"Макаров" - читать интересную книгу автора (Семанов Сергей Николаевич)

«Помни войну!»

На всех крупных военных кораблях имеется так называемая адмиральская каюта. Делается это, как и все в военном деле, не зря: вдруг именно данный корабль станет флагманом эскадры и на мачту взлетит адмиральский флаг – где прикажете тогда разместиться начальнику эскадры? Конечно, большую часть жизни кораблей адмиральские каюты пустуют. Ну что ж, ведь и пушки стреляют считанные часы, а то и минуты...

Адмиральское помещение броненосца «Император Николай I» было обставлено в духе тогдашней традиции довольно прихотливо – «комфортно», как выражались тогда: мебель красного дерева, секретер с бронзовыми ручками, обитые бархатом кресла, иллюминаторы прикрыты шторами японского шелка, на полу – дорогой текинский ковер, в углу – фортепьяно. На броненосцах конца прошлого столетия еще доживали бытовые традиции романтических парусников. А парусники – даже военные, точнее, именно военные прежде всего! – щедро покрывались резными и лепными украшениями и на носу, и на корме, и по бортам, бронзовыми, а то и вызолоченными аллегорическими фигурами, балюстрадами, балкончиками. И каюты командиров и адмиралов напоминали великосветские кабинеты, а кают-компании (место собраний и обедов офицеров) – аристократические гостиные. Все помнят: «Янтарь на трубках Цареграда, фарфор и бронза на столе...» Даже в дальнем плавании, даже на крошечном по сравнению с безбрежным океаном куске дерева офицер, выросший в родовом поместье Йоркшира или Нормандии, должен был жить в привычной для себя обстановке. И что до десятков и сотен матросов, которые спали на нарах в тесных, лишенных отопления кубриках и ели прямо на полу из общего котла? Ведь и их отцы жили точно так же в лачугах, лепившихся вокруг нормандских или йоркширских поместий...

Впрочем, в адмиральской каюте «Императора Николая I» личные вещи ее обитателя явно дисгармонировали с кокетливым интерьером. Письменный стол на гнутых ножках (более приспособленный для дамского рукоделья, нежели для серьезной работы) был завален бумагами, книгами. Часть книг и журналов, не вмещаясь на столе, стопками лежала на ковре. На туалетном столике чернел огромный (в то время других не было) корпус фотоаппарата, рядом теснились какие-то банки, склянки и коробки – овальное зеркало на стене брезгливо отражало этот презренный хлам.

Сам хозяин каюты сидел за столом и быстро писал. В каюте, залитой солнцем, было жарко, и белый адмиральский китель оставался незастегнутым. Левая нога, перебинтованная и поэтому казавшаяся неестественно толстой, была вытянута на стуле.

На бумагу ложились ровные размашистые строки: «В таком виде я командовать не могу. Адмирал нужен для работы, а не для синекуры. Доктора, разумеется, говорят, что нужен абсолютный покой, но как его достигнуть – вот в чем вопрос?! Я уже 2 1/2 месяца, как не выхожу из каюты. Теряю всякую надежду поправиться».

Адмирал отложил перо, морщась, поправил больную ногу и снова продолжал писать: «Ты просила, чтобы я перевел тебе некоторую сумму для поездки за границу с детками на лето, и я перевел 500 рублей. Разумеется, здоровье – дело важное, но, ради бога, побереги деньги, сколько можно. Шиком и элегантностью мы никого не удивим...»

Адмирал поднял голову. В ровном ритме движения корабля он привычным чутьем моряка уловил нечто новое. Да, так и есть, машина снижает обороты. Он потянулся было к висевшему над столом длинному шнуру звонка (а шнур, конечно, украшен двумя богатыми кистями!), но его предупредили: раздался осторожный стук в дверь. Вошел немолодой лейтенант и доложил:

– Ваше превосходительство, подходит посыльный катер командующего Соединенной эскадрой вице-адмирала Тыртова. Командир корабля приказал остановить броненосец и принять пакет.

– Хорошо. Пакет прошу немедля подать мне.

...И вот сломана красная сургучная печать, разорван толстый конверт. Вице-адмирал Сергей Петрович Тыртов просит контр-адмирала Степана Осиповича Макарова «составить соображения о том, как приготовить суда к бою и как вести бой». Поскольку боевое столкновение с противником возможно очень скоро, вице-адмирал просил контр-адмирала поспешить.

Гм... Задача... Как подготовить суда к бою – этой проблемой Макаров уже занимался, дело важное. Еще сколько неприятностей он нажил, когда лет десять назад выступил с идеей разработать для каждого корабля план мобилизации! Но составить инструкцию о том, как вести бой?.. Тут на память почему-то приходили классические строки: «Что тут хитрить, пожалуй к бою, уж мы пойдем ломить стеною...» Да, конечно: русский моряк не спускает флага, последний живой офицер или матрос должен взорвать корабль. Инструкция о том, как вести бой? И опять вспоминалось классическое: «Die erste Kolonne marschiert... Die zweite Kolonne marschiert...» Унылое прусское доктринерство, мертвечина в военной жизни, так гениально схваченная Львом Толстым! Неужели от него требуют чего-то подобного? Да нет, вроде не то... Позвольте, позвольте, ну а как в самом деле составить для командиров кораблей инструкцию на случай предстоящего сражения? Какие поставить цели, на что обратить внимание? И не вообще, а сегодня, сейчас?..

Макаров порывисто повернулся на стуле и потянулся к дальней стопке бумаг – больная нога сразу же напомнила о себе. Он терпеливо подождал, пока боль утихнет. Затем энергично дернул за кисть звонка. В дверях опять тотчас же появился лейтенант. Адмирал коротко распорядился:

– Стопку чистой бумаги, сухарей, крепкого чаю. Меня беспокоить только в крайнем случае.

7 ноября 1894 года Макаров был назначен командующим эскадрой в Средиземном море. Ему надлежало срочно выехать из Петербурга в Пирей, где стояли корабли русской эскадры. Итак, пост начальника морской артиллерии он покидал окончательно. На прощание сослуживцы устроили ему пышный банкет. Отвечая на восторженные речи своих помощников, Макаров сказал:

– Три года работы с вами открыли мне новый горизонт, познакомили с силами, заслуживающими большого внимания, о существовании которых я не подозревал... Мне пришлось начать работу с вами, тружениками огня, когда еще не был закончен мой труд «Витязь» и Тихий океан». Итак, я имел дело с двумя стихиями: с огнем и водой. Трудно было!.. Но теперь все исполнено...

Конечно, удалось исполнить далеко не все, что хотелось, и Макаров это понимал лучше всех, да не говорить же о том на банкете. А вот насчет новых горизонтов, так это уж чистая правда. И сам Макаров принадлежал к числу тех людей, которые в своем развитии поднимаются со временем все выше и выше. А чем больше высота, тем шире открываются горизонты. Эти три года службы в Адмиралтействе много дали сорокапятилетнему адмиралу: теперь он видел перед собой уже весь русский флот во всей широте его государственных задач. Теперь Макаров был вполне готов для службы на новом, в высшей степени ответственном поприще. Русский военно-морской флот впервые пришел на Средиземное море в XVIII веке и сразу же покрыл себя громкой славой. Достаточно лишь назвать имена Ушакова и Сенявина, вспомнить наши славные победы под Чесмой и Наварином, у острова Корфу и в Афонском сражении. В 1833 году русский десант даже высадился на Босфоре, у самых стен Константинополя (правда, уже в качестве союзников султана).

Затем настали иные времена. После тяжелой неудачи в Крымской войне русские эскадры более не появлялись в этих водах. И вот теперь – снова. В секретной инструкции, врученной Макарову, говорилось: «При обыкновенных мирных обстоятельствах назначение эскадры судов в Средиземном море заключается главным образом в поддержании политического влияния России на Востоке. Эскадра наша должна составлять резерв на случай усиления наших морских сил на Тихом океане или для принятия участия в крейсерской войне...» И далее: «В мирное время во всех представляющихся вам политических вопросах вы обязаны следовать указаниям наших посланников и уполномоченных дипломатических агентов... Со всеми представителями иностранных флотов быть в одинаковых отношениях, не давая повода предполагать какое-либо предпочтение тому или другому. Избегать всяких встреч, могущих вызвать взрыв оваций; быть крайне осторожным в действиях и еще более в политических разговорах».

Задачи, как видно, серьезные и сложные. И не случайно в инструкции Макарова предупреждают о необходимости избегать «оваций». После освободительной русско-турецкой войны 1877–1878 годов авторитет России на Балканах стоял очень высоко. Между тем многие земли, населенные славянами и греками, все еще находились под властью Австро-Венгрии и Турции. Появление русской эскадры в тех районах могло вызвать стихийные манифестации и даже выступления против оккупантов. Всего этого в Петербурге очень опасались.

2 декабря 1894 года Макаров прибыл в Пирей и принял командование эскадрой. Она была небольшой: броненосец «Император Николай I», крейсер «Владимир Мономах», три канонерские лодки, миноносцы, яхта. Да, эскадра небольшая, зато наконец-то Макаров командовал соединением современных боевых кораблей и при этом пользовался значительной свободой действий. Русские корабли не случайно базировались в Пирее: в ту пору отношения Греции и России были наилучшими. К тому же у Макарова оказалось в Афинах весьма влиятельное знакомство. Женой греческого короля Георга I была русская великая княжна Ольга Константиновна, двоюродная сестра царя Александра III. По случайному стечению обстоятельств Макаров был знаком с Ольгой Константиновной, она стала даже крестной матерью его первой дочери. Таким образом, командующий русской эскадрой встретил серьезную поддержку в греческом королевском дворце. Это помогло ему успешно решить ряд проблем, связанных с долгим пребыванием эскадры в чужих гаванях: снабжение топливом и продовольствием, пребывание команд на берегу и т. д. Разумеется, не королева этим занималась, но ведь афинские чиновники отлично знали о знакомствах русского адмирала...

Планы Макарова были весьма обширны: он предполагал организовать минные учения, стрельбы, посещение стратегически важных средиземноморских акваторий и т. д. Но пока эскадра стояла в Пирее. И тут как всегда... (Вот уже неоднократно приходилось начинать рассказ о каких-либо делах Макарова со слов «как всегда»; да что делать, если он при любых условиях оставался самим собой, человеком, которого прямо-таки переполняли энергия и изобретательность.) Так вот, как всегда, Макаров сумел и здесь придумать нечто оригинальное. Дело касалось столь модных в те времена таранов. Как выяснилось очень скоро, в боевом отношении значение этого старомодного устройства оказалось равно нулю, но вот в мирное время эти мощные подводные острия представляли опасность для кораблей, и немалую. В тесной пирейской гавани, переполненной множеством судов, нередко происходили случаи непреднамеренных таранов. Порой они кончались трагически.

Возникала опасность, что острые форштевни русских тяжелых кораблей могут оказаться причиной таких столкновений. Ясно, что для русской эскадры, стоявшей в чужих территориальных водах, подобный случайный инцидент мог стать поводом серьезного политического скандала. Как же быть? И изобретательный ум Макарова нашел простой выход: следовало надеть на острие тарана устройство, прикрывающее это самое острие. Попробовали одно приспособление, другое, наконец, задача была решена: на форштевень стоящего корабля надевалось нечто вроде подушки из канатов, переплетенных стальными тросами. Макаров не без остроумия окрестил это свое приспособление «намордником».

Из Пирея скоро пришлось уйти, однако «намордник» Макарова и в дальнейшем эффективно служил своему изобретателю. Год спустя «Император Николай I» стоял в Гонконге. В гавань вошел английский крейсер и, становясь на якорь, так неудачно проделал маневр, что чуть было не задел форштевень русского корабля. Вскоре английский командир явился к Макарову с извинениями:

– Простите, но я чуть было не протаранил самого себя.

– Я все время находился на мостике, – отвечал Макаров, – и был совершенно спокоен. Никто не мог пострадать, так как на таране моего корабля надет «намордник».

– ?!.

Пришлось объяснить значение этого морского неологизма, а потом, так сказать, представить «вещественные доказательства». Англичанин был необычайно поражен этим и рассказал об увиденном офицерам других кораблей, в изобилии стоявших в порту. Все так заинтересовались макаровским изобретением, что через несколько дней автор должен был прочесть специальный доклад для моряков иностранных военных кораблей об устройстве «намордников».

Понимая стратегическое значение Средиземноморья, Макаров пристально изучал историю морских кампаний в этом районе и в особенности – боевой опыт русских эскадр. По его инициативе офицерам вверенных ему кораблей также предложено было заняться морской историей: это полезно, ибо в свете прошлого опыта яснее станут сегодняшние задачи. Один из офицеров успел даже прочесть доклад о действиях греческого флота в Эгейском море во время освободительной войны с турками. Да, именно успел... ибо русская средиземноморская эскадра вынуждена была срочно сняться с якоря и двинуться на другой конец света – на Дальний Восток. Приказ об этом был отдан 24 января 1895 года.

Для этой срочной передислокации русского флота имелись весьма серьезные причины. На Дальнем Востоке начали раздаваться военные громы, предвестники грозы 1904–1905 годов. В 1894 году японские милитаристы напали на Китай, намереваясь превратить его в свою колонию. Японцы, корабли которых были вооружены по последнему слову тогдашней военно-морской техники, разгромили слабый китайский флот. В Токио упивались успехом и бряцали оружием. Стремясь умерить хищные намерения самураев в отношении Китая и опасаясь за безопасность дальневосточных границ, Россия решила усилить свой Тихоокеанский флот Средиземноморской эскадрой.

Русские корабли под флагом контр-адмирала Макарова прошли Суэцкий канал и спешно направились через Индийский океан к берегам Японии. Не раз уже проделывал этот путь Макаров, но тут ему не повезло: накануне Степан Осипович тяжело заболел – в первый и последний раз в жизни. В холодную штормовую погоду он долго оставался на мостике в легком платье и жестоко простудился (северянину трудно привыкнуть, что в Средиземном море можно замерзнуть...). Следствием простуды было воспаление коленного сустава. Макаров мог передвигаться только с помощью костылей, однако в той напряженной обстановке отказался покинуть свой пост и остался на корабле.

В Японском море Средиземноморская эскадра была подчинена командующему Тихоокеанским флотом вице-адмиралу С. П. Тыртову, но сохранилась как самостоятельная боевая единица, а сам Макаров становился младшим флагманом. В апреле напряженное положение на Дальнем Востоке достигло кульминации: Россия, Франция и Германия потребовали от Японии вывести войска из Китая. Что скажут на это японцы? Решатся ли на войну? Ясно было одно: в случае вооруженного конфликта главные противники – Россия и Япония. На русских кораблях всерьез готовились к сражению. Тогда-то Тыртов и предложил Макарову составить проект инструкции о подготовке эскадры к бою. И вот, напряженно работая без перерыва целые сутки, мучимый приступами жестокой боли, Степан Осипович к исходу 24 апреля составил необходимый документ. На следующий день Тыртов, ни слова не изменив в макаровском проекте, объявил его в виде приказа «о подготовке судов к бою и о ведении боя».

Кажется, Макаров предусмотрел в этом приказе все: и как перекрасить корабли в целях маскировки, как тушить пожары, как обращаться с водонепроницаемыми переборками, и многое, многое другое, вплоть до того, что «перед боем или по тревоге следует из карцеров выпустить арестованных». В обстоятельном приказе содержался 31 пункт. Следует привести последний, тридцать первый, написанный уж очень «по-макаровски»: «На судах не должны забывать, что свои потери чрезвычайно видны; поэтому от времени до времени для ободрения людей и для усиления их энергии следует с мостика посылать в батарею известия о потерях неприятеля, видимых и предполагаемых. Известия эти должны встречаться в батареях громкими криками „ура“ и сопровождаться усиленной пальбой».

Приказ этот был впоследствии опубликован и долгое время считался образцовым. Но главное другое. Работая над подготовкой приказа, Макаров явственно ощутил, что личный состав русского флота при новых и резко изменившихся технико-тактических условиях имеет самое приблизительное представление о том, как вести бой. Это настораживало. Это тревожило. И именно тогда родилась у Макарова мысль написать работу на эту тему. Ту самую работу, которая впоследствии принесла ему наибольшую славу. И множество неприятностей.

Впрочем, на сей раз сражение не состоялось. К лету 1895 года обстановка на Дальнем Востоке несколько разрядилась: усиление русского военно-морского флота в этом районе отрезвляюще подействовало на японских милитаристов. Под давлением России Япония была вынуждена отказаться от ряда своих захватнических требований по отношению к Китаю. Таким образом, русско-японский конфликт еще не дошел до войны, но перспектива вооруженного столкновения с тех пор для обеих сторон казалась неизбежной.

Только теперь Макаров счел себя вправе оставить корабль и принялся за лечение. Полтора месяца провел он в Японии на минеральных водах. Железный организм и отдых, столь редко выпадавший на его долю, лучше всяких лекарств помогли ему справиться с недугом. Даже потом, в полярных широтах, старая болезнь не напоминала о себе более.

Итак, Макаров впервые в жизни на курорте. Он отдыхает. Как же? Видимо, лучше всего об этом расскажет он сам, точнее, его дневник (а дневник ведется им регулярно, как всегда и везде!). Вот важная для нас запись от 19 июля 1895 года. Запись эта несколько протокольна и суховата, зато дает полный хронометраж образа жизни Макарова в ту пору.

«День проходит так:

5 ч. утра. Просыпаюсь и сажусь писать морскую тактику.

6 ч. Приносят чай.

7 ч. Японец-массажист; больную ногу – 10 м., здоровую – 5м.

7 1/4. Иду гулять.

7 3/4. Перед ванной массаж колена делает доктор И. А. Охотин.

8 ч. Ванна 20 мин.

8 3/4. Завтрак.

9 1/4–9 1/2. Прогулка.

9 1/2–11. Пишу тактику.

11–11 1/2. Прогулка.

11 1/2. Ванна 20 м., после лежу.

12 3/4. Завтрак.

1 1/2 до 3 ч. Отдыхаю.

4–4 1/2. Чтение на длинном кресле, ноги кверху.

4 1/2–6. Пишу.

6 1/2. Прогулка.

6 1/2. Ванна.

7 1/2. Обед.

9. Ложусь спать так уставши, что еле могу почитать 1/2 часа».

Итак, «пишу морскую тактику». Впервые под пером Макарова появилось черновое, так сказать, название будущей знаменитой книги. Впоследствии книга эта вышла под заголовком «Рассуждения по вопросам морской тактики». Адмирал не в первый (и не в последний) раз выступал как публицист, однако, вне всякого сомнения, данная работа занимает в его жизни совершенно исключительное место. Вот почему о содержании книги и обо всем, что с ней связано, следует говорить подробно. Условимся для простоты выражения называть впредь эту книгу просто «Морской тактикой» (как называл ее сам автор в личных письмах и дневниках).

Чутье крупного военачальника и богатый практический опыт верно подсказали Макарову, что недостаточно, заниматься узкоспециальными сторонами подготовки офицерского корпуса русского флота, что пришла пора обратить внимание главным образом на воспитание у моряков широкого понимания своих задач в новых условиях ведения морской войны. И это было более чем своевременно. Во времена, когда Макаров писал книгу, насущно назрела необходимость обучения личного состава тактике современного боя и кораблевождения. И действительно, русские военные моряки получали хорошую подготовку в области специальных знаний, были закалены в походах, отличались храбростью и самоотверженностью. Однако, вспоминал впоследствии один видный военный ученый и публицист, никто из них в ту пору не задумывался над тем, как вести войну на море, а в Морском корпусе не было даже предмета морской тактики15. Другой очень известный морской писатель того времени, сам бывший моряк, участник обороны Порт-Артура и сражения при Цусиме, выражался о пренебрежении к тактике еще резче: «Удостоверяю тот факт, что ни за шесть лег пребывания в Морском училище, ни за два года пребывания в Морской академии я ни на одной лекции не слышал даже упоминания о ней. Она не вошла даже в список тех сочинений, которыми обязательно (от казны) снабжаются судовые библиотеки»16.

Считалось, что в бою, мол, обстановка подскажет способ действий... Это было опять-таки по известной русской пословице про гром и мужика. И получалось в результате, что каждый военный корабль в отдельности и его экипаж готовы были к бою, эскадра же кораблей и даже весь флот в целом в случае войны оказались бы без ясного представления о своих действиях и задачах. Офицеров и матросов обучали вести бой, но не войну.

Уже после выхода в свет макаровской работы о морской тактике адмирал Тыртов сердито выступил в кронштадтской газете «Котлин»: «До сих пор неизвестно было, чтобы такая наука существовала. Никаких трактатов, ни иных сочинений об этом не было, кажется, за все время существования флотов». Итак, Тыртову о морской тактике «известно не было»... А ведь то был адмирал, опытный моряк! Что же говорить тогда о других сослуживцах Макарова?

Обострение международной обстановки на Дальнем Востоке, непрекращающееся англо-русское соперничество требовали от военного флота России повышенной боевой готовности. А Макаров с тревогой замечал, что этой готовности во флоте в должной мере не наблюдалось. В первых же строках своей книги он со свойственной ему резкостью и бескомпромиссностью во взглядах обратился ко всем русским морякам: «Каждый военный или причастный к военному делу человек, чтобы не забывать, для чего он существует, поступил бы правильно, если бы держал на видном месте надпись: „Помни войну“.

Буквально следуя собственному же призыву, Макаров повесил плакат с этими словами над письменным столом своего кабинета. Немало находилось людей, иронически пожимавших плечами: дескать, чудит выскочка... А он назло пересудам даже запонки заказал с надписью «Помни войну». Да-с, запонки! Золотые запонки с большим дорогим камнем. И, появляясь на разного рода официальных приемах, Макаров порой демонстративно выставлял напоказ манжеты со своими оригинальными запонками. Вот, мол, вам, любуйтесь!

Однако суть дела, конечно, не в надписи и не в запонках. А в том, что всю свою жизнь он с колоссальной энергией и напористостью вопреки рутине, интригам, сплетням, зависти, лености, размахайству – вопреки всему готовил русский флот к войне. И когда настал час, повел его в бой. И погиб в бою.

«Помни войну!» – эти слова сделались девизом всей деятельности Степана Осиповича Макарова.

«Помни войну!». Армия и флот должны быть готовы в любой момент выступить на защиту родины. А значит, и вся деятельность военных, вся их повседневная и будничная деятельность в мирное время должна быть строго и неуклонно подчинена этой цели. Сверху донизу. В большом и малом. Всегда и во всем.

«Рассуждения по вопросам морской тактики» Макаров писал долго, около полутора лет. По правде сказать, определение «долго» применительно к созданию книги без малого в триста страниц следует считать весьма относительным. Для всякого обычного автора написать работу такого объема в полтора года – срок скорее короткий. Напомним к тому же, что за это время Степан Осипович ни на один день не прерывал своей практической деятельности на флоте. В конце 1895 года он много плавал в тихоокеанских водах, продолжая там свои прежние гидрологические исследования, а в начале следующего года его вновь отзывают на Балтику. Здесь Макаров опять вступает в командование Практической эскадрой, продолжает заниматься своим «колпачком», начинает эпопею с ледоколом «Ермак».

Более того! Быть может, поразительнее всего то, что в течение тех же 1896 и 1897 годов (то есть за период написания и издания «Морской тактики») им было опубликовано 11 печатных работ в различных изданиях. Одиннадцать! Это много даже для ученого, целиком посвятившего себя науке. Впрочем, как все разносторонне одаренные люди, Макаров обладал способностью работать чрезвычайно быстро. Ему не нужно было терять время на раскачку и тратить силы на преодоление собственной лености. В тепличных условиях он тоже не нуждался: Макаров мог работать в каюте, где стол качался вместе с палубой корабля, в неуютном номере гостиницы, в служебном кабинете в перерыве между приемом посетителей и очередным заседанием. При этом он не относился к числу тех авторов, что пишут без помарок и переделок, не перечитывая собственный текст. Напротив, рукописи Макарова, а также его письма, деловые и частные, нередко густо испещрены всякого рода поправками, добавлениями, вычеркнутыми строками.

И, наконец, еще одно немаловажное обстоятельство. Занимая в течение долгого времени весьма высокие посты и имея в своем непосредственном распоряжении целый штаб с большим числом квалифицированных специалистов, Степан Осипович никогда не пользовался трудом подчиненных ему лиц при написании своих сочинений. Все им созданное – а это почти сто печатных работ! – вышло непосредственно из-под его пера. Случай, прямо скажем, нечастый для людей его круга и положения.

Новая работа Макарова была опубликована в первых номерах «Морского сборника» за 1897 год. Труд этот – сплав практического опыта флотоводца и глубоких раздумий по теории военно-морского дела. При этом Макаров опирался на труды своих предшественников – русских ученых-моряков. Среди них следует прежде всего вспомнить имя адмирала Г. И. Бутакова, автора первой в России оригинальной работы по тактике парового флота. Появление книги Макарова вызвало множество откликов и дискуссий, порой весьма бурных. Слов нет, отнюдь не все положения его новой работы были бесспорны, некоторые просто ошибочны, иногда он высказывался слишком категорично, а порой задиристо – все так, однако при любом к ней отношении книга Макарова стала вехой в развитии военно-морской теоретической мысли. И не только в России. «Рассуждения по вопросам морской тактики» были переведены на английский, итальянский, испанский, японский и турецкий языки – весьма редкая судьба для работы на такую узкоспециальную тему!

Причина этого широкого и шумного успеха состоит в том, что Макаров высказал множество самых разнообразных идей и сумел изложить их столь горячо и страстно, что никого не мог оставить равнодушным. Спокойное и размеренное течение – вот чему можно уподобить русскую военно-морскую теоретическую мысль до сей поры. Теперь же она сделалась кипящим водопадом. И что из того, что отдельные суждения и выводы Макарова оказались неправильными, а некоторые прогнозы – ошибочными. Даже его оппоненты вынуждены были продумывать или пересматривать многие свои взгляды – хотя бы для того, чтобы найти убедительные возражения.

На свете выходило и выходит великое множество книг, брошюр, статей. Сколько их – вполне благополучных, правильных и даже полезных, сколько их уходит из мира так же тихо и бесследно, как и появляется! И только некоторым выпадает честь привлечь к себе внимание. Очень важно, когда на работу откликнулись специалисты: это вернейший показатель того, что автор и сам незаурядный специалист. Но тогда, когда работа приобретает широкий общественный резонанс, значит, удалось достигнуть нечто большего, значит, удалось так или иначе откликнуться на какие-то животрепещущие национальные проблемы и интересы. И пусть тут же объявятся придирчивые критики и скептики с брюзгливой скорбью в глазах – дело человеческого развития все равно движут не те, кто избирает амплуа всегдашнего сварливого оппонента, а те, кому удается сказать новое слово в своем деле. И не новое слово ради самой новизны, а такое, которое служит Отечеству.

Книга Макарова сделалась неотъемлемой принадлежностью всех практиков и теоретиков флота, стала частью всей флотской жизни страны. «Морская тактика» долго оставалась единственным в России обобщающим трудом такого рода.

В конце прошлого столетия стремительное развитие военно-морской техники поставило перед моряками всего мира множество очень сложных проблем. Возникали они порой неожиданно, а заканчивались нередко трагически. Во флотах всех великих держав, и в том числе России, появились мощные, быстроходные броненосцы, вооруженные тяжелыми дальнобойными орудиями, укрытыми в стальных вращающихся башнях. Броненосцы имели двойное дно и множество водонепроницаемых переборок.

Казалось, никакие опасности не страшны этим огромным кораблям, казалось, они застрахованы от всех случайностей. Но...

Корабли еще строились на стапелях или размечались в эллингах, когда Макаров пророчески написал: «Эти грозные на вид железные скалы чувствительны даже к малейшему уколу... Теоретически современные корабли совершенно непотопляемы, так как они разделены на 100 и более независимых отделений. Практически же как только такой непотопляемый корабль получит пробоину, так сейчас же тонет самым постыдным образом». Это было написано в 1886 году. А вскоре случилось вот что.

10 июня 1893 года в Средиземном море у берегов Сирии происходили обычные маневры английской эскадры. Светило солнце, погода стояла тихая, ясная, суда шли на малом ходу. Казалось бы, просто неоткуда ждать несчастья. И вдруг флагманский корабль эскадры – новейший броненосец «Виктория» был случайно протаранен другим английским же броненосцем. Повреждение поначалу сочли не слишком серьезным, и ничто не препятствовало аварийным работам. Корабль накренился, но это ни у кого не вызвало особой тревоги. Однако через несколько минут громадный броненосец внезапно перевернулся и унес с собой в морскую пучину триста шестьдесят человек, то есть половину команды вместе с адмиралом – командующим эскадрой.

Эта морская катастрофа приобрела такую же мрачную известность и вызвала столько же шума, как и гибель «Титаника» 20 лет спустя. Особенно поражала всех ничтожность тех причин, от которых может погибнуть самоновейший броненосец. И в самом деле, ведь таран, пробивший борт «Виктории», проник в корпус корабля всего лишь на 9 футов. И этого было достаточно, чтобы бесполезными оказались все внутренние переборки, делившие броненосец на 170 отсеков, и мощные помпы, и все усилия команды. Трагическая гибель «Виктории» вызвала серьезное беспокойство среди моряков, породила оживленную полемику в печати. Технические причины неожиданного затопления броненосца выяснились довольно быстро: неправильное расположение водонепроницаемых переборок, конструктивные недостатки корпуса и т. д. Однако коренная причина катастрофы объяснялась явлениями куда более серьезными.

Для Макарова, как и для всякого истинного моряка, гибель корабля воспринималась так же болезненно и остро, как смерть живого существа. В статье, опубликованной еще в 1886 году, он посвятил этой трагической теме следующие строки, полные глубокого и неподдельного чувства: «Тот, кто видел потопление судов своими глазами, хорошо знает, что гибель корабля не есть простая гибель имущества; ее нельзя сравнить ни с пожаром большого города, ни с какою другою материальною потерею. Корабль есть живое существо, и, видя его гибель, вы неизбежно чувствуете, как уходит в вечность этот одушевленный исполин, послушный воле своего командира. Корабль безропотно переносит все удары неприятеля, он честно исполняет свой долг и с честью гибнет, но не к чести моряков и строителей служат эти потопления, за которые они ответственны перед своей совестью. Корабль может и должен быть обеспечен от потопления».

В своей «Морской тактике» Макаров подробно остановился на обстоятельствах гибели английского броненосца. Он усмотрел в этом событии отнюдь не рядовую аварию (как пыталось заверить публику британское адмиралтейство). Мало ли каких трагедий не происходило в морских просторах! Нет, Макаров справедливо усмотрел в случае с «Викторией» событие принципиально значимое для всего современного ему военно-морского дела. Разобрав конкретные обстоятельства катастрофы, русский адмирал склонен был толковать сущность происшедшей трагедии очень широко: «Случай этот следует приписать общим причинам, а не частным, и разбор его представляет необычайный интерес, заставляя нас, моряков, вникнуть в общий вопрос: насколько боевые корабли приспособлены к бою и его случайностям?» Вся книга Макарова о морской тактике есть развернутый ответ на этот вопрос. Бой и корабль, бой и человек, взаимодействие в бою и между людьми, и между кораблями – вот центральные проблемы его работы.

Коротко суть своей работы выразил сам автор: «Тактика имеет своим назначением дать возможность видеть всю картину военно-морского дела, а не одни лишь ее детали, и в этом отношении польза ее безусловна».

Со временем устаревают военные теории, еще быстрее устаревает оружие. Многое из того, что писал в своей книге Макаров, уже безвозвратно ушло в прошлое. Но безусловно ценным и нужным осталось то, что относится к числу так называемых «вечных» тем. О долге перед родиной. О мужестве. О чести воина. И в этой своей части сочинение русского флотоводца не устарело и, видимо, не устареет никогда. Вот почему макаровскую книгу можно смело порекомендовать сегодняшнему читателю, И пусть этого читателя не смущает неброский и старомодный заголовок: «Рассуждения по вопросам морской тактики». Вопреки своему названию, подчеркивающему вроде бы узкоспециальную тему, книга говорит о многих важнейших проблемах, имеющих, если можно так выразиться, непреходящий интерес.

Макаров много страниц посвящает описанию боевой деятельности Лазарева и Нахимова, Суворова и Багратиона. Воинские подвиги народа всегда персонифицируются в героях. Герой – это как бы спрессованная военная история. Вот почему испокон веков вызывала к себе всеобщий интерес, деятельность больших военачальников. Макаров понимал это. Он много и темпераментно рассказывает о военном искусстве наших адмиралов и генералов, старается показать национальное своеобразие их военного таланта. Особенно часто он ссылался на опыт Александра Васильевича Суворова, на его замечательную книгу «Наука побеждать».

В работе Макарова часто упоминается имя Михаила Ивановича Драгомирова, цитируются его мысли о воспитании солдата, военно-исторические труды, приводятся примеры его практической деятельности. Драгомиров был видным военным деятелем России прошлого века. В его судьбе было много общего с Макаровым. Он тоже родился в скромной офицерской семье в захолустном Конотопе и добился успехов только благодаря собственным дарованиям и упорству.

Драгомиров более десяти лет был начальником Николаевской академии генштаба, написал учебник тактики, который вплоть до первой мировой войны служил основным пособием в наших военных училищах. Однако наибольшую славу ему принесли военно-педагогические работы17. Он выступал за равенство всех категорий военнослужащих, за строгую законность в армии, за воспитание у солдат сознательного отношения к своим обязанностям – все это для своего времени были идеи передовые и правильные, а многое из драгомировского наследства сохраняет ценность и поныне. Добавим к тому же, что труды его написаны своеобычным языком и читаются с большим интересом. Сейчас этот военный ученый и писатель сравнительно малоизвестен – думается, что напрасно. Во всяком случае, Макаров считал себя последователем идей Драгомирова. Так оно и было: их обоих объединяла глубокая вера в безграничные возможности русского солдата и матроса, подлинный, а не казенный патриотизм.

К сожалению, в распоряжении Макарова имелось слишком мало материалов о деятельности русских флотоводцев: теоретическое и боевое наследство их недооценивалось и не изучалось. Только в советское время были извлечены из архивов и опубликованы документы о гениальном русском флотоводце Ушакове, чьи военно-морские идеи далеко опережали свое время, о Нахимове и Корнилове. Но Макаров всего этого не знал, да и не мог знать.

Опираясь прежде всего на отечественный опыт, он, однако, никогда не отворачивался от всего ценного, что было накоплено мировой военно-морской практикой. Вот почему для пояснения некоторых своих идей он обращался к опыту лучших иностранных флотоводцев. Так он дает анализ знаменитого Трафальгарского сражения 1805 года, когда английский флот под командованием адмирала Нельсона наголову разгромил объединенную франко-испанскую эскадру.

Макаров разбирает инструкции перед боем, которые отдали оба предводителя враждебных эскадр – англичанин Нельсон и француз Вильнев. Вот что сказано об инструкции английского флотоводца: «Чисто нравственная сторона инструкции бесподобна. В каждом ее слове есть доверие к своим адмиралам, своим капитанам и ко всему личному составу. Заключительные слова первой части инструкции, что „никто из командиров не испортит дела, подведя корабль свой вплоть к неприятелю“, были бесподобны... „Действие этих слов, – писал Нельсон потом, – можно было сравнить с электрическим потрясением. Некоторые из офицеров были тронуты до слез. Все единогласно одобрили план атаки; его нашли новым, непредвиденным, удобопонятным и удобоисполнимым, и все, с первого адмирала до последнего капитана, говорили: „Неприятель погиб, если только мы его настигнем“. Зародив в каждого из капитанов искру огня вышеприведенными словами, Нельсон перед самым сражением раздул эту искру в целое пламя, сделав сигнал: „Англия надеется, что каждый исполнит свой долг“. Каждый сражался, как будто чувствовал на себе взгляды всех своих соотечественников, которым теперь больше чем когда-либо нужна была полная победа“.

Полной противоположностью была инструкция Вильмева, «унылое настроение которого заражало тем же унынием всю его эскадру... В начале этого приказа Вильнев ставит задачей не уничтожение неприятеля, а подание помощи наиболее терпящим из своих же кораблей. Так что, строго следуя этой инструкции, корабль, который почти уничтожал противника, должен бросить свое дело и подать помощь другому своему кораблю, если последний терпит от неприятельского огня. Вильнев сам намерен был подать пример, как это делать».

Приведя отрывок из приказа французского адмирала, в котором заключалась бестактная угроза своим капитанам, буде они во время боя окажутся «не на своем месте», Макаров писал: «В словах Вильнева проскальзывает недоверие, и он заранее клеймит печатью позора честь своих капитанов, еще не успевших ни в чем провиниться. И Нельсон и Вильнев, в сущности, напоминают своим командирам об одном и том же, что в общем сражении каждый корабль должен драться, но в то время, как Нельсон умеет это сказать так, что вызывает из груди каждого капитана взрыв энтузиазма, Вильнев своей речью оскорбляет военное самолюбие людей перед самым вступлением в бой». Вильнев, заключает Макаров, этим своим приказом «сам окончательно подготовил себе поражение». И иронически добавляет при этом: «Унылые люди не годятся для такого бойкого дела, как морское, в особенности во время войны».

Вопросам нравственным Макаров придавал огромное значение в военном деле. Безусловно, что его толкование этих проблем лишено классового, социального содержания и здесь нельзя не отметить исторической ограниченности суждений русского адмирала. Он не усматривал разницы в понимании нравственности антагонистическими социальными группами общества. Толкуя проблемы нравственности, Макаров, как мы увидим, употребляет применительно к трудящимся классам такой ложный термин, как «простонародье». Однако и ложная терминология, и путаница в социальных понятиях не помешали Макарову понять то, что именно в глубинных недрах трудового народа (пусть и названного им неприятным словом «простонародье»), что именно оттуда идут истоки истинной нравственности, морального здоровья нации. И здесь Макаров не нуждался в запоздалом адвокате, ибо лучше всех он сказал за себя сам.

В «Морской тактике» есть раздел, озаглавленный «Военная доблесть в народе». Отрывок из этого раздела, безусловно, следует здесь воспроизвести. Называя военную доблесть «великим принципом», Макаров говорит, что «мы не вправе бросить упрек русской женщине в ее неумении воспитать доблестного человека. Прибывающие к нам ежегодно новобранцы могут служить живым доказательством того, что русская женщина дает в ряды армии и флота материал, вполне годный для войны; люди эти приучены к труду, выносливости и послушанию...»

Повторяем, вряд ли следует придираться к неудачным выражениям автора («материал для войны»). В главном же Макаров безусловно прав как военачальник и военный политик. Да, действительно, солдат, боец немыслим без развитого трудолюбия, способности стойко переносить трудности, без дисциплины. И в прошлом, и ныне нехватка таких качеств в новобранце – изъян очень серьезный и подчас трудно исправимый. Далее Макаров справедливо указывает, что именно в трудовой среде (опять тут неудачное «простонародье»!) закладываются лучшие основы для воспитания молодого человека. Он пишет:

«В семье простонародья есть дисциплина и уважение к родительской власти. Мать говорит сыну, что он должен расти и крепнуть, чтобы под старость кормить своих родителей и, таким образом, ребенок с колыбели приучается к сознанию лежащего на нем долга. Нам могут сказать, что в семье простонародья, из которого выходит преобладающая часть новобранцев, меньше всего думают о системе воспитания и что это делается бессознательно. Но если даже женщина в семье простонародья и делает свое дело по отношению к государству бессознательно, то заслуга ее от этого не уменьшается, и, разумеется, она стоит выше тех некоторых женщин среднего класса, которые, имея возможность сознательно отнестись к делу, дают государству хворых здоровьем и разбитых нравственно молодых людей, которые, не будучи способны ни на какое дело, являются лишь излишним бременем для общества, а иногда источником расхода для государства».

(Здесь уместно сделать в скобках маленькое отступление. Очень похоже, что, говоря о «женщинах среднего класса», Макаров в душе вздохнул о некоторых близких ему лицах, точнее, об одном «лице». Да, увы, Капитолина Николаевна не стала ни заботливой матерью, ни умелой воспитательницей, как то понимал он сам. Супруги и на этот предмет смотрели разно. Воспитание детей заботило Макарова чрезвычайно. Мало бывая дома, он в письмах всегда писал о них много и подробно, так что мы имеем здесь достаточное число достоверных источников. Когда его девочки были маленькие, он писал жене с «Витязя»: «Приучай их к труду и не говори им ничего такого, что могло бы сделать из них пустых франтих». И позже, когда Дина уже подросла, а отец, как обычно, находился в далекой отлучке, он просил Капитолину Николаевну о газетах: «Поручи все это Дине и приучи ее быть аккуратной. Пусть не садится завтракать, пока не пошлет газеты. Я не желаю, чтобы из нее вышла никуда негодная и неспособная ни к какому труду дура, пусть приучается к исполнению своих обязанностей».)

В этой книге, в других сочинениях, вышедших из-под его пера, а главное – во всей своей воинской практике Макаров всегда, с мичманских времен, придавал огромное значение моральному фактору («духовному», говорили тогда), И в этом он следовал лучшей традиции русской военной школы – суворовской традиции. Не случайно в макаровской «Тактике» много раз вспоминаются заветы из «Науки побеждать». Макаров писал: «Дело духовной жизни корабля есть дело самой первостепенной важности, и каждый из служащих, начиная от адмирала и кончая матросом, имеет в нем долю участия». Он доказывал, что в боевой обстановке от экипажа корабля, командир которого злоупотребляет «выговорами, замечаниями и неудовольствиями», от такого корабля «нельзя ожидать инициативы и смелых действий, а скорее робости и неуверенности в действиях».

Напоминание русского флотоводца о важной роли морального фактора в войне было как нельзя более актуальным. И в самом деле, среди современных Макарову военных моряков и теоретиков господствовало убеждение, будто техническое перевооружение военно-морского флота теперь уже не оставляет никакого места для проявлений таких духовных фактов, как отвага, стойкость, энтузиазм и боевой дух личного состава. Теперь-то, говорили мудрые скептики, все будет решаться исключительно битвой машин. Не случайно, что примерно в ту же пору появляются мрачные утопии о будущих разрушительных войнах, где хрупкому человеческому существу нечего делать со сверхмощными машинами (вспомним хотя бы известный роман Герберта Уэллса «Борьба миров»). И действительно, не в романах, а в самой настоящей реальности существовали уже двенадцатидюймовые орудия, снаряды для которых приходилось подавать в ствол с помощью специальных механизмов, ибо каждый такой снаряд был в рост человека и никакой чемпион мира не смог бы сдвинуть эту стальную громадину с места.

Однако скептики оказались, как всегда, не правы. Двенадцатидюймовые орудия сменились вскоре шестнадцатидюймовыми, затем появилось атомное оружие, межконтинентальные ракеты и многое другое. И при этом вся последующая практика показала, что с усложнением и совершенствованием техники роль морального фактора не только не ослабевает, а увеличивается. Макаров и здесь оказался прав.

Здесь опять-таки следует напомнить, что понимание морального фактора в войне было у Макарова ограниченным. Он не учитывал значения общественно-политических и социальных условий эпохи. Он не ставил вопроса о войнах справедливых и несправедливых. Все это, однако, не может умалить прозорливости русского адмирала, который пророчески верно – хотя и не до конца – предсказал, что даже самая сверхмощная боевая техника будет ничем, если люди, ею владеющие, не одухотворены великой идеей.

Недаром Макаров любил повторять слова одного знаменитого английского адмирала: «Дайте мне корабль из дерева, а железо вложите в людей»18.

Книга Макарова прежде всего преследовала практические цели, стоявшие тогда перед флотом. Вот почему там много узкоспециального, что ныне уже представляет очень малый интерес. Приведем для примера название трех параграфов «Тактики» подряд: «114) Влияние устойчивости курса корабля на меткость артиллерийского огня. 115) Научить рулевых одерживать (то есть не давать кораблю вилять после крутого поворота. – С. С.). 116) Влияние тряски корпуса от действия машин на меткость стрельбы из орудий».

Однако целый ряд интересных и оригинальных идей Макаров высказал и в области своей, так сказать, узкой специальности: о вождении эскадр и кораблей, организации флота и руководстве морским боем. Проблемы эти волновали тогда моряков всего мира. Да, пожалуй, не одних только моряков, а всех, кто озабочен был делом обороны государства. Во второй половине XIX века, когда движение кораблей сделалось практически независимым от направления ветра, многие флотоводцы и теоретики всех стран начали изобретать сложные боевые порядки в построении эскадры. Макаров отрицательно относился ко всему этому, он полагал, что основной строй флота – кильватерная колонна – по-прежнему является наилучшим. Паровые двигатели давали, разумеется, широкий простор для маневра во время боя, и Макаров разрабатывал возможности таких маневров. В его «Тактике» обстоятельно рассмотрены методы атаки противника путем охвата его главных сил с фронта и с фланга. Идея эта в грядущих эскадренных боях стала основным тактическим приемом. Верно предсказал он и то, что в будущем атака торпедами будет вестись с дальних дистанций по площадям, о большом боевом значении только что появившихся пулеметов... И так далее, и так далее.

Не всегда, однако, проявлял Макаров мудрую сдержанность. Человек необычайно пылкий и увлекающийся, он не любил «золотой средины», и это порой толкало его ко всяким крайностям. А тут еще надо помнить о его бурном и неукротимом нраве. Ах так?! Не верите? Не принимаете? Так вот же вам! И он намеренно заострял спор... Подобное случалось в жизни Макарова не раз, и надо признать, сильно мешало ему в практической и теоретической работе. И нисколько не помогало делу. Но таков уж он уродился, этот суровый и напористый человек.

Так, Макаров недооценивал броненосцы. Это повелось за ним еще в молодости, со времен русско-турецкой войны. Причину этого чувства можно легко понять: ведь «Константин» легко уходил от турецких тяжелых кораблей и даже наносил им урон. Вскоре после войны, когда Макаров приехал в Петербург, один видный сановник спросил его (намекая на былую близость с адмиралом Поповым):

– Ведь вы за броню?

– Нет, – последовал решительный ответ, – я в душе – минер, и поэтому я – за быстрые суда.

И верно, любовь к «быстрым судам» (крейсерам, миноносцам) сохранилась у Макарова на всю жизнь. Пусть так, любовь имеет свои права и в морском деле. Однако зрелый, умудренный опытом адмирал обязан сдерживать свои чувства. А Макаров порой не желал этого делать. И вот уже в некоторых своих статьях, вышедших до «Тактики», а потом (правда, в более осторожной форме) и в самой «Тактике» он отрицал броненосцы и предлагал вместо них строить быстроходные крейсера с сильной артиллерией. Это, дескать, в боевом отношении эффективнее, а в экономическом – дешевле. Мысль эта, которую Макаров упрямо отстаивал долгое время, была абсолютно ошибочной. И при его жизни, и многие десятилетия после его гибели броненосцы (линейные корабли, линкоры) оставались основной, решающей силой флота.

Столь же не прав оказался Макаров, когда полагал, что «для всех боевых целей должно строить корабли одного и того же вида». Он даже разрабатывал проект такого корабля, который бы сочетал все достоинства броненосца, крейсера и миноносца. Разумеется, это была утопия. Напротив, все будущее развитие военно-морского флота пошло (и продолжается ныне) как раз по противоположному пути, то есть создается все больше и больше кораблей различных классов и типов узкоспециального назначения. Здесь, правда, следует сказать, что броненосцы начала 90-х годов оставались еще весьма далеки от совершенства, даже в мирное время они порой трагически гибли вместе со всей командой от пустяковых аварий. С другой стороны, Макаров отлично видел сокрушающую силу бронебойных снарядов, но делал отсюда слишком поспешный вывод о беспомощности брони вообще.

Все это были, однако, теории («умствование», так сказать). В своей практической деятельности на флоте Макаров никогда этих крайностей не проводил и даже не пытался проводить. А защищал некоторые свои ошибочные взгляды из упрямства, и думается, в глубине души сам осознавал это... Он яростно настаивал в свое время, чтобы на корвете «Витязь» установили минные шесты (по типу тех, которые были на «Константине»). Уже появились усовершенствованные торпеды, уже не возникало сомнений, что шестовая мина безнадежно ушла в прошлое, однако Макаров упрямо стоял на своем – раз те самые шесты принесли ему успех, он почитал для себя невозможным «изменять» им... Об этом, конечно, нельзя не пожалеть. Подобная мелочная борьба отнимала у него много сил, а главное – давала его многочисленным противникам реальные аргументы против других его дел и начинаний, почти всегда – в высокой степени полезных.

Во времена Макарова во всех флотах господствовало увлечение броненосцами и недооценивалось минное оружие. Считалось, что торпеды – это просто-напросто удлиненный таран. В противоположность таким общепринятым взглядам Макаров отстаивал самостоятельность минного флота и перспективность торпедного оружия. Он предвидел высокую эффективность совместных действий крупных кораблей и миноносцев. При этом он опирался на опыт действий русских минных катеров против турецкого флота. Более того, Макаров сделал далеко идущие выводы об изменении характера морской войны в связи с появлением минного и торпедного оружия, ибо оно давало возможность слабейшему противнику бороться с сильнейшим. Наиболее видные военно-морские теоретики того времени – английский адмирал Ф. Коломб и американский адмирал А. Мэхен – разработали так называемую теорию «морской силы», согласно которой победу на море можно обеспечить лишь созданием подавляющего превосходства над противником. Макаров подверг критике взгляды обоих теоретиков, «основанные на примерах парусной эпохи». Новое оружие делает очень труднодостижимым полное господство в море. Легкие суда, вооруженные торпедами, всегда смогут нанести удар по крупным кораблям противника. Опыт первой и второй мировых войн показал дальновидность нашего флотоводца.

В книге имеется немало иных важных и практически необходимых соображений: о роли баз для военного флота, о методах разведки, о развитии средств связи. Кстати говоря, последний вопрос особенно интересовал Степана Осиповича. В этом деле ему довелось стать одним из ближайших сподвижников того, с чьим именем связано, пожалуй, самое распространенное сегодня в мире открытие XX века. Речь идет об изобретателе радио Александре Степановиче Попове.

С Макаровым они были знакомы давно. Впрочем, что значит «знакомы»? Макаров стал уже известным адмиралом, крупным деятелем русского флота. А инженер Попов – он служил всего-навсего скромным преподавателем физики на минных курсах в Кронштадте. Всегда интересуясь минным делом, Макаров знал и Попова, ценил его за трудолюбие и преданность делу. Но ведь на лбу-то у того не написано, что он вынашивает гениальное открытие... Мало ли с кем сталкивала Макарова его многообразная деятельность? К тому же сам изобретатель был, что называется, неутомимый труженик, бескорыстный и необычайно целеустремленный исследователь, человек по-русски скромный и даже застенчивый. Ему казалось зазорным шуметь о своем открытии, приглашать репортеров или толкаться в чиновных передних. Не слушают, не принимают, не дают средств на завершение работы? Ну что ж, ладно, мы уж и сами как-нибудь сладим... В этом смысле Попову, как и другим талантливым людям России, не хватало именно той настойчивости и силы характера, которыми природа так щедро наделила Макарова.

А Попов продолжал тихо и настойчиво трудиться. Летом 1899 года, находясь по делам службы на Черном море, он с помощью первого в мире подобия радиопередатчика устанавливал беспроволочную связь на расстоянии до пяти верст. Успех был обнадеживающий, сулящий огромные перспективы. Нужно было усовершенствовать прибор, и Попов попросил денег. Просьба его потонула в потоке других, только гораздо более крикливых и беспардонных. Трудно сказать, чем закончились бы усилия русского изобретателя, но на исходе 1899 года адмирал Макаров вспомнил о скромном преподавателе Кронштадтских минных классов. Вспомнил, и как только узнал о его работах, сразу же оценил огромное значение этого открытия в военном деле. При энергичной поддержке Макарова Попов стал налаживать опытную связь по радио между ледоколом «Ермак», занимавшимся спасательными работами в Финском заливе, и материком.

История создания русского радио чрезвычайно поучительна и интересна, но здесь ей нет места, ибо то уже биография Попова, а не Макарова. Но итог оказался таков: 24 января 1900 года около трех часов дня была принята первая в мире радиограмма. Уже на следующий день началась регулярная беспроволочная связь между островом Гогландом и городом Коткой (в Финляндии). Макаров в телеграмме Попову назвал это событие «крупнейшей научной победой».

Так Макаров оказался у колыбели радиовещания. Первый в мире случай практического применения беспроволочного телеграфа навсегда останется связанным с именем русского адмирала. Ему было хорошо понятно исключительное значение радиосвязи для флота (ведь по морю даже телеграфных проводов не проложишь). В течение всех последних лет своей деятельности он настойчиво пытался добиться крупных ассигнований в поддержку работ Попова, оснастить военные корабли радиоаппаратурой.

В частности, в 1902 году Макаров представил тогдашнему управляющему Морским министерством Тыртову специальный доклад о необходимости привлечь Попова для работы на флоте. Он с горечью писал, что изобретатель «на занятия с беспроволочным телеграфом может уделять лишь свои вечера и не имеет необходимой для занятий лаборатории». К сожалению, морское ведомство оказывало помощь Попову очень скупо. Это опять-таки долгая и печальная история, но, как бы то ни было, Россия остается родиной радио, а Макаров – одним из первых людей, практически организовавших радиосвязь.

В XIX веке на всех флотах мира царила чрезвычайно жестокая дисциплина. Взыскания, которым мог подвергнуться матрос даже в мирное время, были очень суровы. При этом забота о быте, питании и режиме матросов почти отсутствовала. На русском флоте это положение усугублялось крепостническими замашками многих офицеров. В ряду других морских начальников той эпохи Макаров представлял собой в этом смысле редкое исключение. Не следует, конечно, изображать его этаким толстовцем. Известны случаи, когда сам он применял суровые положения тогдашнего дисциплинарного устава (стояние «под ружьем» с полной выкладкой, многократный подъем на мачты и т. п. – все это были весьма серьезные «упражнения»!). Что тут говорить – Макаров оставался человеком своего времени, и не надо закрывать на это глаза.

Однако здесь следует со всей энергией подчеркнуть, что он относился резко враждебно к тем офицерам-крепостникам, которые почитали корабль своим имением, а матросов – дворовыми людьми, которые унижали человеческое достоинство «низших чинов», занимались рукоприкладством (любители такого рода не переводились на русском флоте вплоть до 1917 года). На кораблях и эскадрах, которыми командовал Макаров, царила строгая дисциплина, но крепостнических «вольностей дворянства» подчиненные ему офицеры не смели допускать.

Сын матроса, уроженец города-кораблестроителя, он всегда оставался неотделимой частицей своего народа и сам это глубоко чувствовал. А когда чувства органичны и естественны, то ни к чему показная «народность», которая у лиц, облеченных ответственностью, порой выражается в панибратстве, то есть, по сути, в том же барстве, только еще более лицемерном и поэтому вдвойне оскорбительном.

Макаров никогда не говорил вслух о своей любви к народу (в его эпистолярном и деловом наследстве не найти ни одного выражения подобного образца): всякой патетики и позы он не терпел.

Конечно, Макаров-адмирал, Макаров-флигель-адъютант в силу своего социального положения был не только человеком той среды, из которой он вышел, но и той, в которую он попал волею судьбы. Разумеется, между ним, «его превосходительством», и подчиненными ему матросами возникали совсем не те отношения, как у Степы Макарова со своими сверстниками у Бугского лимана. Да, конечно, это так. Однако Макаров не только не скрывал свое «низкое» происхождение и не стеснялся его, а, напротив, всячески подчеркивал, никогда и ни при каких обстоятельствах не почитал себя «барином», а матросов – существами второго сорта, «митюхами», как выражались порой офицеры в кают-компаниях.

Макаров был человек военный. Он стал офицером, командиром, флотоводцем, то есть тем, кто обязан вести людей в бой, на смерть. Вот почему его любовь к матросу проявлялась прежде всего в том, чтобы как можно меньше их пошло на смерть в грядущем бою. Вот почему он был строг. Вот почему требователен до суровости. Как же иначе? В одном из боевых приказов адмирала есть такой предусмотрительный параграф: «Раненых следует относить на перевязочные пункты, а следы крови и проч. на палубе удалить и посыпать песком, чтобы не было скользко; для сего иметь в батареях наготове ведра с песком». Да, невеселый текст, ничего не скажешь. Но ведь и война не карнавал. На войне, увы, всегда была и есть «кровь и проч.». Так что же лучше – ронять чернильные слезы пацифизма или загодя позаботиться о ящиках с песком? Для Макарова такой вопрос даже не ставился...

Война. Она требует от человека предельного нравственного напряжения. И командир должен быть решителен и строг – для пользы своих же солдат. На палубе корабля есть шлюпки – на тот печальный случай, если корабль перестанет быть кораблем, а станет тонущим предметом. Учения с посадкой на шлюпки проводились на флотах, и правильно, они должны проводиться. Вот как формулировал Макаров свое отношение к этой деликатной проблеме: «Лучше приучать людей к мысли, что им но будет спасения, если они не сумеют спасти свой корабль, чем приучать их к оставлению своего судна, когда оно еще вполне боеспособно». Вот так. Жизнь военного моряка есть жизнь его корабля. А как же иначе? «Иначе» для Макарова не существовало.

Свой долг офицера-патриота он видел в неусыпной заботе о матросах. И это не было циничное наполеоновское: «Путь к сердцу солдата лежит через желудок». Для Макарова его командирский долг перед матросом был свойством опять-таки органичным и естественным и поэтому искренним. Всю его деятельность пронизывает постоянная забота об условиях жизни и быта матросов. О необходимости этого он в резких выражениях писал в «Тактике».

Флотоводческая практика Макарова убедительно подтверждает, что и здесь слова не расходились у него с делом. Известно немало приказов, относящихся к различным этапам его деятельности. Приказы эти показывают, как заботился он о качестве питания и обмундирования, о бытовых условиях и досуге своих подчиненных. Подчас его распоряжения в этой области касались весьма незначительных деталей. Как-то во время плавания на «Витязе» Макаров написал подробную инструкцию для кока о корабельном меню и способах приготовления пищи. Но это не было проявлением мелочности. Во флоте того времени офицеры зачастую не считали своим долгом интересоваться всем этим. Вот почему Макаров, будучи командиром корабля, а потом эскадры, признавал необходимым подавать пример такого рода.

Здесь следует привести отрывок из официального рапорта, представленного Макаровым по окончании плавания эскадры Балтийского моря, которой он командовал. Рапорт этот настолько характерен, что не нуждается в пояснениях: «Все наши корабли отличаются большим удобством в помещениях офицерских и лишены всяких житейских удобств в помещении низших чинов. Каждый входящий в жилую палубу или крытую батарею английского судна чувствует, что он входит в жилое место, приспособленное для людей, тогда как наши жилые палубы и батареи решительно ничего для этого не имеют... и действительно, низшему чину негде присесть. Полагаю, что на каждом корабле можно найти место для 2–3 столов, на которых низший чин мог бы написать то, что ему нужно, и необходимы местные скамейки или рундуки для сидения».

Макаров высоко ценил великолепные качества русского матроса и солдата, национальные традиции русского воинства. Он призывал беречь собственные национальные традиции и не переносить бездумно чужих правил и представлений.

В западноевропейских флотах и армиях издавна практиковалось (практикуется, кстати, и теперь) вознаграждение матроса и солдата деньгами за успехи в боевых действиях. Вопрос о введении такого рода вознаграждений в русском флоте однажды был поднят Морским министерством. Макарову было предложено высказаться по этому поводу. Он резко возразил против чуждых новшеств и написал прекрасные слова в честь рядового солдата своей родины: «Русский воин идет на службу не из-за денег, он смотрит на войну как на исполнение своего священного долга, к которому он призван судьбой, и не ждет денежных наград за свою службу. Отучать его от этих правил – значит подкапывать тот принцип, на котором зиждется вся доблесть русского солдата».

Бескорыстное выполнение воинского долга перед родиной отличало рядовых русских солдат и матросов во все времена. Не случайно за всю историю России наемные войска никогда не имели у нас хоть сколько-нибудь существенного значения. И напротив – в Западной Европе и в Америке (раньше, как и теперь) наемничество всегда играло значительную, а порой и основную роль в армиях феодальных и буржуазных государств. То же благородное бескорыстие в выполнении своего долга характерно и для передовых офицеров, генералов и адмиралов российской армии и флота. И таких военачальников солдаты и матросы почитали «своими» и любили их преданной любовью. Степан Осипович Макаров был одним из них.

Нет возможности сколько-нибудь подробно остановиться на всех проблемах, так или иначе затронутых в «Морской тактике». Повторяем, заинтересованный читатель может легко отыскать эту книгу сам: последнее, вышедшее уже в советское время издание имеется в любой крупной библиотеке19. Добавим лишь, что в книге Макарова разбросано множество мыслей по самым различным вопросам, некоторые из них сформулированы кратко и сжато, как афоризмы. В параграфе «Выбор чтения» Макаров рекомендует: «Наш совет молодому человеку – читать побольше оригинальных сочинений и в выборе книг не столько руководствоваться интересностью излагаемого предмета, сколько достоинством автора». Не скупился Макаров в этой книге и на шутку: «Когда адмиралу Лазареву сказали об одном малоспособном офицере, что он много плавал, то он, указывая на свой сундук, возразил: „Вот этот сундук сделал три кругосветных плавания, но так сундуком и остался“.

Книга Макарова имела широкий и шумный успех. Автором восхищались – у него появились новые почитатели, автору предъявляли претензии (нередко справедливые) и спорили с ним, автора бранили – бранили зло и раздраженно. Последнее принесло Макарову немало огорчений, ибо здесь проявились личные пристрастия и сведение счетов. Его прозорливую критику Мэхена, Коломба и некоторых иных современных ему западных военно-морских теоретиков толковали так, будто он вообще пренебрегает иностранным опытом. Особенно досталось Макарову за пристрастие к крейсерам и минным атакам.

– Морское казачество, видите ли, русская лихость! – ехидничали просвещенные оппоненты, понимающе переглядываясь: знаем, мол, куда ты метишь, выскочка...

И что из того, что Макаров – разносторонне образованный человек – знал европейскую науку и технику не хуже, а много лучше большинства своих оппонентов. Язвительные пересуды по поводу «морского казачества» вплоть до последнего дня не затихали за его спиной. Как же, ведь обвинить кого-либо в пресловутом «казачестве» значило подчеркнуть собственную «прогрессивность» взглядов. Чего уж не принесешь в жертву ради этого! Не только первого адмирала страны, а и весь русский флот, да чего там – всю Россию! – всю ее не жалко ради «смелого» словца. И не жалели.

Впрочем, все эти пересуды, сплетни – все это ничто, пыль, пена. Книга Макарова имела успех не потому, что вызвала шум, – она стала делом. Да, делом, ибо на много лет осталась предметом насущной идейной жизни русских моряков. Кстати говоря, не только русских. Книгу Макарова неплохо знали и на иностранных флотах.

...Летом 1902 года в Кронштадт пришел военный корабль из Аргентины. Командир явился с представлением к Макарову. Разговор шел по-английски, разговор чинный, официальный. И вдруг аргентинец с аффектацией произнес:

– Позвольте поблагодарить вас за прекрасную книгу о морской тактике, мы все ее хорошо знаем.

Макаров вежливо поблагодарил, но в душе подумал: врет небось темпераментный южанин, откуда ему знать о «Тактике»... Аргентинец, видимо, почувствовал сомнения хозяина. Резко повернувшись, он бросил приказание одному из своей свиты. И вот Макаров листает книгу на испанском языке. Свою книгу. А на титуле обозначено место издания – Буэнос-Айрес. Макаров слегка взволнован, но, листая страницы, он внимательно слушает, что говорит аргентинский моряк:

– Хотя наш флот совсем еще молодой, но странно было бы, если бы мы не знали книги, достоинства которой оценены во всех государствах Европы и Америки.

Да, лестно, ничего не скажешь. «Во всех государствах Европы и Америки...» Экзотический город с другого конца земли на титуле собственной книги... Подумать только – Буэнос-Айрес! И тут Макаров сразу мрачнеет: в Петербурге его книга до сих пор не вышла отдельным изданием.

Трудно поверить, но Макаров так и не увидел своей книги, изданной на русском языке; при его жизни «Морскую тактику» можно было прочесть только в журнальном варианте. Морское министерство никак не желало выделить необходимые для издания средства, хотя вся сумма расходов-то была много меньше стоимости одного-единственного крупнокалиберного снаряда. Так что тут дело заключалось не в экономии казенных средств, а, так сказать, «в принципе». Каков же он, этот «принцип»?

Здесь порой возникал соблазн причислить Макарова к числу критиков существовавшего в России политического строя, сделать из него противника самодержавия или уж на худой конец фрондирующего либерала. Так, кстати говоря, его уже изображали20. Но, как бы ни хотелось видеть в Макарове противника существующего порядка, материалов для этого его биография не дает. Он всю жизнь оставался убежденным монархистом, был религиозен и никак не интересовался новейшими социальными и политическими идеями. Зато он никогда и не высказывался по идейным проблемам, полагая это не своей «специальностью». Он ничего общего не имел с окружением Победоносцева21, адмирал Дубасов был его старый знакомец (они даже «на ты» обращались), но в отличие от будущего губернатора Москвы Макаров решительно сторонился всех реакционных группировок.

Он понимал свою жизнь в служении делу укрепления Российского государства. И теперь, когда мы хорошо понимаем то, чего не довелось постичь Макарову, что государства бывают разные и различна их классовая природа, даже сегодня, во всеоружии большого исторического опыта, нельзя не оценить этой патриотической цельности адмирала Макарова. Но революции он не сочувствовал. И нечего здесь выдумывать или скрывать.

Итак, спрашивается, каков же был «принцип», исходя из коего Макарову так упорно отказывали во многих его начинаниях. А все тот же нехитрый бюрократический «принцип», метко выраженный Щедриным: «не пущать». «Не пущать» все смелое, яркое, инициативное, что нарушает департаментский покой и общую безмятежность. В инертной и косной среде морского ведомства самостоятельный и смелый Макаров вызывал тем большее раздражение, чем смелее и решительнее он действовал. Заржавленный, давно не чиненный механизм царского государства был давно уже разлажен. И чиновники из Адмиралтейства, не будучи вражескими агентами, приносили делу обороны отечества огромный вред.

Итак, Макарову отказывали...

11 февраля 1904 года, когда началась русско-японская война, его назначили на должность командующего Тихоокеанским флотом, он вновь обратился с просьбой напечатать 500 экземпляров «Тактики» и выслать их в Порт-Артур: Макаров справедливо полагал, что подчиненные должны быть знакомы со взглядами своего адмирала. Однако на этом документе имеется лаконичная резолюция: «не признано возможным». Макаров узнал об отказе уже в Порт-Артуре. Тогда он ультимативно потребовал немедленно напечатать книгу или в противном случае заменить его «другим адмиралом». Степан Осипович хорошо знал, что только таким путем можно победить инерцию бюрократической машины. «Рассуждения о морской тактике» были наконец напечатаны. Но к этому времени Макаров погиб, а Порт-Артур был блокирован с моря и с суши.

После гибели адмирала шесть раз выходила в России его книга. Ее шестое издание пришлось на 1943 год. Шла война, далек еще был путь до Берлина. Страна берегла каждую копейку. Многие журналы не издавались, уменьшился формат газет. Все – для фронта... Мало выходило книг, только самые необходимые. Все – для победы... И в это время вновь появляется макаровская «Тактика». Она была нужна Родине как оружие победы. И это лучший памятник книге старого русского адмирала.