"Грешная жизнь герцога" - читать интересную книгу автора (Гурк Лаура Ли)

Глава 14

Когда он проснулся, ее уже не было. Он не знал, сколько времени проспал, но не меньше нескольких часов, потому что за окном было почти темно. Он, морщась, перевернулся на спину – тело у него затекло от долгого лежания на твердом столе.

Он уставился на балки. Они были голые, с них не свисали, как раньше, пучки лаванды. Но ведь стоял май, а они с Томасом приехали сюда в июне, после окончания школьных занятий.

Ивлин не выносил запах лаванды и никогда не приходил сюда, поэтому лавандовый домик стал своего рода убежищем. Но мальчики не могли оставаться в нем на ночь. После ужина с чаем и игр с дядей Ивлином они отправлялись спать в детскую.

Воспоминания о проведенном здесь лете поднимались из глубин памяти, куда он давным-давно запрятал их, воспоминания о стуке каблуков по лестнице, ведущей в детскую, об ужинах с чаем и играх в краба.

Лучше не думать о таких вещах. Каждый раз, чтобы сохранять душевное равновесие, Рису требовалось выбросить из головы ужас того лета. Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Чтобы отрешиться от всех гнусностей прошлого, он стал думать о Пруденс.

Она была так мила. Он живо представил ее хорошенькое круглое личико с большими темными глазами. Она хотела, чтобы он рассказал ей, что здесь случилось. Как он мог? Она не подозревала, насколько гнусной может быть жизнь. Как он мог рассказать ей о кошмаре того лета? Она так невинна.

По крайней мере, была невинна, пока он не лишил ее девственности и не причинил ей боль. К нему вернулось чувство вины. Но потом он вспомнил, как обвивались ее руки вокруг его шеи, как радостно она шла навстречу ему, и угрызения совести оставили его.

Он вдыхал, втягивал в себя запах лаванды, представляя себе, что целует ее волосы, и чувство спокойствия охватило его, призраки исчезли, он снова заснул.

Рис не пришел к обеду, он вообще не пришел домой ночью и не спал в спальне, предназначенной для хозяина. Вопрос, где он провел ночь, горячо обсуждался утром прислугой. Горничная Пруденс сообщила ей, что мистера Фейна происшествие очень тревожит. Камердинера успокоила экономка, сказавшая ему за завтраком, что хозяин, возможно, спит в лавандовом домике, потому что они с братом часто проводили в нем время тем летом, когда жили здесь. Проведя расследование, мистер Фейн убедился, что экономка права.

– Хотя не понимаю, на чем он спал, – говорила Уоддел, закалывая в узел волосы Пруденс. – Мистер Фейн сказал, что там даже нет кровати. Один каменный пол и старый стол.

Пруденс отчетливо представила в своем воображении этот стол и удивительные вещи, которые на нем происходили, – как он целовал ее и трогал в самых интимных местах, как требовал, чтобы она вслух говорила о своей любви. Вспомнила, как он лег на нее и она почувствовала твердую часть его тела внутри себя.

Она была вынуждена признать, что это не было так приятно, как другие вещи, которые он делал. Она покрутилась на стуле перед туалетным столиком, потому что там, где он проникал в ее тело, еще болело. Но потом он целовал ее лицо и волосы, и боль забылась, сменившись удивительной нежностью, подобной которой она не испытывала раньше.

Пруденс закрыла глаза, заново переживая те моменты, когда она гладила его волосы и обнимала его. Даже теперь она краснела при воспоминании об этом. Она помнила каждое слово, которое он произнес в порыве страсти, – как он любит ее, как она прекрасна, как совершенно ее тело. Это наполняло ее счастьем даже больше, чем все потрясающие физические ощущения, которые он дал ей, потому что она понимала: в эти моменты он достигал того, чего хотел, – забыть. Что именно он хотел забыть, она не знала и пообещала не расспрашивать об этом. Ей пришлось довольствоваться тем, что, когда село солнце и Рис заснул, она просто держала его в своих руках и гладила по волосам. Ей хотелось остаться с ним, но долгое отсутствие обоих могло бы заставить тетю Эдит отправиться на поиски. Они еще не женаты, и страх быть застигнутыми вместе вынудил ее покинуть лавандовый домик, оставив Риса спать в единственном месте этого холодного поместья, которое он, по-видимому, мог выносить.

– Еще его светлость сказал мистеру Фейну, что сегодня мы уезжаем в Хейзелвуд, – продолжала Уоддел, возвращая Пруденс к их разговору. – Он дал мистеру Фейну указания насчет поезда. Мы должны все упаковать и быть готовыми к трем часам, сказал мистер Фейн.

Пруденс кивнула, нисколько не удивленная этой новостью, и почувствовала большое облегчение.

– Я буду рада выбраться отсюда, Уоддел, – сказала она. – Очень рада.

«Боже, как я ненавижу этот дом! Я ненавижу его». Эти его слова не давали ей покоя.

– Но почему? – прошептала она. – Что здесь случилось?

– Прошу прощения, мисс? – Уоддел, причесывающая хозяйку, прекратила на время свою работу и вытянула шею к зеркалу, чтобы увидеть результаты: своих трудов.

Пруденс только рукой махнула:

– Ничего, Уоддел. Я просто подумала вслух. Вот и все.

Горничная, удовлетворенная ответом, закрепила шиньон последней заколкой и направилась в гардеробную.

Пруденс едва ли заметила это, погруженная в свои мысли. Какой бы ни была причина его нелюбви к Уинтер-Парку, она поняла, что к этому имела отношение его мать. Леди Эдвард могла бы стать Снежной королевой, если бы таковая существовала. Полная противоположность матери Пруденс, всегда смеющейся, полной теплоты и любви. Леди Эдвард нельзя было представить веселой и любящей. Покойный герцог тоже был частью загадки. И что случилось с братом Риса, который умер?

– Не хотите ли сегодня надеть бежевый дорожный костюм, мисс? – спросила Уоддел, прерывая ее размышления. – Или красный?

– Красный, – сказала она, поднимаясь. – Только красный.

Надеть костюм того цвета, который он любит, – вряд ли это подходящий способ облегчить его состояние, подумала Пруденс, но на данный момент ничего другого она предложить не могла.

Все две недели, последовавшие за отъездом из Уинтер-Парка, Рис старался сохранять выдержанность. Хотя другие имения не были связаны с его кошмарами, в них тоже жили призраки, пусть и менее зловещие, но поджидающие его появления.

Во время посещения разных имений первое чувство, которое испытывал Рис, было смущение. Все было намного хуже, чем он описывал Пруденс. Было мучительно осматривать все это с ее родственниками, которые слишком хорошо знали, почему он женился на их племяннице. Их негодование было просто осязаемо. Стивен, как и обещал, ничего не говорил, но Эдит не могла устоять перед тем, чтобы не прокомментировать состояние владений. Он убеждал себя, что ему безразлично, что они думают, но и молчаливое неодобрение Федергилла, и мелкие ехидные уколы его жены донимали его гораздо больше, чем он готов был признать.

Годами ветшавшие, лишавшиеся мебели и ценных вещей, в конце концов, совсем заброшенные, эти особняки не годились для жилья, разве что для мышей, жуков и прочих насекомых, которые в них и поселялись. Род Де Уинтеров когда-то был одним из самых могущественных в Британии, он восходил к Эдуарду I, но прогнившие балки Хейзелвуда, обваливающиеся кирпичи Селтон-Плейс и невозделанные, заброшенные земли вокруг Обри-Хилл свидетельствовали о том, что могущество это осталось где-то в прошлом.

Из всех имений в наихудшем состоянии был замок Сент-Сайрес. Когда экипаж въехал на изрытую колеями, заросшую подъездную аллею и Рис увидел разбитые окнам ржавые ворота укрепленного феодального замка, который был его домом в раннем детстве, он подумал об отце, любившем этот дом, и его смущение перешло в стыд.

Они с Пруденс вступили в сохранившийся в первозданном виде Бэронз-Ходл. Паутина окутала каменную полку огромного камина, украшенную затейливой резьбой, и только выцветшие пятна на беленых стенах отмечали места, где когда-то висели гербы и оружие предков. Увидев все это, Рис подумал, что его отец, должно быть, переворачивается в могиле.

«Вот до чего дошло, папа», – думал он, глядя на каменный пол у своих ног, пол, который был уложен в 1298 году. Пять заросших сорняками бесполезных каменных руин, разбросанных по центральной Англии. Печаль овладела им, из-за того что много лет назад он повернулся спиной ко всему этому и думал, что ему все равно.

Издалека в центральную башню доносился высокий, игривый голос Эдит и более низкий – ее мужа, отвечавшего ей, но за их голосами он слышал другие. Рис слышал отца, до глубокой ночи рассказывающего им с Томасом истории о славном прошлом семьи. Он слышал звуки, издаваемые деревянными мечами и крикетными битами, когда отец играл с ними. Он слышал смех двух беспечных невинных мальчиков, которые играли здесь, не догадываясь, что их ожидает, когда отец умрет. Как давно это было. Он схватился за голову.

– Рис, что с тобой? – Он почувствовал ладошку Пруденс на своей руке и поднял голову.

– Ничего, – ответил он, проводя ладонями по лицу. – Я просто вспоминал… разное.

Он не взглянул на нее, но чувствовал ее взгляд. Нужно было что-то сказать.

– Здесь лежал красный ковер, – сказал он, показывая на пол у камина. – В дождливые дни мы с братом лежали на нем на животе и слушали рассказы отца.

Она улыбнулась, посмотрела вокруг:

– Так в этом доме ты жил в детстве?

– До одиннадцати лет. После, когда… – Он замолчал, глядя на огромный камин. – Когда умер отец, нас с братом отправили в школу. С тех пор я здесь не был.

Она посмотрела на него, склонив голову набок:

– Тебе здесь нравилось?

Он удивился вопросу, потому что никогда не думал о владениях герцогства с точки зрения личных предпочтений. Они всегда принадлежали Ивлину, а сейчас были обузой, обязанностью, долгами.

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

Пруденс подошла к нему и взяла его за руки.

– Мы должны решить, какое из этих имений станет нашим домом. Где мы будем растить наших детей. Здесь тебе нравится?

Он взволновался, ему стало не по себе. У него возникали смутные мысли о жизни за границей, о поездках в Америку и Европу, о посещении лондонских сезонов при случае. О детях он вообще не думал и уж совсем не думал о том, чтобы обосноваться в одном месте и растить детей.

– Думаю, здесь мне достаточно нравится.

– Ты был счастлив здесь?

Счастлив? Он отнял от нее руки и подошел к одному из окон. Прислонившись к раме, смотрел через разбитые, в неровных зазубринах остатки стекол, выполненных в форме сердечек и установленных еще при королеве Елизавете.

«Какой была бы моя жизнь, если бы не умер отец?» – гадал он, вглядываясь в обширные пустоши. Мысленным взором он видел мужчину и двух мальчиков, фехтующих, вооружившись деревянными мечами и щитами, воображая себя рыцарями далеких времен. Тогда он, конечно, не знал, что неугомонность отца, его постоянное стремление что-то делать были вызваны употреблением кокаина, который, в конце концов, отнял у него жизнь.

Рис еще помнил гнев, который переполнял его, когда несколькими годами позже мать сообщила ему об этом, гнев на человека, который умер и бросил их из-за привычки к кокаину.

С другой стороны, в Париже он сам пристрастился к абсенту, как он мог быть судьей? Глядя из окна на поля, среди которых он и Томас провели так много счастливых дней с отцом, слыша смех, который разносился по дому много лет назад, он обнаружил, что больше не испытывает гнева.

Его отец, понял он сейчас, любил их. Даже не будучи уверенным, что они на самом деле его собственные дети, он любил их и заботился о них. Рис закрыл глаза, потому что грудь сдавило и в ней стало горячо. За всем ужасом, который начался позже, он об этом забыл. Он забыл о любви и привязанности, забыл, как это – быть счастливым.

– Ты все молчишь. – Пруденс подошла к нему и встала рядом. – О чем ты думаешь?

– Взгляни туда, – сказал он, показывая на лужайку между двумя запущенными садами. – Там отец учил нас фехтовать и играть в крикет. А дальше видишь ту скалу на холме? На другой стороне холма озеро, где он учил нас ловить рыбу.

– Замечательно, – обрадовалась она и схватила его за руку. – Идем.

– Куда мы идем? – спросил он, когда она потянула его к двери.

– Ловить рыбу.

Часом позже Рис сидел на заросшем травой берегу озера, там, где мальчишкой ловил рыбу. Но вместо отца и брата на этот раз у него была другая компания – совершенно восхитительная.

Он взглянул на Пруденс, сидящую на траве рядом с ним. В своей зеленой с белым юбке, хлопковой блузке с длинными рукавами и шляпке из белой соломки она была свежей и милой, как этот весенний день.

– Так-так, – проворчал он, – значит, ты оставила бедную Уоддел объяснять свое исчезновение тете?

– Я не исчезла. – Она повернула к нему голову и посмотрела широко открытыми глазами – сама невинность. – Я хожу по дому, составляя списки мебели, которую нужно купить. А ты где?

– Я старательно работаю. Изучаю, в каком состоянии находятся фермы. По крайней мере, так рассказывает Фейн. Он, между прочим, самый лучший слуга – преданный, на него во всем можно положиться – и очень хороший лгун.

– А ты? Тоже очень хороший лгун?

Сердце у него замерло, но он заставил себя взглянуть на нее:

– Что ты хочешь сказать?

Она склонила голову набок, изучая его.

– Когда мы вернемся в гостиницу, нам могут задать вопросы, нужно что-то придумать. – Она с сомнением смотрела на него. – Ты сможешь?

Он сделал честное лицо и наклонился к ней:

– Я постараюсь быть убедительным.

Обеспокоенность исчезла с ее лица.

– Хорошо. Эти правила о непременном сопровождении невероятно глупые, а тетя Эдит строго их соблюдает. Но нам ведь нужно хоть немного побыть наедине, если уж появилась возможность.

– Охотно соглашаюсь. – Его взгляд скользнул по выступающей части ее лифа, улавливая контуры грудей под хлопковой тканью. Одного этого было достаточно, чтобы он возбудился и начал воображать ее бледно-розовые ареолы и маленькие торчащие соски. Он достаточно хорошо знал Пруденс и был уверен, что на ней слои и слои нижней одежды. Чтобы коснуться ее кожи, ему придется пробиваться через ярды муслина, развязывать атласные ленты, расстегивать серебряные крючочки и обтянутые тканью пуговицы, стягивать кружевные подвязки и шелковые чулки… Когда он подумал о стягивании одного за другим этих предметов одежды, его тело начало гореть. Он отложил в сторону удочку, придвинулся ближе и нырнул под поля шляпки Пруденс, чтобы поцеловать ее.

– Рис, – взмолилась она, оглядываясь, – я не это имела в виду.

– Не это? – Он забрал у нее удочку. – Мы здесь одни, а ты хочешь даром тратить время?

Она покраснела, но рассмеялась, когда он нагнулся над ней, чтобы положить удочку:

– Ты опасный человек.

– Да, – согласился он и быстро поцеловал ее в губы. Потом он вынул булавку, державшую шляпку, и снял ее. – Я предупреждал тебя об этом.

Украшенную эмалевым узором булавку он бросил внутрь шляпки. Поцеловав Пруденс, он обхватил ее за плечи и попытался повалить на траву. К его удивлению, она сопротивлялась, и он остановился.

– Что-то не так?

– Мы не можем, – запротестовала она и покраснела еще больше. – Средь бела дня.

– Это не остановило нас раньше. – Его слова, судя по всему, не убедили ее, он понял, что потребуется приложить усилия, и покрыл поцелуями ее лицо. – Почему же мы должны остановиться сейчас?

– Но… раньше… в Уинтер-Парке… у нас было укрытие. – Ее щеки пылали, но он не собирался позволить ее девичьей скромности помешать занятиям столь приятным, как любовные ласки в траве. Он запустил руку в ее волосы, осторожно наклонил набок ее голову и стал целовать шею выше воротника блузки. – Кроме… того, – продолжала она, упираясь руками в его грудь, словно собираясь оттолкнуть его, – я хотела, чтобы мы побыли одни не для этого. Я хотела, чтобы мы поговорили.

– Поговорили? – Он испугался, губы его замерли у ее шеи. – О чем?

– Ни о чем особенном. Я подумала, нам надо лучше узнать друг друга.

Он поднял голову, уверенный, что ослышался.

– Ты хочешь сказать, что мы послали Фейна в деревню за удочками и прочим снаряжением, придумали алиби, объясняющее наше отсутствие твоим тете и дяде, и пришли сюда разными путями для того, чтобы вести разговоры?

– Да. Мы знакомы совсем недолго, и нам надо больше узнать друг о друге.

У Риса не было желания вести разговоры, он намеревался куда приятнее провести время. Но ему стало ясно, что прежде чем он сумеет склонить ее к своему взгляду на вещи, надо поговорить, а также использовать свои способности убеждать.

Он снова наклонился, чтобы поцеловать ее в шею, и свободной рукой взялся за ее маленький галстучек.

– Почему бы тебе не объявить тему? – предложил он, начиная расстегивать воротничок и проводя по шее языком.

Она зашевелилась, и, когда заговорила, ее голос выдал неровное дыхание, что ободрило его.

– Рис, что должна делать герцогиня, только подробно?

Его пальцы скользнули в распахнувшуюся блузку, оказавшись у края кружевного корсетного лифа. Ее кожа была на ощупь как теплое молоко.

– Что бы ты хотела знать?

Она слегка оттолкнула его – настолько, чтобы видеть его лицо.

– Когда я стану твоей женой и герцогиней, я хочу все делать правильно. Только не знаю как. – Ее темные брови слегка нахмурились. – Мне ужасно не хотелось бы совершать промахи.

Она выглядела такой озабоченной, что он не мог не рассмеяться.

– Дорогая, большинство герцогинь очень похожи на большинство герцогов. И маркизов, и графов, и так далее. Мы ничего не делаем. Мы ужасные бездельники и заняты тем, что даем или посещаем сказочные приемы, спуская свои состояния, если они есть, едим слишком жирную пищу, пьем слишком много шампанского и портвейна, путешествуем по разным странам, накапливая невероятное количество долгов, и ввязываемся в скандалы. И все потому, что большинство из нас мается от скуки.

– Я серьезно.

– Я тоже. – Он целовал ее и водил пальцем по ключице, а другой рукой ласкал ей затылок. – Пэры – это полевые лилии,[6] не ведающие забот, моя сладкая, – сказал он. – Нам не надо заботиться о хлебе насущном.

Она немного откинулась назад, с тревогой глядя на него.

– И мы тоже будем так жить, Рис? Как полевые лилии?

Именно на это он и рассчитывал, но по выражению ее лица понял, что ей это не нравится. В тот день на Литтл-Рассел-стрит он много наговорил ей всякой чуши об ответственности, лежащей на герцоге.

– Конечно, мы не будем вести праздную жизнь, – ответил он, приняв серьезный вид. – Мы будем… хм… делать добрые дела.

– Какие добрые дела?

– Я имею в виду благотворительность. – Рис распахнул ее блузку и сосредоточился на приятном занятии – продолжил целовать ей шею. – У нас куча денег. – Он проложил губами путь до атласа и кружев чуть выше грудей. – Я обещаю, что мы много раздадим тем, кто оказался менее удачлив.

Он положил ладонь на ее грудь. Ее пальцы сжались на его руке, но она не пыталась остановить его, когда он стал осторожно мять ее грудь через жесткую ткань корсета.

– О какой благотворительности ты говоришь? – Дыхание Пруденс стало неровным и частым.

– Любой, какая тебе будет по душе. Больницы, Армия спасения, вдовы военных… – Он замолчал и поцеловал ее в кончик носа. – Доступное жилье для одиноких девушек-швей.

– Я бы хотела что-то сделать для своих подруг из пансиона на Литтл-Рассел-стрит.

Ее голос прервался, и он нашел это многообещающим признаком.

– Все, что хочешь, для твоих подруг, – сказал он, уткнувшись в ложбинку между ее грудей.

Пруденс шевельнулась, издав неясный стон.

– Я подумала… ум-м… я подумала, мы могли бы им как-то помочь. – Она задыхалась, потому что он начал целовать соблазнительную выпуклость ее груди чуть выше корсета. – Но они такие гордые, они не хотят брать денег.

– Мы придумаем что-нибудь другое, – пообещал он и поцеловал выпуклость другой груди. – Чтобы они не думали, что это благотворительность.

На этот раз ему удалось уложить ее на траву, и она, оказавшись под ним, не сопротивлялась.

– Мы сможем помочь и сиротам тоже?

– Безусловно. – Рис припал к ее губам открытым ртом и запустил руку под юбки. Через тонкий слой муслина он почувствовал жар ее тела и воспламенился сам. Он впился в ее губы, наслаждаясь их вкусом, и продолжал водить рукой под ее панталончиками. Когда же он просунул два пальца за край чулка выше подвязки и потрогал ее там, от прикосновения к теплой шелковой коже голова у него закружилась.

Он со стоном прервал поцелуй и снова начал губами прокладывать дорожку к ее грудям. Одновременно легкими круговыми движениями он ласкал чувствительную кожу у нее под коленом.

Пруденс запустила руки в его волосы, беспокойно задвигалась под ним, испуская нежные стоны.

Рис смаковал эти эротические звуки, зная, что она возбудилась так же, как и он. Но он также помнил, что причинил ей боль в первый раз, и хотел, чтобы на этот раз она испытывала только наслаждение. Он высвободил руку из-под юбок и закончил расстегивать блузку. Ему хотелось совсем снять с нее блузку, но она воспротивилась, так что он оставил свои попытки. Однако когда дело дошло до корсета, он проигнорировал ее протесты и смешные слова, что без корсета она слишком толстая.

– Ты совершенство, – твердо сказал он и поцеловал ее. – Ты невероятно соблазнительная. Танцовщицы из «Мулен Руж» позеленели бы от зависти, как на той картине в Национальной галерее, если бы увидели тебя. Кроме того, – добавил он, поворачивая ее на бок, чтобы заняться корсетом, – женщина не может как следует заниматься любовью в такой упаковке. – Ослабив корсет, он смог расстегнуть крючочки спереди и снять атласную и кружевную детали вместе. Он бросил их в траву и снова уложил ее на спину. Удерживаясь на руках, он наклонился над ней и поцеловал.

Ее кожа была горячей, розовой от смущения, она ткнулась лицом в его шею, словно желая спрятаться.

– О, Рис, не надо, – шептала Пруденс, бессильно отталкивая его руку, когда он начал расстегивать пуговицы на ее нижней рубашке. – Нас могут увидеть.

Он засмеялся. Но когда она потребовала сказать, что его так рассмешило, он покачал головой, подавил смех и не стал говорить, что когда двое катаются по траве, любой человек будет точно знать, чем они занимаются, одеты они или нет. Отвлекая, он снова начал целовать ее и постепенно продвигался вниз.

Она была такой желанной, полуодетая, вся бело-розовая и пышненькая, ее голая кожа выглядывала то здесь, то там из кружев и муслина. Удерживаясь на одной руке, второй он распахнул ее нижнюю рубашку, обнажив грудь. В горле у него пересохло.

– Совершенство, – снова сказал он, обхватывая груди ладонями, лаская их, ощущая вставшие торчком соски. Вдыхая женское тепло и аромат, он играл ее грудями, дразнил и ласкал их ртом и пальцами. Когда он губами и языком нежно ласкал ее сосок, его собственное тело отвечало на эротический призыв.

Теперь она содрогалась под ним, смущение отступило перед всплеском возбуждения. Он и сам горел от желания, но старался сдерживаться.

Его рука потянулась к ней под юбку, двинулась по бедру вверх, потом поперек его и остановилась на том местечке, которое ему больше всего хотелось трогать. Когда его рука оказалась на холмике, бедра у нее задвигались, с благодарной готовностью вжимаясь в него. Медленно, очень осторожно он просунул кончик пальца, в разрез ее панталон…

Пруденс была влажной, роскошно готовой, и он не мог больше сопротивляться своей потребности.

– Перебирайся на меня, – сказал он ей, перекатываясь на спину, а когда она повиновалась, он задрал юбки и развел ее ноги поверх своих бедер. После этого его рука протиснулась между их телами, и большим пальцем он увеличил отверстие в ее панталонах, разорвав тонкий батист. Очень осторожно он раздвинул ее губы пальцами и качнул бедрами, полностью войдя в нее.

Она вздрогнула, и он замер.

– Я сделал больно? – спросил он, пугаясь.

Но она так решительно замотала головой из стороны в сторону, что ее волосы упали вниз, щекоча его лицо.

– Нет. О нет!

Рис почувствовал огромное облегчение и отчаянный голод желания. Она была такой тесной и влажной, она была такой восхитительной, что он не мог не захотеть большего. Он снова ударил вверх с намерением ускорить темп, но ее тело двигалось с неловкостью неопытности, и он понял, что придется немного подождать. Он судорожно втянул в себя воздух, стараясь умерить желание, отступая, чтобы показать ей, как добиться, того, чего она хочет.

– Сядь прямо и упрись в мои плечи, – сказал он, а когда она сделала это, он обхватил ее бедра, приподнял свои и медленно толкнул вверх. Потом он повторял это снова и снова, обучая ее, приучая к ощущениям внутри. Каждый слабый толчок был мучительным и вырывал стон из его губ, но такая мука была приятной.

Он не закрывал глаз и наблюдал за ней, большим пальцем поглаживая клитор, разжигая в ней пламень страсти. Он смотрел, как она, сама того не сознавая, начала руководить его действиями, направляя его руку своей; ее тело начало двигаться на нем так, что задавало ритм им обоим. Он не сводил с нее глаз, зная, что никогда в жизни не увидит ничего прекраснее, чем это лицо.

Пруденс раскраснелась, в солнечном свете ее кожа была нежно розовой. Лоб блестел от крошечных капелек пота. Глаза были закрыты, темные ресницы лежали на щеках как два маленьких веера. Губы полуоткрылись, и в промежутках между стонами она проводила по ним языком. На ее лице было написано, что она вся ушла в эротические переживания, что все в ней стремилось к достижению пика наслаждения, и это вызвало у него улыбку. А когда экстаз настиг ее, когда ее тело в содроганиях сжимало его плоть, он испытал такое наслаждение, какого никогда не знал.

И после, когда она лежала, спрятав лицо у его шеи, и шептала: «Я люблю тебя», – теплота, родившаяся в нем растопила в душе лед, чего не смогли сделать ни парижский абсент, ни солнечное итальянское лето.

– Здесь мы и будем жить, – сказал он.

И, целуя ее пахнущие лавандой волосы, слушая пение птиц в пышной листве английских ильмов над их головами, Рис Де Уинтер подумал, что, наверное, в конце концов настал его апрель. Он начал верить, что, наконец, обрел дом.