"Те же и скунс" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария, Милкова Елена)

ПРОЛОГ, в котором действие происходит за тринадцать лет до главных событий

…И была, выражаясь языком всенародно любимого фильма, эпоха СССР, КГБ и колбасы по два двадцать. И жила на свете девушка по имени Кира. Кира Андреевна Лопухина двадцати восьми лет от роду.

В отсутствие любви и смерти…

В БАНе – Библиотеке Академии Наук, ещё не знавшей опустошительного пожара, – подходил к концу рабочий день, такой же, как и все остальные. Кира сидела в абонементном отделе, выдавая учёным заказанную литературу. Научных работников, отпросившихся пораньше из своих НИИ, было порядочно, и все торопились. Отойдя в очередной раз к стеллажу, Кира обратила внимание на молодую женщину, стоявшую в очереди. Другие люди негромко разговаривали между собой либо приглядывались к книжным полкам, надеясь загодя высмотреть свои номера. Эта всё время оборачивалась в сторону журнального столика и кресел при нём. Кира проследила её взгляд. В ближнем кресле сидел симпатичный мужчина с тросточкой, зажатой между колен. Вот ведь пара, оба по макушку в науке. Прямо Нина и Валера Жуковы, Кирины друзья ещё со школьных времён… Кира только вздохнула. Она давно уже перестала мечтать о сказочном принце, который въехал бы в её жизнь на белом коне. О принцах пусть грезят семнадцатилетние цыпочки с ногами, растущими от подмышки. А вот подарить «и жизнь, и слезы, и любовь» инвалиду… умному, образованному, достойному… ну кому какое дело, что там у него с ногами или со спиной…

Кира снова вздохнула, подписывая на вынос очередную стопку разновеликих книг и журналов в БАНовских переплётах «под мрамор». Молодая женщина с новеньким обручальным колечком на пальце была вообще-то очень хорошенькой. И по возрасту – только что из института. Не в пример всяким грымзам под тридцать, безобразно щекастым и близоруким. И почти рыжим в придачу. Рыжие, они только в книжках сплошь красавицы с глазами как изумруды. Кира приняла из чьей-то руки шесть зелёненьких требований и улучила мгновение посмотреть на очередь. Через несколько человек стоял худощавый мужчина с лицом, какое всегда рисуют на плакатах, посвящённых науке. Высокий лоб, зачёсанные назад редеющие волосы и взгляд, устремлённый вдаль сквозь тонкие стёкла очков… Что он там видит? Черно-белые космосы ещё не записанных формул? Клубящуюся бахрому интегралов? Тень великой теоремы Ферма?..

Очередь понемногу двигалась вперёд. Кто-то оказывался перед Кирой, кто-то – перед её напарницей Любой. А вдруг произойдёт чудо, роясь на полке с книгами, подумала Кира. И загадала: если случится, что Интеллигент (так она его про себя уже окрестила) подойдёт именно к ней, он непременно присмотрится повнимательнее… и вдруг поймёт… поймёт, что в его жизни, до сего дня наполненной лишь ледяными симфониями тензорного анализа, должно появиться нечто новое и гораздо более важное… Кире стало грустно, радостно и тревожно.

Пятью минутами позже чудо было готово свершиться. Интеллигент оказался-таки перед Кириной стойкой, и она могла поклясться, будто ради этого он даже пропустил кого-то вперёд. Она не решилась поднять на него глаз.

– Тридцать пять четыреста девяносто девять, – нетерпеливо бросил Интеллигент. – Должно быть семь штук.

Кира встала и отправилась вдоль полок, почему-то чувствуя себя особенно толстой, некрасивой и не молоденькой.

– Господи, да что они всегда так копаются, – донеслось сзади раздражённое бормотание Интеллигента. Кира ощутила, что уши становятся малиновыми. Тридцать пять четыреста восемьдесят четыре. Потом сразу сорок ноль пятьдесят шесть… Она обернулась:

– Извините, а вы в отказах смотрели?.. Он глянул на неё так, словно она была его личным врагом, и резким движением притянул к себе коробку с отказами, чуть не выдернув её у кого-то из рук.

– Здравствуйте, – сказал Кире стоявший за Интеллигентом седенький старичок. И поправил за ухом розовый слуховой аппарат, наклоняясь поближе: – Будьте любезны, девятьсот двадцать семь. Вот тут у меня два отказа, вы пишете «на номере», скажите, может быть, возможно поставить на очередь?..

Кира принесла ему три крупноформатных труда по новгородским берестяным грамотам, на которых сверху лежала яркая английская книжка.

– Пожалуйста, Дмитрий Васильевич. – Постоянных читателей абонемента Кира, как и большинство её коллег, узнавала в лицо. Ей, конечно, далеко было до Марии Георгиевны, последние двадцать лет перманентно уходившей на пенсию, но всё же, всё же… – Сейчас на очередь запишу.

– Это я для внучки, – тыча пальцем в английский томик, пояснил Дмитрий Васильевич. – Они тысячи сдают, вы представляете?

Кира понимающе улыбнулась и придвинула к себе бланки, но поверх них шлёпнулись отказы, нервно брошенные Интеллигентом. Заполнены они были довольно неряшливо. Кира машинально прочла в уголке: «Сергеев А. К.».

– Что это вы мне тут начиркали – неправильное оформление? – спросил он тоном покупательницы, уличающей девчонку-продавщицу в недоливе молока. Я, дескать, свой бидон знаю и на тебя управу найду. – Что значит неправильное? Я вам что, мальчик? Первый раз в вашу библиотеку пришёл?..

Кира посмотрела на него в упор и увидела, что губы у него вовсе не иссохшие и потрескавшиеся от одинокого бдения над детерминантами, а, наоборот, тонкие, влажные, желчные и, кажется, готовые брызгать слюной. Вот такие преподаватели на экзаменах в охотку унижают студентов, ставя им двойки за малейший промах, случившийся от волнения. Дмитрий Васильевич с любопытством разглядывал Сергеева А. К., глядя на него снизу вверх, точно на редкий удивительный экспонат. Кира отодвинула отказы в сторонку:

– Подождите. Сейчас вашему коллеге оформлю и тогда с вами займусь.

В шесть вечера у метро «Василеостровская» вечно происходила ужасная давка и Кира, пользуясь тёплой летней погодой, пешком отправилась на «Петроградскую». Солнце светило вовсю, спешить же было решительно некуда. Дома, в оставшейся от мамы однокомнатной квартирке, Киру Андреевну Лопухину не ждала ни единая живая душа.

Если по совести, лёгкий инцидент с Сергеевым А. К. её не слишком расстроил. В розовые иллюзии она давно уже не впадала, а посему и очередное разочарование не нанесло особенных травм. Кира невесело усмехнулась, шагая через Тучков мост. Год назад в школе была встреча выпускников, и кто-то мимоходом задал оскорбивший её вопрос: «А что не замужем? Не берут?..» И попробуй докажи – с её-то внешностью, – что совсем даже не «не берут»: это она, Кира, до сих пор не встретила мужика, который показался бы ей достойным внимания. Как легко и просто это получается в книгах: «они встретились и полюбили друг друга». Вот взяли и полюбили, и весь сказ. У самой Киры, после глупой детской влюблённости в не обращавшего на неё внимания одноклассника, ничего хотя бы отдалённо похожего в жизни не происходило. Ни разу не спешила на свидания. Ни разу даже не целовалась. В чём тут было дело, в ней самой или в обстоятельствах, она не пыталась даже гадать. Наверное, всё-таки в ней. Если бы не та школьная влюблённость, она всерьёз считала бы себя… фригидной, или как это там называется, если физически здоровая женщина совсем не может любить…

Но на самом деле такие мысли лезли ей в голову далеко не каждый день. Она любила свою работу, ездила по туристским путёвкам и вообще жила интересной, насыщенной жизнью. Просто иногда вспоминалось, что дома её не ждала ни единая живая душа, и так подкатывало… И хотелось чуда… Как она всё крепче убеждалась – несбыточного.

Вот ведь и Нинка Коломейцева, с её ужасным нефритом, не позволявшим даже думать о детях, вышла замуж за Валеру Жукова, того самого Валеру, для которого она, Кира, так и осталась навсегда пустым местом… «Рюшкой-Лопухом», лучшей подругой любимой жены. Вышла замуж – а какие страсти-мордасти кипели, каких Монтекки-Капулетти до сих пор корчат из себя родители обеих сторон…

Кира заглянула в аптеку, потом в хозяйственный магазин, прошла мимо цветочного, где никто не купит ей букета цветов, и в который раз попыталась внушить себе: принцев нам не видать, так пора уже бросить придуриваться и завести хотя бы ребёнка. Известно же, зачем идут под венец современные женщины. Чтобы легальным образом родить чадо, потом выгнать мужа, разменять квартиру и трясти алименты. Её передёрнуло. Нет уж. Сначала должен быть любимый мужчина. Которому захочется и рубашки стирать, и завтрак готовить, и десять пацанов нарожать…

В метро, как всегда летом, было душно и тесно. Самая вроде пора разъехаться по отпускам, а поди ж ты, народу в транспорте против зимнего без убыли. Как говорил дедушка: сам я знаю, куда еду, но вот все-то куда?.. Кира переминалась с ноги на ногу у глухой задней стенки вагона, придерживая вместительную кожаную сумку, она же хозяйственная, она же портфельчик. В такой тесноте чего доброго обнаружишь где не надо чужую волосатую руку. Как назло, у Киры не было с собой даже книжки, чтобы скоротать путь. На «Невском проспекте» поблизости освободилось место, и Кира, не видя рядом старушек и беременных женщин, двинулась было в ту сторону, но не успела. На коричневое сиденье уже плюхнулся отнюдь не старый мужчина в светлом костюме. Кира внутренне скривилась: мужчины… Так называемые…

Она вышла у «Парка Победы», поднялась наверх и привычно зашагала мимо пруда, направляясь к себе на Кузнецовскую, в дом с шишечками. Зайти, что ли, к Софье Марковне, соседке? Может, у той опять гостит подруга ещё довоенных лет, милая тётя Фира, приехавшая поплакаться на свои коммунальные горести?.. И печет к ужину фирменные, никакими словами неописуемые оладьи?..

До дому было уже недалеко. Кира неторопливо шла по аллее, прихотливо петлявшей между деревьями, когда, срезая угол, прямо по газону прошагал какой-то молодой парень и выскочил на дорожку, перемахнув колючий шиповник.

Вообще говоря, надо было видеть, как он перемахнул. Ни тебе каких «перекидных» и прочей фигни, которую ставят в зачёт на физкультуре. Кира как раз смотрела в нужную сторону – ей показалось, будто парень просто подогнул коленки, проплыл в воздухе над кустами и как ни в чём не бывало снова встал на ноги. И пошёл себе мимо Киры куда-то по своим личным, ничуть ее не касавшимся делам.

Он был моложе её годика этак на четыре. Или даже на пять. И меньше ростом сантиметра на три. И вдобавок ещё и худ, как ремень. Здоровая такая худоба жилистого спортсмена.

Ну то есть парень как парень, ничего особенно выдающегося, но почему-то Кира вдруг вспомнила давешнего Интеллигента. Наверное, оттого, что этот экземпляр был ему полной противоположностью. Во всяком случае, размышлял он уж точно ни о каких не о формулах, а скорее о метрах, секундах или забитых голах. Это же видно, что у кого на лице написано… (Кира немедленно вспомнила, как год назад посещала Нину в больнице и обратила внимание на одну её соседку по палате, по всем манерам и ухваткам – вузовскую преподавательницу. «Вы кем работаете, если не секрет?» – спросила она. Женщина, отмахнувшись, засмеялась:

«Миленькая, да кем же я с моими двумя классами работать могу…»)

Кира невольно проводила парня глазами. Интересно, а как другие люди знакомятся, ни к селу ни к городу вдруг подумалось ей. Большинство её подруг добывали себе женихов, проявляя недюжинную инициативу. Вот прямо так подходили и..?

Давным-давно, когда Кира была маленькой девочкой, она училась звонить по телефону и делала это следующим образом: для начала набирала номер не снимая трубки, чтобы справиться с волнением и «потренироваться», а потом – уже по-настоящему. В любом деле надо потренироваться, сказала она себе. С этим малым мне уж точно ничего не отсвечивает, – Господи, вот смех-то, только представить… – но хоть представить… Попробовать заранее примериться к состоянию, когда я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО подойду к кому-нибудь и…

Она ужаснулась собственным мыслям и обозвала себя дурой. И поняла, что нипочём не повернётся и не пойдёт следом за парнем, уже исчезавшим за поворотом аллеи. С которым ей совершенно, точно ничего не отсвечивает. Который даже никогда не узнает, о чём думала летним вечером одна такая толстая некрасивая идиотка, тоже, видите ли, размечтавшаяся о любви и семье…

Она повернулась и сделала шаг, а потом и другой. Ей было смешно, обидно и грустно. Естественно, она не только не заговорит с ним, но даже и близко не подойдёт. Его клетчатая рубашка легко мелькала впереди, в неровных пятнах тёплого вечернего света, пробивавшегося сквозь листву. Он шёл быстро, и Кира подумала, что скорее всего безнадёжно отстанет и совсем потеряет его из виду. Как в школе на стометровках, когда она тоже всегда от всех отставала. Привычная безнадёжность больно уколола её. Парень тут же приостановился поправить шнурок импортной кроссовки, и она поняла, что это судьба. Потом он выпрямился и зашагал дальше. Он не оглядывался. А что ему оглядываться. Опять мимо пруда, через аллею Героев, в дальнем конце которой не так давно замаячил большой красивый спорткомплекс… мимо львов, прижавших лапами каменные мячи… Обратная дорога показалась Кире несправедливо короткой. Что-то неосязаемо ускользало между пальцами, уходя в пучину Несбывшегося. Ещё несколько минут, и растает, и скроется в людском потоке уже навсегда. Кира знала, что не станет плакать в подушку. Будет немного тоскливо, а потом и это пройдёт. Других дел у неё нет, чтобы о мужиках только переживать?

Возле метро парень купил у горластой тётки жареный пирожок из большой алюминиевой кастрюли. В народе такие пирожки называли «канцерогенничками» и, видимо, по заслугам. Парень надкусил пирожок, но есть не стал. Сел на корточки и принялся крошить голубям.

У Киры гулко бухнуло сердце. Она поняла: если прямо сейчас не прикинется самой обычной незаинтересованной прохожей и не заговорит с ним на какую-нибудь отвлечённую тему, – она до гробовой доски не наберётся смелости и не заговорит больше никогда и ни с кем. В том числе и с тем единственным, кто мог бы стать ей по-настоящему близким. С кем В САМОМ ДЕЛЕ захочется познакомиться. Ей рассказывали, как учатся делать укол в вену: если не хватит духу с первого раза, значит, пиши пропало, не получится уже никогда… Кира остановилась поблизости. Доверчивые голуби стайкой копошились у его ног. Самый нахальный клевал пирожок из руки, взлетев на запястье.

– Простите, молодой человек… – в очередной раз ужаснувшись, услышала Кира свой собственный голос. – Я вот смотрю… Скажите, это ваш знакомый голубь? Или просто так?..

Парень поднял голову и охотно ответил:

– Да нет, просто так.

Голос у него оказался гораздо более низким и взрослым, чем она ожидала. А волосы – пепельно-русыми и очень густыми. Он разломал пирожок и бросил его голубям. Неторопливо отряхнул руки и встал. И внезапно сделал два быстрых шага, оказавшись совсем рядом с ней.

– Послушайте, девушка… А что это вы от самой Кузнецовской за мной, как хвостик, идёте? Неужели понравился?

Кира так и задохнулась от ужаса и неожиданности. А потом, разом перестав что-либо видеть перед собой, рванулась от него прочь. Но не тут-то было. Он протянул руку, ещё пахнувшую жареным маслом, и легонько придержал её за плечо. И в мире что-то случилось, потому что сквозь всё своё отчаяние и жгучий позор Кира одновременно осознала три важные вещи. Во-первых, ручки у него были… цельнометаллические. Во-вторых, вздумай она вырываться и убегать, он совершенно точно отпустит её и не станет удерживать. И третье, самое главное. Если она действительно вырвется и удерёт, она никогда в дальнейшем себе этого не простит.

Вот как много может сказать одно простое прикосновение. Кира оглянулась и увидела серые глаза, смотревшие на неё, между прочим, без малейшей насмешки.

И тут она разревелась. Сработало старое, как мир, женское защитное средство. Она разревелась и едва не потеряла очки, пытаясь утереть глаза и одновременно разыскивая платочек. Слезы вообще мало кого украшают; Кира выронила сумку и с болезненной остротой ощутила, как расплываются по лицу красные пятна, захватывая губы и нос, как пухнут веки, как…

Наверное, люди на неё оглядывались. И поделом.

То, что парень уже ведёт её к лавочке, слегка обнимая за плечо и неся в другой руке сумку, пролетело как-то стороной, мимо края сознания.

– Ну? Это кто тут сырость разводит?.. – приговаривал он вполне доброжелательно и даже с юмором (или ей так показалось). – Всё ж в порядке, чего плакать-то? Ну прямо слова не спроси, вот так хлоп сразу и в слезы!..

Сначала Кира только мучительно икала в ответ, но потом её как прорвало – принялась что-то говорить, безудержно, непонятно, перескакивая с пятого на десятое. Она никогда впоследствии не могла толком припомнить, что именно. Только общий ужас происходившего.

Парень опустился перед нею на корточки и взял за руку, заставив отнять одну ладонь от лица. Она снова увидела серые внимательные глаза. Он вдруг огорошил её вопросом:

– Мороженого хотите?

Кира перестала истерически всхлипывать и недоумённо моргнула, и он констатировал:

– Хотите. Вы посидите пока, глазки утрите, а я сейчас принесу.

И с тем удалился.

В ларьке у метро вроде бы действительно торговали её любимыми брикетами по девятнадцать копеек. Однако и очередь к вечеру довольно жаркого дня выстроилась, что называется, скрипичными ключами. Минут на тридцать пять самое меньшее. Кира поняла, что парень нашёл повод слинять без дальнейших скандалов. С одной стороны, это было вроде и хорошо, ибо её позор хотя бы не получал продолжения. С другой стороны…

Она подхватилась с лавочки и почти бегом кинулась прочь, опять обронив сумку и уже на ходу неожиданно трезво осознавая, в какую потрясающе глупую (это в лучшем случае) историю чуть не влипла по собственной неописуемой дурости. Она успела сделать два или даже три шага, когда сзади послышалось:

– Э, вы куда? А мороженое? Мне вторым что, кишки себе застудить?..

Любитель кормить голубей догнал её и пошёл рядом, протягивая заиндевелый брикетик. Каким образом он умудрился обаять длинную раздражённую очередь, осталось в потёмках истории, но факт был налицо. Кира с содроганием ожидала, что парень вот сейчас снова задаст свой страшный вопрос, но он, будто почувствовав, принялся ненавязчиво болтать о каких-то не относившихся к делу пустяках. О друзьях, которых Кира никогда не знала да и знать не хотела, о поездке с экспедицией в Среднюю Азию, о никому не ведомом Саньке и о Гиссарском хребте в синей дымке над холмами в разноцветных тюльпанах:

– … Представляете? Один склон весь сплошь жёлтый, другой – красный, третий – лиловый…

Кира стала есть мороженое, постепенно успокаиваться и даже что-то ему отвечать. В конце-то концов, ничего уж ТАКОГО вроде не происходило. В некоторый момент она с удивлением обнаружила, что осторожно, стараясь поменьше касаться липкими пальцами, рассматривает его партбилет с фотографией, где он выглядит ужасно проникнутым и серьёзным. «Иванов Константин Петрович» – гласили чёткие рукописные буквы. Год рождения почему-то проскользнул мимо её взгляда, зато дата вступления оказалась совсем свежей.

– А вы думали! – похвастался Костя. – Весь Союз исколесил, теперь в Анголу поеду!

По его словам, после армии он, детдомовец, так и мотался по картографическим экспедициям, числясь в Институте геодезии рабочим. А вот теперь бил баклуши, гулял перед первой в жизни «загранкой» по всяким друзьям, собирая заказы на ангольские сувениры. Друзья не проявляли особой изобретательности и требовали кто слона, кто крокодила.

Кира зачем-то поинтересовалась:

– И скоро едете?

Он радостно заулыбался – простой, незатейливый парень, душа нараспашку:

– А вот в следующий вторник и полетим… Кира попробовала вспомнить, какой нынче день. Среда.

– А вернётесь?

Он развёл руками. Ему определённо хотелось пустить ей пыль в глаза:

– Да там… смотря как дело пойдёт. Может, через полгода, а может, ещё и дальше останемся.

Кира не первый день жила на свете, общалась с самыми разными людьми и, что такое культурный барьер, знала не понаслышке. Немногие всё же девицы от науки выходят замуж за шофёров, да и правильно делают. Так почему она, Кира, болтала с этим едва дотянувшим школу экспедиционным работягой почти как с близким приятелем? Притом что не далее как сегодня Интеллигент… Сергеев этот А. К., чтоб ему прыщами покрыться…

– Что-то я про себя всё да про себя! – сказал Костя. – А вы, небось, в институте где-нибудь учитесь? Или уже работаете? Вид у вас, знаете, учёный такой… – Он поправил пальцем несуществующие очки, и на подвижном лице очень похоже отразилось Кирино сосредоточенное выражение. – Преподаёте, наверное? Даже на нашу школьную физичку где-то смахиваете…

– Моя мама, – сказала Кира, – в школе физику преподавала.

Он взялся расспрашивать, и выяснилось, что учился он совсем в другой школе, а значит, Кирина мама ну никак не могла иметь к нему отношения… но спустя некоторое время Кира обнаружила, что самым естественным образом рассказывает чужому парню всю свою жизнь. И в том числе про начисто обошедшую её женскую долю. Какая-то часть её рассудка ещё ужасалась двусмысленности совершенно лишнего разговора, но другая и главенствующая часть словно бы махнула на всё рукой: а, будь что будет… всё равно ничего ведь не будет, ну и плевать…

– Ты это мне брось! – решительно заявил Костя, когда они завершили уже второй или третий круг по парку и окончательно направились к её дому. – Мы, мужики, мы только с виду грубияны и остолопы, а на самом деле мы всё-всё замечаем. Ты ещё та-а-акого парня себе огребёшь – во! И замуж пойдёшь, и детей кучу!.. Точно! Это я точно тебе говорю!

Киру снова бросило в пот, ибо мало ли какое продолжение могли иметь эти слова, но Костя только посмотрел на темнеющее небо и взял её под локоть:

– Дай-ка провожу до квартиры. Мало ли кто у вас тут по парадным шастает.

Лифт не работал уже вторую неделю. Кира боялась всё то время, пока они поднимались по лестнице. Но Костя даже не взошёл на площадку, оставшись стоять на верхней ступеньке:

– Всё в порядке? Ну, бывай!

И ссыпался вниз, прыгая козлом через четыре ступеньки, а у Киры затряслись руки, извлекавшие из сумки связку ключей. Минуту назад она боялась его возможной настойчивости, а теперь почти обиженно думала: вот болтал-болтал языком, что-то там такое про мужиков рассуждал, а на самом-то деле я тебе тоже… крыса учёная… толстая дура в очках…

Потом она пила у Софьи Марковны чай со знаменитыми тёти-Фириными оладьями. Но даже тёте Фире, бывшей в курсе всех её дел, она ничего не стала рассказывать.

Жизненные события имеют свойство как-то очень быстро отодвигаться в минувшее и зарастать паутиной, сначала тонкой, потом всё толще и толще. Назавтра после своей отчаянной выходки Кира снова трудилась у себя в абонементе, и всё происходило по обычному расписанию.

– Будьте так добры, тринадцать пятьсот… Нет, здесь какая-то ошибка, эту книгу я не заказывал…

– Девушка, ну посмотрите внимательнее, неужели ничего не пришло?

День был точной копией предыдущего. И по-прежнему не наблюдалось никаких признаков чуда.

– Что значит «подождите»? Сколько можно? Четвёртый раз прихожу!..

Кира узнала голос Сергеева А. К., скипидарившего на сей раз бедную Любочку. Она посмотрела сквозь него, словно он был пустым местом.

– Пройдите в системный каталог к дежурному библиографу, она вам подскажет…

А потом наступило пятнадцать часов тридцать минут, когда они открывались после очередного проветривания. Как обычно, за дверью, разглядывая книжную выставку, уже терпеливо маялось несколько человек. Они поспешили вовнутрь, и четвёртым по счёту в комнату вошёл Костя.

И в руках у него топорщился букет из нескольких крупных садовых ромашек.

Кира потеряла дар речи.

А он прошагал мимо начавшей скапливаться очереди, перегнулся через невысокую стоечку и положил цветы ей прямо на стол, на старенький исцарапанный плексиглас.

– Привет, – сказал он негромко. – Ты работай, я тут где-нибудь подожду.

Отошёл к задрипанному креслу возле журнального столика, взял с полки открытого доступа детскую книжку, подмигнул Кире и уселся читать.

– Ой, какие ромашки! – восхитилась Любочка и упорхнула за вазой. Кира, так и не издавшая ни звука, повернулась к очередному посетителю. Но вместо того чтобы давно отработанным движением взять у него требования, обрушила на пол стопку книг, неустойчиво громоздившуюся с краю стола.

Когда она в третий раз попыталась выдать человеку чужие книги, да ещё и нацарапала ему в контрольном листке такое, что почтенного учёного прислали с вахты за уточнениями, седая и мудрая Мария Георгиевна вызвала её в смежную комнату.

– Кирочка, милая, вы идите, не мучьтесь, – сказала она. – Мы тут присмотрим, вы не беспокойтесь, идите.

Кира пыталась лепетать что-то в том духе, что у неё-де всё в порядке и она ни в коем случае не позволит… Мария Георгиевна, не слушая, только согласно кивнула и выпроводила её вон. Костя послал дамам воздушный поцелуй и повлёк совершенно ошалевшую Киру по коридору.

На вахте сидела тётя Тамара, которой боялся весь БАН. Тётя Тамара без сомнения составила бы честь и славу любой контрразведки, и Кира только тут задалась вопросом, как же просочился мимо неё Костя: ведь билета в Библиотеку Академии Наук у него наверняка и в помине…

Тётя Тамара строго посмотрела на Киру, не спеша и очень подробно изучила содержимое её сумки, сверила все книги с записями в контрольном листке и, казалось, испытала лёгкое разочарование, как всегда не обнаружив ничего сокрытого или упущенного. Всё это время Костя стоял рядом, имея вид самый что ни есть беззаботный. Когда настал его черёд подвергаться досмотру, широкое лицо тёти Тамары расплылось в материнской улыбке:

– Ну что, молодой человек? Я смотрю, разыскали? Костя засиял ответной улыбкой:

– А как же, тётя Тамара! Вашими всё молитвами!.. Они миновали прохладный сумрачный вестибюль с закрытым книжным киоском и вышли в августовскую жару. И совершенно естественным образом, безо всякого предварительного сговора, зашагали через Стрелку и Дворцовый мост, потом мимо Исаакия и далее пешком к парку Победы. Если бы в это время кто-то сфотографировал Киру со стороны, она бы, наверное, себя не узнала на снимке. Красивая, радостно взволнованная, совсем молодая женщина с сияющими глазами…

Они опять до самого вечера гуляли по парку и без конца говорили. И расстались в точности как вчера: на лестничной площадке перед Кириной дверью.