"Те же и скунс" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария, Милкова Елена)Ах, вернисаж…«И ведь правда занят выше головы, ни на что и ни на кого времени нет, но если очень надо – всегда находится…» – философски размышлял Сергей Петрович, собираясь на свидание с Дашей. Поразительное дело! На тётю Валю и дядю Лёню месяцами не удавалось выкроить времени, а тут – пожалуйста. Сколько угодно. Вот уж действительно – охота пуще неволи… Даша ждала его у наконец-то открытого выхода на канал Грибоедова. – Здравствуйте, Дашенька, – сказал Плещеев. – Может, на «ты»? – улыбнулась девушка. – А то я на имя-отчество перейду! – Хорошо, – согласился он и с удовольствием повторил: – Здравствуй! – Привет, – ответила она. И, привстав на цыпочки, чмокнула его в щеку. От неё едва уловимо пахло дорогими французскими духами. И вся она была какая-то иная – в светлых узких брючках, в легкой шелковой блузке… Прозрачная, воздушная, неуловимая, как летнее облачко… – Какая ты сегодня!.. – не смог сдержать восхищения Сергей (хотя и зарекался, ох зарекался делать комплименты… Чёрт за язык дёрнул!). – Мы же на выставку собрались. Персональную, между прочим, не хухры-мухры. Ах, вернисаж, ах, вернисаж!.. – Какой портрет, какой пейзаж!.. А что по этому поводу великий Кант?.. – Он был солидарен с Козьмой Прутковым: «Нельзя объять необъятное». Дескать, стремиться к абсолюту, сиречь к овладению всеми сторонами человеческой деятельности, не только неправильно, но даже и пагубно. Кант, увы, живописи не понимал. Да ещё и теоретическую базу подвёл… Сергей Петрович посмеялся, но потом прикусил язык, решив от греха подальше не упоминать не только Канта, но и вообще никого из философов. А то опять начнётся какая-нибудь трансцендентность с трансцендентальностью… – Так куда стопы направляем? – уточнил он. – Помещение Блоковской библиотеки. Невский, двадцать, – ответила Даша. – Там сегодня новая звезда восходит. По имени Виктор Ляпкало… – Да? – невольно усомнился Плещеев. – И что, действительно хороший художник? Неужели ещё не перевелись?.. Даша пожала плечами: – Так говорят… Сама я не видела… Когда они подошли к зеленоватому зданию, где проходила выставка, Сергей обрадовался, что оставил машину на набережной канала – с парковкой здесь пришлось бы туго. Он даже удивился, что нашлось так много желающих посмотреть работы этого… как его… Ляпкало. – Слушай, а он кто? – спросил Плещеев. – С такой-то фамилией? Они подошли к входу на выставку. Сергей пропустил даму вперед, придерживая тяжёлую дверь, однако войти сразу за ней ему не удалось. Навстречу вывалилась развеселая компания, сама так и просившаяся на полотно. Две высокие стройные девицы, а посередине – толстенький мужичок, росточком им по плечо. «И никаких комплексов…» – насмешливо подумал Плещеев. Они с Дашей вошли в белый зал, где висели картины. Вокруг ходили сплошные знатоки живописи, а у стены на стуле сидел некто, и у него был вид мэтра, обозревающего плоды своего вдохновения, выставленные на потребу толпы. Плещеев взглянул на ближайшее полотно и понял, что скоро сравняется с великим Кантом в непонимании живописи. По крайней мере, современной. Картина называлась «Полная женщина с оголённым торсом». И действительно, на зрителей смотрела кокетливая толстуха в голубых брюках. Её «оголённый торс» был поистине монументален. Обладательница этой роскоши победоносно взирала на зрителей, закинув руки за голову и восседая на плечах мужчины, который (должно быть, по контрасту) казался тщедушным и хрупким. Оставалось только гадать, как он под таким грузом вообще не отдал концы. В мужчине без труда угадывался сам автор картины… – Ну прям Рубенс, – сказал Сергей Петрович. – Тициан. Кто там ещё такими, вдохновлялся?.. Бр-р… На следующей картине та же женщина, но уже в платье и цветном платке, стояла возле стола. Рядом блестел пузатый самовар и были разложены всякие вкусности к чаю. – Кустодиев, – сказала Даша. Повернулась к Плещееву и посмотрела ему в глаза: – А ты… какими вдохновляешься? – А вот такими, как ты, – честно признался Плещеев. Даша ничего не ответила. На следующей картине был изображён алкоголик средних лет, почесывающий плечо. Когда они вновь вышли на залитый солнцем Невский, Плещеев сказал: – Я тебя подвезу. Даша покачала головой. – Не хочется домой… Такая погода… Может быть, погуляем? Сергей Петрович Плещеев уже забыл, когда ему последний раз доводилось ГУЛЯТЬ. То есть ходить по улицам просто так, без особого дела. – А что, – согласился он. – Можно! И тут же подумал: «Господи, ну что я творю?.. Добром ведь не кончится…» И тем не менее он шёл рядом с Дашей. И ни на что не променял бы эти минуты. Скоро они оказались у самого Адмиралтейства, в тенистом Александровском саду. – В детстве мне жутко нравился памятник Пржевальскому, – сказала Даша. – Особенно верблюд. Так хотелось на него забраться, но няня не разрешала… Очень строгая была… – Забирайся! – решительно огляделся Плещеев. – Няня не видит. – Вот так и всегда, – она вздохнула как-то уж слишком тяжело. – Когда надо было, не пускали, а теперь… – Что с тобой, Дашенька? – Да так… А с чего бы мне веселиться? – спросила она вдруг очень серьезно и остановилась. – Что такого хорошего?.. – Хорошо уже то, что живёшь, – сказал Сергей Петрович. – Тем более ты… ведь всё при тебе. Красивая, без пяти минут кандидат… – Забыл прибавить: квартира, дача в Токсове, дедушка-академик… – болезненно усмехнулась Даша и посмотрела ему в глаза. – Если бы ещё счастье… – внезапно задохнувшись, прошептала она. Отвернулась и быстро зашагала к памятнику великому русскому путешественнику. Плещеев пошёл следом, мучительно подбирая слова. – Будет и счастье, – не придумав ничего лучше, сказал он наконец. – Обязательно будет… Даша молча села на скамейку. Плещеев устроился рядом. Ему смертельно хотелось сделать для нее что-то очень хорошее, чтобы она снова смеялась, чтобы перестала грустить. Он обнял её за плечи, и оказалось, что ей не хватало именно этого. Она вдруг повернулась – так, словно жестоко озябла и искала тепла, – тесно прижалась лицом к его плечу и замерла. – Вот встретишь хорошего человека… – начал было Плещеев. И понял, что сморозил непоправимую глупость. – А если я его уже встретила? – вдруг спросила Даша. Она подняла на него глаза, ставшие из голубых тёмно-серыми, и ничего не добавила, потому что больше не было нужды в словах. «Господи, да что ж это!.. Люда!.. Люда?!» – ахнул про себя Плещеев, но было поздно. Его руки уже гладили её волосы, уже поднимали её лицо к своему. Он хотел дружески поцеловать Дашу в лоб, но почему-то не получилось: губы встретили губы. Он хотел говорить, но она прошептала: – Не надо… молчи… Я знаю, я всё знаю… И мне не нужно от тебя ничего… Ты только «прощай» мне не говори… |
||
|