Барбара Делински Страсти Челси Кейн

ПРОЛОГ

Она что было сил старалась сдержать потуги. Ей так хотелось удержать свое дитя в себе как можно дольше. Она еще не готова была расстаться с ним. Но тело отказывалось повиноваться ее воле. Схватки начались вчера вечером, и с тех пор ее почти непрерывно терзала чудовищная, ни с чем не сравнимая боль, ставшая еще одной каплей в чаше страданий, испитой ею за последние несколько месяцев… Казалось, ни одно живое существо не в силах вынести подобных мук, однако боль внезапно стала еще сильнее, и к ней присоединились самопроизвольные сокращения мышц живота.

Тело выталкивало ее ребенка в мир, в жизнь, в вечную разлуку с матерью… Стоявшая подле нее молоденькая повитуха наклонила голову и сжала тонкими пальцами щиколотки ее согнутых в коленях ног.

В комнате, освещенной лишь слабым огнем крохотной печурки, царил полумрак. Ночную тьму за окном сменил едва занимавшийся тускло-серый рассвет. От невыносимой боли и отчаяния сознание ее затуманилось, и ей стало казаться, что это он своей волей заставил ее дитя появиться на свет именно теперь, когда весь городок погружен в предутренний сон, чтобы никто никогда не узнал о случившемся. Пятно позора, который она навлекла на Норвич Нотч, будет самым тщательным образом уничтожено, и городок проснется таким же безупречно чистым, каким был всегда.

Новый приступ боли сотряс ее измученное тело, и на сей раз она не смогла сдержать протяжный, жалобный крик, прорезавший тишину едва занимавшегося утра. Когда боль немного ослабла, она принялась жадно хватать ртом воздух. Кругом царило такое глубокое безмолвие, что даже звук ее тяжелого прерывистого дыхания казался слишком громким. Она горько усмехнулась про себя, подумав, что гораздо более подходящим фоном для столь скандального события, как рождение ее несчастного ребенка, послужил бы бушующий ураган или, на худой конец, проливной дождь из тех, что зачастую обрушиваются на Нью-Гемпшир в конце марта. Ах, если бы и вправду нынешней ночью разразился ливень! Он размыл бы все дороги, все подступы к городку, и никто не смог бы добраться до нее. Тогда ей удалось бы хоть ненадолго удержать при себе свое дитя…

Но над городом занималось удивительно тихое, безмятежное утро, прохладный воздух был сух и недвижим, и в этом словно нарочитом спокойствии ей чудилась зловещая насмешка над ее безысходным горем.

Живот ее снова напрягся, и все тело охватила невыносимая боль, которая, как ей казалось, свила все ее внутренности в тугую спираль, с каждым витком сжимавшуюся все сильнее. Ей мучительно захотелось вложить ослабевшие пальцы в чью-нибудь добрую, участливую руку, ощутить сострадание к себе, любовь и заботу. Но, зная, что это невозможно, она вцепилась обеими руками в скомканную простыню и стиснула зубы, чтобы удержать рвавшийся из груди крик боли и отчаяния.

– Тужьтесь сильнее, – раздался словно откуда-то издалека звонкий голос шестнадцатилетней девушки, дочки местной повитухи, на которую была возложена обязанность помочь появиться на свет этому презренному, заранее отвергнутому городом ребенку.

– Тужьтесь! – взволнованно повторила она. – Сильнее! Еще, еще! Я уже вижу головку ребенка!

Она же, напротив, старалась сдержать потуги. Ведь ребенок, который пока еще находился в ее теле, был единственным, что ей удалось создать. Но, едва появившись на свет, он будет отнят у нее. Как знать, может быть, ему это тоже известно. Возможно, он именно к этому и стремится, раз ему так не терпится увидеть свет Божий и разлучиться с ней. Но разве можно осуждать его за это? Ведь она ничего, кроме своей любви, не может и никогда не сможет ему дать, а разве одной любви достаточно, чтобы накормить и одеть малыша? Так что ребенок лишь выиграет оттого, что расстанется с ней. Поэтому она и согласилась отдать его чужим людям. Но, о Боже, чего ей это стоило!

От боли, снова завладевшей ее телом, из ее головы улетучились все мысли, кроме одной – что она умирает.

Она вцепилась побелевшими пальцами в край ветхой простыни и забилась в агонии. Однако в следующее мгновение, когда боль ненадолго отпустила ее, она испытала острое разочарование – смерть, которую она призывала, не пожелала избавить ее от мучений. Она осталась жива, дрожащая от непосильного напряжения, истекающая потом, мучимая болью и горечью невосполнимой утраты.

При следующей потуге она инстинктивно прижала ноги к животу и напряглась.

– Правильно! – одобрительно воскликнула молоденькая повитуха. – Еще немного… О-о-оп! Вот и все! Слава Богу!

Ребенок все же покинул ее измученное, покрытое липким потом тело, однако это, усилив ее тоску и отчаяние, не избавило ее от физических страданий. Она по-прежнему чувствовала боль и тяжесть в животе. Услыхав тоненький, жалобный крик младенца, она попыталась посмотреть на него и приподняла голову, но ей мешал живот, не опавший после родов и по-прежнему вздымавшийся горбом. Ослабевшие руки не повиновались ей, и попытка приподняться на локтях также ни к чему не привела.

– Это девочка? – выкрикнула она, бессильно опускаясь на свое ложе. – Я хотела девочку!

– Вам надо еще немного потужиться, – произнесла девушка вместо ответа.

Она снова напряглась и почувствовала, как тело ее освободилось от последа.

– Покажи мне моего ребенка! – взмолилась она шепотом. – Я хочу увидеть ребенка!

Словно в ответ на эти слова, младенец в ногах кровати принялся громко кричать. Этот звук заставил ее сердце сжаться от боли и тоски. Если бы ребенок оказался мертворожденным, она пережила бы это легче, чем вынужденную разлуку и полное неведение о его дальнейшей судьбе.

– Я хочу увидеть моего ребенка!

Девушка промолчала. Она склонилась над младенцем и что-то делала с ним там, в ногах кровати. Она намеренно не отвечала ей.

– Ну пожалуйста!

– Но ведь они же запретили это!

– Это мой ребенок!

– Так ведь вы же согласились!

– Я хочу увидеть его хотя бы один раз!

Юная повитуха снова умолкла и склонилась над ребенком.

– Пожалуйста!

– Но он сказал, что этого нельзя!

– Но он ведь об этом не узнает. Только на одну минутку!

Она снова попыталась приподняться, но младенец лежал уже спеленутый в корзине подле очага, и она, так и не увидев его, опять опустилась на жесткий матрас. У нее больше не было сил бороться, и она была вынуждена примириться со своим поражением. Она чувствовала себя слишком слабой и измученной и бесконечно, безнадежно усталой. Все девять долгих месяцев она пыталась сопротивляться творимому над ней насилию и лишь теперь осознала, насколько неравной была эта борьба. Они все время говорили ей, что в ее возрасте поздно иметь детей, и сейчас она готова была этому поверить. Силы ее иссякли. Она покорилась неизбежному.

Она закрыла глаза и покорно позволила смыть со своего тела кровь и пот. Она так устала и ослабела, что не могла даже плакать, и слезы, заструившиеся было из-под ее опущенных век, иссякли сами собой. Она хорошо знала, что должно было случиться в самое ближайшее время. Все было организовано заранее. С минуты на минуту сюда придет адвокат.

Молодая повитуха ловко и умело натянула на нее чистую рубаху и укрыла ее одеялом до самого подбородка, но эта забота о ее физическом благополучии лишь усилила тоску и безысходность, охватившие ее душу. Будущее не сулило ей ничего хорошего, и она знала, что не в силах будет вынести отчаяния и одиночества, отныне ставших ее уделом.

Внезапно она почувствовала, что пружинный матрас качнулся, и, приоткрыв глаза, увидела возле себя завернутого в пеленки младенца.

– Только не говорите никому! – взволнованно прошептала девушка, отступая назад и пряча руки за спину.

Дрожащей рукой она откинула край пеленки, прикрывавший маленькое личико, при виде которого у нее перехватило дыхание. Такого красивого ребенка могло создать лишь чье-то прихотливое воображение! Нежная шелковистая кожа, большие, серьезные, широко расставленные глаза, маленький вздернутый носик и крошечный ротик, формой и цветом напоминающий розовый бутон… Девочка была восхитительна! Увидев ребенка, она ни на секунду не усомнилась, что это девочка. Из глаз ее снова полились слезы, но на сей раз они не иссякли так быстро, как прежде. Малышка безусловно взяла все самое лучшее от своих родителей, и мать больше не сомневалась в том, что приняла правильное решение. Такой ребенок не должен жить в ветхой хижине, питаться чем придется и ходить в обносках. А главное, она не может допустить, чтобы этот сказочный эльф подвергался насмешкам и унижению со стороны жителей их городка. О нет! Пусть уделом малышки станут покой, достаток и любовь!

Она прижала крошечное тельце к своей груди и нежно поцеловала выпуклый лобик. Тело ее содрогнулось от долго сдерживаемых рыданий, и она не услышала, как кто-то негромко постучал в дверь условным стуком.

Девушка протянула руки к ребенку:

– Он здесь!

– Нет! О нет! – Она заслонила ребенка головой и руками, защищая от посторонних не столько девочку, сколько себя. Без ребенка она была никем. Жизнь ее теряла всякий смысл.

– Пожалуйста! – испуганно зашептала девушка, пытаясь осторожно вынуть крошечный сверток из рук матери. – Вы же знаете, что нам пора!

Нам! Ее дочь, едва родившись, уже безраздельно принадлежит кому-то другому! В данную минуту судьбой ее распоряжается молоденькая повитуха, потом та вручит ее адвокату, который передаст ее поверенному приемных родителей, а уже от него девочка попадет к ним. Этот план, давным-давно созревший в его голове, будет неукоснительно, пункт за пунктом, приведен в действие. И горе тому, кто попытался бы помешать его выполнению! Такому смельчаку пришлось бы испытать на себе всю силу его гнева! А уж она-то хорошо знала, на что способен этот упрямый, жестокий и властный человек, обладавший немалыми деньгами и колоссальными связями.

Однако слово свое он держать умел. Он пригрозил, что она пожалеет о своем решении выносить и родить это дитя. И видит Бог, он осуществил свою угрозу. И она ни минуты не сомневалась, что он выполнит свое обещание передать ребенка на воспитание достойным, обеспеченным людям.

Она нежно прижалась щекой к теплому лбу ребенка:

– Пусть тебе повезет, малышка!

– Отдайте ее мне!

– Пробейся наверх! Стань богатой и независимой, чтобы никто не смел тобой помыкать! Прошу тебя! Ради меня, детка!

– Пожалуйста! – молила девушка. – Пора!

– Я так люблю тебя! – Всхлипнув, она еще теснее прижала младенца к груди, но в эту минуту снова раздался нетерпеливый и более громкий стук в дверь. Она вздрогнула и широко раскрыла полные ужаса глаза. Жизнь ее кончилась. Беззвучно молясь о том, чтобы судьба обошлась с ее дочерью милосерднее, чем с ней самой, она передала крошечный сверток девушке и отвернулась к стене, чтобы не видеть дальнейшего.

Дверь отворилась. Послышались негромкие голоса, шелест одежд и скрип плетеной корзинки, осторожные шаги, затем дверь снова негромко хлопнула, и она поняла, что осталась одна. Снова одна, как и большую часть своей неудавшейся жизни. Но если прежде ей всегда казалось, что впереди ее ждет что-то хорошее, то теперь ее лишили этой надежды, отняв у нее дочь.

Она исступленно, отчаянно завыла, но этот жуткий звук внезапно оборвался, сменившись недоуменным молчанием, ибо она почувствовала, что ее живот и поясницу свело судорогой боли. От удивления и страха она широко раскрыла глаза и стала напряженно прислушиваться к своим ощущениям. Второй приступ острой боли, последовавший за первым, не застал ее врасплох. Во время третьего она начала догадываться, что с ней происходит, и четвертый явился лишь подтверждением ее догадки. Помощи ждать было неоткуда, и она осталась один на один с жуткой, нечеловеческой болью…

Март 1995 года