"Говори мне о любви" - читать интересную книгу автора (Иден Дороти)

Глава 3

Они успели на поезд, который шел до Дувра, откуда отправлялся пароход через пролив в Булонь, где они проведут ночь, а на следующий день поедут в Париж. Беатрис обожала Эйфелеву башню, Рю де Риволи. замечательные рестораны – умозрительно, конечно, ведь она никогда не выезжала из Англии.

Что касается Уильяма, ему нравилось рассматривать всех женщин, элегантных, изящных созданий, которые нуждались в покровительстве и защите, в изнеженности. Он привык к изящным женщинам в собственной семье. Беатрис не хотела подчеркивать, что у нее хорошее здоровье и что ее сильное тело не приспособлено к изяществу.

К тому же отсутствие изысканности не причина, чтобы не ехать за границу. Просто ее родители, как большинство людей, принадлежавших к их классу, с подозрением относились ко всему иностранному.

На каникулы в детстве ее отправляли в Борнмут поплескаться в холодном море или повеселить своих родителей, которые сидели в шезлонгах, – мама, закутанная в плед, а папа в плотном твидовом пальто, ворчащий, что лучше бы он вернулся в свою галантерейную лавку, чем тратить такие деньги, чтобы сидеть у моря и мерзнуть.

Беатрис помнила противный уродливый, в желтую и черную полоску, похожий на осу купальный костюм, который она надевала. Другие дети смеялись над ней, она чувствовала себя уязвимой и такой одинокой. Еще больше она была уязвлена тем, что обычно на каникулах мама не разрешала ей присоединиться к детям из высших классов, отчасти из-за ее характера, но скорее потому, что те дети были отгорожены непреодолимой преградой – нянями, гувернантками, мамами и тетками.

Когда Беатрис стала подростком, ее ежегодные каникулы обставлялись более грандиозно. Тогда они ехали в первом классе спального вагона в поезде, следовавшем в Скарборо, где, как решила мама, были более модные купания, а папа каждое утро, преодолевая песок, совершал прогулки и потом, после полудня, долго отдыхал на плетеном стуле в углу вестибюля гостиницы «Пол и Кот».

Они переодевались к обеду и претендовали на то, чтобы казаться важными людьми из Лондона. Папа выглядел солидно благодаря ухоженным усам, они блестели необычайно выразительно, и часам на золотой цепочке, которая висела на животе. Мама же никогда не отличалась изысканностью. А Беатрис была просто нескладной, неуклюжей и изнывала от скуки. Каникулы всегда были невыносимо скучны.


Никто не мог сравниться с Хокенс, когда она укладывала чемоданы. В последнюю минуту было решено, что Хокенс будет сопровождать их. Как могла Беатрис, которая очень заботилась о своих туалетах, тщательно продуманных ее мужем, обойтись без служанки? Кто же будет содержать их в порядке?

Уильям решил, что это блестящая идея, и только надеялся, что Хокенс хорошо перенесет поездку по морю. Сам он отлично переносил море и был уверен, что его жене тоже не грозит морская болезнь. Будет скверно, если служанка не вынесет качку.

Хокенс сказала, что она уверена, все будет хорошо, но что бы ни случилось, она не выпустит из поля зрения багаж.

Простодушной Беатрис показалось, что багажа слишком много для такой далекой поездки – три дорожных сундучка, три чемодана, две коробки для шляп, футляр для ее драгоценностей, дорожные пледы, зонты – ее и Уильяма, тяжелое на меховой подкладке пальто Уильяма (потому что пролив Ла Манш, как известно, холодный) и ее длинная мохеровая пелерина с таким же капюшоном. В ее дорожном сундучке, так заботливо упакованном Хокенс, лежали ночная рубашка ручной работы и сорочки, нижние юбки, пеньюары, туфли, домашние тапочки и халаты, на всякий случай коробочка со швейными принадлежностями, которые могли пригодиться, и маленькая домашняя аптечка со всем необходимым, книги (потому что она лелеяла надежду, что станет читать Уильяму вслух, пока он будет нежиться на солнце), принадлежности для эскизов, на случай если они почувствуют желание сделать наброски и попадут на итальянские озера, купальный костюм, если действительно будет хорошая погода, бинокль (может быть, они посетят оперу в Париже или Милане), корзина с фарфоровой крышкой, увенчанная эмблемой «Королевские Дерби», ножи и вилки с серебряными ручками и маленький серебряный стаканчик на глоток рома или бренди.

Действительно, подумала Беатрис, экстравагантные набеги мамы в любимый средним классом магазин богатых Скарборо, никак не могли сравниться с тем, что у нас в багаже. Мы так оснастились, что могли бы отсутствовать годы.

Папа кричал, изумленный разнообразием багажа:

– Может, они думают, что отправляются на дикий африканский континент, где нет никакой цивилизации?

Мама сказала отрывисто и подавленно, что их дочь должна поддерживать воззрения мистера Уильяма Овертона. Уильям же сказал только, что она взяла слишком много платьев. После этого он захотел отобрать из них кое-какие английских фасонов для поездки в Париж.

Мисс Овертон добавила тусклым голосом: – И духи, Уильям. Ей необходимо иметь духи. «Разве от меня плохо пахнет?» – пришла в ярость Беатрис. Она хотела нравиться беспечному Уильяму, но две мысли промелькнули в голове. Первая, что ему не по вкусу платья, которые она носит, а вторая, что ей предлагали истратить ее деньги на духи.

Перед ее замужеством проводились бесконечные откровенные обсуждения с адвокатом Овертонов, седым, обходительным, проницательным мужчиной, представляющим одну сторону, и адвокатом папы, менее лощеным, но очень умным, – представляющим другую сторону. Папа настаивал, чтобы его адвокат отвергал передачу какой-либо недвижимости на имя Уильяма. Магазин «Боннингтон» должен принадлежать исключительно Беатрис. Как она поступит с ним, когда он умрет, – это ее дело. Но это произойдет не скоро. Благодаря такой сделке Беатрис будет знать, как выглядело это унизительное замужество.

Однако Беатрис думала, как глуп и недальновиден ее папа. Почему она должна отделять свое имущество и упрямо твердить «на двадцать лет»? Она все же женщина и хочет быть любимой. Двадцать лет слишком большой срок, чтобы Уильям ждал, пока получит все, что она хотела ему дать. К тому же двадцать лет – предполагаемое время, оно может быть длиннее или короче. Конечно, в свои пятьдесят лет папа выглядит внешне здоровым и энергичным. Можно представить себе, что он благополучно доживет до восьмидесяти, или он думает, что, когда Уильяму будет пятьдесят, он все еще станет жить на папины щедроты? Без сомнения, более важно сделать все сейчас, чтобы ее муж был независим. Папе придется снять со своего счета в банке значительную сумму, чтобы содержать их.

– Он не должен чувствовать себя зависимым от меня, – настаивала Беатрис, – это будет столь же унизительно.

– Мое слово твердое, – сказал папа кисло, – тысячу в год.

– Изрядно, – подтвердил его адвокат.

– О нет, папа! В конце концов две тысячи. Ведь я должна заплатить за ремонт Овертон Хауза. Пожалуйста, папа. Теперь это наша семья.

– Ваша семья, – поправил ее папа. – Значит, молодой человек получит две тысячи, чтобы тратить их на пустяки?

– Но он джентльмен! – сказала Беатрис, и в ее голосе прозвучали нотки упрямства.

– Чепуха! – запротестовал папа, грохнув кулаком по столу. – Ты ничего не видишь, ты ослеплена блеском, и тебе вскружили голову. Придет время, когда твои чувства поостынут и ты будешь благодарить нас за нашу предусмотрительность.

Адвокаты обменялись огорченными взглядами. Они считали, что брачный контракт об имущественном положении женщины будет мешать сексуальным отношениям, и тогда у наследницы откроются глаза. А так это будет выглядеть, что совершенно ординарная женщина тоже заключила очень выгодную сделку, заполучив красивого мужчину, представителя знатной семьи, и к тому же старинный дом. А еще адвокаты подумали, что старый Боннингтон позже будет чваниться тем, что его дочь замужем за знатным джентльменом, вместо сегодняшней подозрительности и произвола.

Наконец все споры закончились. Папу убедили поставить свою подпись под ненавистным документом. Уильям Овертон, эсквайр, получит свои две тысячи в год. Хотя казалось, что папе это было неприятно, он считал, что такая сумма может помешать процветанию его прекрасного «Эмпориума». Но он согласился, только при условии, что «Эмпориум» будет принадлежать его дочери.


Даже если бы это были ее деньги, Уильям все равно намеревался тратить их в Париже. Беатрис знала, что она должна забыть об этом раз и навсегда. А как она еще могла наслаждаться своей щедростью? Ей доставит величайшее удовольствие и счастье дать ему возможность выбирать для нее платья.

– Месье Уорд, благодарю вас, – сказал он. – Бедная мисс Браун!

– Я должна была всю жизнь носить платья, которые она для меня выбирала.

– Почему? Ей нужно развивать в себе лучший вкус.

– О, вам не нравится мой дорожный костюм, жакет и юбка?

– Оставьте все это, моя драгоценная. Отдайте их при первой возможности горничной. Вы никогда больше не будете носить этот оттенок зеленого.

Беатрис улыбнулась доверчивой смущенной улыбкой и подумала, что стоило ей надеть на палец обручальное кольцо, как он по-хозяйски взял ее за локоть, чтобы помочь подняться на ступеньку вагона. Можно было подумать, что он хотел дать ей почувствовать уверенность в себе. Но это было не так. Она была пока что новобрачная, но время сделает свое дело: она избавится от своей уязвимости.


Унизительно, что она, Беатрис, была больна на маленьком пароходе, плывущем через канал. Она злилась на себя. Волнение на воде было едва заметно, но она не удержалась и посмотрела в иллюминатор, где то вверх, то вниз плескалось море. Она страдала. Помощь Хокенс состояла в том, что она принесла ей отвратительный желтый таз, пока Уильям с удовольствием пропадал на палубе и сидел в шезлонге, вытянув ноги.

Нет, это не морская болезнь. Она постоянно чувствовала себя ужасно. Уже на твердой земле, во Франции, она все равно испытывала тошноту и головокружение. Уильям, должно быть, чувствует отвращение к ней. Она теперь не та прелестная девочка, которая гонялась за бабочками. Беатрис вспомнила его замечание по поводу пристрастия к темно-зеленому платью, в которое она была одета, и чувство юмора вернулось к ней, она фыркнула коротким смешком. Уильям подумал, что она всхлипывает, и галантно взял ее холодную руку.

– Вам будет лучше, когда вы отдохнете. Вы просто очень устали.

В его обращении к ней прозвучали доброта и нежность. Обнаружив ее женскую хрупкость, он почувствовал себя более счастливым, это вызвало в нем приятное чувство превосходства. Он выглядел очень красивым в своем дорожном костюме, и она любила его так сильно и так мучительно. В отеле он настоял, чтобы она немедленно отправилась в постель, и заказал небольшой изысканный ужин ей в номер. Сам он обладал отменным аппетитом и собирался пообедать внизу. Он знал этот отель по прошлым поездкам. Здесь был блестящий шеф-повар.

– Подождите немножко, и я поведу вас к «Максиму» в Париже! – сказал он восторженно. – Слава Богу, к нему вернулась довоенная слава. Эта прусская осада была варварской. К великому сожалению, немцы находились под влиянием Бисмарка, мы обнаружили это во время поездки на Рейн. Я ненавижу всякий милитаризм. Одна надежда была на принца Фридриха, который взойдет на престол и тогда кое-что изменит. Он был далек от того, чтобы разжигать войну, как они говорили. Вы можете попросить мою мать рассказать вам о принце Фридрихе. Она встречала его в разных обстоятельствах, когда она и ее сестры были девушками, хотя я уверен, что она предпочитала принцессу Алису, которая была менее одаренная и самоуверенная.

Дружба с королевской семьей, подумала измученная болезнью Беатрис. Не то чтобы ей это не нравилось. У ее папы всегда была мечта добиться покровительства дворца его магазину.

– Я с удовольствием побывала бы в Германии когда-нибудь, – сказала она вежливо. – Вы поедете туда?

– Поедем мы и в Вену, затем в Будапешт и в Санкт-Петербург. Я всегда путешествовал по романским странам, где много солнца, но почему бы нам не расширить маршрут наших путешествий?

– Совершить «Гранд-тур», – пробормотала она, думая, какое невероятное счастье это будет для нее.

Однако, несмотря на эту возможность, в данный момент ей хотелось одного – вернуться в Англию, где у нее перед глазами не будут качаться стены и ее желудок начнет вести себя как следует.

Хокенс определила ее болезнь как нервную. – Это всего-навсего так, мадам. Это пройдет. Какие вещи мне распаковывать? Вашу ночную рубашку с голубыми лентами?

Рубашка, в которой она была во время свадебной ночи, подумала Беатрис, разорвалась в спешке, когда ею воспользовались, ведь это была ее свадебная ночь. Любовь продолжалась неделю, и она удивилась, что могла забыть уже на второй неделе, как после обеда, который давал Уильям, он завел торг о той части имущества, которая была определена адвокатами в брачном контракте, и закончил его с Божьей помощью, прежде чем идти к алтарю этим утром. Он вел торг потому, что был честным. Но насколько больше или меньше хотел он?

Все это были прекрасные мечты, что она будет способна заставить Уильяма полюбить ее, но совершенно другая вещь – осуществить это на деле.

Беатрис съела немного прозрачного супа, затем попросила Хокенс унести поднос и оставить ее одну. – Могу ли я причесать вас, мадам? Встревоженное выражение лица Хокенс дало понять Беатрис, что служанка заметила ее состояние. Волосы у нее были непослушными, но, когда их причешешь, они становились блестящими и пышными. Ее муж, который никогда не видел Беатрис такой, как сейчас, был бы приятно удивлен.

Как бы то ни было, у Беатрис не было склонности к женским уловкам. Если их супружество состоялось, то его успех должен начаться сразу с абсолютной честности. Она не пыталась быть обольстительной, скрываясь за потоком прекрасных волос. Просто она должна быть любящей, достойной носить голубые ленты на ночной рубашке, но только не этой ночью.

Она разделась, умылась, надела простую длинную белую рубашку и заплела волосы в две косы. Она сидела при дневном свете, когда вернулся Уильям. Он сразу спросил:

– Почему вы не остались в постели? Я думал, вы уже заснули.

– Заснула?

– Дорогая, неужели вы подумали, что я хочу спать вместе эту ночь, когда вы нездоровы? Для этого будут лучшие времена.

Беатрис пристально посмотрела на него. Почему он так оправдывается?

– Это действительно важно для вас, уверяю. Я закажу другую комнату для себя. Вы ляжете в постель и хорошенько отдохнете. Я загляну сюда только сказать вам спокойной ночи.

Он подошел и поцеловал ее в лоб. На его лице отражалась только забота о ней, больше ничего. Неизвестно, вовремя или нет, но она сказала:

– Разве вы не видите, что я надела простую рубашку и заплела волосы в косу. Не уходите, Уильям. Я хочу сказать вам кое-что.

Уильям поднял брови.

– Вы уже хотите сделать мне выговор?

– Не говорите глупостей. Я только хочу сказать, что знаю, вы не любите меня. Я боялась упоминать об этом раньше на случай, если вы измените мнение обо мне. И я не хочу, чтобы все было так плохо, потому что люблю вас с того самого дня, когда мы ловили бабочек. Вы помните? С раздвоенным хвостом. Павлиний махаон. Я даже запомнила ее латинское название. – Она с беспокойством посмотрела на него. Он заскучал? – Но даже если вы никогда не полюбите меня, моей любви хватит на нас двоих, и наше супружество будет хорошим. Думаю, для большинства людей начало было менее счастливым, чем наше. Вы не должны быть на меня в претензии, что я попыталась вам это сказать. Мне хотелось бы, чтобы каждый из нас был всегда честным.

Она замолчала, так как заметила, что он улыбнулся.

– Но, Беатрис, моя глупая маленькая жена, конечно, я люблю вас. Только не сегодня ночью. Сегодняшняя ночь не годится для любви или длинных разговоров. – Он раскланялся. Значит, ему было скучно. – И давайте отложим вашу «речь» на то время, когда я буду с вами в постели. – Он наклонился и еще раз поцеловал ее в лоб. – Доброго вам сна. Завтра Париж. Гей-го!

Он ушел. Как легкое и изящное прикосновение одной из его бабочек, не испытывая глубоких мыслей или эмоций, не желая проникнуть в ее сердце, да и в свое. Она знала, что дала ему первый урок. Он не выносил сильных чувств или откровенных речей и предпочитал благоприятно истолковывать слишком нелегкие вопросы, делая вид, что их просто не существует.

Возможно, он был прав, а она заблуждалась. Она должна быть благодарной, что у него легкий характер, иначе он никогда не женился бы на ней, даже из-за суммы в две тысячи фунтов годовых, и зная, что его фамильный дом не сохранится для будущих поколений.

От всех этих мыслей Беатрис оросила слезами кружевной свадебный платок. Она-то думала, что Уильям успокоит ее, принеся извинения за то, что сбежал в эту ночь из ее постели.

Но, возможно, это было просто потому, что она устала от длинного, длинного дня.