Сергеев ДмитрийСевка

ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВ

СЕВКА

Юлия вошла в кабинет и положила на мой стол тетрадь.

- Хорошо, хорошо, прочту, - сказал я, предупреждая ее просьбу.

Молодые аспиранты чуть не каждый день приносят свои нелепейшие проекты. Интересно знать, когда они успевают вынашивать весь этот бред? Приходится читать, смотреть чертежи, а после объяснять, что никакого открытия нет. Нелегкая задача. Творцы сверхновых гипотез всегда самолюбивы и заранее настроены видеть во мне оголтелого консерватора, если я не соглашусь с ними, но с телячьим восторгом будут трезвонить всюду, что старик не напрасно поглощает кислород, если я соглашусь.

На этот раз я ошибся. Вот что было в тетради Юлии.

"Его нашли на чердаке института среди разного хлама и старья. Робот оказался удивительно живучим и забавным. Едва к нему подключили питание, он расшаркался перед нами и поблагодарил в изысканных выражениях. Мы долго забавлялись, предлагая ему различные задачи. Часто ответы были наивны и комичны. Впрочем, полвека назад они не казались такими. Кто-то придумал роботу имя - Севка. Мы нашли его удачным.

А в общем-то, Севка довольно примитивный и допотопный робот. Наверно, одна из первых моделей. Не знаю почему, но роботов тогда делали похожими на людей. У Севки большая круглая голова, квадратное лицо с целлулоидными окошечками-глазами и картофелевидным придатком на месте носа. Нос полый, в нем Севка может хранить батарею.

Ограниченные возможности работы и скудость "мышления" сделали Севку общим любимцем. Скорее, это была жалость: рядом с новейшими кибернетическими устройствами бедный Севка так примитивен! Кое-как придумали ему подходящее занятие он стал швейцаром в нашем корпусе. Здесь он оказался на своем месте. При встрече с нами он расшаркивается, как испанский гранд, помогает раздеться, пальто и шляпу уносит в раздевалку. Вообще Севка охотно оказывает любые несложные услуги: бегает в буфет за бутербродами и кофе, приносит свежие газеты... В шутку про него говорят, что в институте он незаменим. Встречая нас по утрам, он болтает разную чепуху, справляется о здоровье, говорит о погоде и даже интересуется, кто что видел во сне. Он не знает, что теперь все принимают таблетки Бирканола и никаких снов не видят.

У Севки пластмассовые ноги. Одна из них надломлена, Должно быть, когда он лежал на чердаке, на н^Го бросали тяжелое. Мы кое-как исправили его, но Севке все равно приходится волочить ногу. Глядя на него, поспешно ковыляющего навстречу, каждому становится немного жаль его, будто он настоящий человек, а не бездушный робот.

Но в поведении Севки и в самом деле есть что-то странное. Однажды, как обычно в двенадцать часов, я спустилась вниз за своим завтраком. Сверху мне был виден Севка. Он стоял в гардеробе между двумя рядами вешалок. Руки у него прозрачные, будто из воска, просвечивают рубиновые жилки проводников и бордовые узлы сопротивлений. В руках Севка держал мою дошку из мерлона под соболя. Ломкие Севкины пальцы с болезненной нежностью гладили мягкий ворс. Услышав шаги, робот поспешно оставил дошку и заковылял мне навстречу.

- Чем могу быть полезен?

- Сходите в буфет. Мой завтрак - бутерброд с икрой и чашечка кофе, - попросила я.

Севка шаркнул калеченой ногой и захромал к буфету.

А в конце того же дня он отпаял новую фишку (теперь у нас в моде говорить "отпаял фишку"; раньше бытовало и вовсе бессмысленное: "отколол номер"). На прощанье Севка всем говорил "до свиданья" или "спокойной ночи", но когда прощался со мной, сказал нечто странное:

- Как жаль, что завтра воскресенье и я не увижу вас. Мне будет очень скучно.

Наши зубоскалы-практиканты из института математической медицины-загоготали, как заводные японские игрушки. Бедный Севка стоял в центре, забавно поджав свою искалеченную ногу.

- Милый Сева, мне тоже будет недоставать вашего общества, - в тон роботу ответила я, но моя шутка получилась натянутой.

В понедельник, едва я вошла в вестибюль института, Севка, прихрамывая, засеменил мне навстречу. Квадратную физиономию его перекосила рекламная улыбка. Мне показалось: робот ошалел от радости, он даже забыл поздороваться, не поинтересовался, как я спала, словом, не произнес ни одной любезности из своего арсенала штампованной вежливости. Принял мой плащ (на улице был дождь) и, пока я стояла у зеркала поправляла прическу, он деликатно молчал.

- У вас сегодня другие духи, - заметил он. Картофельный нос Севки почти коснулся моих волос. - Это, наверное, "Ювенальные?" - продолжал он. - А в субботу были "Любовь марсианки". Вы умеете выбирать духи: в такую погоду, как сейчас, лучше "Ювенальные".

Я усмехнулась. Оказывается, этот болван умеет говорить комплименты.

- Откуда ты знаешь названия духов? Это же совсем новые сорта, - заинтересовалась я.

- Все, что касается вас, я узнаю по наитию, - совершенно серьезно ответил Севка и как-то жалко улыбнулся ослепительным оскалом пластмассовых челюстей.

Это было уж слишком. Я поспешила уйти. В неоновой глубине Севкиных глаз мне почудилась боль.

Трудно вообразить что-нибудь более наивное, но я в самом деле подумала: не влюбился ли в меня этот полупроводниковый истукан-набор сопротивлений и радиоламп, к тому же безнадежно устаревшей конструкции. Не очень-то лестно. Не настолько уж я дурна собой, чтобы обрадоваться вниманию робота.

Я внушала себе, что все это бред, нелепое мое воображение. Просто такая программа у этого Севки: он всегда вежлив, услужлив, и быть иным не может. Но что поделаешь, иногда я склонна к предубеждениям.

В этот день я не пошла завтракать: мне не хотелось встречаться с роботом. Но Севка вспомнил обо мне сам. Когда я записывала на ленту данные последнего опыта, за спиной раздался его голос:

- Юля, я принес ваш завтрак.

От неожиданности я вздрогнула. Севка держал поднос с чашечкой кофе и бутербродом. Робот вежливо улыбался.

Пока я ела, он безмолвно и неподвижно стоял передо мной. Только глазные лампочки его усиленно мигали. Неожиданно внутри его кустарной утробы что-то щелкнуло и запищало. Севка длинными пальцами открыл крышку на груди и, порывшись внутри, исправил. Писк прекратился.

- Извините, оборвался контакт. Они очень плохо запаяны, виновато объяснил Севка. Он постоял еще с полминуты и вдруг спросил:

- Юля, у вас сегодня свободный вечер?

- Да, - окончательно растерялась я.

- Если не возражаете, я приду к вам. Мне нужно многое сказать. Я буду ждать вас в девять вечера на бульваре у вашего дома.

Севка поставил на поднос пустую чашку из-под кофе. Я смотрела на его несгибаемую спину и покатую, словно тыква, голову.

"Поздравляю, - мысленно сказала я себе, - о таком любовнике можно только мечтать".

...Дальнейшее я не могу рассказывать спокойно. Я до сих пор чувствую себя преступницей.

Севка пришел под вечер, как и обещал. Я выглянула в окно в десятом часу. Робот был уже на месте.

"Этот, по крайней мере, хоть точен", - подумала я.

Севка стоял, привалившись к фонарному столбу. Он походил на отвергнутого любовника. На согнутой руке его висел старый плащ. Робот захватил его на случай дождя: его батарейки чувствительны к влаге. В сумерках глаза робота вспыхивали по-кошачьи. Удивленные прохожие шарахались от него. Я решила выйти и сказать, чтобы он немедленно возвращался в институт. В конце концов робота пора поставить на место. Меня уже не на шутку возмущала его нелепая привязанность. В самом деле, не хватало только любви механического болвана.

Я твердо шагала по дорожке. Мягкий серебристый свет падал через поредевшую листву кленов, неровными блестками мерцал на влажных плитках лабрадорита. Точнее, не лабрадорита, а обычного бетопластика, но сделанного под лабрадорит.

- Немедленно ступайте на свое место, - приказала я роботу.

Он стоял передо мной, как напроказивший школьник, потупившись и опустив голову. Край плаща свисал до земли. Сломанную ногу Севка по привычке подогнул. Робот ничего не ответил, покорно повернулся и побрел вдоль аллеи. Плащ волочился, шурша опавшими листьями.

Я люблю эту аллею. Здесь всегда тихо. Особенно вечером. Томный свет голубоватых искусственных лун струился вдоль дорожки. Я неторопливо шагала домой. Севка еще не дошел до угла. Я слышала его вялые шаркающие шаги. Я оглянулась. Невольное раскаяние шевельнулось во мне. Мелькнула дикая безрассудная мысль: кажется, этот бездушный робот и впрямь удручен. Я бегом догнала его. Он поднял свою тыквенную голову, остановился вполоборота ко мне и подобрал плащ.

- Если вашим механизмам тяжело двигаться, я позвоню в институт: пришлют машину, и вас погрузят в нее. - Я нарочно подбирала такие слова, чтобы этот истукан не забывал о разнице между ним и мною.

- Никакой физической усталости я не испытываю, - ответил Севка. - Напротив, мне очень приятно идти по местам, где вы бываете ежедневно. Только здесь очень многое изменилось. Не изменились только вы.

Бог знает, что он выдумал. Я напомнила:

- Может кончиться питание.

- Я взял запасную батарею.

Мы вышли на берег канала. Обычно здесь много народу: скамейки вдоль набережной, уютно закрытые тенью деревьев, излюбленное место свиданий. Но сегодня холодно и скамейки пустовали.

- Я хотел с вами поговорить, - напомнил Севка.

- Слушаю, - сухо ответила я.

- Я чувствую, вы не любите меня. Таких, как я, женщины не любят: я слишком предан и постоянен. Но, умоляю вас, Юлия, скажите одно: могу я хоть когда-нибудь рассчитывать на вашу взаимность?

Ну и ну! Я-то думала, такие фразы можно только прочитать в старинных романах!

- Перестаньте говорить ерунду, - сердито оборвала я. - Вы не более чем обычный робот. О какой взаимности может быть речь? Идите в институт и занимайтесь своим делом, не расходуйте напрасно питание.

Севка шумно, с гальваническим треском внутри, вздохнул и опустил голову. Так он стоял с минуту. Я уже в самом деле хотела вызвать машину и запихать в нее робота, когда он снова выпрямился.

- Я не стану портить вам настроение, Юлия. Я не хочу, чтобы вы волновались из-за меня. Вы больше никогда не услышите обо мне. Но если бы вы только знали, как я страдаю. Одно забвение может спасти меня от муки, но, обретя забвение, я потеряю мир и вас, Юлия.

Театральным жестом Севка отшвырнул плащ и неестественно прямо шагнул за парапет набережной. Холодные брызги попали мне на лицо. Темная вода сомкнулась над роботом. В глубине урчало и шипело, над водой поднимался горьковатый смрад. Видимо, внутри Севки находились чувствительные реактивы..."

На обороте последнего листа рукой Юлии сделана приписка: "Дорогой Игорь Антонович, прошу Вас, верьте всему, что написано, - это истинная правда. И, пожалуйста, успокойте меня, скажите, что это было: шутка конструктора, заложившего программу, или другое? Боюсь, было что-то другое. Скоро год, как утонул Севка, а меня все одолевают сомнения,.."

...В этот вечер я не стал принимать таблеток Бирканола. Мне не хотелось спать, нужно было многое восстановить в памяти. Я вспомнил родную бабушку нашей Юлии. Кстати, ее тоже звали Юлией. В их семье это имя пользуется популярностью с незапамятных пор. Юлия-внучка внешне удивительно похожа на свою бабушку. Полвека назад Юлия-бабка была такой же юной и прелестной, как и внучка. Помнится, все мы были отчаянно влюблены в нее, и больше других Глеб Круглов. Тот самый Глеб Круглов, который позднее прославился скандальной теорией "Неизбежности ошибок". Но тогда имя Круглова никому еще не было известно. В институте Глеба считали "юношей, подающим надежды" - не более (попробуйте сыскать юношу, который бы не подавал надежд). А Юлия... Впрочем, что можно сказать о красивой женщине. Красота - это не так уж мало, особенно в наше время, когда получить приличное образование не составляет труда. Но чтобы быть справедливым, должен сказать: Юлия не без успеха занималась бионикой и кибернетикой. Таков уж был век, без этого не обходились даже красивые женщины.

Мы - юнцы (кстати замечу, тогда и тридцатилетние считались юнцами, должно быть, по уму) - все были немного фатами, а если и не были, старались прослыть таковыми. Один только Глеб не стеснялся походить на самого себя. А гордиться ему по тогдашним нашим понятиям было решительно нечем. Слишком он был робок с женщинами, к тому же скромен, застенчив и постоянен. Все эти качества сами по себе, возможно, не так уж и плохи, только любовь и внимание женщин достигаются не ими. Всем нам было ясно, что шансы Глеба на успех у блистательной Юлии равнялись нулю. Он и сам понимал это, но не мог побороть своего характера. Он увлекался тогда бионикой и весь отдавался работе.

И все же он не пропускал ни одной вечеринки, где бывала Юлия. Смешно было глядеть на него. Он не отводил от Юлии взгляда и таскался за нею по пятам. А другие из-под носа приглашали ее танцевать. И она смеялась над ним. А он терпеливо сносил колкие ее насмешки. Но однажды... Я хорошо запомнил этот новогодний бал-маскарад. Царицей вечера была Юлия. Несмотря на маску, ее узнали сразу. Все мы вертелись вокруг нее. Но только напрасно. Если Юлия была царицей, то королем маскарада был незнакомец в костюме польского шляхтича. Никто из наших не знал его. Он был необыкновенно остроумен, точнее, боек на язык. Танцевал он не намного лучше других, а, возможно, хуже, но зато все женщины стремились танцевать только с ним. Благодаря своей редкостной самоуверенности он был неотразим. И наша Юлия была сражена. Каждый из ее поклонников тайком давал клятву вызвать гордого поляка на дуэль и убить в честном поединке, если только обычай устраивать поединки когда-нибудь возродится.

Чтобы добиться внимания Юлии хоть на секунду, нам приходилось изощряться, а этот франт даже не замечал ее. И сама наша гордая Юлия не отходила от него ни на шаг. И нам было вдвойне обидно: за себя и за нее. Все мы с нетерпением ждали минуты, когда тамада объявит: "Снять маски". Нам хотелось увидеть, кто скрывается под маской шляхтича. Остальных мы и так давно узнали.

Наконец время подошло.

- Снять маски!

Самовлюбленный поляк картинно поклонился на все четыре стороны и снял картонную маску. И в зале настала тишина. Минуту мы молчали потрясенные, потом стали хохотать. Все узнали Глеба Круглова. Вот что сделала с человеком обыкновенная маска. Важно только, чтобы тебя не узнали прежде времени. Без маски Глеб не был опасен, и хорошее настроение возвратилось к нам. Мы охотно простили Глеба и полезли поздравлять его. Мы ожидали, что теперь, узнанный всеми, он смутится и, по обыкновению, займет место где-нибудь в укромном уголке. Но мы ошиблись. Недавний успех окрылил его: и без маски он остался тем же гордым и самоуверенным шляхтичем. А Юлия наша богиня - глядела на него изумленно.

После этого вечера Глеба словно подменили. И гордая Юлия сама безумно влюбилась в него и страдала от его равнодушия так же, как недавно страдал он. Этому фату вдруг стала безразлична ее любовь. Видно, успех у женщин вскружил ему голову. Вот что могла сделать безобидная маска. По крайней мере, так думал я тогда. Теперь-то знаю: маска ни при чем.

Помню, как-то вечером Круглов завалился в нашу лабораторию. Мы тогда занимали комнатушку в северном крыле институтского здания, не то, что теперь. Остальные давно ушли по домам, одни я задержался допоздна.

Глеб сел на край стола. Щелчком выбил из пачки сигарету и приклеил ее к нижней губе.

- Кинь зажигалку, - попросил он.

Пока Глеб прикуривал, я с удивлением наблюдал за ним. Он как-то странно переменился с того вечера. Словно другой человек сидел в комнате. Прежде Глеб никогда не сел бы на стол и не стал курить в лаборатории. Он как будто играл роль, но исполняя Я ее мастерски, так, что никакой игры не было заметно. Это-то и поразило меня.

- Ну и как я тебе показался? - спросил он так, словно отгадал мои мысли.

- Ты не похож на себя.

Глеб весело рассмеялся.

- Этого я и хотел, - сказал он, стряхивая пепел на стол. - Каждый человек может изменить свою натуру, если захочет. Нужно только открыть в себе свойства, которые мешают успеху.

Глеб заявил, что сделал робота на совершенно новом принципе, что "мозг" этого робота можно соединить с мозгом человека и отдать ему часть собственных качеств.

- Только опыт рискованный. Ошибиться нельзя: Что отдашь роботу, назад - не вернешь. Но игра стоит свеч: разве не заманчиво избавиться от собственных слабостей и недостатков, наделить ими чувствующую машину. Ты бы не хотел?

Тогда я посмеялся над его выдумкой, и Глеб больше не напоминал о своем роботе.

Сейчас трудно понять наши тогдашние тревоги за будущее человека. Развитие наук и общества ставило такие вопросы, что многие, даже большие умы, были искренне убеждены: век человека кончился - наступает эра роботов. Никто уже не называл человека венцом творения - говорили только о его несовершенствах: малой скорости распространения сигналов, неспособности использовать накопленную информацию, о власти пещерных инстинктов...

У роботов преимущество - они лишены этих недостатков.

Мы искали выход из тупика. Сейчас это смешно и наивно никакого тупика не оказалось. И все же наши поиски не были бесплодны, многое пошло на пользу науке и человечеству. Но, если нас тревожили недостатки Человека, то Глеб Круглов занимался только самосовершенствованием. И он добился успеха, если то, что он сделал, можно назвать успехом.

Характер Глеба слагался из двух противоречивых качеств: скромности, проистекающей от редкостной неуверенности в себе, и безудержного самомнения. Разделив свойства своего характера на составные части, Круглов произвел на свет двух уродов: себя-а человека маниакально честолюбивого и - чувствующего робота, "глупость" которого происходила из сознания собственной неполноценности.

...Скоро мы выудили Севку из канала. Увы, это была жалкая развалина. Самые важные узлы оказались начисто уничтоженными, даже металлические части каркаса проела кислота. Груда разноцветных пластмассовых обломков - все, что осталось от Севки.