"Страсти Челси Кейн" - читать интересную книгу автора (Делински Барбара)

ГЛАВА I

Сидя в роскошном бархатном кресле для двоих, принесенном в библиотеку по особому случаю, Челси Кейн изучала членов семейства своей матери: голубоглазых, светловолосых, с крючковатыми носами людей, и решила, что из какой бы семьи она ни происходила, это все равно лучше, чем принадлежать к роду Махлеров. Ей была омерзительна надменность и жадность, которую она видела перед собой. Едва похоронив Эбби, они торопились разделить ее наследство.

Что же касалось самой Челси, то она хотела сейчас лишь одного – снова увидеть Эбби живой. Но Эбби ушла навсегда. Склонив голову, Челси слушала шепот январского ветра за окном, сквозь который до нее доносились приглушенные голоса Махлеров. Она услышала, как щелкнули карманные часы отца и как зашелестели бумаги на столе. В какой-то момент ее взгляд остановился на ковре. Это был изысканно-утонченный, исполненный в бледно-голубых и коричневых тонах Айбуссон.

"Когда я смотрю на него, я будто вижу твоего отца", – часто говорила ей Эбби в своей неподражаемо жизнерадостной английской манере. И Кевин, конечно, в самом деле был таким – элегантным и изысканным. Кто знает, может, и Кевин дорожил этим ковром, потому что тот напоминал ему Эбби. Он никогда не говорил об этом. Внешне он был очень сдержан. Даже и сейчас Челси, посмотрев на него, увидела, что выражение его лица было таким же темным и мрачным, как и костюм, который он носил. Хотя оба они сидели рядом, он замкнулся от нее в какой-то своей особой печали. Прошло уже пять дней, как Эбби не стало.

Челси захотелось прижаться к нему и взять его за руку, но она не решилась на это. Она чувствовала себя лишней в его горе. Он мог позволить ей разделить его, а мог и не позволить. Неуверенная в себе, она не рискнула получить отказ.

Наконец Грехем Фритц, адвокат и поверенный в делах Эбби, приступил к чтению завещания:

– Оглашается последняя воля Эбигейл Махлер Кейн…

Челси перестала слушать. Эти слова беспомощно возвращали ее к тому, что было еще слишком свежо в памяти: строгий, с резьбой гроб, последние напутствия священника и дюжины желтых роз, которые должны были выглядеть ослепительно прекрасными, но казались заурядными и ужасно печальными. Челси не хотелось, чтобы завещание оглашалось так скоро, но Грехем поддался давлению Махлеров, которые приехали в Балтимор издалека и не хотели возвращаться к этому еще раз. Кевин не спорил. Он редко противоречил Махлерам. Это вовсе не говорило о его слабохарактерности: нет, он был исключительно одаренной личностью. Работа, доступная немногим, отнимала у него почти все силы, и на противоборство клану его уже не хватало.

Эбби видела это. Она понимала людей и сострадала им, как никто другой. Перед Челси пронеслись картины ее прошлого. Она вспомнила, как Эбби купала ее в солевых ваннах Эпсома, когда она заболела ветрянкой, как заказала целую гору любимого Челси вишневого мороженого, когда ей поставили зубную пластинку, как она увлеченно рассылала копии всем знакомым, когда рисунок Челси получил первый приз на художественном конкурсе, как она бранила ее за то, что Челси дважды проколола себе уши.

Позже, когда Эбби все сильнее и сильнее стала страдать от хронического полиомиелита, Челси смогла отблагодарить ее за все, и уже теперь Челси купала ее, ухаживала за ней, хвалила и ругала ее. И она была рада этому. Эбби дала ей так много. Иметь такую возможность уже само по себе было подарком для Челси, ведь обе они знали, что времени оставалось очень мало.

– …этот дом и дом в Ньюпорте я завещаю своему супругу Кевину Кейну вместе с…

Дома, автомобили, акции и облигации. Кевин не нуждался в них. Он был преуспевающим нейрохирургом, имевшим высокий оклад в больнице, и, кроме того, выгодная частная практика приносила ему дополнительные доходы. Он лично оплачивал ежедневные расходы Челси. Эбби брала на себя заботу об остальном, и это вызывало резкое недовольство клана. Братья и сестры Эбби считали, что Челси не должна достаться часть собственности Махлеров, ведь она им чужая. Но Эбби настояла, чтобы Челси, как ее дочь, имела равные права с любым из Махлеров. Так оно и вышло, по крайней мере формально. Выделенная Челси собственность, управляемая по доверенности, приносила ей доход, достаточный для безбедной жизни, даже если бы она решила совсем не работать.

Челси была архитектором. В свои тридцать шесть лет она являлась одним из трех партнеров в фирме, получавшей выгодные подряды по всему Восточному побережью. Более того, она лично вложила деньги в некоторые из тщательно отобранных проектов, что гарантировало ей стабильный доход. Она могла зарабатывать достаточно, чтобы не нуждаться ни в чьей помощи.

Ее никогда особо не волновал вопрос о накоплении имущества. И по этой причине, возможно, она почти не слушала того, о чем читал Грехем. Она ничего не хотела наследовать матери, так же как не хотела верить в смерть Эбби, чего нельзя было сказать о ее дядьях и тетках. Пытаясь казаться скучающими, они сидели, с тщательной небрежностью сложив руки на коленях, и с видимым безразличием следили за Грехемом. И только напряжение их длинных носов и постоянно настороженные голубые глаза выдавали их волнение.

– …моему брату Малькольму Махлеру я оставляю… Малькольму досталась яхта, Майклу – «паккард», Элизабет – две чистокровки, Анне – доходный дом. Но они все еще ждали чего-то.

– …что касается рубинов…

Рубины. Только теперь Челси поняла, чего они ждали, нет, не потому, что им не хватало драгоценностей, или яхт, или автомобилей, или лошадей, – дело было совсем в другом. Даже Челси, которой никогда не пришло бы в голову носить их, понимала ценность рубинов. Они принадлежали семейству на протяжении жизни уже шести поколений и по традиции переходили от старшей дочери к старшей дочери.

Эбби была старшей дочерью, а Челси ее единственным ребенком. Но – приемным…

– "Я уделила этому вопросу больше внимания, чем остальным, – читал Грехем, – и решила разделить рубины в следующем порядке: моя сестра Элизабет наследует серьги, Анна – браслет, моя дочь Челси – перстень".

Элизабет вскочила с кресла:

– Нет, это ошибка! Если старшая дочь не имеет дочери, то все полностью переходит ко второй дочери в семье.

– У рубинов должен быть только один владелец. – Анна была не менее возмущена. – Как она вообще смогла додуматься до этого?!

– Она, вероятно, была не в себе, – заметил Малькольм, вежливо сомневаясь в законности завещания.

– Или же кто-нибудь повлиял на нее, – предположил Майкл, смягчая обвинение.

– В семье всегда было принято, чтобы рубины оставались в одних руках, – настаивала Элизабет. – Все камни должны перейти ко мне.

Кевин сделал чуть заметное движение, достаточное для того, чтобы привлечь общее внимание. Голосом, в котором чувствовалась глубокая печаль и в то же время удивительная твердость, он сказал:

– Все рубины должны перейти к Челси. Она – старшая дочь старшей дочери.

– Но она не родная дочь Эбби, – заспорила Элизабет. – В ней нет наших генов, она не сможет передать их по наследству. В самом деле, взгляните на нее. Она же деловая женщина. У нее не будет ребенка. Даже если бы она и была нашей крови…

Челси бесшумно встала и выскользнула за дверь: у нее больше не хватало сил выносить слова Элизабет. Больше, чем кого-либо другого, ее мучил тот факт, что в ней не было крови Махлеров. Много лет она пыталась выяснить хоть что-нибудь о своем происхождении. Но Кевин отказывался обсуждать этот вопрос, а Эбби была слишком больна, чтобы Челси осмелилась досаждать ей этим. Эбби была матерью для нее во всех отношениях, с ее смертью Челси чувствовала себя потерянной, лишенной опоры, утратившей самое дорогое в жизни.

Несмотря на слабое здоровье, Эбби безумно любила Челси и уделяла ей массу времени и сил. Много раз Челси хотелось сказать, что она не стоит таких забот, но, глядя на Эбби, Челси понимала, что ни за что на свете не смогла бы огорчить ее. Челси очень повезло с семьей, куда она попала ребенком. Дом Кейнов был тихой гаванью, в которой царила атмосфера любви и спокойствия, для Челси это было счастливое место.

И все же ее мучили сомнения. Челси хотела знать, почему именно ее удочерили Кейны, почему Эбби не имела своих собственных детей, как и при каких обстоятельствах ее удочерили. Она хотела знать, где родилась, кто ее родители и почему они ее бросили.

Однажды Эбби, тщательно подбирая слова, объяснила, что паралич не позволил ей иметь детей, а они с Кевином так хотели ребенка! Счастье улыбнулось им, и они нашли девочку, которая нуждалась в заботе и ласке. Удочерение было совершенно в глубокой тайне, с соблюдением всех формальностей. Эбби больше не хотела ничего рассказывать, и Кевин был согласен с ней. "Ты – Кейн, – всегда говорил он Челси, – не имеет значения, откуда ты, если ты знаешь, кем являешься сейчас".

Челси подошла к большому зеркалу в позолоченной раме, которое висело над консолью в холле. Она была так же хорошо сложена, как и все Махлеры, и одевалась с безукоризненным вкусом, но на этом сходство заканчивалось. В отличие от Махлеров, у Челси были зеленые глаза и великолепные каштановые волосы, которые заставляли женщин Махлер просто сгорать от зависти, когда они видели их уложенными. По милости дорожного происшествия, в которое Челси попала в семнадцать лет, ее прежде вздернутый носик стал маленьким и прямым после хирургического вмешательства, а благодаря стоматологическому приспособлению, которое она носила для коррекции, ее подбородок, который иначе мог оказаться скошенным, выглядел теперь в полном соответствии с чертами ее лица. Было бы ложной скромностью отрицать, что Челси привлекательна, и она вполне осознавала это. Челси прошла долгий путь от необузданной длинноволосой девчонки-хиппи с диковатыми глазами до женщины, которой по праву гордилась Эбби.

Теперь Эбби не стало, а ее родственники грызлись в библиотеке из-за семейных рубинов. Челси чувствовала себя лишней. И если бы не Кевин, она ушла бы из дома. Но она не могла оставить его одного. Он был сломлен. После многих лет ожидания смерти Эбби, он теперь не мог примириться со свершившимся фактом. Челси могла винить его в непонимании по отношению к себе. В вопросе с ее удочерением он проявлял упрямство и скрытность. Но его всепоглощающая и безудержная любовь к Эбби заставляла Челси многое ему прощать.

Двери библиотеки открылись, выпуская Элизабет и Анну.

– Мы будем бороться, ты знаешь, – предупредила Элизабет, проходя мимо Челси.

– Перстень должен остаться в семье, – сказала Анна, доставая из шкафа меха.

Без лишнего слова, без малейшего жеста сожаления, ободрения или прощания, они вышли. Входные двери едва успели закрыться, как вошли Майкл и Малькольм. Челси подала им их пальто.

– Ты хорошо справилась, Челси, – сказал Малькольм, поправляя шляпу.

Она молча стояла, опустив руки.

– Боюсь, я была не очень внимательна.

Теперь они были для нее еще менее интересны, чем раньше.

– Напрасно. Эбигейл превратила тебя в богатую женщину.

– Я была богатой женщиной и до того, как она умерла.

– Благодаря Махлерам, – сквозь зубы сказал Майкл, натягивая черные водительские перчатки. – Элизабет и Анна расстроены, и, если честно, я не виню их в этом. Перстень стоит больших денег. Тебе не нужны деньги, и перстень тебе не нужен. Он даже близко не представляет той ценности для тебя, какую имеет для нас. – Он поднял на нее свои голубые махлеровские глаза. – Если ты хоть вполовину такая, какой тебя видела Эбби, ты отдашь перстень нам. Это было бы справедливо.

Челси вспомнились вечера, которые устраивала ее мать. Иногда к ним приезжали Махлеры. Они производили огромное впечатление на ее друзей. Им они казались сливками общества, водившими компанию с принцами и герцогами, разъезжавшими по знаменитым столицам мира и говорившими на королевском английском. Но Челси никогда не была в восторге от их элегантных манер, под которыми скрывались низменные побуждения.

Сначала она хотела возразить им, выразить возмущение, но в конце концов почувствовала, что у нее просто не было сил на пререкания, тем более по поводу наследства, когда все вещи кругом, казалось, еще хранили живое прикосновение рук Эбби.

– Сейчас я не могу думать об этом. Только не сейчас! – сказала Челси.

– Если дело лишь в том, чтобы оценить перстень, – заметил Малькольм, – то это уже сделано. У Грехема есть все необходимые бумаги.

– Дело в том, что мы только что похоронили Эбби. И мне нужно время.

– Не откладывай этот вопрос надолго. Девочки подадут в суд, если ты не отдашь перстень добровольно.

Челси подняла руку и пробормотала:

– Нет, не сейчас, – и вышла на кухню.

Не успела она облокотиться о стеллаж с громоздившимися на нем медными сковородами, как дверь с шумом распахнулась и появился Грехем.

– Ах, Челси! – вздохнул он. – Я боялся, что не увижу тебя.

Грехем нравился Челси. Ровесник ее родителей, он стал их семейным адвокатом после смерти своего отца. Она привыкла к нему за долгие годы.

Обхватив себя руками за плечи, Челси бросила на него умоляющий взгляд:

– Неужели и ты будешь мучить меня, Грехем? Нельзя было оглашать последнюю волю мамы, когда ее могила еще не остыла, но ругаться из-за наследства – просто отвратительно. Они хотели этого, что ж, – они своего добились, но я не хочу даже упоминать о завещании, думать об этом или что-то предпринимать до тех пор, пока не похороню ее для себя. – Она махнула рукой в сторону входной двери. – Они собираются улететь домой, будто бы в их жизни ничего не изменилось. Наверное, так оно и есть для них, но не для меня. И мне нет дела до наследства, что бы там я ни наследовала, становлюсь ли я богаче на столько-то и столько. Я отказываюсь оценивать жизнь моей мамы в долларах и центах.

– Я здесь не за этим, – сказал Грехем и достал конверт из внутреннего кармана своего пиджака. – Это для тебя.

Челси опасливо взглянула на старый, потертый конверт.

– Если это старый биржевой сертификат, то он мне не нужен, – сказала она, хотя конверт выглядел совсем не как официальное письмо.

Он был небольшой, неопределенного вида, и даже оттуда, где она стояла, Челси увидела, что на нем отсутствует обратный адрес.

– Возьми, – настаивал Грехем, поднося конверт к лицу Челси. – Эбби хотела, чтобы он был у тебя.

– Она написала это в своем завещании?

– Нет, это было сказано лично мне, а теперь и тебе.

Заинтересовавшись, Челси взяла конверт и сразу ощутила его тяжесть. Внутри находилось что-то весомое. Она повертела его в руках, затем стала изучать адрес. Нечеткие буквы в начале были забрызганы чернилами, но все же она смогла разобрать имя своей матери. Остальную надпись прочесть было еще труднее.

– Конверт был отдан на хранение моему отцу, – помог ей Грехем. – Здесь адрес его фирмы. Он был тем лицом, которое представляло интересы твоих приемных родителей.

Челси знала об этом, но неожиданность замечания Грехема испугала ее. Сердце ее екнуло и учащенно забилось. Ее взгляд остановился на почтовом штемпеле.

– 8 ноября 1959 года, Норич Нотч, Нью-Гемпшир, – прочитала она.

– Норвич, – поправил Грехем.

– Я родилась там?

– Да.

Она была потрясена. Желание узнать о месте своего рождения стало ее потребностью, такой же, как и празднование дней рождения каждый март. Неожиданно простой конец ее терзаний – задать вопрос и получить ответ – ошеломил ее. Норвич Нотч. Она держала конверт в своих руках, как будто это было что-то очень хрупкое, боясь перевернуть его и открыть.

С порога комнаты послышался голос Кевина:

– Что здесь происходит, Грехем?

Грехем перевел взгляд с лица Челси на конверт в молчаливом ожидании. Она судорожно глотнула, перевернула конверт, открыла его и извлекла сверток тонкой оберточной бумаги, который был таким же потрепанным, как и сам конверт. Он выглядел так, как будто его сворачивали и разворачивали много раз. Аккуратно положив на стойку, она развернула его. Внутри на изношенной ленточке, которая когда-то была красной, но давно уже потеряла свою былую нарядность, был прикреплен потускневший серебряный ключ. Да, подумала она, это ключ. Верхняя его часть напоминала миниатюрную лиру, которую было удобно держать в руке, а бородка, представлявшая собой тонкую трубочку без зубчиков, была длиной почти с большой палец Челси.

Челси вспомнила о метрономе, который стоял на рояле в гостиной ее родителей. Метроном был ее Немезидой долгие годы изнурительной учебы игре на рояле. Он заводился ключом с такой же гладкой бородкой.

Озадаченная, она взглянула на Грехема:

– Кто послал это?

Он пожал плечами и покачал головой.

– Это ключ?

– Эбби так думала, но она никогда не была уверена. Его прислали, когда тебе было пять лет. – Специально для Кевина он добавил извиняющимся тоном: – Так как он был адресован Эбби, моему отцу не оставалось ничего другого, как передать его ей.

– У него не было оснований поступить иначе, – вступилась Челси, заметив взгляд Грехема.

Глядя на отца, стоявшего в дверях, она подумала, что, несмотря на его печальные глаза и горе, свалившееся ему на плечи, весь его облик выражал силу и достоинство.

– Неужели не было? – возразил Кевин.

Его отношение к этому вопросу не менялось с годами, и то, что Челси уже стала взрослой, и даже смерть Эбби не могли повлиять на него.

– Мы взяли тебя, когда тебе было только восемь часов от роду. Мы растили и любили тебя. Твоя мать не хотела знать, откуда ты. Ей не нужно было этого знать. Это просто ничего не значило и не значит сейчас. Все, чем ты сейчас являешься, пришло от нас.

Челси знала, что это неправда. У нее не было ни такой чистокровной махлеровской внешности, ни ямочки на подбородке, как у Кевина, ни таких тонких губ и румянца на щеках. Все Махлеры и Кейны были музыкальны, она была лишена слуха.

Но она не собиралась спорить с Кевином. Предположение, что Челси попытается найти своих настоящих родителей, всегда пугало Кевина, тем более сейчас. Ему было тяжело. Так же, как и ей. И его отстраненность еще больше угнетала ее. Она не могла вынести мысли о том, что он мог стать от нее еще дальше.

Но и ключ она не могла проигнорировать. Положив его на ладонь, она погладила его пальцем.

– Кто мог послать его? – спросила она опять.

– Эбби никогда не знала, она получила его так же, как и ты сейчас.

Отложив ключ, Челси разгладила оберточную бумагу и осмотрела ее со всех сторон. Таким же образом она осмотрела еще раз и конверт. На нем не было ничего, кроме надписи на лицевой стороне.

– Должна же здесь быть какая-нибудь записка.

– Она говорила, что ничего не было.

– Но она также говорила, что не знала, где я родилась, – выпалила Челси. То, что Эбби лгала ей, неприятно поразило ее. Еще хуже было то, что Кевин, может быть, знал все с самого начала.

Она посмотрела ему в глаза:

– Ты что-нибудь знал об этом?

Он отрицательно покачал головой. Излишняя подчеркнутость этого жеста выдавала его гнев.

– Если бы я знал, я не допустил бы этого. Ей и так хватало забот в жизни, чтобы еще беспокоиться о ключе.

Чувствуя глубокую печаль, Челси произнесла:

– Ей бы не пришлось тревожиться о нем, если бы она отдала его мне.

– Если бы она сделала это, ты бы уехала.

– Из-за ключа? Но я даже не знаю, что он должен открывать.

– Ты бы не смогла удержаться, чтобы не выяснить это, – сердито сказал Кевин. – Когда тебя что-нибудь интересует, тебя невозможно остановить. – Его голос смягчился. – Именно этим всегда так восхищалась твоя мать. Ты была такая энергичная, какой она всегда хотела быть.

Челси удивилась:

– Мама была самая энергичная из всех нас. Кевин, будто не слышал ее, продолжал:

– Эбби думала совсем по-другому. Она была скована своей семьей, так же как своими костылями, тогда как ты была свободной. Ты жила так, как хотелось жить ей. Ты хотела от жизни вызовов и не пропустила ни одного. Она любила тебя, отчаянную девчонку, как она любила только чемпионаты по плаванию в клубе. – Его губы скривились, а язык стал заплетаться. – Вот почему она так боялась за ключ. Она понимала, что ничто не остановило бы тебя, если бы ты узнала про него и попыталась найти своих пропавших родителей, которым ты была не нужна с самого начала.

– Несправедливо, – прошептала Челси, чувствуя комок в горле. Она с болью взглянула на Кевина и подумала, что он тоже боится того, что двое других людей займут его и Эбби место в ее сердце. Но ее мучила и другая мысль. Меньше всего она хотела верить в то, что попала в дом Кейнов благодаря тому, что аборты в то время были запрещены.

Разглядывая ключ в своей руке, она мягко сказала:

– Я бы никуда не побежала. Как я могла причинить вам боль? Вы мои родители. И так будет всегда.

Но она так хотела знать о тех, других! Челси трудно было говорить об этом. Она сомневалась, что кто-нибудь, кроме такого же приемыша, как она, смог бы понять ее, почувствовать, что значит быть отвергнутым сразу после рождения, что значит чувствовать постоянный холодок в семейном кругу и что значит думать о себе как о неполноценном человеке. Но сейчас было не время выплескивать свои эмоции.

Она осторожно положила ключ в оберточную бумагу и аккуратно завернула его, как это, наверное, не раз делала Эбби. Вложив сверток обратно в конверт, она положила его в карман своего шелкового платья.

– Ты прав, это неважно сейчас, – сказала она Кевину. Специально для него она повернулась к Грехему и, как много раз делала Эбби, приветливо и непринужденно произнесла: – Повар готовит невероятно вкусного тушеного цыпленка. Надеюсь, вы присоединитесь к нам?

Кевин хорошо знал Челси. Она была человеком дела. Имея посредственный диплом Принстонского университета, она смогла добиться устройства на работу в Департаменте архитектуры и буквально сделала себя сама. Когда она спроектировала свое первое задание, получилась оригинальная высотная конструкция, какой еще не было в Балтиморе. Она представила чертежи одному из ведущих строительных подрядиков, пообещав дополнительно детально разобрать план, если он согласится купить проект и возьмется за него. Когда она стала одним из трех партнеров в новой строительной компании, она разработала проект многоквартирного жилого дома и разослала собственноручно написанные рекламные послания всем перспективным клиентам, которых она смогла найти в своей адресной книге. А поскольку она хорошо знала деловые связи отца и матери, книга эта была внушительной.

Теперь ее вызовом стал потускневший серебряный ключ. Поначалу она хотела забыть о нем. Какое-то время после смерти Эбби она чувствовала отчуждение Кевина, может быть из-за ключа. И все-таки о нем невозможно было забыть. Челси постоянно ощущала его присутствие, куда бы она его ни прятала.

Название Норвич Нотч также стало казаться ей хорошо знакомым. Или какая-то мистическая сила связывала ее с местом рождения, гадала она, или она уже столько раз произносила его про себя, что оно теперь постоянно вертелось у нее в голове. Из атласа она узнала, что этот город с населением в тысячу сто человек находится на юго-западной оконечности Нью-Гемпшира. Но как она ни старалась, ничего другого о нем ей отыскать не удалось. Она нашла упоминание о нем в телефонном справочнике Кин-Питербурга. Среди прочих значились: деловой центр Норвич Нотч, церковь конгрегации Норвич Нотч и больница с таким же названием. В каждом из этих мест могла оказаться информация о ее рождении. Кроме этого, она прочла все крупные статьи, касающиеся усыновления, опубликованные за последние годы. Она знала о специальной службе. Официальный розыск велся в течение всех 90-х годов. Обмен информацией между родителями и оставленными детьми увеличивался год от года. Официальный прием детей был теперь распространенным явлением.

Челси могла снять трубку и позвонить. Она могла полететь в Бостон и поехать на север или из Манчестера на запад. Если бы она захотела, то могла бы добраться туда прямо из Балтимора. Но она была пока не готова проделать все это. Не так скоро после смерти Эбби. И она помнила о чувствительности Кевина. Не сразу Норвич Нотч должен был войти в ее жизнь. Ей требовалось время все осознать.

Тем временем ключ стал для нее старым другом. Она разглядывала его, изучала ночь за ночью в течение недели, потом купила баночку полировочной пасты и, стараясь не испачкать обтрепанную ленточку, смазала ею каждый миниатюрный выступ у ключа. С такой же аккуратностью она отполировала и протерла его.

Очищенный ключ оказался удивительно красивой вещью. Его причудливые витиеватые формы казались Челси совершенными. Хотя тонкую бородку, выступающую из мундштука, местами покрывали царапины, другая же часть, похожая на лиру, была в отличном состоянии. Поглаживая выступ подушечкой большого пальца, она представляла себе маленького джинна, появляющегося в клубах дыма и рассказывающего ей обо всем, о чем бы она ни пожелала. Но никто не появлялся, и она по-прежнему оставалась наедине с ключом.

У нее было столько вопросов, столько вопросов, и главный из них – кто мог послать ей ключ и зачем? Тридцать два года – длительный срок. Многих не стало. Все изменилось. И снова она задавалась вопросом: что было важнее для ее поисков – ключ или почтовый штемпель? Норвич Нотч – так знакомо. Название города звучало по-провинциальному очаровательно. Но он мог оказаться всего лишь каким-нибудь захолустьем. Она не была уверена, хотелось ли ей узнать наверняка, она не была уверена, сможет ли она устоять, чтобы не узнать это.

Между тем соблазн рос. Чем больше она изучала ключ, тем больше он интриговал ее, но не совершенством своих форм, а следами царапин. Ключом пользовались, и пользовались люди, имеющие к ней отношение. Будто ребенок, она воображала себе множество разных ситуаций. Ее настоящие родители были бедны, но любили друг друга. Или они были подростками, юными и слишком неопытными, чтобы заботиться о ней. Или ее отец был женат на ком-то еще, но был безнадежно влюблен в ее мать. Или ее родители были женаты и уже имели семерых детей и не имели достаточно средств на содержание восьмого ребенка. Последний вариант нравился Челси больше всего. Идея иметь родного брата или сестру или даже семерых братьев и сестер захватывала ее. Она всегда хотела брата или сестру и всегда умоляла об этом Эбби. Она понимала, что для женщины с больными ногами и слабым здоровьем и одного ребенка было много, но продолжала надеяться. Она замечала, что между братом и сестрой существует нечто большее, чем просто между друзьями. Челси выросла среди множества друзей, но это были только друзья. Иногда она особенно остро чувствовала свое одиночество.

В такие дни чаще всего она обращалась к Карлу.