"Гранит не плавится" - читать интересную книгу автора (Тевекелян Варткес Арутюнович)

Радости и беды

По ночам к расположению нашего полка подтягивали артиллерию с других участков фронта, подвозили боеприпасы. Пушек было не так много, но по тем временам и три-четыре батареи считались грозной силой.

На третьи сутки после моего возвращения, на рассвете, артиллеристы открыли ураганный огонь по окопам белых. Когда огонь перенесли вглубь, чтобы подавить тылы, поднялась пехота. С криком «Смерть белым гадам!» мы выскочили из окопов, бросились вперёд. Белые, основательно потрёпанные артиллерийским налётом, не выдержали натиска и дрогнули.

Пробегая вдоль цепи, я увидел около пулемёта Костю Волчка и помахал ему винтовкой. Костя что-то крикнул в ответ, но из-за шума я не расслышал. Мы заняли первые ряды окопов, взяли пленных и готовились к новому броску, как вдруг показались казаки. Крутя шашками над головой, подбадривая себя дикими криками, они скакали прямо на нас. Наше командование предвидело этот манёвр и заранее подготовилось к нему, разместив на предполагаемых местах атаки кавалерию и пулемёты.

Пули в упор косили всадников и коней. Оставив много убитых и раненых, казаки повернули обратно.

Воспользовавшись замешательством противника, не давая ему опомниться, наши части сделали ещё один бросок и заняли вторые и третьи линии окопов. Отступление белых превратилось в паническое бегство.

Преследуя врага, наша рота подходила к тем складам, где три дня назад солдат бросил мне и Телёнку буханку хлеба. Растерявшиеся белые не успели поджечь склады.

Политрук с наганом в руке бежал впереди и кричал:

— Жми, ребята, жми! Надо захватить склады — в них продовольствие, боеприпасы!

И вдруг показались броневики. Стреляя на ходу, они медленно двигались нам навстречу и преградили путь к складам.

Бойцы залегли. Винтовочные пули не причиняли никакого вреда броневикам. Они подходили к нам всё ближе, ближе. Кое-кто из бойцов не выдержал, попятился назад. Наше наступление на этом участке приостановилось.

И тогда из рядов вышел вперёд боец со связкой гранат в правой руке. По чубу волос, выбившемуся из-под чёрной его кубанки, я узнал разведчика Васю. Прижавшись к земле, он полз наперерез броневикам. Затаив дыхание, мы следили за его быстрыми, ловкими движениями. Он был в пятнадцати шагах от первого броневика, когда кто-то не выдержал и крикнул:

— Васька, хватит! Бросай!..

Но разведчик не обратил внимания на крик, а может быть, не услышал его. Он продолжал ползти. Приблизившись к первому броневику, он приподнялся и швырнул связку гранат прямо под колёса. Раздался взрыв, броневик, окутавшись дымом, повалился набок.

Бойцы, наблюдавшие за единоборством человека с машиной, огрызающейся огнём, в едином порыве закричали «ура». Забыв об опасности, поднялись и бросились вперёд. Вскоре подбили ещё один броневик, а третий трусливо повернул назад.

Охрана складов бежала, и мы без боя захватили большие и очень нужные нам трофеи. Чего только не было в этих забитых до отказа бревенчатых коробках! Сгущённое молоко, белая мука, крупа, консервы, табак, даже вино. В вещевых складах — новенькие английские шинели, ботинки, подбитые гвоздями, обмотки, бельё. В складах за проволочным заграждением — штабеля снарядов, винтовки, ящики с патронами и гранатами. Словом, несметные богатства! К вечеру бой стих…

Я уже говорил, что наш полк назывался горнострелковым. Соответственно этому названию нас перебросили для преследования врага в горах.

В последующие дни крупных боёв не было — только мелкие стычки. Бывало, снимем боевое охранение белых в ущельях или других труднопроходимых местах и снова двигаемся вперёд. Одно плохо: по ночам в горах было холодно, и мы мёрзли. Обозы тоже не успевали за нами, — дорог никаких, узкие тропинки, а на лошадях много не подвезёшь. Часто приходилось довольствоваться чёрными сухарями. Зато настроение у всех было приподнятое: впереди Кавказ, с его теплом, богатыми садами. А там, глядишь, и войне конец!..

На стоянках я по-прежнему читал бойцам газеты и книги. Порой мне казалось, что мои товарищи гордились мной. Слух о моём пребывании в тылу у белых распространился среди бойцов, а наган, полученный от комиссара, свидетельствовал, что побывал я там не зря.

Как-то вечером, у костра, я рассказывал бойцам о французской революции. Подошёл комиссар, все вскочили.

— Садитесь, садитесь, товарищи! Послушаем Силина, — сказал он и сел рядом со мной.

— Всем, кто шёл против революции, особенно был ненавистен друг народа Марат, — продолжал я пересказывать книжку, которую дал мне политрук. — Вот они и подослали к нему одну девицу, звали её Шарлотта. И она заколола Марата в ванне…

— Вот стерва! — воскликнул комиссар нашего отделения, бывший шахтёр Акимов. — Что же, у них Чека не было? За одной девкой не смогли уследить!

— Дело, конечно, не в одной Шарлотте Кордэ, — вмешался комиссар. — Монархисты организовали заговор, а у революционеров не было опыта, они не знали, как бороться с врагами.

Так завязался разговор. Комиссар наш много знал и рассказал немало интересных эпизодов из эпохи французской революции.

Уходя, он позвал меня и, когда мы отошли от костра, спросил:

— Скажи, Силин, ты никогда не думал о вступлении в партию?

Это было неожиданно, — и я не знал, что и ответить.

Между тем комиссар продолжал:

— Отец твой был большевиком. Сам ты — рабочий, хорошо воюешь. Кого же принимать, как не таких, как ты!

— А дед?.. Вы же знаете, он настоящий буржуй…

— Но ведь ты с ним не жил!

— Вступить в партию… Не знаю, — растерянно сказал я. — Это было бы для меня счастьем… А кто захочет поручиться за меня?..

— Поручимся за тебя я, Акимов или Кузьменко. Думаю, товарищ Овсянников тоже не откажет. Вот анкета, — заполняй, напиши заявление, краткую автобиографию и принеси мне. Об остальном позабочусь я. В анкете не было трудных вопросов, и я легко заполнил её. Автобиографию тоже написал — жалел только, что получилась она очень уж короткой. А вот над заявлением долго корпел — никак не мог найти нужных слов. Слова попадались всё простые, будничные, а мне хотелось найти такие, которые хотя бы в известной мере выражали моё волнение, радость, гордость… Пошёл к Акимову за советом.

— Заявление написать? Бери бумагу, пиши, — он начал диктовать: — «Я, боец второй роты, первого батальона горно-стрелкового полка Рабоче-Крестьянской Красной Армии, Иван Силин, желая бороться за полную и окончательную победу мировой революции, прошу принять меня в ряды РКП(б)»… Написал?

— Написал.

— Добавь ещё: «Смерть буржуазии! Да здравствует мировая революция и наш вождь Ленин!»

Так я и написал.

Во время очередного привала в горах состоялось открытое партийное собрание. Кроме коммунистов пришло много беспартийных бойцов. Обсуждали и моё заявление. Вначале всё шло гладко, но, когда я рассказал о своём деде-буржуе, получилась заминка. В роте был у нас один красноармеец, Чижом его звали, зловредный такой, всем-то он был недоволен, всё критиковал. Он поднялся и заявил:

— Товарищи, что это у нас получается! Мне, потомственному пролетарию, отказывают, а буржуйских родичей в партию принимают. Я против!

— Тоже мне потомственный пролетарий нашёлся, — обрезал его Акимов. — Два года с анархистами путался!..

Слово взял политрук роты:

— Факт, что наша партия классовая, — чужакам и примазавшимся элементам двери в неё закрыты. Только Силин не чужой. С дедом-буржуем не жил — раз; хлеб его, добытый эксплуатацией, не ел — два; и три — он свою преданность революции доказал делом, добровольцем пришёл к нам и хорошо воюет.

— Молод ещё! — крикнул кто-то с места.

— Хорошенькое дело, воевать не молод, а в партию вступать молод! Нескладно получается. Я предлагаю голосовать, — сказал наш командир Кузьменко.

Все коммунисты голосовали «за».

Отныне я принадлежал той партии, в рядах которой боролся мой отец. Можно ли было ожидать большего счастья! Будь жив отец, он, без сомнения, сказал бы: «Молодец, сынок». Я был так взволнован, что не знал, как унять нахлынувшие на меня чувства. Ушёл в горы, долго карабкался по кручам, долго сидел на скале в полном одиночестве, мысленно беседуя с отцом…

Наконец-то мы спустились с гор в долину и заняли большой город. Первые дни обстановка в нём была более чем сложная. Белогвардейцы, не успевшие удрать, творили всякие бесчинства: убивали ходивших в одиночку красноармейцев и командиров, поджигали продовольственные склады. Бандиты, воспользовавшись общей неразберихой, грабили магазины, лавки. Кем-то была взорвана водокачка. Школы и больницы не работали. По ночам город погружался в темноту. Хлеба не хватало. Около походных кухонь с утра толпились голодные.

Был организован ревком. На фасаде большого здания на одной из главных улиц появилась вывеска «Городской комитет РКП(б)».

Ревком ввёл осадное положение. После восьми часов вечера хождение по улицам воспрещалось. На стенах расклеили первый декрет ревкома, предлагавший населению сдать оружие и предупреждавший бандитов, что они будут расстреливаться на месте. Однако порядок восстановить не удалось, грабежи и убийства продолжались.

Меня и Акимова вызвал к себе комиссар.

— Вы, как коммунисты, временно командируетесь в распоряжение Чека, — сказал он. — Помогите чекистам ликвидировать контрреволюционные заговоры, саботаж и бандитизм. Действуйте решительно, но с умом — умейте отличать врагов от друзей. Мы сюда пришли не на один день, — вот нам и нужно освободиться от всей нечисти!

Пошли мы в Чека, к председателю товарищу Васину.

Средних лет человек, с усталым лицом, опухшими от бессонницы глазами, прочитав направление, выданное нам комиссаром, пытливо оглядел нас, усмехнулся. Вид у нас был неважный. Оборванные, грязные, словно только что вышли из кочегарки. В горах, около ночных костров, обмундирование наше основательно потрепалось. Хуже всего было с сапогами. Ботинки, в которых я ушёл из дома, давно износились. Я получил сапоги, но скоро подошвы отлетели, и мне пришлось подвязать их бечёвками, — фактически я ходил босиком. Но главное — нас мучили вши, от них не было никакого спасения. Раз в неделю ходили в камеры, раздевались догола, всю одежду отдавали дезинфицировать, а через день проклятые вши опять заводились, и всё тело начинало зудеть от их укусов.

— Рад вашему приходу, садитесь, — сказал товарищ Васин и показал на кожаные кресла, стоявшие перед его письменным столом. — Людей у меня совсем мало, а работы хоть отбавляй. Белогвардейцы давно свили гнездо в этом городе — целых два года отсиживались — и, удирая, оставили хорошо законспирированную организацию. Теперь они стараются гадить нам, чем только могут. Бандиты и грабители заодно с ними. Мало этого, ещё дашнаки-меньшевики и эсеры шевелятся. Скоро, конечно, мы всех их скрутим, они и пикнуть не посмеют!.. На сегодня вам задание. Возьмите с собой двух красноармейцев, садитесь в фаэтон и поезжайте по городу, — будете следить за порядком. Держитесь поближе к базару. Увидите, где бандиты грабят, задерживайте их. Будут сопротивляться — расстреливайте на месте!.. Вечером старший комендант даст вам ордера на арест, — тут мы нащупали несколько главарей, нужно изъять их. При обыске ищите оружие, золото. Задержанных доставите сюда. Вопросы есть?

Мы молча переглянулись. О чём тут спрашивать? Нужно идти — выполнять приказ. Мы встали.

— Нам бы помыться, — смущённо проговорил Акимов.

— Да, помыться вам необходимо! — согласился Васин. — Но придётся потерпеть. Свою душевую сооружаем — завтра-послезавтра будет готова. Тогда и помоетесь… В общежитии вам дадут койки. Паёк тоже получите.

Мы вышли. На улице, у дверей Чека, день и ночь дежурили по наряду городские извозчики. Взяв с собой выделенных комендантом красноармейцев, мы сели в первый попавшийся фаэтон и поехали по городу.

— Хороша работёнка!.. Целый день катайся на извозчике и получай паёк, — пошутил Акимов.

На улицах мы ничего особенного не заметили и только к вечеру, когда уже собрались возвращаться, увидели какую-то подозрительную возню около мануфактурного магазина. Подъехали. Два не внушающих доверия парня торопливо грузили на подводу мануфактуру.

Акимов велел извозчику остановиться. Мы вышли из фаэтона.

— Что тут происходит? — грозно спросил Акимов.

— Ты что за цаца? — Один из парней, с перебитым носом и наглым лицом, не торопясь, подошёл к Акимову.

Подозревая неладное, я направил на него наган.

— Руки вверх, стрелять буду!

— Полегче! — Он быстро сунул руку в карман.

Акимов вовремя заметил это и, не давая бандиту выхватить оружие, ударом кулака свалил его на мостовую. Второй попытался удрать и, убегая, крикнул:

— Сенька, полундра! Чекисты!..

Акимов выстрелил, и тот растянулся на земле.

Бандита, лежавшего у ног Акимова, красноармейцы обыскали, забрали у него кольт, нож, связали руки и вместе с раненым посадили в фаэтон. Мы с Акимовым вошли в магазин. Никого. Чёрный ход, ведущий в узенький дворик, открыт настежь. Остальные грабители успели скрыться.

Разгрузили подводу. Всю мануфактуру внесли обратно в магазин — и стали в тупик: что делать? Замки на дверях сломаны, вокруг ни души.

Акимов разыскал дворника и велел ему заколотить двери магазина досками. Дворник заколебался.

— Давай, давай быстро! И чтобы без разговоров у меня!.. — Акимов поднёс к носу дворника кулак. — Всю ночь дежурить будешь. Пропадёт хоть метр ситца — кишки выпущу! Понял?

— Хорошенькое дело! Что же мне, с бандитами воевать? — дворник пожал плечами.

— Служил ты верой-правдой хозяину, послужи немного и народу, ничего с тобой не сделается.

Вернулись в Чека, сдали арестованных бандитов коменданту, составили подробный акт о происшедшем. Закусили на скорую руку и, получив ордера на арест, поехали по указанным адресам…

Так началась наша работа в Чека.

Последующие дни спали урывками. По ночам я ходил с Акимовым на операции, днём допрашивал задержанных по подозрению — серьёзных дел мне пока не поручали. Составлял протоколы допроса, писал короткие заключения: «Освободить» или «Провести дополнительное следствие».

Среди допрашиваемых мною оказался благообразного вида старичок с седой, коротко остриженной головой. Когда красноармеец ввёл его ко мне в комнату, я поморщился: нашли кого задержать! Александру Николаевичу Золотарёву, по его словам, было 62 года, женат, детей не имеет. По социальному происхождению — мещанин, по специальности — инженер-механик, служил в сапёрных частях в чине капитана. В политических партиях не состоял. Верующий.

Я заглянул в список задержанных и, не найдя против фамилии Золотарёва особых отметок, спросил его:

— За что вас задержали?

— Вам виднее… Впрочем, в наши дни беззакония человеческая личность подобна червяку: раз — и задавили. — Он поднял голову, и наши взгляды встретились. В его поблёкших глазах было столько ненависти, что я невольно насторожился.

— Отвечайте коротко и по существу: за что вас задержали?

— Не знаю!..

— Как вы очутились в этом городе?

— Случайно… застрял…

— Не успели удрать?

— Не понимаю.

— Посидите в подвале недельки две, тогда, может быть, поймёте!

Подвала у нас не было, мне просто хотелось попугать его. Но из этой моей наивной затеи ничего не вышло.

Старичок вскочил на ноги.

— Вы слишком молоды, чтобы пугать меня! — выкрикнул он. — Можете даже живым закопать в землю, — больше ни единого слова от меня не услышите!

Красноармеец увёл Золотарёва, а я сидел, не зная, что мне делать. Кто он, враг или всего лишь обозлённый интеллигент? Как доискаться истины? Ни опыта, ни знаний, чтобы разобраться в этом, у меня не было. Пошёл к председателю, рассказал ему о своих сомнениях. Васин внимательно выслушал меня.

— Отложим до завтра, — сказал он. — Соберём агентурные данные о твоём Золотарёве, тогда и решим.

Утром он послал за мной.

— Ты прав в своих подозрениях: Золотарёв не тот, за кого выдаёт себя. Он птица высокого полёта. На, почитай.

«Золотарёв А. Н., дворянин, кадровый офицер царской армии. Служил в частях Каледина. В наш город приехал недавно, общался с белогвардейской верхушкой. Есть основания предполагать, что оставлен по специальному заданию. Накануне прихода Красной Армии переоделся в гражданскую одежду и переехал на новую квартиру. Задержан был недалеко от водокачки в день взрыва. При обыске ничего подозрительного не найдено», — было написано в справке.

Васин позвонил и приказал ввести старика.

— Поговорим с ним по душам!.. Ты побудь здесь, послушай. — Улыбка Васина как бы говорила: учись.

— Господин Золотарёв, вы, кажется, сказали нашему следователю, что больше ни единого слова не произнесёте. Не так ли?

— Он угрожал мне.

— Понятно! Вы рассердились и в сердцах сказали это необдуманно.

— Допустим…

— Но сейчас, я надеюсь, вы ответите на некоторые вопросы?

— Пожалуйста, я готов.

— Вы утверждаете, что ваша специальность — инженер-механик?

— Да.

— Какой институт окончили?

— Петербургский политехнический.

— А не кадетский корпус? Может быть, просто запамятовали? Времени прошло немало…

Молчание.

— Хорошо, оставим это. Скажите, кто ещё, кроме вас, принимал участие в подготовке взрыва водокачки?

— Это ложь! — крикнул Золотарёв.

— Не горячитесь, будем говорить спокойно. Один из непосредственных участников взрыва, Лёшка Кривой, нами задержан. Он назвал вашу фамилию. Хотите, устроим вам с ним очную ставку? Снова молчание.

— Ну что же, можем избавить вас от этой неприятной встречи… Мы сохраним вам жизнь при одном непременном условии: вы подробно расскажете о полученных вами заданиях, перечислите своих сообщников, покажете места, где хранится оружие и взрывчатка. Не тороплю вас! Возвращайтесь в камеру, обдумайте и, когда захотите поговорить со мной, дайте знать дежурному. До вечера времени много. Считаю необходимым предупредить вас: если не исполните мою просьбу, то сегодня, не позднее двух часов ночи, вы будете расстреляны. Идите.

Мы остались вдвоём, и я спросил Васина, правда ли, что существует человек по имени Лёшка Кривой и действительно ли он называл Золотарёва?

— Допрашиваемого иногда следует поставить в тупик, но говорить ему явную ложь не дело, — ответил Васин. — Лёшка Кривой — уголовник. Его арестовали. Имеются веские улики его участия во взрыве, но он пока упирается, язык не развязывает. Ничего, теперь дело пойдёт гладко. Золотарёву не хочется умирать…

И верно: Лёшка Кривой развязал язык, и под давлением его показаний Золотарёв вынужден был признаться в своих связях с белогвардейским подпольем.

Дня через два мы с Акимовым получили задание произвести обыск в комиссионном магазине.

— Холодное оружие, изделия из золота и серебра заактируйте и возьмите с собой. Магазин опечатайте сургучной печатью, — проинструктировал нас комендант и выдал ордер на обыск.

Войдя в магазин, мы ахнули: тьма всякого барахла!

Обыск затянулся.

Все эти колечки, брошки, серебряные портсигары, кинжалы, старинные пистолеты нужно было подсчитать и составить на них подробную опись.

Работу закончили поздно вечером. Золотые и серебряные безделушки ссыпали в наволочку. Кинжалы и пистолеты положили в мешок. Я достал спички, чтобы развести сургуч.

— Погоди, — сказал Акимов. Не отрываясь смотрел он на висящие под потолком хромовые сапоги, офицерские френчи, брюки галифе из добротного сукна. Потом перевёл взгляд к полкам, на которых было разложено мужское и дамское бельё. Я сделал вид, будто не понимаю, о чём он думает, и отвернулся.

— Может, рискнём? — шёпотом спросил он. Я молчал.

— Возьмём по паре сапог, по смене белья, брюки, френч… Помоемся, переоденемся во всё чистое. Надо же нам когда-нибудь избавиться от проклятущих вшей! — убеждал меня Акимов.

И я согласился…

Одежду и бельё мы подобрали по размеру, примерили сапоги и завернули всё в клеёнку, боясь, как бы вши не переползли на чистую одежду.

Сдав мешок с оружием коменданту, а золото и серебро кассиру Чека, мы пошли в парикмахерскую — остриглись наголо. Спустились в душевую и долго мылись. Переоделись во всё чистое, а грязные, вшивые лохмотья бросили в топку.

У тёти Паши, коменданта нашего общежития, попросили свежие простыни, наволочки, одеяла и наконец-то легли в чистую постель.

Утром сотрудники по всякому поводу заходили ко мне. Разговаривая, они как-то странно косились на мою новую одежду. Я делал вид, будто ничего не замечаю, но чувствовал себя прескверно. Постепенно до моего сознания дошла вся ошибочность, вся непоправимость нашего поступка. В двенадцать часов меня вызвали к председателю. В приёмной уже сидел Акимов. Высокий, плечистый, он выглядел молодцом в хромовых сапогах и френче. Но вид у него был озабоченный.

Мы ничего не сказали друг другу. Сидели молча, стараясь не встречаться взглядом.

Васин принял нас в кабинете стоя. Сурово спросил:

— Где были вчера?

— В комиссионном магазине, — ответил я. — Произвели там обыск…

— А заодно решили и принарядиться? Скажите, вы кто такие — чекисты или бандиты?

Акимов не стерпел обиды. Шагнув вперёд, он проговорил звенящим голосом:

— Товарищ председатель! Оскорблять нас, Называть бандитами вы не имеете права!.. Я с семнадцатого года в партии большевиков и третий год проливаю кровь за советскую власть!

— По-видимому, — сказал Васин, — вы рассуждаете так: раз я проливаю кровь за советскую власть, значит, мне всё дозволено! Захочу — сошью себе соболью шубу, золото и серебро добуду, реквизирую буржуйскую квартиру и буду жить припеваючи. Благо, прав много и чёрт мне не брат!.. Не так ли?

— Нет, не так! — сказал я. — Кроме одежды, которую вы видите на нас, мы ничего не тронули — ни серебра, ни золота. А переоделись потому, что нас вши заели, — полтора месяца в горах воевали…

— Проверим, тронули вы что-нибудь или нет, — уже немного мягче проговорил Васин. — Если взяли только одежду, строго накажем. Если обнаружим, что к вашим рукам прилипло ещё что-нибудь, расстреляем, как грабителей. — Он позвал коменданта и приказал ему посадить нас под арест до выяснения дела.

Комендант отобрал у нас личное оружие и, запирая дверь камеры, проворчал:

— Доигрались… Не ожидал от вас таких художеств…

Акимов никак не мог успокоиться. Шагая по тесной камере между нар, он ругал коменданта:

— Тоже мне, честный нашёлся!.. Буржуйского добра ему жалко, пошёл ябедничать. Подумаешь, какое преступление — двое бойцов героической Рабоче-Крестьянской Красной Армии переоделись в чистое! Дайте им обмундирование, — они тряпки не тронут! А тут сразу — под арест. Нет, как хочешь, Силин, я жаловаться буду!

— Кому ты будешь жаловаться? Да ведь Васин и прав, хотя малость погорячился… Надо было ему сперва выяснить дело, а затем уж принимать решение. Не кипятись к вечеру всё выяснится…

Так беседовали мы с Акимовым, скрывая за словами горечь и обиду.

Особенно тревожиться, казалось бы, не было причин. Кроме одежды, мы ничего не тронули. И всё же стыдно было перед товарищами-чекистами. Одни нам сочувствовали, — проходя мимо камеры, они останавливались, передавали через решётку несколько папирос, кусок хлеба. Другие явно нас презирали.

Ночью, когда мы лежали на голых нарах, я вдруг с ужасом подумал: что, если хозяин комиссионного магазина, перед тем как покинуть город, присвоил себе кое-что ценное и увёз с собой?

Я разбудил Акимова и поделился с ним своими опасениями.

— Могло и такое быть, — сказал он. — Не с пустыми же руками удрал он!.. Как мы об этом раньше не подумали? Сверят с книгами — бац, чего-то не хватает!.. Вот тогда уж нам никакого доверия не будет… Может, комиссару, сообщить? Он-то знает нас как облупленных, заступится.

— Не хватало, чтобы в полку узнали о нашем позоре, — запротестовал я.

Ревизия магазина затянулась на три дня. С каждым днём, с каждым часом наша тревога усиливалась. На вопросы нам отвечали односложно: «Проверяют»…

Акимов побледнел, осунулся, не спал. По целым дням расхаживал по камере, о чём-то думая. Иногда останавливался передо мной, говорил:

— Если обнаружат недостачу, факт, шлёпнут нас с тобой — и правильно сделают… Не шали, имя чекиста не пачкай! Умереть в бою за трудовой народ — совсем другое дело. А тут — как последний ворюга!

Я пытался успокоить его, но и сам места себе не находил.

Напишут маме: «Ваш сын расстрелян, как грабитель»… Она умрёт с горя, а друзья в мастерских отрекутся от меня…

Эти думы не покидали меня ни днём, ни ночью. На новые сапоги, френч и галифе я и смотреть не мог. Я бы их выбросил, если б было во что одеться…

На третий день, вечером нас повели к Васину. Мы стояли перед ним, низко опустив головы, ждали приговора.

— Ваше счастье, что по книгам всё сошлось!

Не успел он произнести эти слова, как Акимов схватил меня в свои могучие объятия и стал кружить по кабинету.

— Живём, Ванюшка! Мы ещё докажем…

— Отставить! — сердито крикнул Васин, но я заметил в его глазах затаённую улыбку. — Даю вам за ваши художества десять суток ареста. Днём будете работать, ночью сидеть в камере. Одежду и сапоги, что взяли в магазине, отнесёте обратно, положите на место. Можете идти!

Мы не двигались.

— В чём дело?

— Товарищ председатель!.. Товарищ Васин!.. Не можем мы выполнить ваш приказ, — смущённо пробормотал Акимов, сразу утратив всю свою весёлость.

— Как это не можете?

— Да ведь мы всю свою одежду сожгли в топке, — объяснил я.

— Ничего не знаю и знать не хочу! Сумели взять чужое, сумейте и возвратить.

И всё-таки он сжалился над нами — велел дежурному позвать завхоза.

— Выдайте этим орлам по паре белья, гимнастёрки, брюки и, какие найдутся, сапоги, — приказал он завхозу.

Часа не прошло, как мы переоделись и всё взятое отнесли обратно в магазин. У меня словно гора с плеч свалилась: снова человеком стал себя чувствовать!..

А ещё через несколько дней нас отозвали в часть, которая готовилась к выступлению.