть улыбались, не раскрывая рта. Толя заставил их бежать вторично и только на третьей пробежке закрутил киноаппарат.

Он уже не был прежним восторженным и робким прозрачно-голубоглазым юношей, а превратился в подлинного и вдохновенного кинорежиссера, сквозь разрозненные кадры ясно представлявшего себе весь фильм. Он подавал команду, расставлял артистов, бранил одного за недогадливость, другого за то, что споткнулся. Голос его гремел, желтые волосы развевались, а потемневшие глаза «метали молнии».

Съемка первой сцены затянулась надолго. Георгий Николаевич начал сомневаться, успеет ли Толя за день заснять остальные сцены. Предстояла съемка шести девочек, выбегающих из бани якобы после мытья. Настасья Петровна очень удачно придумала повязать им на головы мохнатые полотенца.

Георгий Николаевич опять забрался в баню со спичками и с ворохом зеленых листьев.

Толя закрутил киноаппарат. Девочки побежали, крича и хохоча, звеня тазами, махая вениками. Пионервожатая в шортиках тоже повязала себе на голову поверх вспушенных волос мохнатое полотенце. Она, видимо, была очень счастлива временно превратиться в кинозвезду, улыбалась и бегала наравне с остальными артистками.

Толя бегал быстрее всех и туда и сюда. То он примеривался, прицеливался своим киноаппаратом, то ложился на живот на землю, то залезал на соседние деревья, на забор, на крышу светелочки и при этом истошным голосом командовал и бранился. Наконец съемка и этой сцены благополучно закончилась. Все направились к дому.

Какую же сцену Толя хотел снимать следующей – «Пир», «Беседу с писателем» или «Подготовку ко сну»?

Настасья Петровна принимала живейшее участие в съемке «Бани» в качестве консультанта и только еще собиралась варить вермишель и ставить самовар, значит, «Пир» опять придется временно отложить…

– Будем снимать «Подготовку ко сну», – объявил Толя. С веранды вынесли столы, стулья, скамейки. По сценарию ребята должны были лечь в своих одеждах прямо на пол, подложив под головы рюкзаки. Сперва лягут мальчики, к правому краю веранды, потом их выгонят, и тогда лягут девочки, но уже к левому краю. По ходу сценария и те и другие никак не хотят угомониться, отчаянно шалят. Явится «сердитый писатель», то есть Георгий Николаевич, и утихомирит баловников. И на этот раз Настасья Петровна не могла согласиться с таким сценарием. Раньше, когда у них устраивалось ночевать человек по двадцать либо дорогих друзей, либо вовсе незнакомых туристов, она действительно укладывала их всех спать на полу веранды, но предварительно стелилось все, что можно было найти в доме более или менее мягкого. Вот почему Настасья Петровна сейчас забрала всех девочек, повела их в комнаты, нагрузила их шубами, пальто, матрасами, подушками, одеялами, покрывалами, половиками.

– В доме писателя, – утверждала она, – даже «понарошку» гости должны спать более или менее комфортабельно.

Постелили мягкие вещи, на них уложили мальчиков. Георгий Николаевич встал посреди веранды. Толя залез на табуретку. Мальчики начали брыкаться и хихикать.

– Выразительнее балуйтесь! – кричал Толя.

Он все вертел киноаппаратом, а Георгий Николаевич все размахивал руками и грозил указательным пальцем.

Наконец сцену засняли. Наступила очередь девочек. Всю одежду перетащили на другой край веранды и кое-как уложили непосед. Толя опять залез на табуретку. Девочки вместе со своей пионервожатой брыкались, визжали и хихикали столь неистово, что у Георгия Николаевича заболела голова. А Толя совал ему свой киноаппарат прямо в нос.

Бедной Машуньке очень хотелось участвовать в этой сцене, она все вертелась у Толиных ног. В конце концов тот сжалился над ней и заснял ее прижавшейся к коленям своего дедушки.

– Новый вариант сценария! – радостно воскликнул Толя. Наконец съемка всей сцены «Подготовка ко сну» была закончена. Толя подошел к Георгию Николаевичу и, прижимая руку к сердцу, заговорил выспренним тоном:

– Несказанно вам благодарен! Вы играли, как высокоодаренный киноартист, ваши жесты получились столь отточенно-выразительными, что эти кадры будут лучшими в фильме, и драгоценная «Омега» достанется мне.

В ответ Георгий Николаевич только смущенно поклонился.

Наступила очередь съемки сцены «Пир».

Вернули на веранду оба стола, стулья, табуретки, скамьи. На столах постелили клеенки, расставили тарелки, разложили ложки. Ребята приготовились садиться…

Но тут выяснилось непредвиденное недоразумение: вермишель-то была белого цвета. И Толя решительно воскликнул:

– Кушанье не годится! Оно нефотогенично.

Он объяснил, что тарелки с вермишелью будут казаться пустыми. Кушанье должно быть только темного цвета. Какой же выход? Да просто насыпать в тарелки земли с огорода.

Тут в третий раз запротестовала Настасья Петровна.

– Уму непостижимо! – воскликнула она. – Не допущу, чтобы в доме детского писателя гостей кормили бы землей!

Георгий Николаевич отлично знал, какая была на их участке земля. Ранней весной Алеша Попович свалил на грядки и клумбы два прицепа великолепного навоза с колхозного скотного двора. На такой земле удвоится урожай овощей и цветов, но в тарелки ее сыпать было бы просто отвратительно.

Настасья Петровна оставалась непоколебимой. В конце концов она предложила другой выход: через пятнадцать минут будет готов из муки замешанный на сале очень вкусный соус темно-коричневого цвета, которым она польет злополучную вермишель. Пришлось Толе уступить. Но раз бутафория для сцены «Пир» не готова, киносъемка переносится на лужайку перед домом. Будет сниматься сцена «Беседа с писателем».

Ребята со своей пионервожатой уселись и улеглись на травке. Георгию Николаевичу была поручена ответственная роль: так захватить своими рассказами юных артистов, чтобы лица их то весело светлели, то хмурились, то сверкали бы от смеха.

Он начал с воспоминаний детства, как любил бабочек ловить.

Толя, подбадривая его радостными кивками головы, наставлял киноаппарат то на слушателей, то на него.

– Не получается у вас, – вдруг оборвал он съемку. – Нагнетайте либо страх, либо смех.

– Не могу придумать ничего страшного. Бабочки-то не кусаются, не жалят, – оправдывался Георгий Николаевич.

Ребята невольно засмеялись. Толя тут же начал надвигать на них киноаппарат; успел заснять крупным планом одну, другую, третью улыбающиеся рожицы.

– Смейтесь, смейтесь, черт возьми, во весь рот! – кричал он.

– А почему меня не снимаешь? – сердито спросила его пионервожатая, поправляя свою высоко взбитую прическу.

Толя даже не обернулся – он наконец заставил ребят смеяться более или менее естественно, – но бросил Георгию Николаевичу короткое:

– А вашей трактовкой образа писателя-рассказчика я не удовлетворен.

Георгий Николаевич собирался обидеться. С того места за калиткой он хорошо видел заросшую травкой улицу, разноцветные прелестные домики тихого Радуля. Никогда ему не надоедало любоваться ими. Но сейчас он не обратил на них никакого внимания, его встревожило не на шутку совсем иное…

«А ведь что-то случилось в нашем селе».

Еще раньше, когда пионеры рассаживались на лужайке, он увидел радульского рыжеволосого мальчишку Леньку, за свою обезьянью вертлявость прозванного Лешонком, то есть маленьким лешим. Откуда-то тот примчался и пронзительно засвистел, зазывая друзей. Мальчишки собрались, перекинулись отрывистыми словечками и помчались на дальний конец улицы к церкви. Потом бабушка Дуня быстро-быстро затопотала по ступенькам своего крыльца, побежала к соседке; вместе они достучались до третьей соседки.

– Ганька! Не слыхала, что ль? – крикнула бабушка Дуня. Все трое заторопились опять-таки к церкви. «Что случилось? Пожар?» – спрашивал самого себя Георгий Николаевич.

– Такое несчастье – тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! – говорила бабушка Дуня. – Такое несчастье было в селе в последний раз, когда горел боярский терем лавочника Суханова. Но тогда крыши соломой крыли.

«Что же случилось? Утонул кто? Может быть, у юных археологов вспыхнул какой-то скандал? Подрались с деревенскими мальчишками?»

Георгий Николаевич начал беспокоиться.

Он вспомнил, что вот и Алеша Попович не проезжал мимо его дома на своем коне. Почему застрял бульдозер? А где Федор Федорович? Неужели уехал не простившись?

Где уж тут рассказывать о детстве! Георгий Николаевич заикался, покашливал. Да и как его рассказ мог идти плавно, когда он вдруг увидел самого Илью Михайловича. Тот выскочил из своего дома с лопатой в руках и также заспешил по направлению к церкви.

«Ну, уж если сам Илья Муромец побежал, – заволновался Георгий Николаевич, – значит, и правда что-то серьезное. Побежал с лопатой, значит, не из-за утопленника. Так что же такое стряслось?»

Тут бригадир Иван Никитич вышел из своего дома, поспешно завел мотоцикл, посадил жену на багажник, младенца перед собой и умчался в том же направлении. Жена Ильи Михайловича бабушка Агафья с мотыгой на плече тоже побежала к церкви, но раздумала и повернула к дому Георгия Николаевича. Почему с мотыгой? Он мучился в догадках.

Старушка была маленькая, кругленькая, она проворно семенила ножками и при этом пыхтела, как убежавший самовар. Шариком катила она по улице и казалась ребятам очень смешной. Они вдруг захохотали, держась за животики, разинув рты.

– Вот так смейтесь! Вот так хохочите! – радостно закричал Толя и сам очень смешно запрыгал со своим киноаппаратом.

Старушка просеменила мимо пионеров прямо в дом, где Настасья Петровна готовила соус для сцены «Пир».

Тут раздался новый взрыв хохота юных артистов. Ликующий Толя совал киноаппарат в нос одному, другому…

В этот момент Машунька незаметно пробралась к Георгию Николаевичу и протянула ему записку.

– Дедушка, тебе от бабушки письмо, – пропищала она. Издали он увидел Настасью Петровну и бабушку Агафью.

Они поспешно спускались с крыльца, собираясь куда-то идти, лица их были явно встревоженные.

Георгий Николаевич надел очки и прочел записку: «Твои питомцы сзади кладбища откопали двух мертвецов».

Он прочел еще раз. У него подкосились колени, екнуло сердце…

– Придется киносъемку прекратить, – произнес он окаменевшим голосом.

– Как – прекратить! Почему прекратить? Да вы что? – Побледневший Толя схватил его за руку. – Еще сцена «Пир».

Пионервожатая вскочила. За ней вскочили недоумевающие пионеры.

– Никаких пиров! – прохрипел Георгий Николаевич сквозь зубы и протянул Толе записку.

– Ну и что такое? Ну, нашли трупы. Это дело милиции. При чем тут вы? Вы хотите лишить меня «Омеги»? – кипятился Толя, не выпуская руку писателя из своих цепких пальцев.

– Пустите меня! – вопил Георгий Николаевич. Толя держал его руку изо всех сил.

– Не пущу! – вопил Толя. – План лагерных мероприятий! Встреча с интересными людьми! Я получу пионеров только через две недели! Вермишель протухнет! Вы срываете киносъемку!

Убедительных доводов, чтобы сжалиться, набралось предостаточно, к тому же Георгий Николаевич обладал, в общем-то, покладистым и мягким характером. Сердился он редко, но если вспыхивал, то настолько страшно и бурно, что мог напугать других. Сейчас он силился вырвать свою руку из Толиных пальцев и вот-вот готов был рассердиться вот эдак – страшно и бурно.

Кровь застучала в его висках, разгневанное лицо покраснело. Он заговорил громовым голосом:

– Юноша, я вдвое вас старше! Если вы сейчас же не оставите мою руку, то…

– Простите меня, – пробормотал Толя и разжал свои пальцы. Кажется, он не на шутку испугался гневных очей Георгия Николаевича. – Мы тогда к вам придем через две недели. Можно? – жалобно попросил он.

– Можно, – буркнул тот и повернулся к пионерам, которые с недоумением и любопытством столпились вокруг. – Ребята, извините меня, пожалуйста, – сказал он им, – но я спешу по очень важному делу. До свидания.

– До свн-да-ни-я! – хором проскандировали пионеры.

Пионервожатая отдала команду строиться, а Георгий Николаевич скорым шагом, не оглядываясь, заторопился к тому песчаному склону, где, по его расчетам, московские юные туристы должны были закапывать шурфы.