"Те же и скунс" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария, Милкова Елена)

Старая фотография

Нина Степановна была дома одна.

Накануне Валера торжественно выкатил из гаража помолодевший, сияющий свежей полировкой «Москвич» и наконец-то отвёз в Орехово и Стаську, и полный багажник всякого добра. Вернулся поздно вечером, похвалил отлично отремонтированный автомобиль и сразу лёг спать, а с утра пораньше отправился на работу. Квартира без Стаськи казалась пустой и осиротевшей, но не воспользоваться относительной домашней свободой было поистине грех. Проводив мужа, Нина Степановна водрузила на плиту большое ведро и принялась кипятить замоченные с вечера простыни. Таскать туда-сюда это ведро Валера ей категорически запрещал. Но кто бы знал, почему прачечный энтузиазм нападал на неё исключительно в отсутствие мужа?..

Вздымавшийся над плитой горячий пар наверняка портил жизнь телевизору; подумав об этом, Нина Степановна включила самодельную вытяжку и для лучшего проветривания даже приоткрыла балконную дверь. Этого Валера ей тоже обычно не позволял, утверждая, что она непременно простудится на сквозняке.

Благополучно оттащив наконец ведро в ванную, Нина Степановна вернулась на кухню и уселась резать щавель, приготовленный для консервирования. А чтобы веселее работалось – включила «Радугу», стоявшую на тумбочке между окном и балконом.

Сегодня не было ни «Единственной на всю жизнь», ни других сериалов, за которыми Нина Степановна более-менее следила. Ткнув наугад кнопку питерского канала Нина попала на какую-то почти панихиду и уже хотела сменить программу, но затем увидела на экране лобастую физиономию Бориса Благого и решила послушать.

Отношение к Благому в их семье было, мягко говоря, двойственное. С одной стороны, бывшие ленинградцы хорошо помнили его беспощадно-обличительные передачи и статьи времён Перестройки (Нина Степановна до сих пор про себя титуловала это слово с большой буквы, категорически не принимая его нынешнюю закавыченность). Тогда, в конце восьмидесятых, эти бескомпромиссные выступления казались порывами чистого свежего ветра, рвущего и сметающего пыльную паутину.

А с другой стороны…

Газет, кроме «Книжного обозрения», Жуковы не выписывали уже года четыре, но тётя Фира не поленилась специально заехать, чтобы показать им ТЕ САМЫЕ «Ведомости». Прочтя большую статью о человечных предпринимателях из «Инессы» и о благотворительной деятельности Шлыгина, Валера всю ночь потом курил на балконе. Этого с ним давным-давно не бывало – как бросил шесть лет назад, в день гибели Киры, так до сих пор и держался. Под утро Нина выбралась к нему, ужаснулась куче окурков и стала уговаривать мужа хоть немного поспать. В ответ он подробно ей объяснил, от какого слова происходит первая буква в имени и фамилии журналиста. Такого с ним тоже не бывало уже очень, очень давно. Со стройотрядовских, можно сказать, времён.

Одним словом, при виде столь знакомого лица на экране Нина Степановна ощутила нечто вроде болезненного любопытства. Ей было заранее глубоко противно всё, что мог сказать или предположить Благой. И одновременно не хотелось пропустить ни единого слова. Так другие люди с мазохистским удовольствием смотрят репортажи об умирании экономики или слушают выступления ненавистного политика: ну, давай, давай, что ты там отмочишь ещё?..

Нина Степановна влипла в экран, забыв и про бельё, и про щавель, разложенный на доске. Она не сразу поняла, о ком или о чём шла речь в передаче. Потом а разобралась, что умер какой-то значительный человек, и сегодня отмечали сороковой день. Умерший, правда, не был христианином, но это никого не смущало. Благой рассуждал перед камерой о едином Боге и о том, что как раз сегодня Он назначает «невинно убиенному» посмертную участь. В приговоре небесных инстанций Благой, кажется, нимало не сомневался.

– …Добрый великан, мудрый и справедливый товарищ… Много лет он дружил с Турбинным заводом, и говорят, что только благодаря его помощи и поддержке даже в очень тяжёлые времена не распалась детская футбольная команда «Бьеф»… Близко знавшие Захира Эльхана оглы его самого сравнивали с турбиной: могучая личность, для которой не существовало неразрешимых проблем… Он никого и ничего не боялся: ни чиновников, засевших по кабинетам, ни тех, кто не раз не два угрожал ему жестокой расправой… Господи, Россия, ну почему не живётся под твоим небом таким вот ярким и отчаянным лидерам, почему так легко теряешь ты их, почему сгорают они, как метеоры, прочерчивая над нами огненный след?..

На экране возникло полное, с кавказскими чертами мужское лицо, очень красиво снятое в три четверти. Нина Степановна была вынуждена мысленно согласиться, что такое лицо, пожалуй, действительно могло принадлежать мудрому и мужественному человеку, наделённому всеми достоинствами, о которых распинался Благой.

И в это время в прихожей протрубил звонок.

Именно протрубил: прежняя хозяйка квартиры, ныне покойная Нинина бабушка Зинаида Матвеевна, была глуховата, и Валера однажды её осчастливил, приспособив над дверью раздобытый где-то гудок от тяжёлого самосвала. Так он до сих портам и красовался и исправно ревел на всю квартиру оглушительным истерическим басом. Про себя Нина была уверена, что когда-нибудь он причинит ей инфаркт. Однако поменять иерихонскую трубу на нечто тихое и мелодичное отказывалась. Боялась, вдруг не услышит.

Идя к двери, Нина Степановна успела решить, что это скорее всего соседка снизу, владелица роскошного кота Микки. Жуковы довольно часто и с большим удовольствием присматривали за умным и вежливым Микки когда его хозяйка уезжала за город к друзьям. Раза два в неделю соседка заглядывала поболтать, причём как правило в середине дня, так что при всей Нининой мнительности её рука сама протянулась к замку. Однако осторожность возобладала. Нина спохватилась и на всякий случай спросила:

– Кто там?

– Нина Степановна, здравствуйте, – долетело с площадки. – Это я… Алексей.

У неё разом всколыхнулись в душе все сомнения и подозрения насчёт непонятного типа (которого она с той давно прошедшей субботы ни разу, кстати, больше не видела). Всё-таки она открыла дверь:

– Здравствуйте. Проходите, пожалуйста… Снегирёв держал в руке тяжёлую даже на вид хозяйственную сумку.

– Добрый день, Нина Степановна, – сказал он, не двигаясь с места. Он смотрел в пол, и она вдруг поняла, что он страшно волнуется. – Я с вашим супругом по телефону говорил… – кашлянув, продолжал Снегирёв. – Он сказал, вы велели купить кое-что… а он опять на работе задерживается…

Нина тоже смутилась и отступила от двери:

– Да вы проходите, Алёша.

Снегирёв впервые поднял на неё глаза.

– Нина Степановна, – выговорил он с видимым усилием. – Я знаю, я вам тот раз совсем не понравился… Я же понимаю, что вам от меня… одно беспокойство… Вы скажите мне, если… я и не буду вас больше… – он сглотнул, – своими визитами донимать…

– Господи, да что вы такое говорите!.. – возмутилась Нина. Смотреть, как изводится человек, не было никаких сил. Она взяла его за рукав и заставила наконец войти: – Сейчас чайку подогрею. Или вам кофе поставить?

Самой ей, как старой почечнице, кофе не полагалось. Поэтому она с большим энтузиазмом поила им всех гостей.

Снегирёв разулся в прихожей и неуверенно прошаркал по полу растоптанными «дежурными» шлёпанцами. На кухне пахло стиркой и весь обеденный стол занимала большая доска с разложенным щавелем. Приглушённо работал телевизор. Алексей поставил хозяйственную сумку на стул:

– Вот… Если ещё что, я схожу принесу… Нина Степановна заглянула в сумку и невольно задумалась, как по-разному, оказывается, может выглядеть один и тот же перечень продуктов, когда покупают их совсем разные люди. Посылая мужа или Стаську за тем-то и тем-то по магазинам, Нина почти на сто процентов знала, что именно они принесут. Хлеб будет скорее всего «докторский» или «Воскресенский», мясо – круглое а сметана – пятнадцатипроцентная лужская. Снегирёв притащил роскошную (и безумно дорогую) сметану «Валио», три лаваша и какое-то запредельное парное мясо в беленьком пластмассовом корытце. Нина навскидку оценила остальное содержимое сумки и ощутила лёгкую оторопь. Мелькнула даже пошлая мысль о пресловутых «воскресных папах», которые в свои редкие визиты стараются задобрить ребёнка чем только возможно. Нина погнала эту мысль прочь. Ребёнок благополучно отбыл на дачу, и Валера Алексею наверняка об этом сказал. Да и не очень похож был Снегирёв на человека, который кого-то станет задабривать… Скорее просто не привык жить в семье. Иначе знал бы, какие продукты люди с весьма средним достатком покупают себе каждый день.

А какие – только по праздникам.

Заехал небось в дорогой круглосуточный магазин, сунул улыбчивым девушкам бумажку со списком, а те и рады стараться…

Делать нечего, Нина Степановна полезла за семенным кошельком в ящик буфета:

– Алёша, сколько я вам обязана? Она приготовилась не дрогнув выплатить астрономическую сумму, но он лишь как-то болезненно скривился:

– Да бросьте, Нина Степановна… какие деньги… Нина испытала облегчение, сменившееся стыдом и твёрдым решением всё подсчитать и как-нибудь при случае обязательно отдать ему до копейки. Потом подумала ещё и поняла, что не стоит. Она выгрузила из сумки негаданное гастрономическое изобилие, поставила на плиту чайник и неожиданно для себя сказала Алексею:

– Вы, может быть, в Стаськину комнату хотите зайти?..

Он пошёл с ней, забыв под столом тапочки.

На стене Стаськиной комнаты по-прежнему улыбались портреты, а между ними, на комоде, громко тикал нестареюший «Густав».

– У него один раз пружина лопнула, – сказала Нина – Кира, помню, очень расстроилась. Его ведь ей…

Снегирёв молча кивнул. «Это чтоб не проспала…» Он помнил. Он всё помнил. И выражение её лица, удивлённо-обрадованно-испуганное: да можно ли принимать такие дорогие подарки?.. .

– …Тогда, к счастью, как раз начали появляться всякие кооперативы, – говорила Нина. – В том числе но старинным часам. Знаете, на Литейном у Невского, не знаю уж, есть он там сейчас или закрылся. Там, конечно, дорого брали, зато делали здорово. Просто праздник был, когда починили.

Возле будильника стояла вдетая в рамочку фотография. Сделанная, по всей видимости, в последний год Кириной жизни. Кира шла по аллее парка Победы – по ТОЙ САМОЙ аллее, и, уж наверное, не случайно, – и первоклассница Стаська важно держалась за мамину руку, и за ними светило сквозь листья косое вечернее солнце. Кира снималась как будто нарочно затем, чтобы он её сегодня увидел. Цветную карточку выполнил знающий своё дело фотограф (Снегирёв уже разглядел на жуковском шкафу зачехлённый увеличитель). Кира смотрела с «их» аллеи в парке Победы, смотрела сквозь годы и всё прочее, что их разделяло, и у неё была причёска, которую он соорудил ей в Зеленогорске – пушистый хвост и заколка на шее, и взгляд был предназначен вовсе не Жукову, замершему по ту сторону объектива, – она смотрела на него, на своего Костю, словно знала, что когда-нибудь он возьмёт эту фотографию в руки. А внешне она была совсем такая, какой он ее помнил. Восемь лет и беременность словно пронеслись мимо, не отяготив и не состарив. Наверное, она была из тех женщин, что с рождением ребёнка не только не увядают, но лишь расцветают по-настоящему… Или это у него случилось что-то с глазами?..

Он отдал бы всё что угодно за право переснять эту карточку и носить её при себе. Он понимал, что по большому счёту ему вовсе не стоило даже и приходить в этот дом.

– Вы знаете, мама у нас всегда на первом месте, – продолжала не без гордости рассказывать Нина. – Вот в классе почти все родители жалуются, переходный возраст, не справиться… Кто курить начал, кто чуть что к бомжам в подвал из дому срывается… А нашей один раз намекнёшь – мама, мол, была бы недовольна… И всё… Такое вот средство на крайний случай…

Повыше фотографии белел лист бумаги, приколотый к обоям булавками. Снегирёв ещё в прошлый раз понял, что на листке было стихотворение, и теперь хотел его прочитать, но… необъяснимо почувствовал, что не может. Какого-то самого главного разрешения на это он ещё не получил.

Он только видел, что рядом к стене был приклеен кусочек синей материи и свисала с блестящего гвоздика золотая цепочка. А на цепочку были надеты два обручальных кольца.

Он незряче обошёл комнату, ступая в одних носках по старому-престарому китайскому ковру, на котором, должно быть, играла в младенчестве ещё Кира. Секретер, где Стаська готовит русский и математику и, наверное, держит в ящичках ужасно таинственные предметы… в том числе – полысевшую бархатную коробочку из ювелирного магазина… Диван, аккуратно застеленный клетчатым пледом… Диван, который… который…

Боль, не имевшая, по мнению врача, физических оправданий, растекалась внутри, знакомо возникнув из ниоткуда. Было ясно: в этой комнате он освоится ещё очень нескоро. А может быть – вообще никогда не сможет войти в неё так, как входил в любую другую. Хотелось сесть на этот диван, закрыть глаза и перестать быть. Так он, наверное, и поступит однажды. Когда его перестанут удерживать на этом свете некоторые дела…

Где-то в другой вселенной пронзительным человеческим голосом заверещал вскипающий чайник, и Нина поспешила на кухню. Мгновение спустя Снегирёв осознал полную невозможность остаться в Стаськиной – Кириной – комнате в одиночестве. И вышел следом за Ниной, тихо притворив дверь. Там, за этим порогом, было для него нечто вроде кислородной палатки. В которой, если слишком долго дышал одними выхлопными газами, неудержимо кружится голова…

– Вам чаю или кофе, Алёша? – спросила Нина Степановна.

На экране телевизора сурово сменялись запечатленные мгновения биографии Керим-заде. Снегирёв узнал его сразу, без помощи комментатора. Вот он на встрече ветеранов футбола. Вот он в окружении юных спортсменов, радующихся только что подаренным ярким новеньким формам. Вот – в одних плавках, располневший но всё ещё очень подвижный и ловкий, смеясь, бесстрашно готовится лезть в прорубь… Изобразительный ряд, ничего не скажешь, подобран были мастерски. И полностью соответствовал тому, о чём говорил в начале передачи Благой. Теперь за кадром звучала музыка. И женский голос, неторопливо выдыхавший слова.

Если бы Снегирёв захотел, он такого порассказал бы про Эльхана оглы – на несколько высших мер. То есть симпатии его были полностью на стороне человека, не пойманного в пустой квартире десятиэтажного дома. Наверное, поэтому и песня ему не понравилась. Нашли называется, достойный объект… И вообще… тоже выдумали, храбрецов от кого-то там защищать. Храбрецы, они на то и подписывались… а иначе надо было дома сидеть… и не изображать, что крутые…

Опять же название у группы было ещё то – «Сплошь в синяках». Снегирёв мельком заметил его на экране. Благой оформлял свои передачи в западном стиле, по принципу «никто не забыт и ничто не забыто», вот только строчки с фамилиями звукооператоров, водителей и гримёров неслись снизу вверх со скоростью курьерского поезда.

– Ужасно Благого не люблю, но песня хорошая, – сказала Нина Степановна. – Так вам, Алёша, чаю или кофе налить?..