"История испанской инквизиции. Том1" - читать интересную книгу автора (А. Льоренте Х.)

Глава XX
ИНКВИЗИЦИЯ ТОРЖЕСТВЕННО СПРАВЛЯЕТ В ВАЛЬЯДОЛИДЕ В 1559 ГОДУ
ДВА АУТОДАФЕ ПРОТИВ ЛЮТЕРАН. НА НИХ ПРИСУТСТВУЮТ
НЕКОТОРЫЕ ЧЛЕНЫ КОРОЛЕВСКОЙ СЕМЬИ

Статья первая

I. Процесс, возбужденный севильской инквизицией против доктора Хуана

Хиля, избранного епископом Тортосы, заключение этого прелата в секретной

тюрьме святого трибунала в 1550 году, его отречение и епитимья в 1552 году

внушили страх множеству лютеран, которые решили уехать из королевства. К ним

принадлежали Кассиодоро де Рейна, Хуан Перес де Пинеда, Себриано де Валеро и

Хулиано Эрнан-дес. Первые трое опубликовали за пределами Испании катехизисы,

переводы Библии и другие труды на кастильском языке {Пельисер. Опыт

библиотеки испанских переводчиков. См. статьи Рейны, Переса и Валеры.}. Хуан

Перес в 1556 году напечатал свои труды в Венеции, и вскоре они проникли в

Испанию стараниями Эрнандеса, впоследствии арестованного по приказу

инквизиции. Ряд выписок из дела Эрнандеса, имевших целью выяснить, каковы

были религиозные мнения посещавших его лиц, в течение пятнадцати последующих

лет позволил возбудить бесчисленное множество процессов почти во всех

трибуналах Испании, а особенно в Севилье и Вальядолиде. В 1557 и 1558 годах

инквизиция арестовала немало лиц, известных своим происхождением,

должностями и ученостью. Найденные в процессуальных документах указания на

обширный проект пропаганды учения Лютера убедили Филиппа II и инквизитора

Вальдеса в том, что лишь величайшая строгость способна запугать сторонников

новых мнений и что инквизиция не в силах этого решить за неимением

надлежащих инструкций. Филипп II писал об этом в Рим 4 января 1559 года.

Папа прислал Вальдесу бреве, в котором, упомянув вкратце мотивы королевского

письма, уполномочивал Вальдеса (с нарушением общих законов инквизиции)

выдавать светской власти, согласуя это с верховным советом,

еретиков-лютеран, распространяющих учение, в том числе и тех, которые для

избежания смертной казни обнаружили бы лишь двусмысленные знаки раскаяния.

Если бы истории приходилось упрекать Филиппа II и инквизитора Вальдеса

только в этой исходатайствованной ими булле, то и этого было бы достаточно

для того, чтобы обречь их имя на бесславие. Фердинанд V и Торквемада не

заходили так далеко. То же можно сказать с большим основанием о Карле V и

Манрике. Они никогда не думали сжигать еретиков, которые раскаялись бы

только внешне, под страхом смерти. Эта булла должна ослабить упреки

некоторых писателей в адрес судей, приговоривших нескольких узников Севильи

и Вальядолида к сожжению, несмотря на их раскаяние, и среди прочих доктора

Касалью. Булла Климента VII от 15 июля 1531 года, казалось бы, делала

бесполезной последнюю буллу. Она разрешала главному инквизитору Манрике

наводить справки об епископах, архиепископах, герцогах и примирять их с

Церковью, если они смиренно просят об этом; возбуждать процессы против

мертвых и выдавать светской власти живых, которые пренебрегли ходатайством о

примирении. Лишь для епископов было сделано исключение из последнего

правила. Эти распоряжения показались, несомненно, слишком мягкими Вальдесу,

если предположить, что он нашел их в архиве трибунала.

II. 5 января 1559 года вторая папская булла отменяла все разрешения на

чтение запрещенных книг и уполномочивала главного инквизитора преследовать

читавших их или державших у себя. Так как папа узнал, что в Испанской

монархии обращается множество лютеранских сочинений, служащих быстрому

распространению вредного учения, то булла предписывала духовникам заставлять

кающихся указывать лиц, имеющих эти книги или содействующих их

распространению. Духовники должны были также налагать на них обязательство

давать по этому поводу показания святому трибуналу под страхом верховного

отлучения от Церкви, изрекаемого Его Святейшеством и великим инквизитором

Испании. Духовники, не исполнившие налагаемого на них долга, будут наказаны

как виновные, даже в том случае, если кающийся будет епископ, архиепископ,

патриарх, кардинал, король или император. Нетрудно догадаться, насколько эта

мера должна была увеличить число доносов. Для поощрения доносчиков Филипп II

25 февраля 1557 года возобновил королевский указ, выпущенный Фердинандом V в

Торо [800] от 10 апреля 1505 года, по которому доносчик получал четвертую

часть имущества осужденных, освобожденную от взноса в государственную казну.

III. Бесчисленное множество доносов и процессов, вызванных папской

буллой, высокое положение лиц, на которых последовал донос, наконец, успехи,

сделанные новым учением, - все это побудило принять чрезвычайные меры и

поставить уполномоченных в двух городах, где лютеранские мнения

восторжествовали над инквизицией, потому что ересь устроила там уже храмы, в

которых шла проповедь, а сектанты кроме того собирались для молитвы и в

частных молитвенных домах. Вследствие этого решения Вальдес передал свои

полномочия главного инквизитора дому Педро де Гаске, епископу Паленсии,

поместившемуся в Вальядолиде, и дому Хуану Гонсалесу де Мунебреге, епископу

Тарасовы, переехавшему в Севилью. Вальдес выполнил в то же время

распоряжения новой буллы от 7 января 1559 года. Папа сообщает, что тревожные

успехи лютеровой ереси в Испании, где ей покровительствуют много богатых и

могущественных людей, принудили главного инквизитора Вальдеса остановить

движение этого зла, заключая множество виновных, увеличивая число

инквизиторов в разных провинциях королевства и давая им необходимые

инструкции для предотвращения бегства подсудимых; что эти меры обязали

поставить и держать наготове большое число лошадей в провинциях для

преследования беглецов; что издержки, необходимые для этой цели и для

прокормления неимущих узников, не могут быть покрыты небольшими доходами

инквизиции; что можно опасаться, как бы такое положение не затянулось

надолго, и что эти соображения побудили его назначить на нужды святого

трибунала доход с одного канониката в каждой митрополичьей, кафедральной и

коллегиальной церкви королевства. Другое бреве от того же числа назначает

инквизиции на покрытие растущих по указанному поводу долгов одновременно

чрезвычайную субсидию в сто тысяч дукатов золотом, которая будет выплачена

из всех церковных доходов королевства, даже с тех, которые до сих пор были

освобождены от взносов, узаконенных папами.

IV. Изумительно, что после восьмидесяти лет постоянных конфискаций это

учреждение осмеливается жаловаться папе на свою нужду для получения новых

средств. Но еще более изумляет декретирование меры, установленной многими

предшествующими буллами, в частности буллою от 24 ноября 1501 года. Буллы от

7 января 1559 года оказалось недостаточно для добывания денег, так как она

встретила сильное сопротивление со стороны многих капитулов, особенно на

Майорке. В 1574 году она еще не была исполнена, и тогда Григорий XIII

подтвердил ее другою буллой, от 8 июля. Испанскому королю необходимо было

принудить строптивых каноников к повиновению.

V. Арест и предание суду такого большого числа испанцев неизбежно

должны были кончиться аутодафе, способным возбудить общественное внимание.

Действительно, так и случилось во многих трибуналах. Жертвами Вальядолида и

Севильи были люди выдающиеся - одни знатностью, другие ученостью и все -

безупречным поведением. Поэтому казни в этих городах имели большую

известность, чем в других, и я смею утверждать, что все писанное против

испанской инквизиции в Германии и Франции обусловлено тем обращением, какое

испытали лютеране в Вальядолиде и Севилье, потому что раньше по этому поводу

почти ничего не писали. Впрочем, количество осужденных лютеран было

невелико, если сравнить его с огромным, чудовищным, почти невероятным числом

лиц еврейского и магометанского происхождения, казненных или подвергнутых

другим родам наказания.

VI. Этот мотив заставил меня познакомить читателя в полном объеме с

этими аутодафе и их главными жертвами. Сначала я скажу о вальядолидских

аутодафе, а затем уже о севильских казнях. У меня в руках донесения,

писанные на другой день после экзекуции. К сожалению, я не могу поместить их

здесь, так как они способны возбудить любопытство как тем, что сказано в них

о расположении эшафотов, амфитеатра и мест, занимаемых зрителями всех

рангов, так и описанием пышности и импозантного кортежа, с которым появились

на первом вальядолидском аутодафе принц дон Карлос и принцесса Хуанна, а на

втором сам король Филипп II. Размеры этой Истории не позволяют мне входить в

подробности, и я ограничусь рассказом о существенном. Но если публика

одобрит мой труд и коллекция мемуаров и любопытных бумаг святого трибунала,

которыми я владею, покажется достойной обнародования, я без колебания приму

в этом участие, счастливый принести пользу историкам, которые найдут в этом

собрании драгоценные документы о гражданской и политической жизни Европы, в

частности - Испании, Франции, Германии, Англии, Нидерландов, Италии и

Португалии.

VII. Первое торжественное аутодафе в Вальядолиде было справлено 21 мая

1559 года, в Троицын день, посреди большой площади, перед глазами принца и

принцессы, в присутствии гражданских властей, значительного числа грандов

Испании, маркизов, графов, виконтов, баронов, дворян, дам всех классов и

несметного стечения народа, присутствовавшего на этом зрелище стоя. Эшафоты,

амфитеатр, ложи, трибуны, ступени и алтари были расположены так, как описано

во многих трудах и представлено на эстампах. На аутодафе было четырнадцать

человек, приговоренных к сожжению, кости и статуя одной женщины и

шестнадцать человек, допущенных к примирению с Церковью с понесением

епитимий. Мне показались интересным и судьбы некоторых осужденных этих трех

разрядов.

VIII. Донья Элеонора де Виберо (жена Педро Касальи, главного счетовода

королевских финансов), дочь Хуана де Виберо, имевшего такую же должность, и

доньи Констансии Ортис (процессы которых описаны в этом труде), была

владелицей надгробной часовни в церкви королевского монастыря Св. Бенедикта

в Вальядолиде. Она была погребена там как католичка, и не возникало никакого

подозрения насчет ее правоверия. Однако она была обвинена фискалом

инквизиции в лютеранстве и признана умершей в ереси, так как скрыла, по его

словам, свои истинные верования под прикрытием католичества, принимая в

предсмертной болезни таинства исповеди, причастия и соборования. Фискал

подтвердил свое обвинение показаниями свидетелей, подвергнутых пытке или

угрозам пыток: из их показаний вытекало, что дом Элеоноры Виберо служил

храмом для лютеран Вальядолида. Ее объявили умершею в ереси: ее память была

осуждена на бесчестие, включая ее потомство; ее имущество было конфисковано.

Было приказано вырыть ее труп, поставить на костер в гробу, с ее статуей,

прикрытой санбенито, и с картонной митрой на голове, и все предать пламени;

дом снести с лица земли с запрещением его восстанавливать, а на площади

воздвигнуть памятник с надписью, повествующей о данном событии. Все

распоряжения были выполнены. Я видел площадь, колонну и надпись. Уверяют,

что этот памятник человеческой свирепости против мертвых был разрушен в 1809

году.

IX. Другими жертвами, погибшими на этом аутодафе, были:

1. Доктор Агостино Касалья, священник и каноник Саламанки, раздаятель

милостыни и проповедник короля и императора. Он был сыном Педро Касальи,

главного счетовода королевских финансов, и Элеоноры де Виберо; по отцу и

матери он происходил от еврейских предков. Его обвинили в исповедании

лютеранской ереси, в громком рассуждении на лютеранском сборище в

Вальядолиде и в переписке с севильской лютеранской общиной. Касалья отрицал

все факты, приписанные ему, в нескольких показаниях, подтвержденных

присягой, и в других, представленных им во время обнародования улик.

Назначили пытку. Каноник из Саламанки был приведен 4 марта в застенок; но

пытка не состоялась, потому что обвиняемый обещал сделать признание. Он дал

его письменно и подтвердил еще раз 16 марта, признаваясь, что был лютеранин,

но не учащий, как ему приписывали, потому что он никого не наставлял в своем

учении. Он изложил мотивы, мешавшие ему до сих пор сделать признание, и

обещал в будущем быть хорошим католиком, если ему разрешат примирение. Но

инквизиторы не сочли нужным помиловать его, потому что свидетели утверждали,

что он был учителем. Обвиняемый обнаружил все признаки возвращения к

католической вере. Когда он увидал, что смерть неизбежна, то стал

проповедовать своим товарищам по несчастью. За два дня до смерти он сообщил

некоторые подробности своей жизни. Он родился в 1510 году. В

семнадцатилетнем возрасте он имел духовником брата Бартоломее Каррансу де

Миранду в коллегии Св. Григория в Вальядолиде. Продолжал свое образование в

Алькала-де-Энаресе, где прожил до 1536 года. В 1545 году Карл V назначил его

своим проповедником; на следующий год он сопровождал государя в Германию и

оставался там до 1552 года, постоянно проповедуя против лютеран. В тот же

год он вернулся в Испанию и удалился в Саламанку, где прожил три года,

иногда бывая в Вальядолиде. Однажды, по приказу императора, он присутствовал

на собрании, проходившем под председательством дона Антонио Фонсеки,

президента королевского совета Кастилии. Там были лиценциат Оталора, доктора

Рибера и Веласко, члены совета и апелляционного суда, брат Альфонсе де

Кастро и брат Бартоломео Карранса. Рассуждали о решении, которое следовало

принять относительно некоторых бреве, выпущенных римской курией против

одобрявших декреты отцов Тридентского собора и продолжавших собираться в

этом городе, вопреки приказу папы, перенесшего собор в Болонью [801].

Касалья заявил, что все члены хунты признали, что папа действовал в этом

случае в личных интересах, но что брат Бартоломео Карранса, как можно было

заметить, с особенной силой восставал против злоупотреблений, которые

позволяет себе римская курия. 20 мая, накануне смерти, Касалью посетил

посланный инквизиторами брат Антонио де ла Каррера, иеронимит. Он объявил от

их имени, что они не удовлетворены его показаниями, потому что в процессе

вопросов было больше, и что он поступил бы хорошо в интересах своей совести,

если бы открыл все, что знает о себе и других. Касалья ответил, что он не

может больше ничего сказать не лжесвидетельствуя, потому что рассказал обо

всем. Ему возразили, что до сих пор он упорно отрицает свое учительство,

хотя оно было доказано показаниями свидетелей. Он ответил, что его напрасно

упрекают в этом преступлении, что поистине он виновен лишь в том, что не

разубедил принявших эти вредные верования и говорил о своих убеждениях

только с теми, кто мыслил так же. Тогда брат Антонио предложил ему

приготовиться к завтрашней смерти. Это известие страшно поразило Касалью,

который ожидал, что будет допущен к примирению и епитимье. Он спросил, может

ли он надеяться на смягчение наказания. Каррера сказал ему, что лишь в

случае признания в скрываемых до сих пор грехах, может быть, взглянут с

состраданием на его положение; но без этого условия ему надеяться не на что.

"Хорошо, - сказал Касалья, - итак, нужно приготовиться умереть в милости

Божией, потому что мне нельзя прибавить что-либо к сказанному, кроме лжи".

Тогда он принялся ободрять себя перед смертью. Он исповедался несколько раз

ночью и утром на другой день брату Антонио де ла Каррере. Придя на место

аутодафе, он просил позволения сказать поучение шедшим вместе с ним на

казнь. В этот момент он не получил позволения, но вскоре он сказал им

несколько слов. Его положение кающегося послужило причиной того, что его

задушили прежде, чем предать тело пламени. Когда он был привязан к роковому

ошейнику, он исповедался в последний раз, и его духовник был сильно тронут

всем виденным и слышанным в течение суток. Впоследствии он писал, что не

сомневается в том, что доктор Касалья на небе. Чему же тогда служил декрет

верховного совета от 18 июля 1541 года, приказывавший не казнить

осужденного, если он обнаруживал искреннее раскаяние, даже когда приговор

ему объявлен, а, напротив, допускать его к примирению? Несомненно, скажут,

что инквизиторы не были уверены в искренности этого раскаяния, потому что

Касалья не сознался в том, что наговаривали на него свидетели. Итак, всякая

надежда на милосердие отнимается у осужденных, против которых свидетели дают

ложные показания из-за невежества, по злобе или от недостатка рассуждения!

Какого правосудия можно ожидать от трибунала, который руководится такими

принципами?

2. Франсиско де Виберо Касалья, брат Агостино Касальи, священник,

настоятель прихода Ормигос, в епархии Паленсии, сначала отрицал все

навязанные ему обвинения, но признался во всем под пыткой, подтвердил свои

признания и просил быть допущенным к примирению. В этой милостыни ему было

отказано, и его осудили к передаче в руки светской власти, хотя он не был ни

рецидивистом, ни учащим. Предпочли думать, что его побудил к раскаянию

только страх смерти. Действительно, будучи на эшафоте, он, увидев своего

брата раскаявшимся и вновь ревностно исповедующим католическое учение,

засмеялся в ответ на его увещевания, жестом выразил ему свое презрение,

обвиняя в трусости, и испустил дух среди пламени, совершенно спокойно, без

малейшего признака страдания или раскаяния. Перед вступлением на эшафот он,

подобно брату, был лишен священного сана [802]. Не было недостатка в

епископах для этой церемонии: среди присутствующих находились архиепископы

Севильи и Сант-Яго и епископы Паленсии и Сиудад-Родриго. Ее совершил епископ

Паленсии, юрисдикция которого простиралась на Вальядолид, в котором еще не

было архиерейской кафедры.

3. Донья Беатриса де Виберо Касалья, сестра двух вышеупомянутых жертв,

сначала следовала системе отрицания, во всем призналась под пыткой и просила

допустить ее к примирению. Она получила только два голоса против десяти.

Обратились в верховный совет, который решил, что она подлежит смертной

казни. Она исповедалась, была задушена и затем предана пламени.

4. Альфонса Перес, священник из Паленсии, доктор богословия, отрицал

приписанные ему обвинения; мучения пытки вырвали у него признание в том, в

чем его обвиняли. Он выказал раскаяние, но, лишенный сана и задушенный, был

сожжен, как и другие.

5. Дон Кристобал де Окампо, из Севильи, рыцарь ордена св. Иоанна,

раздаятель милостыни при великом приоре Кастилии и Леона, доне Антонио

Толедском, присужден за лютеранство к той же каре, что и предшествующие.

6. Дон Кристобал де Падилья, рыцарь и житель Саморы, принял ту же

участь.

7. Лиценциат Антонио Эресуэло, адвокат из города Торо, осужденный как

лютеранин, сгорел на огне, ничем не показав своего раскаяния. Когда его вели

на казнь, доктор Касалья обратился к нему лично со словами увещевания и

повторил их уже у ступени эшафота, но это напрасно: Антонио засмеялся в

ответ на его слова, хотя уже был привязан к столбу посреди дымившихся дров.

Один из лучников, окружавших костер, придя в бешенство от такого мужества,

вонзил копье в тело Эресуэло, кровь из которого еще текла, когда его

достигло пламя. Он умер, не произнеся ни слова.

8. Хуан Гарсия, ювелир из Вальядолида, был осужден как лютеранин. Он

исповедался и понес обычную казнь. Говорили, что его жена донесла о

лютеранском сборище в Вальядолиде и была вознаграждена за это пожизненной

рентой из государственной казны.

9. Лиценциат Перес де Эррера, судья контрабандистов в городе Логроньо,

брат дона Висенте, королевского квартирмейстера, понес ту же кару, что и

Гарсия, верования которого он разделял.

10. Такова же была участь Гонсале Баеса, португальца, о котором я

говорил в предыдущей главе и который погиб как иудействующий еретик.

11. Донья Каталина де Ортего, вдова командора Лоайсы, дочь Эрнандо

Диаса, прокурора королевского совета Кастильи, жительница Вальядолида, была

судима как лютеранка и исповедалась. Она разделила участь других осужденных.

Той же участи подверглись:

12. Каталина Роман из Педросы.

13. Изабелла де Эстрада из того же города и

14. Хуанна Бласкес, прислуга маркизы Альканисес. Ни одна из этих

четырнадцати жертв не учила, ни одна не впала в ересь вторично. Однако

инквизиторы раскаяние их считали вынужденным из-за боязни смерти. Почему?

Потому что они сознались в своем мнимом преступлении только под пыткой.

X. Среди лиц, примиренных с Церковью на вальядолидском аутодафе, были:

1. Дон Педро Сармиенто де Рохас, житель Паленсии, рыцарь ордена

Сант-Яго, командор Кинтаны, сын дона Хуана де Рохаса, первого маркиза Позы,

и Марии Гомес де Сармиенто, его жены. Донья Мария была дочерью дона Диего

Гомеса де Сармиенто, графа Салинас-и-Рибадео, и доньи Марии Ульоа, его жены,

из дома маркизов де ла Мота де Торо. Он был наказан как лютеранин, лишен

своих титулов и званий, облечен в пожизненное санбенито, заключен навсегда,

лишен имущества и обречен на бесчестие.

2. Дон Луис де Рохас, его племянник, старший сын дона Санчо де Рохаса

Сармиенто (отцом которого был маркиз Поза, о котором я только что упоминал)

и доньи Франсиски Энрикес д'Альманса, дочери дона Франсиско Энрикеса

д'Альманса, маркиза Альканисеса, и доньи Изабеллы Ульоа де ла Мота де Торо.

Ему вменили то же преступление, что и его дяде. Он был изгнан из Мадрида,

Вальядолида и Паленсии; ему было запрещено выезжать из Испании; его

имущество было конфисковано. Он был объявлен лишенным наследования маркизата

Позы, который перешел к его младшему брату дону Санчо де Рохасу Энрикесу.

3. Донья Менсия де Фигероа, жена дона Педро Сармиенто де Рохаса,

придворная дама испанской королевы. Ее присудили как лютеранку к ношению

санбенито, к пожизненному заключению и к потере имущества.

4. Донья Анна Энрикес де Рохас, дочь покойного дона Аль-фонсо Энрикеса

д'Альманса, маркиза Альканисес, и доньи Эльвиры де Рохас, его вдовы, внучки

(по матери) первых маркизов Поза. Она была женой дона Хуана Альфонсо де

Фонсеки Мехиа из города Торо, сына дона Родриго Мехиа, владетеля

Сант-Эуфемии, и доньи Марины де Рохас, которая также была дочерью маркиза

Позы. Ее преступление состояло в принятии лютеранства. Она появилась на

аутодафе в санбенито и затем была заключена в монастырь. Ей было тогда

двадцать четыре года; она в совершенстве знала латинский язык и читала труды

Кальвина и Константина Понсе де ла Фуэнте.

5. Донья Мария де Рохас, монахиня из монастыря Св. Екатерины в

Вальядолиде, сорока лет от роду, сестра доньи Эльвиры де Рохас, маркизы

Альканисес, дочери первого маркиза Позы. Она была осуждена как лютеранка,

приведена на аутодафе в санбенито и заключена на всю жизнь в своем

монастыре. Инквизиция приказала, чтобы с ней обращались как с последней из

братства в церкви и в трапезной. Ее лишили также права голоса.

6. Дон Хуан де Ульоа Перейра, рыцарь и командор ордена св. Иоанна

Иерусалимского, житель города Торо, сын и брат владетелей де ла Мота,

которые немного позже стали маркизами. Он был осужден как лютеранин; был

обязан носить санбенито; его заключили пожизненно в тюрьму; его имущество

было конфисковано. Он был объявлен бесчестным, не имеющим права на почести,

лишенным одежды и креста своего ордена и изгнан из Мадрида, Вальядолида и

Торо, без разрешения покинуть королевство. В 1565 году Ульоа обратился к

папе; описал положение, в которое поставили его инквизиторы, и напомнил о

службе, которую он оказал религии, сражаясь против турок на галерах своего

ордена, овладев однажды пятью кораблями пирата Карамзин Араеса, а также в

экспедициях против Алжира, Бухни и Африки, после которых император Карл V

назначил его первым капитаном, а затем и генералом сухопутной армии, с

которой он участвовал в войнах в Германии, Венгрии, Трансильвании [803] и

других странах. Он прибавлял, что год тому назад главный инквизитор избавил

его от продолжения епитимьи за все, что ставилось ему в вину, но желал

вернуть себе звание рыцаря, потому что был еще в состоянии служить. 8 июня

1565 года папа выпустил в пользу Ульоа бреве, в котором он восстанавливал

Ульоа во всех правах рыцаря и монаха-професса ордена св. Иоанна, с

формальной оговоркой, что случившееся с ним не воспрепятствует ему

достигнуть высших санов в своем ордене и военных должностей, если только

главный инквизитор Испании и гроссмейстер Мальты одобрят его декрет. Все

пожелания Ульоа были выполнены, и он был восстановлен в своей должности

командора.

7. Хуан де Виберо Касалья, брат Агостино Касальи, родившийся в

Вальядолиде, был наказан как лютеранин. Его приговорили к потере имущества и

свободы и к пожизненному ношению санбенито.

8. Донья Хуанна Сильва де Рибера, жена дона Хуана де Виберо Касальи,

уроженка Вальядолида, внебрачная дочь дона Хуана де Риберы, маркиза де

Монтемайор, и его рабыни, Марии Флюрин. Она разделила участь своего мужа.

9. Донья Констансия де Виберо Касалья, сестра Агостино Касальи, вдова

контролера Эрнандо Ортиса, была присуждена к ношению санбенито, к

пожизненному заключению и к потере имущества. Агостино, увидя проходящую

мимо сестру, повернулся к принцессе-правительнице и сказал ей: "Принцесса, я

умоляю Ваше Высочество пожалеть эту несчастную, которая оставит сиротами

тринадцать детей".

10. Элеонора де Сиснерос, из Вальядолида, двадцати четырех лет от роду,

жена Антонио Эресуэло, осужденного как нераскаявшийся. Она понесла епитимью

после двух предшествующих. Муж ее, сойдя с помоста аутодафе, заметил ее в

санбенито примиренных, на котором не было ни языков огня, ни фигур чертей, в

отличие от его санбенито. В исступлении, вызванном тем, что она оказалась

нетвердой в своих верованиях, он ударил ее ногой и сказал: "Так-то ты

поступила с учением, которое я тебе преподавал в течение шести лет?"

Элеонора молча выслушала мужа, ничего не отвечала и выказала много смирения

и терпения.

11. Донья Франсиска Сунъига де Баеса. Эта вальядолидская богомолка была

дочерью Альфонсо де Баеса и доньи Марии Суньига. Она была наказана

санбенито, заключена пожизненно и лишена имущества. Агустин Касалья, отвечая

на обвинения одного свидетеля, заявил, что положение, в котором его упрекают

и которое состоит в том, что истинное евхаристическое причащение бывает

только под обоими видами, было высказано доньей Франсиской Суньига, ученицей

дома Бартоломее Каррансы и брата Доминго Рохаса, добавив, что монахи наносят

удары и прячут ударившую руку. В другом показании от 12 октября он повторил

сказанное и прибавил, что донья Франсиска - его противница с 1543 года,

когда она потеряла надежду выйти замуж за Гонсале Переса де Виберо Касалью,

его брата, который не пожелал на ней жениться, потому что Альфонсо Баеса, ее

отец, был арестован как иудействующий по приказу вальядолидской инквизиции.

Этот довод Касальи неубедителен, потому что и сам он, и Франсиска

происходили от евреев, осужденных инквизицией, как мы об этом уже говорили.

12. Марина де Сааведра, уроженка Саморы, вдова Хуана Сиснероса де Сото,

выдающегося дворянина. Она была наказана как лютеранка: ее облекли в

санбенито, лишили имущества и подвергли пожизненному заключению.

13. Изабелла Мингес, прислуга Доньи Беатрисы Виберо Касалья, сожженной

на этом аутодафе. Она разделила участь Марины де Сааведра.

14. Антонио Мингес, брат Изабеллы, житель Педросы, был наказан по этой

же причине и таким же образом.

15. Антонио Уазор, англичанин, слуга дона Луиса де Рохаса, сожженного в

тот же день [804], был приговорен к ношению санбенито, потере имущества и

заключению на год в монастырь.

16. Даниэль де па Куадра, из города Педросы, потерял свободу и

имущество и получил пожизненное санбенито как лютеранин.

XI. Проповедь о вере была произнесена знаменитым Мельхиором Кано,

епископом Канарских островов, после того как все стали свидетелями

скандального и возмутительного поступка, происшедшего посреди собрания.

Когда прибыл двор, когда министры, судьи, гранды, знать, народ и обвиняемые

заняли свои места, дом Франсиско Бака, вальядолидский инквизитор,

приблизился к эстраде, где сидели дон Карлос, принц Астурийский, и его

тетка, принцесса Хуанна, и потребовал, а затем и получил от них присягу в

том, что они будут поддерживать и защищать инквизицию и открывать ей все,

что кем бы то ни было будет сказано против веры, если вдруг они узнают об

этом. На такую дерзость этот инквизитор решился, имея распоряжение,

одобренное католическими государями Фердинандом и Изабеллой при учреждении

инквизиции. Один из пунктов этого распоряжения гласил, что должностное лицо,

председательствующее на торжественном аутодафе, должно произнести подобную

присягу, даже если оно уже исполняло эту формальность в день учреждения

инквизиции в этом городе. Но что общего между должностными лицами и

государями? Дон Карлос и его тетка произнесли требуемую присягу; принцу же

было в то время всего четырнадцать лет [805]. Впоследствии выяснилось,

насколько не понравилась ему дерзость инквизитора. Он поклялся в неумолимой

ненависти к инквизиции. Далее я вернусь к этому предмету, говоря о процессе

принца.

Статья вторая

I. Второе вальядолидское аутодафе произошло 8 октября того же 1559

года. Оно было еще торжественнее первого благодаря присутствию Филиппа II.

Инквизиторы подождали его возвращения из Нидерландов, чтобы почтить этим

великим торжеством, на котором появились тринадцать человек, приданных

пламени, труп и статуя, также сожженные, и шестнадцать осужденных,

допущенных к примирению с Церковью и епитимьи. Некоторые из этих процессов

закончились еще в мае; следовательно, нельзя сомневаться в том, что казнь

несчастных была отсрочена в надежде доставить удовольствие этому столь

религиозному монарху, хотя рассказ об этой сцене внушает ужас. Король явился

в сопровождении сына, сестры, принца Пармского, трех посланников Франции,

архиепископа Севильского, епископа Паленсии и Саморы и других избранных

епископов. На торжестве присутствовали коннетабль и адмирал, герцоги Нахера

и Аркос; маркиз Дениа, ставший затем герцогом Лерма; маркиз Асторга, граф

Урегва, ставший потом герцогом Оссуна; граф Бенавенте, ставший потом также

герцогом; граф Буэндиа; последний гроссмейстер военного ордена Монтесы дон

Педро Луис де Борха, брат св. Франсиска, герцога Гандиа; [806] великий приор

Кастилии и Леона от ордена св. Иоанна Иерусалимского, дом Антонио Толедский,

сын и брат герцогов Альба; несколько других грандов Испании, не названных в

протоколе этой казни, и много лиц среднего достоинства; графиня Рибадабиа и

другие высокие по положению дамы, а также члены советов и суда и коронные

власти.

II. Проповедь о вере была произнесена епископом Куэнсы. Епископы

Паленсии и Саморы лишили сана священников из числа осужденных; а главный

инквизитор, архиепископ Севильи, потребовал от короля дать ту же присягу,

какую на предшествующей церемонии дали дон Карлос и принцесса-правительница.

Филипп исполнил эту формальность и подписал свое обещание, прочитанное

служащим инквизиции посреди собрания. Осуждены были:

1. Дон Карлос де Сесо, дворянин из Вероны, сын епископа Пьяченцы [807]

в Италии, из знатной местной фамилии. Ему было сорок три года. Человек

способный и ученый, он сослужил большую службу императору, исполняя

должность коррехидора в Торо. Он был женат на донье Изабелле Кастильской,

дочери дона Франсиско Кастильского, рыцаря ордена Алькантары, и доньи

Каталины Ладрон де Гебара-и-Авалос, племяннице епископа калаорского дома

Альфонсо Кастильского и кузине толедского декана дома Диего Кастильского

(все они происходили от короля Педро Жестокого [808] через епископа

Паленсии, дома Педро Кастильского, внука этого монарха). Заключив брак, он

поселился в Вильямедиане, близ Логроньо. Он открыто проповедовал ересь и был

главным виновником успехов лютеранства в Вальядолиде, Паленсии, Саморе и в

других небольших городах этих округов. Арестованный в Логроньо и

доставленный в секретную тюрьму Вальядолида, он отвечал на обвинения

прокурора 28 июня 1558 года. Приговор был объявлен 7 октября 1559 года, и

ему посоветовали приготовиться к смерти на следующий день. В подобных

обстоятельствах имеют обыкновение принуждать осужденных объявить правду

относительно себя и других лиц, не позволяя ни лжи, ни сокрытия. Это

обыкновение увеличивает до бесконечности процессы, потому что большинство

обвиняемых теряет мужество в тот момент, когда узнает о своем осуждении.

Совестливость и стремление избежать смерти заставляли их делать самые

мелочные показания о всей своей жизни и даже о весьма маловероятных

обстоятельствах. Дон Карлос де Сесо, потребовав бумаги и чернил, написал

свое исповедание, но полностью на лютеранский манер. Он писал, что это

учение есть истинная евангельская вера, в отличие от учения римской Церкви,

испорченного в течение нескольких веков; что он хочет умереть в этом

веровании и что он приносит в жертву Богу унижение, до которого он доведен,

как память и знак горячей веры в страсти Христовы. Трудно изобразить страсть

и энергию, с которыми он исписал два листа бумаги фактически в присутствии

смерти. Сесо увещевали всю ночь 7-го и утром 8 октября, но безуспешно. При

отправлении на казнь ему вставили кляп, чтобы помешать проповедовать свое

учение. Когда он был привязан к столбу, кляп вынули и принялись увещевать

его исповедаться. Он сказал громким и твердым голосом: "Если бы у меня было

время, я доказал бы вам, что вы губите себя, не подражая моему примеру.

Спешите зажечь эти дрова, которые меня истребят!" Палачи послушались его;

Сесо погиб нераскаянным.

2. Педро де Касалъя, уроженец Вальядолида, священник в приходе Педросы,

в епархии Саморы. Он был братом доктора Агостино Касальти; ему было тридцать

четыре года от роду. Арестованный 23 апреля 1558 года, он признался, что

принял лютеранские тезисы, и изложил поводы и основания своего верования. Он

просил быть допущенным к примирению. Его приговор был вынесен 10 февраля

1559 года. Епископ Паленсии и лиценциат Сантильян, член апелляционного суда

и юрисконсульт святого трибунала, подали голос за примирение; остальные

судьи высказались за смертную казнь. Верховный совет, ознакомившись с делом,

высказался за измождение плоти, потому что Касалья был обвинен в

проповедании ереси, что вытекало из двадцати трех показаний и из его

собственного признания. 7 октября ему объявили приговор, советуя

приготовиться к смерти; но он отказался исповедаться. Он отправился на

аутодафе с кляпом во рту и, привязанный к столбу, потребовал духовника;

затем он был задушен перед сожжением.

3. Доминго Санчес, священник из Вильямедианы, близ Логроньо, принял

лютерову ересь, послушав Сесо и прочитав его книги. Осужденный на сожжение

живьем, он последовал примеру Педро Касальи и умер подобно ему.

4. Брат Доминго де Рохас, доминиканский священник. Он был учеником дома

Бартоломео Каррансы. Отец его был маркиз Поза, имевший двух других сыновей,

понесших епитимью на первом аутодафе. Брату Доминго было сорок лет. Его

арестовали в Калаоре переодетым в светское платье, чтобы избегнуть розысков

агентов инквизиции и получить возможность отправиться во Фландрию после

свидания с доном Карлосом де Сесо. Первое показание перед святым трибуналом

в Вальядолиде он дал 13 мая 1558 года. Его заставили дать несколько

показаний, потому что он отрицал в одном то, что утверждал в другом, лавируя

для защиты составленных им катехизиса и проповедей.

За отказ от своих слов он был присужден к пытке. Брат Доминго просил,

чтобы его избавили от ужасов пытки, потому что он боится ее больше смерти,

но ему отвечали, что это снисхождение будет оказано, если он пообещает

объявить то, что до сих пор скрывал. Он согласился и прибавил к первым

показаниям несколько новых; затем он просил быть допущенным к примирению. 7

октября ему посоветовали приготовиться к смерти на следующий день. Он сделал

тогда очень важные разоблачения в пользу некоторых лиц, против которых он

говорил в предыдущих допросах; но он отказался исповедаться. Сойдя с эшафота

аутодафе, чтобы быть приведенным к костру, он обернулся к королю и крикнул

ему, что идет умирать в защиту истинной евангельской веры, то есть веры

Лютера. Филипп II приказал всунуть ему в рот кляп, который уже был у него во

рту, когда он был привязан к столбу. Но когда костер готов был загореться,

мужество его покинуло: он потребовал духовника, получил отпущение грехов и

был затем задушен. Брат Доминго и два священника, его товарищи по несчастью,

были лишены сана посреди аутодафе; по окончании этой церемонии [809] на них

надели санбенито и картонную митру; до этого времени они были в сутане, без

шапки и мантии [810].

5. Хуан Санчес, житель Вальядолида, родился в Астудильо-де-Кампосе, сын

Альфонсо Гомеса и Эльвиры Санчес, слуга священника Педро де Касальи и доньи

Каталины Ортега. Ему было тридцать три года. Боязнь быть арестованным

инквизицией побудила его скрыться из Вальядолида, чтобы переправиться морем

в Нидерланды под вымышленным именем Хуана де Вибар. Инквизиторы проведали об

этом через попавшие в их руки письма самого Хуана, писанные в Кастоурдиалес

7, 8 и 30 мая 1558 года и адресованные донье Каталине Ортега, бывшей в то

время в тюрьме. Они сообщили об этом королю, бывшему в Брюсселе, и тот

поручил дону Франсиско де Кастилье, придворному алькальду [811], схватить

Хуана Санчеса. Он был взят в Турлингене. Перевезенный в Вальядолид, он был

приговорен к измождению плоти как лютеранин, учащий и нераскаянный. Его

повели на казнь с кляпом во рту, который был удержан до момента, пока он был

привязан к столбу. Он не просил духовника, и костер был зажжен. Когда

веревки, которыми его связали, сгорели, он бросился на вышку эшафота, откуда

увидал, что многие из осужденных исповедовались, дабы не быть сожженными.

Священники снова принялись увещевать его исповедаться; но Санчес, видя, что

Сесо остался тверд в своем решении, хотя пламя уже окружило его, стал

посреди пламени и крикнул, чтобы прибавили дров, потому что он хочет умереть

подобно дону Карлосу де Сесо. Его услыхали, и возмущенные лучники и палачи

наперебой исполнили его последнюю волю.

6. Донья Эуфросина Риос, монахиня ордена св. Клары [812] в Вальядолиде,

была обличена в лютеранстве двадцатью двумя свидетелями. Она не раскаивалась

до тех пор, пока не была привязана к столбу. Тогда она попросила духовника и

была брошена в огонь после задушения, согласно обычаю.

7. Донья Марина де Гевара, монахиня Рождественского монастыря в

Вальядолиде, ордена цистерцианок [813]. Она была дочерью дона Хуана де

Гевары, жителя Тресеньо в горах Сантандера, и доньи Анны де Товар и внучкой

другого Хуана де Гевары и доньи Эльвиры де Рохас, его жены; родственницей

графа Оньяте и маркиза Позы; внучкой, по матери, дона Санчо де Товара;

сестрою дона Хосе, рыцаря Тресеньо [814], дона Габриэля де Гевары,

наместника и генерального викария епископа Куэнсы, и дона Диего де Аро,

поселившегося, по словам обвиняемой, в Вест-Индии. Марина признала факты;

хотя она и просила о допущении к примирению, но уже не могла избежать

осуждения. Тем более изумляет, что главный инквизитор, архиепископ Севильи,

употребил большие усилия, чтобы спасти ее жизнь. Это обстоятельство делает

ее процесс интересным и может внушить желание познакомиться с его деталями.

Я предполагаю к нему вернуться, покончив с этим аутодафе.

8. Донья Каталина де Рейносо, монахиня того же монастыря, что и Марина

де Гевара. Ей было двадцать один год. Она была дочерью дона Херонимо де

Рейносо, владетеля Аутильо-де-Кампоса, и доньи Хуанны де Баеса, его жены;

сестрою дома Франсиско де Рейносо, епископа Кордовы, и доньи Инесы де

Рейносо, которая жила в Малаге [815] и была замужем за Гонсале Пересом де

Виберо, братом доктора Касальи. Мать Каталины происходила от еврейских

предков. Было доказано, что Каталина была лютеранкой и что, когда, сестры

монастыря пели в церкви, она говорила: "Кричите, чтобы услышал Ваал;

разбейте себе головы, и он вас исцелит" [816]. Каталина де Рейносо была

приговорена к сожжению, исповедалась, была задушена и брошена в огонь.

9. Донья Маргарита де Эстеван, монахиня ордена св. Клары, была обличена

в исповедании того же учения, что и две предшествующие, и подверглась той же

каре.

10. Педро де Сотело родился и жил в Альдеа-дель-Пало, в епархии Саморы;

ему было тридцать пять лет. Его обвинили в лютеранстве. Его исповедь не

показалась искренней, и его сожгли после задушения.

11. Франсиско д'Альмарса, из местечка Альмарса, в округе Сориа, в

епархии Осмы. Его участь была подобна участи Педро де Сотело.

12. Донья Мария де Миранда, другая монахиня из монастыря св. Клары в

Вальядолиде, разделила участь своих товарок.

13. Франсиско Бланка, новохристианин, отрекся от магометанства.

Впоследствии он перестал быть правоверным и впал во многие заблуждения. Так,

он особенно утверждал, будто не верно, что Иисус Христос уже приходил на

землю и что, когда он придет, то будет женат, будет иметь детей и жить у

себя в семье, как и другие люди. Его сочли лжераскаявшимся, и он был сожжен

после смерти.

14. Хуанна Санчес, из ряда женщин, которых в Испании зовут святошами

(beatas), жила в Вальядолиде и была осуждена как лютеранка. Узнав о

приговоре, она перерезала себе горло ножницами и несколько дней спустя

умерла нераскаянной в тюрьме. Хотя ее принуждали исповедаться, она упорно

отказывалась. Ее труп был принесен в гробу на место аутодафе вместе с ее

статуей, и все было сожжено вместе с другими жертвами.

II. Лиц, присужденных к епитимьям, было шестнадцать. Я назову лишь тех,

которые заслуживают особого упоминания или благодаря их рангу, или самому

характеру процессов.

1. Донья Изабелла де Кастилъя, жена дона Карлоса де Сесо, добровольно

созналась, что она приняла некоторые мнения своего мужа. Ее приговорили к

санбенито, пожизненному заключению в тюрьме и конфискации имущества.

2. Донья Каталина де Кастилъя, племянница Изабеллы, дочь ее брата дона

Диего де Кастильи и доньи Марии де Авалос, его жены. Она подверглась той же

каре, что и ее тетка.

3. Донья Франсиска де Суньига Рейносо, монахиня Рождественского

монастыря в Вальядолиде, была сестрой доньи Каталины де Рейносо, сожженной

на том же аутодафе. Она была лишена права голосовать при выборах в своей

общине, с формальным запрещением когда-либо выходить из монастыря.

4 и 5. Донья Филиппина де Эредиа и донья Каталина д'Алькарас были

товарками предшествующей; их участь была той же. Каталина происходила по

матери от евреев; но отец ее был из благородной и видной фамилии.

6. Антонио Санчес, житель Саламанки, был наказан как лжесвидетель в

деле веры. Ему доказали, что он показал вопреки истине, будто один ребенок

был обрезан своим отцом, и что он сделал это показание только затем, чтобы

осудили на сожжение отца-еврея. Его присудили к двумстам ударам кнута: сто в

Вальядолиде и сто в Саламанке. Он был лишен половины своего имущества и

послан на галеры на пять лет. Это наказание было очень важным; однако, если

бы он подвергся каре возмездия (по закону, установленному католическими

королями, основателями инквизиции), то не было бы столько последователей его

преступления. Сочувствие инквизиторов к этому роду преступников -

неоспоримый факт, тогда как в процессах по поводу ереси они не колеблются

произвольно приговаривать обвиняемых к смертной казни, когда могут укорить

их лишь в запирательстве или даже притворном раскаянии. Разбирая некоторые

из этих приговоров, я испытываю невыразимую скорбь. Следующий пример

покажет, прав ли я.

7. Педро д'Агилар, уроженец Тордесильяса, житель Саморы, по профессии

стригаль. Он выдал себя за альгвасила святого трибунала и появился в

Вальядолиде с жезлом инквизиции в день первого аутодафе. Затем, явившись в

один город в округе Кампос, он сказал, что ему поручено открыть могилу

одного прелата, кости которого будто бы следовало доставить в инквизицию,

выставить их вместе с его статуей на аутодафе и затем сжечь как

принадлежащие человеку, умершему в Моисеевой вере. Педро был приговорен к

четыремстам ударам кнута: двести в Вальядолиде и двести в Саморе;

конфисковали имущество и присудили пожизненно к галерам. Это дело очевидно

доказывает, что инквизиторы были убеждены, что называться альгвасилом

святого трибунала по простому мотиву суетности или неблагоразумия есть

преступление вдвое большее, чем лжесвидетельство, приводящее к сожжению

человека, конфискации его имущества и обречению на бесчестие всего его

потомства. Какова система законодательства!

III. Такова история двух аутодафе, справленных в Вальядолиде, о которых

столько говорили, хотя могли иметь подчас только смутное понятие. Я добавлю

одно интересное обстоятельство: подробности судопроизводства доказывают, что

инквизиция в это время привлекала к суду как заподозренных в полном или

частичном принятии протестантских мнений сорок пять человек, большинство

которых заслуживает упоминания вследствие их ранга или личных качеств. В их

числе архиепископ города Толедо дом Бартоломео Каррасса и его соперник (если

не гонитель) Мельчиор Кано, епископ Канарских островов; отец Табларес,

иезуит; св. Франсиско де Борха и его дочь донья Хуанна, жена дона Хуана

Энрикес д'Альманса, маркиза Альканисес; донья Эльвира де Рохас, мать

маркиза; дон Хуан де Рохас, маркиз Поза, и дон Антонио Манрике де Лара,

герцог Нахера, оба умершие; графиня де Монтеррей; дон Фадрике Энрикес де

Рибера, брат маркиза де Тарифы; дон Марио, дон Альваро и дон Бернардино де

Мендоса, двоюродные братья принцессы Эволи [817]; Хуан Фернандес, приор;

лиценциат Торрес, певчий, и лиценциат Мерида, каноник кафедрального собора

Паленсии; Сабино Астете, каноник Саморы, и Альфонсо Лопес, священник из

Сьюдад-Родриго; брат Педро де Сото, доминиканский монах, духовник Карла V;

одиннадцать монахов того же ордена, все ученые богословы; достопочтенный

Луис Гранадский, известный своими трактатами о благочестии и своей

добродетелью; Эрнандо де Кастильо, проповедник императора и короля, автор

истории ордена св. Доминика Гусмана; Педро де Сотомайор, профессор в

Саламанке; Антонио де Доминго, ректор, и Хуан де ла Пенья, учитель коллегии

Св. Григория в Вальядолиде; Альфонсо де Кастро и Амбросио де Саласар,

профессора; Франсиско Тордесильяс, Хуан де Вильягарсия и Луис де ла Крус,

магистры богословия; Доминго Сото, профессор в Саламанке и очень известный

писатель; донья Антония Мелья, жена Грегорио Сотело, дворянина из Саморы;

Каталина де лес Риос, игуменья; Анна Гусман, бывшая игуменья; Бернардина де

Рохас и Изабелла Энрикес д'Альманса, монахини из монастыря Св. Екатерины в

Вальядолиде. Предпоследняя была сестрой, а последняя дочерью доньи Эльвиры

де Рохас, маркизы и вдовы Альканисес. Из этих сорока пяти человек десять

были арестованы; процесс других был приостановлен. Но ошибкой было бы

думать, что инквизиторы ограничили свои преследования названными лицами. За

процессом толедского архиепископа Каррансы последовали другие, возбужденные

против епископов и видных лиц. Я ограничиваюсь здесь тем, что вычитал из

разобранных мною бумаг. Но сколь велико число документов, которых мне не

удалось прочесть! Обозреть их все - задача, с которой одному не справиться,

и я признаюсь, что мне было не под силу прочесть, что нагромождено в

архивах, хотя я и употреблял долгое время по нескольку часов ежедневно на

это чтение. Я возвращаюсь к процессу Марины де Гевара, историю которой я

обещал рассказать.

IV. 15 мая 1558 года, когда Мария Миранда, монахиня из монастыря Св.

Клары в Вальядолиде, обвиняемая инквизицией, давала показания, то назвала

Марину де Гевара исповедующей лютеранские верования, что привело к ее

аресту. В тот же день Марина предстала перед инквизицией для дачи

добровольных показаний инквизитору Гильему; продолжила их и в следующие дни,

то есть 16, 26 и 31 августа, по мере того как она вспоминала прошлое и

произнесенные ею речи. Так как ее преступление было равным образом доказано

показаниями соучастниц, она была отправлена из своего монастыря в секретную

тюрьму инквизиции 11 февраля 1559 года, в силу декрета об аресте от 28 числа

предыдущего месяца. Три слушания сообщений происходили 21 и 27 февраля и 2

марта. Марина торжественно уверяла, что она помнит только факты, изложенные

в ее четырех добровольных показаниях. 3 марта прокурор представил

обвинительный акт, состоящий из двадцати трех пунктов. Марина признала, что

они почти все истинны, и сказала только в свое оправдание, что она не вполне

соглашалась со зловредным учением и оставалась в сомнении. Она изложила свои

доводы в собственноручном письме, поданном 7 марта вместе с ходатайством об

освобождении, подписанным адвокатом. 8 мая Марина потребовала добровольного

вызова и прибавила новые пункты к своему признанию. Она давала показания еще

и 12 июня. 27 июня ей сообщили экстракт, или оглашение свидетельских

показаний. Она отвечала, что не помнит более никаких других фактов.

Инквизиторы посоветовали ей порыться в памяти и признать то, что находится в

свидетельских показаниях и не входит в ее собственные показания. Марина

потребовала допроса 5 июля. Она сказала, что видела оглашение свидетельскик

показаний и полагает, что их ей сообщили для того, чтобы в ее память

закрались заблуждения, которых нет, а не для того, чтобы она их рассеяла;

что это соображение препятствует ей перечитать их из-за боязни того, что

дьявол внушит ей какую-нибудь дурную мысль; что ее долг по отношению к Богу

обязывает ее отказаться от этого оглашения, потому что она показала правду

пред Богом, под присягой; что ей нечего больше сказать и ее память ничего

более не сохранила. Марина при этом передала бумагу, в которой она сделала

разъяснения к данным ею показаниям. 14 июля она представила в трибунал

ходатайство об освобождении или, по крайней мере, о примирении с Церковью с

наложением епитимьи. В тот же день она сделала новое заявление по поводу

показаний, данных только что выслушанными свидетелями. Марина старалась

также доказать свое хорошее поведение в монастыре, и свидетельства игуменьи

и пяти сестер монастыря были в ее пользу. Появился новый свидетель

обвинения. Его показание было сообщено ей 28 июля; она ответила ссылкой на

прежние показания и заявлением, что она не может ничего прибавить, не

оскорбляя истины.

V. Главный инквизитор считал себя обязанным быть благосклонным к

Марине, потому что находился в дружеских отношениях со многими из ее

родственников. Узнав, что вальядолидские инквизиторы хотят ее осудить, он 28

июля поручил дону Альфонсо Тельесу Хирону, владетелю Монтальбана, кузену

Марины и герцога Оссуны, отправиться к обвиняемой и понудить ее признать то,

что она отрицала и что было установлено свидетельскими показаниями, обратив

ее внимание на то, что если она не послушает, то будет приговорена к

смертной казни. Хирон привел в исполнение намерения главного инквизитора.

Марина ответила ему, что ей нечего прибавить к показаниям, не оскорбляя

истины. Удивительно, что уверения обвиняемой не произвели никакого

впечатления на ее судей. Между тем она не имела никакого интереса скрывать

истину; напротив, ей было выгодно сказать правду, потому что обстоятельства,

прибавленные к обвинению последними свидетелями, увеличивали не число

заблуждений, в которых ее обвиняли, а только число бесед и фактов,

подтверждавших ее ересь, которую она признала с тем единственным

ограничением, что она оставалась в простом сомнении, никогда не соглашаясь

целиком с заблуждением. Впрочем, противное нельзя было доказать признанием в

том, чего, по ее уверению, она не могла припомнить. Это столь естественное

мнение не было мнением судей и юрисконсультов. Когда они собрались 29 июля

для вынесения окончательного приговора, один из них предложил назначить

пытку, все другие подали голос за измождение плоти Марины. Решение было

утверждено верховным советом. Этот приговор не был тотчас же предъявлен

обвиняемой, потому что, по обычаю трибунала, эта церемония исполнялась

накануне самого аутодафе. Он был предъявлен Марине де Гевара 7 октября. Так

как распоряжения 1541 года и другие, установленные впоследствии, отменяют

смертный приговор и разрешают провозгласить примирение осужденного, если он

обратится к истинной вере до выдачи в руки светской власти, главный

инквизитор сделал последнее усилие, снова отправив дона Альфонсе Тельеса де

Хирона к его родственнице, чтобы уговорить открыть все для избежания смерти.

Это поведение Вальдеса не понравилось вальядолидским инквизиторам, которые

заговорили об этом как об исключительном и скандальном покровительстве, так

как это средство не было применено к другим монахиням, осужденным на

смертную казнь, хотя они были менее виновны. Вальдес обратился в верховный

совет, который внял настояниям председателя и приказал, чтобы посещение

произошло в присутствии одного или нескольких инквизиторов и

адвоката-защитника, красноречие которого могло оказать большую помощь. Эта

последняя попытка имела тот же успех, что и первая. Марина продолжала

упорствовать в своем заявлении. Какой обвиняемый не дрожал бы перед судом,

который так упорно держится принципа, что все свидетели говорят правду, что

они хорошо поняли все, что видели и слышали, что время не могло обмануть их

память и сбить с толку их суждение? Я закончу историю этого процесса,

включив сюда копию окончательного приговора против Марины де Гевара,

произнесенного после редактирования в трибунале вслед за подачей голосов.

Этот документ познакомит читателя со стилем инквизиции.

VI. "Нами, инквизиторами против еретической испорченности и

отступничества в королевствах Кастилия, Леон, Галисия и в княжестве

Астурийском, установленными в благороднейшем городе Вальядолиде, по власти

апостольской и проч. Принимая во внимание уголовный процесс, в судебном

присутствии перед нами, с одной стороны, лиценциата Херонимо Рамиреса,

фискала святого трибунала, и, с другой стороны, доньи Марины де Гевара,

постриженной монахини Рождественского монастыря ордена св. Бернара, в этом

городе, один из нас, инквизиторов, отправился в названный монастырь 15 мая

1558 минувшего года, и вышеупомянутая Марина де Гевара представила ему

показания, в которых она призналась и в том, что неоднократно беседовала с

человеком, втянутым в заблуждения Лютера, и что она постоянно слышала от

него слова: "Оправданные верой, мы пребываем в мире с Богом через Господа

нашего Иисуса Христа"; что эти слова казались ей хорошими и что она им

верила, хотя не понимала, каков их смысл", и т. д.

VII. Здесь приговор передает то, что я сказал о результате процесса,

возбужденного против Марины, по отношению к приписанным ей заблуждениям и к

сделанным ею показаниям; это изложение занимает несколько листов; после

этого читаем следующее:

VIII. "Принимая во внимание просьбу двух сторон, мы приказали сделать

оглашение свидетельских показаний против означенной Марины де Гевара

касательно заблуждений и ересей, в которых она обвиняется; свидетелей было

двенадцать.

Будучи допрошена о сущности и отдельных пунктах этого оглашения, она

сослалась на сказанное ею в показаниях, отрицая остальные пункты,

выставленные против нее; поговоривши обо всем со своим адвокатом, она

высказалась против этого оглашения, уверяя в своей невинности. Тогда мы

приказали сделать оглашение двух других свидетелей, также представивших

обвинения Марины де Гевара, на что она ответила, как и на прочее, отрицая

сказанное ими и приводя многое в свою защиту. Допросив свидетелей защиты, мы

приступили к оглашению последнего свидетеля, на показания которого она

отвечала по-прежнему; по совету своего адвоката она заявила, что ей нечего

более сказать. То же заявил фискал. Закончив судопроизводство и

посоветовавшись друг с другом и с несколькими значительными и учеными

лицами, призывая имя Иисуса Христа, мы находим (согласно актам и документам

этого процесса), что означенный прокурор-фискал целиком и совершенно

доказал, отчасти по показаниям свидетелей, отчасти по заявлениям доньи

Марины, что она отреклась от учения, которое содержит и которому наставляет

наша Святая Мать (т. е. Церковь); что она приняла и уверовала во многие

заблуждения и ереси ересиарха Мартина Лютера и его последователей; что

уклончивые приемы, которые она применяла в своей защите (говоря, что она не

верила в заблуждения, в которых ее обвиняют, и питала на их счет сомнения и

колебания) ненадежны и что ни эти соображения, ни какие другие из числа

приведенных ею не оправдывают ее ни в одном пункте. Вследствие чего мы

должны объявить и объявляем, что означенная Марина де Гевара была и есть

еретичка-лютеранка и что она бывала во многих собраниях и сходках вместе с

другими лицами, где ее наставляли в этих заблуждениях; что ее исповедь лжива

и притворна и что, следовательно, она навлекла на себя кару верховного

отлучения и другие цензуры, под которые подпадают и которым подвергаются все

удаляющиеся от учения нашей святой католической веры, которой она обязана

строго держаться в качестве христианки старинной расы, происходящей от

благороднейшей крови, и постриженной монахини; и мы ее передаем правосудию и

светской власти превосходного рыцаря Луиса Осорио, коррехидора Его

Величества в этом городе, и его заместителя в этой должности, которым мы

советуем обращаться с нею с добротою и милосердием и приказываем, в силу

настоящего окончательного приговора, все исполнить так, как только что

сказано. Лиценциат Франсиско Бака. Доктор Риего. Лиценциат Гилъем. Епископ

Паленсии, граф де Перниа".

Кто не почувствует негодования, видя, что этот акт трибунала

оканчивается рекомендацией светскому королевскому судье со стороны

инквизиторов обращаться с обвиняемой с добротой и милосердием, между тем как

они отлично знают, что произойдет? Действительно, за две недели до аутодафе

светскому королевскому судье сообщают, сколько ему выдадут узников,

осужденных на смертную казнь, - необходимая предосторожность, чтобы

приготовить вперед место казни, дрова и количество столбов, необходимых для

экзекуции, а также окончательные приговоры, с пробелами для вписывания имен

и профессий, о чем ему дадут знать накануне аутодафе. Если обвиняемый

объявлен нераскаянным еретиком или рецидивистом, приговор королевского судьи

ограничивается осуждением на сожжение, сообразно с законами королевства, или

только на задушение, если обвиняемый раскаялся. Инквизиторы так уверены, что

дело тем и окончится, что, если бы после передачи обвиняемого в руки

коррехидора последний позволил себе присудить его к пожизненному заключению

в какой-нибудь крепости Африки, Азии или Америки, а не к смертной казни, они

обратились бы со своими жалобами к государю и, может быть, даже пустили бы в

ход цензуры против коррехидора и привлекли бы его к суду как виновного в

противодействии мерам святого трибунала, в нарушение присяги оказывать ему

помощь и содействие и как покровительствующего еретикам. Итак, что же значит

это лицемерное притворство в заинтересованности в судьбе несчастного

осужденного? Как понимать указание светскому судье обращаться с ним с

добротой и милосердием? Достаточно хорошо известно, что все церковные судьи

требуют одного и того же, когда они выдают светской власти тех, кого

придется осудить на смертную казнь, потому что им важно уверить, что они не

принимают никакого участия в смерти обвиняемого, их ближнего, и что они

таким образом не подпадают под кару за неподобающий поступок, назначаемую

для священников, содействующих чьей-либо смерти. Но нельзя обмануть Господа

этими формулами, противоречащими тайным сердечным расположениям. Св.

Августин молился в подобных обстоятельствах; отсюда произошел обычай, о

котором я говорю. Но этот великий святой делал это чистосердечно и с

душевной искренностью, потому что он думал, что преступление ереси не

заслуживает смертной казни и что достаточно присудить имевших несчастие

совершить это преступление к простым денежным штрафам.