"Вавилонская башня" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария, Разумовский Феликс)

Чтоб не пропасть поодиночке

Юркан рулил на древнем «Жигуленке» по Пулковскому шоссе, и настроение у него было самое скверное. Машина дышала на ладан, рука, покореженная в Афганистане, все чаще ныла не только по ночам, но и средь бела дня, вот как теперь. Наверное, оттого, что у Юркана болела душа.

Чердачный промысел иссяк, в горячий цех, к мартену, что-то не тянуло, да и кто ж его туда теперь возьмет. Вот и приходилось «бомбить» на замшелой тачке, доставшейся в наследство еще от отца-инвалида. И каждый день думать о том, как бы, поэтически выражаясь, «не пропасть поодиночке». А то ведь запросто... Родители в земле, и, если хорошенько подумать, кому ты, кроме них, на этом свете нужен? Врачеваться Юркан не сподобился, ну а друзья, те, которые боевые, — опять-таки словами поэта, «одних уж нет, а те далече». Серый упокоился на Южном кладбище, а Натаха... Натаха того. Тоже далече. В смысле, от мира сего.

Собственно, к ней-то сейчас Юркан и направлялся, к единственной живой душе, которая была ему в этой гребаной жизни не совсем безразлична.

Двигался он при этом со скоростью шестьдесят километров в час. Пусть нарушают те, у кого на это есть деньги. Да и куда спешить? Тише едешь, дальше будешь... Особенно на раздолбанной «копейке» образца 1974 года... Мимо, обгоняя Юркана. проносились шикарные джипы, «БМВ», «Мерседесы», каждый из которых стоил небось раза в два поболее его двухкомнатной «хрущобы».

Впрочем, по мере приближения к Средней Рогатке лихачество постепенно прекратилось. Все, невзирая на марки и стати, поехали в едином темпе, не нарушая скоростного режима. Знали, что на площади почти наверняка притаился гаишник с радаром. И с бездонным карманом для «штрафов без квитанции». Так что все порулили, как один, не высовываясь.

По левую руку от Юркана пристроился джип, огромный, черный, похожий на дредноут. «Чем же это, блин, надо заниматься, чтоб такого купить? — невольно призадумался бывший «чердачник». — Вернее, что воровать?..»

Так или иначе, Юркан въехал на площадь ноздря в ноздрю с породисто урчащим броненосцем на колесах. Въехал не снижая скорости и особо не беспокоясь — дорога широкая и притом главная. Еще бы. Правительственная, как-никак, трасса...

...Все произошло, как обычно в таких случаях бывает, неожиданно и мгновенно. Мздоимца-гаишника на площади не обнаружилось. Зато, по закону стервозности, обнаружился урод в шестисотом «Мерседесе», вылетевший откуда-то со стороны Варшавской. Вихрем, наплевав на всех встречных-поперечных и на пересечение с главной дорогой, он рванул прямым ходом на Московское шоссе... «Расступись, грязь, говно плывет!» В общем, и Юркану, и водителю джипа пришлось отчаянно тормозить. Джипу что? У него куча всяких антипробуксовочных и антиблокировочных приспособ, у него там и гидроусилитель, и компьютер, и черт в стуле. Он ни на йоту не ушел в сторону, оставшись строго на прежнем курсе. А вот бедную «копейку» неудержимо понесло в сторону. Причем именно в ту, в которую, ох, не надо бы. Жалобно лязгнув, она притерлась к громаде джипа, и оба остановились.

По большому счету ничего такого уж страшного не произошло. Ну там, чуточку соскоблили хром с сияющей подножки. Но это по большому. А вот если «развести по понятиям»...

«Ох, начнется сейчас... — Юркан тоскливо выключил зажигание, перелез на правое кресло и неловко, через пассажирскую дверь, подался наружу. — Терки, стрелки, разборки. И что я, дурак, пулемет из Афгана не приволок?.. Крупнокалиберный?..»

– Ты че, мужик, охренел, в натуре? Напокупали ведер, блин!

Из джипа уже выскочил соответствующей крутизны мэн. Он смотрел только на ошкуренную подножку своего автомобиля, а по Юркану едва мазнул взглядом. Он явно собирался поорать еще, но почему-то вдруг осекся, снова поднял глаза на Юркана, выругался и глупо заулыбался.

– Командир, ты? Юрка! Вот это встреча, сержант! Неисповедимы дела Твои, Господи...

Перед Юрканом стоял его бывший подчиненный, экс-старослужащий ефрейтор Витька Бородин. Все такой же плечистый, короткошеий, с руками мощными, словно клещи. Только вот взгляд у него стал жесткий, пронизывающий, не предвещающий добра. Помнится, тогда, в Афгане, он смотрел на мир совсем другими глазами... Особенно когда Юркан пер его, раненного в ногу, под душманскими пулями... Скисшего, задыхающегося от боли, матерящего тех сволочей, что похерили промедол... Да уж, все течет, все меняется...

– Ну, здоров, здоров! — Юркан пожал протянутую руку, подумал насчет обняться, но воздержался и стал ждать продолжения. И что его бывший друг-однополчанин еще хорошего скажет?

– Ну, брат, у тебя и ведро, в натуре, — покачал головой Витька. — Ты чем дышишь-то, командир? По какой части теперь?

То, что Юркан жил весьма небогато, наверняка бросалось в глаза. Витька смотрел с искренним состраданием.

– Да так. — Юркан небрежно пожал плечами, сплюнул, вытащил сигареты «Болгария». — В свободном полете... Слушай, может, нам ГАИ вызвать? Этот хмырь на «мерине» дорогу-то нам того... Будешь?

– Да ну его в жопу. — Витька содрогнулся, сморщился, как от горького, вытащил пачку «Мальборо». — Вот, ментоловые, полезно, говорят, для здоровья... Я же номер заметил. Опять Хомяк наблудил, а для него любая ГАИ похрен.

«Хомяк наблудил»?..

– Давай не будем заморачиваться, лучше покурим, — продолжат Витька. — Так, значит, говоришь, в свободном полете?

– Ага, плавно переходящем в штопор. — Юркан вздохнул, вытянул из протянутой пачки сигарету, без вкуса закурил. — Крокодил не ловится, не растет кокос... Непруха.

– Слушай, а рука у тебя как? Лопату держать сможешь? — Осененный внезапной мыслью, Витька аж замер в восторге. — Как я сразу-то не допер! Давай ко мне на Южняк «негром»! За сезон наколымишь себе на колеса, а будет нужда, хоть на крылья. Чтобы никаких таких штопоров... Ну что? Озадачил я тебя, командир?

– Да, подумать надо. — Юркан кивнул, бросил недокуренную сигарету. — Вообще-то я не негр. Мы люди русские.

«Сразу соглашаются только шлюхи» — эту народную мудрость он усвоил давно.

– Да ну тебя, командир, скажешь тоже. — Витька хохотнул, но глаза в улыбке не участвовали. Он посмотрел на «Сэйко», выщелкнул хабарик. — У нас на Южняке все просто. Есть белые люди, а есть негры. И никакого тебе национального вопроса, о котором говорили большевики. Короче, надумаешь — звони. Вот, визитку держи.

Сунул крепкую руку, украшенную увесистым перстнем, подмигнул, прыгнул в джип и с ревом отчалил. После него остался шрам на крыле «копейки», дымящийся хабарик на асфальте да бумажный плотный глянцевый прямоугольник. На нем крупными золотыми буквами по белому фону значилось:

Гордо так, без излишеств, с торжествующим лаконизмом. Не профессор, блин, не писатель какой-нибудь долбаный, не архитектор, не музыкант. Землекоп! Кладбищенский! И этим все сказано.

«Хомяк наблудил...» Все же на душе слегка потеплело. Юркан посмотрел на помятое крыло, положил визитку в карман и порулил себе дальше, неизвестно чему радуясь больше — то ли встрече с боевым товарищем, то ли тому, что лонжерон не «пошел». По радио передавали какую-то муть — будь моим мальчиком, будь моим зайчиком, — и Юркан его выключил. Кардан агонизирующе гудел, древний карбюратор категорически не желал как следует готовить смесь, и двигатель на светофорах глох. А мимо, сверкая лаком, шурша резиной, проносились джипы, «БМВ», «Мерседесы»... Правда, очень скоро обстоятельства снова всех уравняли, как в бане. Не доезжая улицы Фрунзе встали все. И «БМВ», и джипы, и «Мерседесы», и Юрканова «копейка». Видно, та гадость из взорвавшегося института временами доползала аж до Московского. Жди теперь, пока схлынет. Хорошо еще, от Фрунзе до Натахиного дома идти не так уж и далеко. Если наискосок дворами. Правда, с грузом...

«О-хо-хо, грехи наши тяжкие...» Юркан извлек из багажника десятилитровую канистру, взял пакет с кое-какой жратвой, запер «копейку» — да кому ты, сердешная, кроме меня, нужна?.. — и двинулся дальше пешком.

Район, где жила Натаха, особо не радовал. Серо, грязно, безлюдно. «Хрущобы», в которых не стало ни света, ни воды, ни газа, расселили. Дворовые кошки и собаки разбежались гораздо раньше людей. Даже птицы здесь не летали: дурных нет. Короче, беда. Разруха, точно в войну, глаз остановить не на чем.

Единственная отрада — горелая башня института. Самый верх ее теперь светится, переливается всеми цветами радуги. И не только ночью, но даже и днем, особенно в пасмурную погоду. Этакий нимб, дрожащее северное сияние, живущее своей особенной жизнью, колышущееся вне всякой зависимости от ветра... Сперва его все показывали в новостях, автобусы с туристами подъезжали издали поглазеть... Теперь прекратили. Видно, правду говорят, что человек ко всему способен привыкнуть. К фронту приспосабливается, к войне, да так, что потом в мирной жизни места себе не может найти... Что нам после этого какая-то цветомузыка о пятнадцати этажах?!

Впрочем, кое-какие люди попадались и в этой пустыне. Не успел Юркан пересечь раскисший газон, уже забывший, что такое собачье дерьмо, как навстречу ему попался местный участковый, плотный коротконогий капитан... То есть, смотрите-ка, уже снова майор. А то! Кривая преступности у него небось стоит на нуле — какой дурак сюда сунется,..

Знать бы Юркану, что восстановленный майор Собакин был уже не участковым, а исполняющим обязанности начальника отдела. Того самого отдела, в котором работать некому. Так что Собакин служил теперь и начальником, и заместителем, и участковым. И жнец, и швец, и на дуде игрец... Что поделаешь — умные разбежались, а остальные пьют,

– Ну что, парень? — обрадовался Собакин живой душе. — Опять к этой... из пятьдесят восьмой? — И, словно старому знакомому, протянул Юркану руку. — Вот не могу понять, она тебе кто? Вроде и не ночуешь... Хотя дурацкое дело-то нехитрое, можно и днем. Одно плохо, воды нет...

Тут Собакин вспомнил свою разлюбезную Клаву, угрюмо засопел, и его кинуло в тоску. «Ну и ладно, — сказал он себе, — хрен с ними со всеми. Баба с возу, кобыле легче... М-да... А каково жеребцу...»

– Да никто она мне. Жена друга. А друг в гробу. — Юркан вытащил свою «Болгарию», угостил Собакина, закурил сам. — Помогаю, чем могу. Здесь ведь у вас и сдохнуть недолго.

«Особенно поодиночке...»

– Ну ты это... Того самого... Смотри, не очень... — сразу посуровел Собакин. — Я ведь при исполнении...

Махнул рукой, высморкался и пошел прочь. В сортир, к туалетчику Петухову. Правда, и там нынче не стало былого декадентского великолепия, даже совсем наоборот, сделалось очень невесело. Ни пожрать, ни выпить! Евтюхов теперь не очень-то шастает за институтский забор. Говорит — не дурной. Сам ни за что не пойду и другим не советую. С этой тварью, мол, лучше не связываться. Минули золотые денечки.

– При исполнении так при исполнении. — Юркан посмотрел Андрону Кузьмичу в спину и мысленно перекрестился. Тот хоть вроде и разговаривал дружелюбно, но властью от него веяло нешуточно, а значит, держаться следовало подальше. У таких, как Собакин, рассуждение одно: «был бы человек, а статья найдется». Дождавшись, пока майор скроется, Юркан направился к облезлой, помнящей лучшие времена «хрущобе». Вошел в мрачный неуютный подъезд, начал подниматься по грязным ступеням. Вот она, мерзость запустения. Как-то все же лучше, когда заплевано, зассано. Какие ни есть, а признаки жизни... Во всем подъезде — две души жильцов. Натаха да чудик один, обитающий этажом выше. Алконавт, но тихий покамест. Прозвище у него еще такое чудное. Ахти... Ихти... Тьфу. Совсем памяти не стало.

А вот и знакомая дверь. Некрашеная, с цифрой пятьдесят восемь. Как всегда — незапертая.

– Юрочка пришел, хороший, — послышался голос Натахи, когда Юркан еще только шагнул в прихожую. — Я здесь, Юрочка, здесь. На кухне я.

В квартире было холодно, пахло неуютом и дымом. Неудивительно: Натаха сидела у ведра с лениво догоравшими головешками. Взгляд снулый, отрешенный, неживой... голова седая. Что в этот раз пустила на дрова — шкаф, шифоньер, пенал? Или уже до паркета добралась? «Во что девку превратили, суки...»

– Что, никак бензин закончился? — Юркан со вздохом посмотрел на новоявленную «буржуйку», щелкнул по канистре, зашуршал пакетом. — Вот... керосинку заправишь. Только соли всыпать не забудь, а то полыхнет. — Он вытащил полукопченую колбасину, пару банок тушенки, сыр, буханку хлеба. — Ты сегодня хоть ела чего, мать? — В голосе Юркана звучали боль, сострадание и стыдливая неловкость. — Ты уж прости, больше ничего не привез. Никак...

– Ой, Юрочка, спасибо, — по-детски обрадовалась Натаха. Прижала к груди кирпичик хлеба, погладила его, точно котенка. — Шершавый какой. Как кора у березки...

Чувствовалось, что вопрос питания ее не волновал совершенно.

– Ты давай поешь, поешь... — Юркан вытащил нож, отрезал хлеба, сыра, соорудил бутерброд и сунул Натахе. — Вот.

В горле у него разбухал, рос липкий противный ком. Может, и хорошо, что Серега не дожил... не увидел...

– Юрочка, у тебя с машинкой что-то, да? — Натаха повертела бутерброд, погладила, понюхала, но есть не стала, забыла. — Что, плохо ездит, да? А ты возьми Сереженькину, зелененькую. На ящерку похожую. Глазастенькую.

Это про Серегин-то стовосьмидесятый «Мерс»? Перламутрово-изумрудного колера?

– Ну что ты, Натаха, он денег стоит. — Юркан опять вздохнул, вспомнил, как ходили втроем — он, Натаха да Сергей, — заколачивать вот эти самые деньги. — Лучше давай его продадим. Съедешь отсюда куда-нибудь... А то ведь тоска, пустыня, даже поговорить не с кем.

– Как это поговорить не с кем? — обиделась Натаха, вспомнила про бутерброд, положила его на канистру. — Мы с НИМ частенько беседуем. Конечно, все больше ОН говорит, заумно так, бывает даже, я не все понимаю. А меня ОН не слышит, я для НЕГО так, комарик, бабочка, мотылек-однодневка... В общем, ты бы взял машинку эту зеленую, а, Юрочка? Пока еще машинки ездят. А то скоро все пути-дорожки будут в ямках. Глубоких-преглубоких... Не пройти, не проехать. Только улететь. Далеко-далеко...

Юркан понял, что больше здесь делать было нечего. Он попрощался с Натахой, сказал, что заглянет на той неделе, да и потопал себе назад. В смысле, к оставленной на Московском машине. Честно говоря — почти побежал. Слишком уж мало веселого было в здешних краях, и в особенности под вечер. Из-за бетонных плит, что огораживали институт, раздавалось какое-то бульканье, скрежет, металлическое скрипение... Словно в фантастическом фильме про подлодку, забравшуюся слишком глубоко...

Откровенной рысью выдвинулся Юркан к проспекту, расковал никем не украденную «копейку», откатил на руках из зоны бедствия, завел. Хотел было покалымить еще, но одумался. Плевать, всех денег не заработаешь. Поехал домой. Сварил пельменей, с полчасика посмотрел какую-то телевизионную муру, пришел в окончательную тоску и лег спать. Снились ему светофоры, светофоры, светофоры...