"Елена, любовь моя, Елена!" - читать интересную книгу автора (Де Крешенцо Лючано)ПРЕКРАСНЕЙШЕЙГлава III,«Кто на Олимпе прекраснейшая, пусть решает Парис, сын Приама», – изрек Зевс. С этого момента на троянцев и посыпались беды. Но начнем все с начала, с рождения Париса. Троя была небольшим, но могущественным городом, раскинувшимся на горе вблизи Геллеспонта, ныне Дарданелл. Из-за того, что пролив, соединяющий Эгейское море с Мраморным, в этом месте резко сужается, всем, кто проплывал по нему на Восток, приходилось держаться крутого троянского берега, за что троянцы, естественно, претендовали на плату.[14] Тот, кто пытался проплыть мимо Трои тайком, на большой скорости или под прикрытием темноты, обязательно подвергался нападению, и весь товар у него отбирали. Для этого у Приама был десяток быстроходных судов, которые, словно ястребы, набрасывались на жертву из-за мыса Сигей и наказывали тех, кто старался проскочить незамеченным. Тут и подумаешь: а может, вовсе и не из-за золотого яблока Эриды ахейцы объявили войну троянцам? Сегодня археологами установлено, что разрушенных и спаленных городов под названием Троя было не меньше десятка. Мы с вами займемся седьмым по счету,[15] а именно той Троей, где царствовали Приам и Гекуба,[16] а население было смешанным, состоявшим из троянцев, илийцев и дарданцев. У Приама и Гекубы было с полсотни сыновей и дочерей. Гимназистом я всегда думал: интересно, что творилось у них дома во время обеда, когда вся эта орава собиралась за столом? Детки поднимали галдеж, а папочка требовал отчета у мамы: – Слушай, Гекуба, сколько их у нас? – Полсотни. – Ну, что ж… Только больше не надо! Понятно, что все они не могли быть детьми одной матери хотя бы потому, что у бедняги просто физически не хватило бы времени нарожать их столько. Если верить Гомеру, Гекуба произвела на свет лишь девятнадцать отпрысков (из них наиболее известны Гектор, Деифоб, Кассандра, Полидор, Троил, Парис и Поликсена), кроме того, у Приама был самый старший сын от умершей Арисбы – Эсак и еще тридцать детей «второго сорта», рожденных ему наложницами и случайными женщинами. Говорили, что Эсак унаследовал от деда по материнской линии способность предсказывать будущее. У него нередко случались также припадки эпилепсии, из-за чего его считали буйным помешанным. Однажды ночью Гекуба проснулась вся в холодном поту. Ей приснился страшный сон. – Приам… – …? – Приам… – Ну что тебе? – пробормотал, просыпаясь, царь Трои. – Приам, я видела сон. – Какой сон? – Ужасный! – Ладно, утром расскажешь. – Нет, я хочу рассказать сейчас же! – настаивала Гекуба. – Он такой жуткий, что до утра мне не дотерпеть. – А который час? – спросил Приам в тщетной надежде отвлечь ее внимание. – Послушай, лежу я в постели со схватками, – продолжала Гекуба взволнованно, – а рядом стоят повитуха и самые близкие няньки. Время идет, схватки становятся все нестерпимее, все мучительнее, но почему-то они не такие, как обычно… а совсем другие. – Как это понять – другие? – Ну такие, – пояснила Гекуба, – как если бы у меня внутри ворочались раскаленные головешки. Потом вдруг мой живот разверзся, и из него вывалилась груда пылающих поленьев, в которых кишели змеи. Несколько искр упало на пол, и огонь стал лизать стены. Тут я увидела, как сторукая эриния подхватила пламя и разнесла его по всему городу, и леса вокруг горы Иды запылали, словно огромный факел. В те времена увидеть во сне эриний считалось дурным предзнаменованием: по традиции, эриний изображали с песьими головами, с крыльями, как у летучих мышей, со змеевидными волосами и с хлыстом в правой руке. Звали их: Мегера, Алекто и Писифона, то есть Злоба, Безумие и Месть. Главным занятием эриний было пробуждать совесть у убийц.[17] Добившись их раскаяния, чудовища превращались в прекрасных эвменид. Встревоженный сном жены, Приам созвал на совет самых известных в Троянском царстве прорицателей, среди которых были двое его собственных детей – уже упомянутый Эсак и угрюмая красавица Кассандра. Ясновидящие собрались в спальне Гекубы и стали разглядывать ее новорожденного сыночка – слабенького Париса. Эсак долго думал (почему – неизвестно, ведь сон и так был яснее ясного), затем ткнул пальцем в малыша и зловещим басом изрек свой приговор: – Он должен умереть! – Что?! – Выбирай: или он, или Троя! – Что значит «или он, или Троя»? – переспросил Приам, соображавший, надо признать, туговато. – Отец, заклинаю тебя! – воскликнул Эсак, падая на пол и дрыгая ногами. – Если ты не хочешь, чтобы наш чудесный город сгинул в огне, если ты не хочешь, чтобы твои дочери стали добычей врагов-насильников, а твоих сыновей, павших на поле боя, пожрали псы, немедленно убей этого ребенка и еще убей всех троянок, разрешившихся от бремени сегодня до захода солнца, вместе с их младенцами! Приам растерялся: Эсак был человеком неуравновешенным, и не всегда следовало принимать его слова буквально. Достаточно сказать, что, когда одна троянская девица по имени Астеропа отвергла его, он каждый день вскарабкивался на скалу и пытался покончить жизнь самоубийством, бросаясь в море. Однако скала была недостаточно высока, и Эсак только шишки себе набивал, а погибнуть все никак не мог. Впоследствии боги, которым надоело быть свидетелями этих неудачных самоубийств, превратили Эсака в морскую птицу: «Пусть себе ныряет, сколько душе угодно, никому не докучая».[18] Приам не знал, стоит ли ему, послушав сына, загубить десятка три невинных душ или, не придав значения предсказанию, рискнуть и оставить детей в живых, памятуя, однако, что через двадцать лет кто-нибудь из них погубит его город. Между прочим, и в царском доме были две роженицы – его сестра Килла и жена Гекуба, принесшие по ребенку именно в тот день. С сестрой-то куда ни шло, характер у нее был прескверный, но на Гекубу у Приама рука не поднималась. – Отец, – вопил между тем Эсак, – убей младенца! Убей его, пока он не убил всех нас! Приам растерянно вертел головой, потом – надо же было что-то делать! – велел слугам задушить сестру Киллу и ее сына Муниппа. Он уже собирался покончить и с младенцем Парисом, но услышал крик Кассандры, тоже пожелавшей высказаться: – Да, этот новорожденный должен умереть, иначе Трое грозит гибель! А надо сказать, что в молодости Кассандру наказал Аполлон, сделав так, чтобы ей никогда никто не верил. Бог был к ней весьма неравнодушен и, пытаясь заманить девушку на свое ложе, пообещал наделить ее даром прорицания и свое слово сдержал. Кассандра же дар приняла, а домогательства бога с отвращением отвергла. И состоялся между ними примерно такой диалог: – Кассандра, поцеловала бы ты меня, что ли! – Не желаю! – Ну один только раз! – Я же сказала – нет! – Один разок! – Так и быть, – согласилась она. – Но ровным счетом один! Ясно? И тут Аполлон изловчился и плюнул ей в губы, сделав так, чтобы ни единому ее предсказанию никто не верил. В общем, то, что и Кассандра считала необходимым убить новорожденного, не только не подкрепило приговор Эсака, а, наоборот, лишь ослабило впечатление от его слов. Приам передумал и не стал убивать Париса, а призвал одного знакомого пастуха, некоего Агелая. – Хочешь, убей его ты, – сказал он Агелаю, – но, прошу, сделай это подальше от дворца. Агелай же был человеком добрым, из тех, кто и мухи не убьет, тем более ребенка! И потому он отнес Париса на гору Иду и положил его там прямо на снег. Как же он удивился, когда через пять дней выяснилось, что ребенок не умер от холода и голода: его нашла на горе и пригрела медведица. Пораженный чудом, Агелай положил Париса в пастушью сумку и, назвав его Александром,[19] отдал на воспитание своей жене. Приаму же в доказательство выполнения приказа показал язычок, отрезанный у щенка. Кое-кто правда утверждает, будто всю эту историю Агелай придумал, а Париса спас лишь потому, что Гекуба ему хорошо заплатила. Шестнадцать лет спустя, когда Александр (он же Парис) пас овец все на той же горе Иде, перед ним неожиданно предстали Гермес и три самые красивые на Олимпе богини: Гера, Афина и Афродита. – О, благородный Александр! – начал бог. – Я – посланец Олимпа Гермес. Парис протер глаза, думая, что все это ему снится. – Ты у нас такой обаятельный, – продолжал Гермес, – и так хорошо разбираешься в женщинах! Отдай же яблоко прекраснейшей из этих трех богинь. Так повелел сам Зевс! – Это я-то обаятельный? Это я-то разбираюсь в женщинах?! – удивился юноша. – Вероятно, о божественный посланец, ты меня с кем-то спутал! Ведь Парис никого и ничего в жизни не видел, кроме своих овец, коз да мужланов вроде Агелая. Ну, была у него история с некоей Эноной, нимфой, дочерью речного бога Кебрена, – обычное юношеское увлечение, обычная пастораль: несколько поцелуев под забором, и ничего более. А теперь на него возлагали такую ответственность! Установить, которая из трех богинь прекраснее, – совсем не простое дело. Считайте, что то был первый конкурс на звание «Мисс Вселенная»! – Как же, о бог, простой бедный пастух может судить о таких красавицах!? – пытался увильнуть от ответа юноша. – Если я даже присужу приз одной из них, кто оградит меня от гнева двух других? Нет, нет, не мне быть судьей в споре между прекраснейшими богинями: пожалуй, я разделю яблоко на три равные части и каждой из низ поднесу по дольке. – О юный Парис, – гнул свое Гермес, на сей раз назвав пастуха его настоящим именем и потрясая кадукеем,[20] – ты не смеешь ослушаться приказания Зевса-тучегонителя! И я ничем не могу помочь тебе в этом трудном выборе. Внимательно посмотри на них, если хочешь – потрогай их даже руками, но скажи все же, кто – Афина, Гера или Афродита – кажется тебе достойной приза! Между тем богини, каждая на свой лад, старались завоевать его благосклонность. Чтобы выглядеть более привлекательными, они искупались в светлых водах родников, бьющих на горе Иде, и теперь вертелись вокруг Париса, подступая все ближе, завораживая его и опьяняя незнакомыми ароматами. От металлически холодных взглядов и сверкающего на солнце шлема Афины исходило мощное сияние. Величественная лилейнорукая Гера стала спиной к солнцу так, чтобы лучше высвечивались ее пышные формы. Афродита же облачилась в специально сшитую для такого случая орами и харитами тончайшую тунику, переливавшуюся всеми цветами радуги. Справа в тунике от плеча до щиколоток был разрез, оставлявший неприкрытым один бок богини и ее ногу. – Мне как о них судить – вот так, когда они одеты, – спросил Парис дрожащим голосом, – или можно видеть их голыми? – Никаких проблем! – ответил бог. – Если пожелаешь, они разденутся. Афродиту упрашивать не пришлось: она тотчас развязала ленточку на плече, и туника соскользнула к ее ногам. На обнаженном теле богини остался лишь поясок. У Париса дух захватило. – Сними пояс! – воскликнула Афина. – А ты сними шлем, – парировала ее выпад Афродита, – тогда не будешь казаться такой высокой! Хочу сразу же прояснить вопрос о поясе: это была шелковая повязка, обладавшая волшебной силой. Кто бы ни увидел Афродиту в этом пояске, сразу же в нее влюблялся. На поясе были изображены все формы обольщения: Нежность, Нетерпение, Интимная близость, Привлекательность и Любовные речи. Афродита никогда его не снимала – даже когда ложилась в постель (ясно же, что в постели он был ей особенно нужен!). Вот и теперь, стоя перед Парисом – поясок-то ей пришлось все-таки снять, – она не выпускала эту драгоценность из рук, опасаясь, как бы кто-нибудь ее не похитил. – О богини Олимпа! – воскликнул юный пастух, и лицо его стало белее, чем туника жрицы храма Афродиты в день ее посвящения. – Боюсь, что судить о вашей красоте – дело для меня непосильное. Но раз уж посланец богов говорит, что я не смею уклоняться, прошу вас: помогите мне сами. Пусть каждая из вас приблизится ко мне, и пока я буду ее разглядывать, две другие должны отойти в сторонку, чтобы я мог сосредоточить свое внимание на той, которая ближе. Так и сделали. Первой выступила Гера: – Гляди хорошенько, о смертный! – сказала богиня. – И знай, если присудишь яблоко мне, я сделаю тебя самым могущественным и самым богатым человеком во всей Азии. Ты станешь властвовать на земле и на море, и люди будут трепетать при одном упоминании твоего имени! Внушать трепет врагам, господствовать над Азией и заставить соседей признать главенство Трои было бы верхом мечтаний для царского сына, но не очень прельщало простого пастушка Париса, не знавшего не только, кто его родители, но и что такое Азия. Второй подошла к нему Афина. – О юный Парис, – сказала она, – ты силен и мудр, но все же ты не сильнейший и не мудрейший. Если присудишь яблоко мне, я сделаю так, что ты будешь выходить победителем из любых битв и навсегда запомнишься людям как самый умный из смертных. «Самый умный? – подумал Парис, не вполне сознавая смысл сказанного. – А что значит – быть самым умным? И что это еще за битвы, в которых мне доведется одерживать победы? Не представляю, какие-такие битвы могут меня ждать». Короче говоря, посулы Афины показались ему не очень-то заманчивыми. Наконец наступил черед Афродиты. По мере того как богиня приближалась к Парису, сердце у него билось все сильнее, он даже почувствовал что-то вроде легкого недомогания, какое-то странное томление: зародившись в мозгу, оно медленно разлилось по всему телу. – О Парис, ты мне нравишься! – сказала богиня и пристально посмотрела ему в глаза, так, словно не ему, а ей предстояло вынести свое суждение. – Нравлюсь? Тебе? – пролепетал Парис. – Да, и даже очень, – продолжала богиня. – Думаю, ты и сам догадываешься о своей красоте. И все же спрошу: хотел бы ты быть еще красивее? Хотел бы ты, чтобы женщины падали к твоим ногам? Так вот, если ты отдашь яблоко мне, я сделаю тебя самым желанным мужем на земле и дам тебе в жены Елену из Спарты – красивейшую женщину из всех, какие только видел кто-либо под сводами Урана! Вот это уже было нечто конкретное: ему предлагали женщину, которую можно было взять к себе в постель! – А какая она, эта Елена? – спросил, охваченный нетерпением, Парис. – Лицо у нее благородное и нежное. На свет она появилась из лебединого яйца, ее отец – Зевс, мать – ослепительно-белая Леда. И еще у нее длинные шелковистые белокурые волосы, глаза – синее горных озер Парнаса, а бедра словно специально созданы для ласк настоящего мужчины. Сосцы ее грудей – как налитые солнцем виноградины, а грудь нежна и тепла, как… – Довольно, хватит, я хочу ее! – воскликнул Парис, не дослушав даже, с чем можно сравнить грудь Елены. Совершенно обезумев от восторга, он вопил на весь свет: «Елена, любовь моя, Елена!» – а Гера и Афина с помрачневшими лицами удалились, затаив в душе жажду жестокой мести и Парису, и всем троянцам. Делая выбор между властью, умом и любовью, Парис остановился на любви, и ничего в том нет удивительного, поскольку только любовь была доступна его пониманию. Признаюсь, на его месте (а может, даже и на своем) я тоже отдал бы предпочтение Афродите. Однако, чтобы сдержать свое слово, богине предстояло немало потрудиться: Елена была уже замужем, а у пастуха Париса вид был, прямо скажем, не самый привлекательный. Для начала нужно было вернуть его на законное место – в царскую семью. Представьте себе, что по странному стечению обстоятельств именно в те дни в Трое проходили дарданские игры, и какой-то посыльный царя явился к Агелаю, чтобы отобрать быков для заклания. Между делом он рассказывал о предстоящих играх, о том, что их придумал отец Приама – Лаомедонт по совету самого Аполлона и что цель их – укрепить добрососедские отношения с ближними народами. Посыльный долго еще распространялся о предстоящих состязаниях, о достоинствах их участников, а также о богатых призах. Он сказал, что победителей ждут золотые треножники, медные вазы, фригийские рабыни и рабочий скот. Чем больше он расписывал призы, рабынь, скот и подвиги чемпионов, тем сильнее хотелось Парису испытать себя в этих играх. – Отец, – не выдержав, воскликнул он, – позволь и мне участвовать в состязаниях! – В состязаниях? – переспросил удивленный Агелай. – Да, отец, в состязаниях! – повторил Парис. – Я тоже хочу помериться силами с другими в беге, борьбе и в кулачном бою. Говоря это, он уже видел себя на пьедестале почета, на самой высокой его ступеньке, увенчанным лавровым венком и получающим приз из рук самого Приама. Агелай сразу же попытался охладить его пыл: – Мальчик мой, послушай человека, лучше тебя знающего, что такое превратности судьбы. Троя – коварный тысячеликий зверь, и пастуху, сыну пастуха, делать там нечего. В Трое так много улиц, и такие они запутанные, что еще до наступления темноты ты в ней заблудишься. А здесь у нас – солнце, вода, деревья… и жизнь твоя в безопасности. Но слова Агелая, естественно, не урезонили Париса. На рассвете следующего дня он был уже в пути: юноша спешил в прекрасную Трою. Бедный приемный отец Париса незаметно следовал за ним. Чтобы не сбиться с пути, Парис долго шел по берегу Симоиса, пока ни увидел возвышавшиеся по левую руку стены большого города. Стадион был построен за городскими воротами, южнее Трои. Когда Парису после нескольких неудачных попыток удалось наконец выйти на арену, кулачные бои были уже в разгаре. Приам сидел под балдахином на обтянутом кожей троне рядом с Гекубой и старшими детьми и собственноручно вручал призы победителям. Юноша без труда одержал победу в отборочных соревнованиях и в финале выступал прямо перед царским троном. Он отправил в нокаут своего соперника-дарданца сокрушительным ударом в подбородок, хотя противник был крупнее и сильнее его, но за призом не пошел, ибо заметил, что на другом конце арены начинаются состязания в беге. Молниеносно поравнявшись с уже бегущими соперниками, он обогнал их всех и первым разорвал финишную ленту. И опять ему было не до получения приза: как раз в этот момент объявили о начале состязаний по борьбе. По обычаю гимнастов[21] он сбросил тунику, натер тело маслом и, вступив в схватку, одолел самых прославленных борцов Троады.[22] Нечего и говорить, что во время каждого состязания Афродита, оставаясь невидимой, была с ним рядом: это она притупила бдительность гиганта-дарданца в финале кулачного боя; она же устроила ссору между двумя спортсменами, вырвавшимися вперед во время забега, и поставила подножку самому сильному из сыновей Приама – Гектору в поединке борцов. Успехи Париса вызвали бурю негодования у местных болельщиков. Что возомнил о себе этот наглый волопас? Как посмел он не принять призов после победы? Может, он хочет нанести тем самым оскорбление царю Трои? Наиболее ловкие перелезли через ограду, выбежали на арену и уже собирались с ним расправиться, но Агелай, увидев, что Парис в опасности, бросился в ноги Приаму. – О мой царь, – возопил добряк, – усмири своих подданных и знай, что юноша, одержавший победу во всех состязаниях, – твой любимый сын Парис! В подтверждение своих слов он показал Гекубе брелок, который она повесила на шею своему младенцу, вверяя его судьбу Агелаю. При этих словах со скамьи, стоявшей позади трона, поднялась женщина с безумным взглядом: это была уже известная прорицательница Кассандра. Несмотря на исказившую ее лицо гримасу гнева, она все равно оставалась красавицей! Бедная вещунья, шатаясь, словно пьяная, выступила вперед и, указывая одной рукой на безвестного победителя, другой рванула на груди свою черную тунику. – Отец! – воскликнула она в отчаянии. – Убей этого юношу, не то из-за него погибнет Троя! И вновь Приам не захотел ей поверить. – Пусть погибает, раз уж так порешили боги, – ответил он гордо, – но от столь доблестного сына я и не подумаю отказаться! А где находилась в это время Елена? В Спарте, естественно, ибо была она там царицей, женой Менелая. Однако прежде, чем Елена достигла столь высокого положения и зажила относительно спокойно, ей тоже немало довелось пережить. Однажды царь Спарты и отчим Елены Тиндарей решил подыскать ей мужа, а поскольку девушка была необычайно красива, он призвал к себе самых богатых и отважных женихов того времени. В приглашении, разосланном с глашатаями по всем царствам Греции, без обиняков спрашивалось: сколько денег или драгоценностей готов выложить кандидат в мужья Елены, если выбор падет на него? Среди претендентов, сразу же откликнувшихся на приглашение, были: Аякс Теламонид, Одиссей, Филоктет, Менесфий, Тевкр, Диомед, Идоменей, Менелай и Патрокл. Каждый из них посулил Тиндарею трон, обширные земли и сказочные дары. Исключение составил один лишь Одиссей – царь крошечного острова, все богатство которого составляли камни да заросли крапивы:[23] ему было просто нечего предложить за Елену. Самым благородным из претендентов оказался Агамемнон, который от имени своего брата Менелая расставил перед живо заинтересовавшейся принцессой огромное количество золотой и серебряной посуды. Тиндарей, ослепленный блеском даров, уже готов был ударить по рукам, но тут его отозвал в сторонку Одисеей. – О благородный Тиндарей, – сказал он, – как тебе известно, у меня нет сокровищ, которые я мог бы тебе предложить, но иногда добрый совет бывает ценнее целого сундука драгоценностей. Если ты пообещаешь похлопотать за меня перед братом своим Икарием, чтобы он отдал мне в жены дочь – целомудренную Пенелопу, я дам тебе такой совет. – Идет, – не задумываясь, ответил Тиндарей, – брата я уговорю, а теперь выкладывай совет, который дороже золота. – Прежде чем ты назовешь имя жениха, – посоветовал Одиссей, – пусть каждый из претендентов поклянется, что если какой-нибудь чужеземец осмелится сказать о Елене хоть одно дурное слово, он с оружием в руках будет защищать ее честь. На том и порешили. Тиндарей принес в жертву богам белого коня и разделил его на четырнадцать кусков – по числу претендентов, и все они, держа руку на куске мяса, поклялись защищать честь Елены даже ценой собственной жизни. Место, где состоялся этот ритуал, и по сей день можно увидеть в Спарте: оно так и называется – Конский курган. Елене по уговору предстояло сыграть роль похищенной. Впрочем, ей это было уже не впервой: девочке не исполнилось еще и тринадцати лет, когда ее похитили два брата – Тесей и Пирифой. Случилось это в храме Артемиды, где Елена приносила в жертву богине козленка. Чтобы установить, кто из братьев первым вкусит с ней блаженство, они стали тянуть жребий. Удача выпала Тесею, и он запер Елену в Афидне – аттической крепости без окон и дверей, но с богатым убранством и множеством шелковых подушек. То была самая настоящая спрятанная в горах золотая клетка, и попасть туда можно было только через потайной ход, начинавшийся более чем за километр от крепостных стен. Братья Елены – Кастор и Полидевк изъездили всю Грецию вдоль и поперек, но никак не могли найти эту тюрьму, пока в один прекрасный день один прохвост, грек по имени Академ, не указал им тайный ход. Так благодаря Академу они освободили сестру. Говорят, что за время пребывания в крепости Елена влюбилась в Тесея и родила от него девочку, ту самую, которая, как свидетельствуют предания, была принесена Агамемноном в жертву богам, чтобы они благоприятствовали походу ахейцев. От Менелая у Елены родилась дочь Гермиона и, кажется, еще три сына.[24] В общем, если эти слухи верны, то Парис, похитивший Елену, получил не юную деву, а вполне зрелую мать пятерых детей. Но вернемся в Трою. До начала войны оставался год. После возвращения Париса во дворец характер у него изменился: из тихого и застенчивого пастушка он вдруг превратился в самонадеянного царевича, наглого и самовлюбленного прожигателя жизни, обожавшего пышные одежды и застолья. Приам, стремившийся заключить союз с Мисией, задумал женить сына на царевне с Аргинусских островов, но Парис, памятуя об обещании, данном ему Афродитой, не желал даже знакомиться с другими невестами, и стоило ему встретить какого-нибудь спартанца, как он тотчас осведомлялся, не знает ли тот Елену, жену Менелая. Наконец представился счастливый случай – ради такого, как говорится, пойдешь на все: Троя решила направить в Грецию послов, чтобы успокоить ахейцев и договориться с ними об условиях плавания по Геллеспонту. Требуя пошлину с мореплавателей, считал Приам, Троя не чинит произвола, а лишь старается по справедливости возместить затраты, которые ей приходится нести, охраняя пролив от пиратов. Ахейцы же придерживались иного мнения: не все ли им было равно, кто их грабит – троянцы или пираты? И потому они всерьез вознамерились ответить насилием на насилие. В качестве послов троянцы избрали Энея и Париса. По приказу Приама до Элиона их сопровождал военный флот (надо же было произвести соответствующее впечатление на ахейцев), а Парис, чтобы освежить в памяти Афродиты ее обещание, установил на носу флагманского корабля прекрасную деревянную скульптуру, изображавшую богиню любви с маленьким Эротом на руках. Первым этапом на их пути была как раз Спарта, город, где безмятежно жили супруги Менелай и Елена. С великим почетом приняли хозяева троянских посланцев. На торжественном обеде помимо царя с царицей присутствовали и братья Елены – Кастор и Полидевк. За столом разговор зашел о том, что больше подобает настоящему мужчине – похитить женщину или постараться обольстить ее с помощью поэзии. Двое из гостей, сторонники второго способа, обвинили Диоскуров (то есть Кастора и Полидевка) в том, что те похитили своих жен, причем даже не из любви, а из корысти, ибо после похищения отказались уплатить за них выкуп своему тестю Левкиппу. Такое обвинение возмутило братьев, и они дали достойный отпор обидчикам. Атмосфера за столом все больше накалялась, и Парис, воспользовавшись этим, стал ухаживать за хозяйкой дома и, взяв кубок, из которого царица пила вино, стал отпивать из него сам, нарочно пригубив его в том месте, где еще оставались влажные следы губ Елены. Менелай по рассеянности (а может быть, из-за легкого опьянения) ничего не заметил, а на следующий день совершил еще большую ошибку – по приглашению Идоменея уехал поохотиться на Крит, оставив хрупкую и беззащитную Елену во власти соблазнителя. Но, черт побери, не такой уж хрупкой и беззащитной была эта дамочка, если, сбегая с Парисом, она нашла время заглянуть в храм Аполлона и обчистить его, прихватив все драгоценности, какие только были в хранилищах, погрузить на двух мулов все свое приданое и еще увести с собой пять прислужниц. Версия, по которой она якобы стала жертвой колдовства Афродиты, не вполне убедительна: когда убегают из дома к любимому, не прихватывают с собой столовое серебро! Корабль, на котором находились влюбленные, сначала пристал к Кипру, затем к маленькому затерявшемуся в Эгейском море островку, где на морском берегу под небом, усыпанном звездами, сиявшими по воле Афродиты необыкновенно ярко, Парис и Елена провели свою первую ночь любви. – О женщина, – шепнул ей юный царевич, – не будем терять время, ляжем рядом и предадимся любовным утехам. – Да, мой прекрасный Парис, – ответила Елена, ничуть не смутившись. – Ты мне тоже желанен, как не был желанен никто в жизни. Пусть продлит Афродита эту ночь хоть на целый год! И действительно, на протяжении нескольких дней погода стояла на диво удачная: Эгейское море было теплым и тихим, и любовники часто погружались в его воды не только днем, но и ночью. Чтобы никто не мог увидеть Елену в ее ослепительной наготе даже издали, Парис приказал отогнать корабль подальше в море и приковать весь экипаж, в том числе и троянцев, к скамьям. Эней – человек серьезный, был, мягко говоря, шокирован безответственным поведением двоюродного брата и, окончательно порвав с ним, возвратился в Трою. По окончании медового месяца Парис тоже решил вернуться на родину, но Гера, памятуя о нанесенной ей обиде, напустила на его судно с десяток бурь – одна страшнее другой, которые еще долго швыряли его по всему Средиземному морю. Говорят, его заносило даже в Египет, Сирию и Финикию, и потому, естественно, к берегам Троады корабль Париса возвратился нескоро. Однако когда Парис все же добрался до дома, земляки оказали ему самый горячий прием: все, абсолютно все – от Приама до последнего горожанина – поздравляли его с благополучным прибытием, а главное – были совершенно очарованы Еленой, не подозревая, что наступит день, когда по ее милости словом «троя» станут называть женщин легкого поведения. |
||
|