"Ключ от Дерева" - читать интересную книгу автора (Челяев Сергей)

ГЛАВА 9 КЛЮЧ ОТ ДЕРЕВА

– Неужели ему ничем нельзя помочь? – в сердцах закричал Ян. Холодная рука отчаяния уже начала мягко сжимать его сердце.

– Когда мы исчерпаем все наши силы, он и так уже будет мертв, – покачал головой Март. – Дерево убьет его.

Эгле продолжала массировать шею Молчуну, который по-прежнему так и не приходил в сознание. Один из стражников побежал на свою заставу за алебардой, а другой отправился в рыбацкий поселок поискать топор. Травник их не отговаривал, но по выражению его лица Коростель понимал – друид считает это бесполезным. Март и Коростель уже сменили по очереди Эгле у Молчуна. Девушка показала им, какие точки тела нужно массировать, и молодые люди добросовестно трудились, чертыхаясь про себя и ломая голову над тем, кому понадобилось накладывать заклятие на Молчуна. Травник пробовал один за другим Разрушающие Знаки и жесты Безусловного Подчинения, а Эгле изредка советовала ему то или иное средство. Стоя возле Травника и принимая в себя часть его боли, причиняемой постепенно сжимающими его дубовыми ветвями, она совсем выбилась из сил. Дуб душил человека медленно, но неуклонно, и Ян испытывал ощущение тихой паники от бесполезного противоборства с тупым и безмозглым существом, которое вряд ли даже подозревало о том, что оно делает с человеком из живой плоти и горячей крови. Коростель словно впервые почувствовал себя песчинкой против всепоглощающего мрачного колдовства, примеров которому он уже повидал немало. Он старался не смотреть на посиневшее лицо Молчуна, во рту которого изредка перекатывался распухший язык, а из уголков широко раскрытого рта немого друида вытекала тоненькая струйка слюны.

Стражники уже вернулись: один – с боевой алебардой на длинном и толстом древке, другой одолжил в рыбацком поселке огромный топор с широким и чуть зазубренным лезвием. Они стояли, ожидая приказа Травника, но рубить дерево друид пока не разрешал, продолжая магически воздействовать на дуб.

Тем временем Март высек огонь и быстро разложил рядом с мощными, корявыми дубовыми корнями, кое-где выступающими на поверхность земли, маленький костерок. Он тоже ждал только знака старшего, а Травник продолжал что-то говорить, закрыв глаза и простерши руки к злобному дереву. Оно стояло тихо и внешне неподвижно, словно затаясь, но иногда во время каких-то слов Симеона или будто в ответ на какой-то его магический знак ветви начинали качаться, листья тревожно шуршали, но все это было в вышине, в глубине кроны, подножие же дерева было безмолвно. А когда после очередной неудачи Травник поднял руки и, выставив их перед собой с раскрытыми ладонями, медленно пошел к Молчуну, дерево вдруг, кажется, поддалось, страшно заскрипело, и сверху стали сыпаться мелкие веточки, кусочки коры и целый дождь почему-то старой и сухой прошлогодней листвы, которая неизвестно как еще продолжала удерживаться где-то на верхних ветвях. Но больше не случилось ничего: дерево опять медленно душило человека, человек по-прежнему задыхался, и положение становилось отчаянным. И тогда один из стражников, тот, что был пониже и поплотнее, поплевал на руки и, взяв топор, решительно направился к Молчуну. Март тем временем опустил в огонь большую и толстую ветку, валявшуюся поблизости от его костра, и сырая древесина дала первый удушливый дымок. Стражник вытер со лба пот, хотя до утренней жары было еще далековато, примерился и, коротко крякнув, врубился в самое основание охватившей тело черной ветви, подальше от ноги бесчувственного друида. Стражник, судя по всему, был опытным рубакой: первый же удар переломил древесину, и из разруба вытек густой желто-зеленый сок, который начал скапливаться маленькой лужицей возле ствола.

– Отличная работа, Жигмонт, – одобрительно похлопал большой кожаной рукавицей по древку алебарды его напарник, тот, что был ростом повыше. – Давай-ка рубанем это чертово дерево, чтоб из него вся эта дьявольщина вылетела к чертям собачьим.

Подбодренный собственным призывом, алебардщик решительно направился пособить товарищу, примериваясь на ходу, как бы лучше рубануть зловещие ветви. Неожиданно из ядовито-зеленой лужицы дубовой крови из-под земли стремительно выскочила большая сучковатая ветвь и, в мгновение ока обхватив первого стражника, выбила из его рук топор, далеко отбросив его в сторону. Стражник отчаянно закричал неожиданно высоким голосом, одновременно отчаянно извиваясь и силясь сбросить с себя жесткие древесные путы.

– Пятрас, сруби ее с меня, заклинаю, руби!

Но алебардщика опередил Травник. Друид быстро метнулся к стражнику и ударил своим кинжалом напавшую ветку так, как он рубил бы лозу – вязким наклонным ударом с потягом в противоположную от первого движения клинка сторону. Ветвь разорвалась точь-в-точь как плеть дикого винограда – рвано, с лохмотьями коры, словно она была свита из нескольких прутьев. Толстый побег уже начал обвиваться вокруг стражника, принимая форму его тела. Он сорвал обрывок ветви и яростно изрубил ее топором, словно это была ядовитая змея. Короткий обрубок несколько раз бессильно качнулся из стороны в сторону и, втянувшись в грязно-зеленую лужицу, исчез в земле. Пострадавший стражник, чертыхаясь, поправлял свою одежду, отряхиваясь от грязных и влажных чешуек коры и поминутно сплевывая. Он отошел от дерева на почтительное расстояние и теперь посматривал на него злобно и настороженно. Травник застыл с обнаженным клинком возле Молчуна, Ян остановился за его спиной, а Март, стоя за деревом, уже держал в руках дымящую ветку, на конце которой пробегали маленькие язычки пламени. Только Эгле во время борьбы с дубовым щупальцем оставалась возле Молчуна; дерево, казалось, не имело против нее ничего, но и немого друида отпускать не собиралось. По лицу девушки все видели, что ветви продолжают сжимать свою страшную хватку.

– Может, навалимся все сразу? – неуверенно проговорил один из стражников, тот, что был с алебардой. Симеон быстро глянул на Эгле, та отрицательно покачала головой, и друид кивнул. С минуту он смотрел на синеющее лицо товарища и затем махнул рукой Марту, одновременно сделав шаг назад. Молодой друид опустился на корточки на безопасном расстоянии от могучего ствола и сунул горящую ветвь в его основание. Тут же из ствола выскочило несколько коротких уродливых веток, которые попытались захватить руку Збышека, но друид ловко увернулся и вновь прижал горящую палку к дубовой коре, откуда сразу повалил седой дым.

– Воткни в трещину! – громко крикнул Марту Коростель. Он увидел в стволе недлинную, но глубокую щель, куда вполне можно было забить острый факел, но Март отчаянно замотал головой, внимательно следя за качающимися черными щупальцами.

– Сила идет не от огня, – хрипло пробормотал Травник, делая кинжалом качающие движения, словно завораживая дерево. И добавил, пропуская Коростеля, который попытался выбраться из-за его спины: – Збышек пытается говорить с дубом. А огонь – только проводник его Силы.

Ян мысленно содрогнулся, пытаясь представить возможный ответ злобного дерева, и вдруг Март вскочил на ноги, чуть покачнулся, глаза его закатились, и он упал. В ту же минуту две или три ветки обхватили сапог Марта и потащили его к стволу, из основания которого у самой земли полезли новые хищные побеги. Збышек, похоже, лишился чувств, но, по счастью, его рука, согнувшись в локте, зацепилась за упругий стебель в остатках какого-то чахлого куста, оказавшегося на пути. Травник и Ян ринулись наперерез, но их остановило резкое восклицание девушки. Эгле быстро повернулась к людям боком и теперь стояла, плотно прижимаясь к стволу всем телом. Ошеломленному Яну показалось, что затылок девушки вдруг полностью погрузился в морщинистую кору дерева, или это просто в стволе было углубление, и правнучка Верховной Друидессы нашла его, почувствовав интуитивно, что здесь ее мысли будут ближе к сердцу ожившего дуба. Эгле сказала нараспев несколько непонятных слов и неожиданно тихо запела. На шестом или седьмом слове зашумела листва в дубовой кроне, и она продолжала шуметь, то усиливая шелест, то стихая, как морской прибой, но непонятно было, соглашалось дерево с Эгле или же упрямо спорило с девушкой, не желая поддаваться ее уговорам. Мелодия была монотонная, с редкими и оттого неожиданными интервалами, и во время этих скачков листья на мгновение утихали, но затем принимались шуметь вновь.

Неожиданно Ян почувствовал какое-то движение на своем теле, словно под одежду забрался большой жук или лесной слизень. Он машинально провел рукой по бедрам, борясь с желанием прихлопнуть возможного непрошеного гостя, и ощущение медленно ушло, словно бы улеглось, приняло чью-то форму и затихло в ней. Травник ободряюще кивнул Коростелю и сделал осторожный шаг к дереву, которое Эгле баюкала своей колдовской песней. Март открыл глаза, но лежал неподвижно, не делая никаких попыток освободиться. Даже Молчун затих, дыхание его стало ровнее, из него исчезли хрипы, но оно по-прежнему было тяжелым и каким-то разорванным – от вдоха до выдоха друида иногда тянулась целая вечность. Травник сделал еще шаг, и в его руке вновь тускло блеснула сталь кинжала. В ту же секунду за его спиной выросли оба стражника, лица их одновременно выражали и страх, и решимость. А Эгле все продолжала негромко петь, петь огромному дереву, внезапно проснувшемуся от своего вечного покоя по чьей-то злой и расчетливой воле. Сейчас дерево было полно не только своей извечной силы бурлящего сока, безудержного цветения и сладкой, хмельной зрелости. Теперь в нем проснулась Сила Древес, та, что дремлет испокон века под толстой корой, в твердом стволе, упругих ветвях и притворной мягкости листьев. Сила, пробудить которую под силу только жрецу Леса, либо кому-то, превзошедшему его в тайном Знании. И дерево чувствовало в себе эту древнюю силу и злобно сопротивлялось попыткам Эгле и друидов загнать ее обратно, в узкие и прочные клетки сочной зелени, рыхлой сердцевины и твердой, как камень, коры.

Збышек разогнул ветви, окрутившиеся вокруг его ноги, и осторожно отполз назад. Эгле все пела заговор, и на каком-то из слов или поворотов мелодии Ян вновь почувствовал неприятное движение на его теле, словно это было нервное сокращение мускулов, только во много раз сильнее. Внезапно девушка прервала пение и удивленно протянула к Коростелю руку. Одновременно с жестом Эгле две или три ветви-щупальца, охвативших Молчуна, неожиданно разогнулись и потянулись в сторону Яна. Он машинально отступил, инстинктивно положив руку на пояс, где был нож, и вдруг почувствовал мягкое прикосновение чего-то бархатистого. В то же мгновение Ян с криком отдернул руку: из кожаного футляра, в котором покоилась старая дудочка, подаренная ему когда-то немым друидом, выглядывал нежно-зеленый росток.

– Что это? – удивленно воскликнул Коростель.

– Я… я разбудила его, но не того… другого… – ошеломленно проговорила Эгле, оторвавшись от дубового ствола. Он был корявый, но ровный, без выемок и углублений. Ян потер лоб, отгоняя наваждение, а девушка уже подошла к нему. Ни слова не говоря, она протянула руку к дудочке, и Коростель осторожно снял разбухший, шевелящийся кожаный футляр. Ян уже понял, что ожило в нем, но сейчас зеленый росток, уважать который его приучили друиды за время их похода, казался ему опаснее самой ядовитой змеи. Сила дерева, скрытая в отполированной палочке с отверстиями, была столь велика, что распустилась шнуровка, связывающая футляр, и из него настойчиво лезли все новые и новые молодые листочки. Девушка двумя пальчиками взяла дудочку за кончик и жестом фокусника быстро вытянула ее из кожаного плена. Март даже присвистнул, Травник нахмурился, а Ян вместе со стражниками остолбенели.

Дудочка Молчуна, которую он когда-то смастерил Яну на одном из долгих лесных привалов, вся была покрыта тонкими веточками, усеянными мягкой и одновременно шершавой листвой, как это бывает с некоторыми деревьями под летним солнцем. Ян столько раз использовал этот бесполезный музыкальный инструмент для чистки сапог и прочих столь же важных дел, что дерево потемнело, и было уже невозможно определить породу древесины, из которой ее выстрогал немой друид. Правда, с того дня, как Эгле удалось извлечь из нее звук, уважения у Коростеля к странной дудочке прибавилось, а теперь оказалось, что в ней скрывались и другие удивительные свойства.

– Что это все означает, пресвятой Доминик и дюжина его сестер? – хриплым голосом спросил стражник, которого звали Жигмонт. Он поминутно облизывал пересохшие губы, которые после его опасного знакомства накоротке с ожившим дубом слегка тряслись.

– Вы же зовете нас лесными жрецами, – заметил Март. – Под песню Эгле пробудилась сила жизни в этой дудочке. А ты, старина, держись покрепче за свое топорище.

При этих словах оба стражника от неожиданности чуть не выпустили из рук свое боевое оружие, но, к счастью, древко алебарды и топорище были чисты, без малейших признаков свежей поросли. Травник некоторое время о чем-то напряженно размышлял, наконец взял у Эгле дудочку, покачал ее на руке, словно прикидывая, сколько весит эта деревянная трубка, и вдруг кивнул на Молчуна, который тихо стонал в плену ветвей и бормотал в бреду что-то бессвязное и нечленораздельное.

– Это он тебе дал?

Ян кивнул, не в силах понять, как друид об этом догадался.

– А где твоя сопилка?

Ян смущенно пожал плечами.

– В мешке где-то лежит, в одеяле.

Травник покивал согласно головой, поморщил лоб, одновременно поглаживая дубовые веточки, которые под его пальцами вдруг перестали воинственно топорщиться и лезть в разные стороны, а послушно улеглись вдоль трубочки, открыв несколько ее отверстий. Затем он еще раз обернулся на Молчуна, скользнул взглядом по Эгле и протянул дудку Коростелю.

– Ты можешь на ней играть?

Ян отрицательно помотал головой.

– Почему? – Вид у друида был озадаченный.

– Эта дудочка… как бы это сказать… – Ян запнулся, подбирая слова. – Он ее сделал сам, не по правилам, а просто так, подражая моей. Она не звучит. Только Эгле сумела извлечь из нее…

Коростель замялся, пытаясь найти определение тому звуку, что извлекла из дудочки Молчуна девушка.

– Ты можешь на ней играть? – обернулся к Эгле Травник.

Та в недоумении развела руками, мол, не знаю, умею ли играть-то вообще. Друид протянул ей дудочку, и веточки на ней вновь стали сердито топорщиться. Эгле бережно взяла ее в руки, пригладила листву и переглянулась с Мартом. Збышек кивнул, и правнучка Верховной Друидессы осторожно поднесла ее к губам и дунула.

Ян приготовился услышать вновь тихое дуновение причудливого ветра, но на этот раз у Эгле ничего не вышло. Она повторила попытку вновь и вновь, но из дудочки не вырывалось даже шипения, и все усилия девушки ни к чему не привели.

«Я и не пытаюсь играть на ней, я ведь не умею», – вспомнил Ян слова Эгле во время их встречи в лесу. Девушка тогда сказала: «Просто иногда можно вызвать душу любого предмета или услышать ее в нем».

Эгле была разочарована. Еще минуту назад она была горда от того, что ее пение пробудило удивительную, огромную и таинственную силу жизни в мертвом куске дерева, но сейчас она не могла разбудить его душу, душу листьев, ветвей, ствола и корней, которая вдруг проснулась в них. Сила была неуправляема. Травник ободряюще улыбнулся Эгле, взял из рук девушки дудочку и протянул ее Коростелю.

– Пришло твое время, Януарий.

– В каком смысле? – не понял Ян. Он не привык к таким напыщенным фразам в устах своего старшего товарища.

– Заклятие наложено на дерево друидом или человеком, постигшим тайны мастерства Круга, – пояснил Травник. – Снятие такого наговора почти невозможно, ибо здесь играют роль даже не слова, а эмоции, чувства человека в момент произнесения магического слова или фразы. А почувствовать и затем прочитать все то, что двигало налагающим заклятие, не сможет никто, если он не присутствовал при этом сам.

– Ну и что? – Коростель в недоумении крутил дудочку в руках, не понимая, что же от него хочет друид.

– Но можно попытаться размотать этот клубок, дергая за другую ниточку.

Друид, несмотря на его удивительное спокойствие, ставшее у товарищей уже притчей во языцех, явно начал торопиться, речь его ускорилась, а на щеках Травника, что бывало крайне редко, показался какой-то лихорадочный румянец.

– Мы можем попытаться снять заклятие Древес с Молчуна, воздействуя не на дерево, а через него самого. Но для этого нужны два условия.

– Какие? – быстро спросил Ян. Он взглянул на дудочку, неожиданно почувствовав, что где-то рядом с этой обросшей листвой деревянной трубочкой может быть разгадка и спасение для Молчуна. Или же в ней самой…

– Верно, – кивнул друид, словно услышавший мысли Коростеля, но на самом деле от него просто не укрылось то, как парень взглянул на дудку Молчуна. – Первое условие: подобным лечат подобное, или, как говорят селяне, клин клином вышибают. Понимаешь?

Ян кивнул. Дудочка была вырезана из дерева, а порода уже не имела значения – главным было другое, таившееся в каждом зеленом обитателе леса, сада или гор.

– Но Молчун сейчас не может сам снять заклятие, – быстро продолжал говорить Травник, и Коростель поминутно кивал. – Значит, это должен попытаться совершить кто-то другой. Нужно выдуть из него все чары, как ты выдуваешь воздух из дудочки, понимаешь!

– А эту дудочку подарил тебе сам Йонас, – добавил Збышек, и Ян оторопело перевел взгляд на него. – Он это сделал сам, добровольно, это – его дар тебе, значит, между вами есть связь.

– Вдобавок, если и можно снять заклятие Древес и Листьев, то только воздухом. Или… – Эгле замялась, робко взглянула на Травника, но тот отрицательно покачал головой, и она потупила взор. Твердая ладонь Симеона легла Коростелю на плечо.

– Ну что, Янек, попробуешь?

– Я… не знаю, – пробормотал Коростель, с сомнением поглядывая то на Молчуна, то на дудочку, которая сейчас казалась настолько незначимой и скорее всего вообще бесполезной в борьбе с такими могучими силами природы, пробужденными волшебством, о которых Коростель прежде не только не слыхивал, но даже и не подозревал об их существовании.

Он осторожно взял в руки дудочку и почувствовал, что веточки на ней немного поникли и листва уже начала увядать. Дерево ее чуть нагрелось, а из одного отверстия выглядывал крохотный бархатистый росток. Листья не были дубовыми, но отступать было некуда: дерево с каждой минутой все сильнее стягивало тело Молчуна, и немой друид опять стал тихо хрипеть – тело все еще боролось со своим безжалостным убийцей. Ян обтер губы тыльной стороной ладони и поднес к ним дудочку, совершенно не представляя того, что он должен делать.

Дудочка не отозвалась на его призыв, невзирая на все умение Коростеля. Напрасно он дул в ее свисток и перебирал отверстия быстрыми пальцами, не забывшими еще музыкальной беглости. Она не звучала у него и раньше, а теперь, с этими листьями и ветками, и подавно. Он даже хотел оборвать всю листву, но Травник не разрешил – для друидов она, наоборот, была мостиком к дереву, к Молчуну, к Силе Древес. Ян снова и снова повторял попытки, но выходило какое-то дурацкое шипение, и у него начинала от напряжения болеть голова.

– Может, поменять концами? – неуверенно предположил Збышек, и Эгле презрительно фыркнула.

– А что, – поддержал младшего товарища Травник, – чем духи не шутят. Попробуешь?

– Глупости все это, – неуверенно пробормотал Ян, но в этот миг Молчун громко захрипел, и Ян тут же поднес дудочку к губам другим концом и принялся снова дуть, меняя концы, угол наклона к отверстию свистка и пробуя прижимать отверстия в самых немыслимых комбинациях от одного до всех сразу. Наконец он опустил ее и перевел дух.

– Ничего не получается. Нужно что-то другое.

– Другое – только рубить дерево, – невесело сказал Травник. Он внимательно взглянул на Молчуна и вздохнул. – Но прежде дуб убьет Молчуна. Поэтому нужно продолжать, Ян. Я не могу тебе подсказать – как, я в этом искусстве ничего не смыслю. Но я чувствую – это может сыграть.

– Может, я выдую из этой палки чего-нибудь путное? – предложил Пятрас, стражник с алебардой, но Март отрицательно покачал головой.

– Молчунова дудочка – дар Яну, только ему и никому иному. Ему и держать ее в руке судьбы, – торжественно заключил молодой друид, и Травник с Эгле согласно кивнули.

– Ну, как знаете, господа чародеи, – развел руками долговязый алебардщик. По тому, как он внимательно и мрачно поглядывал на дерево, было видно, что стражник уже примеривается пустить в ход свое страшное умение.

– Не могу я, – тихо сказал Коростель и опустил руку с дудочкой. – У меня и раньше-то ничего не выходило. Этот чокнутый навертел в ней дырок куда ему вздумалось, дятел и тот правильнее бы разметил. Пытаться на ней играть мне все равно что… в соломинку дуть… или в замочную скважину.

Ян запустил руку за шиворот и растер шею, вспотевшую после его неудачных попыток. Пальцы его скользнули по линии воротника, и в ту же секунду в них оказался шнурок от ключа. Коростель уже взял себе в привычку периодически проверять, цел ли шнурок с ключом на шее и теперь вновь пробежался по шнурку и ощутил пальцами тепло нагревшегося на его груди железного ключа. В кончиках пальцев что-то кольнуло, и мир перед глазами Коростеля – дерево, песок, кусты, фигуры друидов и стражников – вдруг странно изогнулся и поплыл, а в ушах страшно зашумело, и в голове дальним эхом отозвалось: «в соломинку дуть… или в замочную скважину… в соломинку дуть… или в замочную скважину… в соломинку… в замочную скважину… скважину…» А потом, словно со взбаламученного илистого дна, поднялось видение и встало перед глазами Яна.

Он стоял у какой-то двери, за спиной были узенькие деревянные ступеньки. Дверь была красивая, со старинной тонкой резьбой, она была закрыта, и Коростель никак не мог найти ключ. Непослушные пальцы без конца теряли неуловимый шнурок, он прятался в складках одежды, выскальзывал из руки или просачивался между пальцев тонкой струйкой воды. Наконец Коростель окончательно вышел из себя, кое-как ухватил шнурок и что есть силы рванул его с шеи. Ключ тут же оказался у него в руке, но, странное дело – шнурок был цел и невредим. Ян увидел, как он крепко сжимает ключ Камерона между большим и указательным пальцами и силится попасть им в замочную скважину, но никак не может ее найти. В тот момент, когда ему это удается, вдруг разжимаются пальцы, и Ян еле-еле успевает подхватить ключ – ему почему-то кажется, что нельзя, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы этот ключ сейчас упал на землю, словно он может там исчезнуть, затеряться навсегда, и он навеки останется по эту сторону Двери. Он снова шарит ключом, елозит железом по дереву, замок все ускользает, Коростель давит все сильнее, шепчет какие-то проклятия себе под нос, уже почти кричит в голос, и тут скважина замка вдруг начинает расти, все больше и быстрее, и вот Ян уже с ужасом видит: она слишком велика для его ключа, он тонет в ней, как в омуте. Коростель хватает ключ обеими руками, подносит его ко рту и начинает дышать на него что есть сил, дышать, как это делают маленькие дети, заигравшиеся на ледовом катке, согревая замерзшие ладошки. Он дышит все сильнее, дыхание его все жарче, и вдруг изо рта его неожиданно вылетает пламя. Все вновь помутилось перед глазами, видение поблекло, и Ян услышал Звук.

Этот Звук был ясный и чистый, с легкой, едва ощутимой вибрацией, свойственной всем Живым звукам. Он стоял, прижав к губам дудочку – неправильную дудочку, неправильно сделанную Молчуном, которого сейчас насмерть душило дерево, и это тоже было неправильно, так не должно было быть, но Коростель все сильнее прижимал теплое дерево к полураскрытым губам, и Звук все тек, лился и плыл над его головой и головами друидов и стражников. Звук лился, как струйка дыма, он был почти ощутим, почти осязаем, и все застыли, даже стражники, а дерево, мертвой хваткой сжимавшее немого друида, вдруг зашумело, затрясло ветвями, закачало кроной, и потом раздался страшный скрип. Этот звук был так ужасен, словно скрипели горы и холмы, старые кости каменных кряжей или древние корни камней и валунов, испокон веков крепящие живую травяную плоть волшебных литвинских холмов. А может, это и был голос дерева, голос боли и ярости, в котором схлестнулись две силы: голос Древес и монотонная песня маленькой дудочки, звуки которой пронзали, дробили и размывали древнюю силу деревьев, разбуженную чьей-то злой волей или отчаянием, вознесшимся до уровня волшебства. Но дерево все еще упрямо сопротивлялось, силилось ухватить своего врага, и это ему наконец удалось, и над деревом повисла звенящая тишина. Все словно онемело и одновременно оглохло вокруг. Збышек качал головой из стороны в сторону, как безумный, Травник простер руки к дереву, Эгле что-то беззвучно кричала, а стражники уже бежали к ветвям с топорами.

– Не-е-е-т!!! – в отчаянии закричал Ян, и тишина лопнула и разорвалась, наполнившись криками, проклятиями и еле ощутимым звуком натянувшейся струны, гигантской и толстой, но каждое мгновение стремительно истончающейся.

– Дави на него, Ян! – кричал стоящий к нему спиной Травник. Обеими руками он тоже давил перед собой пустоту, словно сдерживал что-то невидимое, а оно было сильнее, и друид медленно поддавался. Коростель увидел, что пальцы Травника прогибаются назад, и это было ужасно. И тут же Ян увидел другое – словно дымная полоса тянулась от его собственной головы к стволу дерева и заканчивалась там, где…

– Ма-а-арт! – что есть силы завопил Ян. – Но-о-ож!

Збышек метнулся к стволу, а Ян с неожиданным спокойствием подумал: «Сейчас он не успеет. Он не успеет, и я умру, дерево втянет меня моим звуком, которое оно уже захватило, и я исчезну, умру навсегда. Навсегда-а-а-а!»

– А-а-а-а!!! – пронзительно кричал Ян, чувствуя, что он жив пока еще только в этом крике, и как только закончится, иссякнет воздух в легких, наступит его конец. Збышек между тем отчаянно дергал из коры над головой Молчуна торчащий из ствола нож, тянул его двумя руками, но проклятое дерево уперлось и не выпускало клинок из своего ствола. Крик исчерпал Коростеля до дна, и он, склонившись и держась за живот, в котором вспыхнул спазм острейшей боли, медленно оседал на песок.

– Побереги-и-сь! – рявкнул кто-то за спиной Марта, и Збышек скорее инстинктивно, чем соображая, что сейчас будет, отдернул руку от ножа. В то же мгновение за его спиной прогудела алебарда, и топорище на длинной ручке со всего маху врезалось в ствол наискось под полосатую рукоятку. Нож выпал из разруба вместе с куском коры, в которой он остался торчать, и в то место, откуда только что торчал клинок, со свистом и шипением втянулась дымная полоса. Ян, перед глазами которого плыли черные и красные круги, готов был поклясться, что струя дыма или огня вырвалась из его дудочки, которую он, валясь на песок, выпустил из рук, и теперь она лежала на песке, медленно наливаясь красным цветом раскаленных углей. Дым наконец втянулся в ствол, оттуда вырвалось облачко пара, дерево содрогнулось всем своим гигантским, налившимся незримой силой телом, и на нем начала лопаться кора. Трещины побежали вдоль ствола, а Пятрас и Жигмонт, не дожидаясь, уже рубили сплеча ветви, охватившие Молчуна. Дуб стонал, шумел кроной, трещал корой, но ветви были недвижны – Сила Древес, древнее волшебство друидов, покинула дерево навсегда.

Прежде бесчувственный Молчун неожиданно открыл глаза, и из уголков рта друида показалась и стала пузыриться зеленоватая пена. Молчун, тяжело дыша, открыл рот, из которого тут же вылилось немного той же зеленой жидкости, и глубоко вдохнул. Ветви вокруг него стражники и Травник уже обрубили, оставалось только несколько отростков, которые пронзили тело немого. Молчун замотал головой и издал какой-то невнятный звук наподобие мычания пьяного, уютно устроившегося в придорожной луже и ни в какую не желающего подниматься. Все обступили его, подполз к дереву и вымотавшийся вконец Коростель – он постепенно приходил в себя, но силы возвращались к нему очень медленно.

Молчун с трудом приподнял ладони и сделал какой-то жест пальцами.

– Зорзы? – быстро спросил Травник.

Молчун с усилием кивнул, так что голова его упала на грудь, и он застонал.

– Где Патрик и Казимир? – закричал ему чуть ли не в лицо Март. – Ты слышишь меня, Йонас?

Молчун медленно поднял глаза. Эгле поддерживала ему голову с запекшейся кровью на лбу. Затем немой прикрыл глаза и снова их открыл, показывая: да, слышу.

– Где Патрик и Казимир? Что произошло? – повторил Збышек, с отчаянием вглядываясь в лицо товарища, словно пытаясь прочитать что-то в его потускневших, наполненных страданием и тоской глазах. Вновь приподнялась ладонь, и Молчун сделал несколько жестов. Эгле вскрикнула, и друиды тут же как один замолчали, словно оцепенели.

– Это правда, Йонас? Повтори! Это правда? – изменившимся голосом тихо сказал Травник, и на этот раз Молчун нашел в себе силы кивнуть. Затем глаза его медленно закрылись, и он лишился чувств, повиснув на руках и обрубках ветвей.

– Что, что он сказал? – проговорил снизу Ян. Он сел на колени, бледный, ничего не понимающий и тревожно переводил взгляд с Травника на Марта и Эгле.

– Он сказал, что это были зорзы… – тихо пояснил Травник. Март, стоявший рядом с ним, был больше всего похож на скорбное бронзовое изваяние. Эгле уцепилась за его руку, а поодаль, у ствола, стояли, нахмурившись, оба стражника.

– Еще сказал, что они напали внезапно, и был бой, – продолжил друид. – Оба взяты на корабль, что пристал неподалеку. Видимо, он ждал их наготове.

Друид невесело присел рядом с Коростелем, обхватил колени руками. Затем посмотрел Яну в глаза, положил руку ему на плечо.

– И еще, Ян… Молчун показал, что один из них убит.

– Кто? – Коростель чуть не вскочил от неожиданности, но ноги его не держали, и он, побледнев, со стоном опустился на песок.

– Кто, Симеон?

– Мы не знаем. И Молчун не знает, – ответил Травник. – Он только показал: один мертвый, другой живой. Вот так, брат…

В этот миг Молчун вновь тяжело задышал, приходя в себя, и друиды стали решать, что теперь делать. Стражники предлагали вынуть из его тела обломки ветвей, но Эгле строго-настрого запретила, чтобы не было еще большей потери крови, которой Молчун и без того лишился немало. Из срубленных Жигмонтом ветвей и одного из плащей Травник с Мартом быстро соорудили носилки, и на них осторожно переложили Молчуна, который лежал в забытьи. Дудочка Коростеля остыла, с нее опали увядшие листья, и Ян осторожно уложил ее обратно в футляр, предварительно вытряхнув из нее всю бурую зелень. О том, куда нести Молчуна, рассуждали недолго: Коростель решить попросить помощи у Паукштисов, дом которых был по дороге. Он помнил, что Рута, по ее словам, преуспела во врачевании благодаря урокам, которые ей давал старенький лекарь на практике, объясняя причины и методы лечения заболеваний, с которыми к нему обращались страждущие квартала торговцев. Ян почему-то был уверен, что земляк дядька Паукштис не рассердится на него, и к тому же так не хотелось тащить Молчуна к чужим людям.

Пятрас и Жигмонт вызвались донести Молчуна до заставы, но дальше идти отказались – они и так порядком забросили службу. Стражники уже взялись за длинные концы веток, служившие ручками самодельных носилок, когда Травник попросил их подождать, вернулся к дереву и поднял с песка нож с полосатой стеклянистой ручкой.

– Добрый нож, – одобрительно хмыкнул долговязый стражник. – Мужик, что воткнул его в это треклятое дерево, был, должно быть, силен – еле вырубили его топором из ствола.

– Не только силен, но и не очень меток, – добавил Травник, засовывая клинок за пояс, и Коростель в ту же минуту вспомнил, чей это был нож. Он всегда висел на поясе у Снегиря, отдельно от перевязи, в которой Казимир держал свои метательные ножи. Видимо, не случайно: нож был гораздо массивнее остальных, и Снегирь никогда не швырял его на тренировках или ради забавы. Знал Ян и другое: Снегирь никогда не метал ножи попусту, но если доходило до демонстрации его искусства – не промахивался никогда, иногда из чистого бахвальства запросто всаживая второй нож в ручку первого. Но у этого клинка ручка была не деревянная, а из чего-то, напоминающего стекло или слюду, и Ян никогда не видел таких веществ прежде.

– В кого же целил Снегирь? – задумчиво проговорил Коростель, вертя в руках нож с полосатой ручкой.

– Это пока знает только он. – Друид кивнул на Молчуна, утонувшего в носилках из ветвей. – Но мы узнаем, непременно узнаем. Что-то у меня сердце ноет, не иначе, будет гроза.

Стражники взялись за ветки, разом подняли самодельные носилки и скоро зашагали по песку, выходя на дорогу, ведущую в рыбацкий поселок. Нужно было спешить – раны Молчуна снова начали кровоточить.