Мессия

ЧЕРДАК, ГОЛУБИ И ЖЕЛУДОК

В доме напротив, где располагался катран или, выражаясь языком более доступным, — подпольное казино, с шумом распахнулась дверь. Одного за другим вывели троих и молча принялись избивать. Сначала дубинками, потом ногами. Зрелище было отвратительным, и все же я продолжал наблюдать. А что мне оставалось еще делать? В такой уж неподходящий момент я выбрался на крышу. Кроме того, людям свойственно нездоровое любопытство. Здоровое, впрочем, тоже. Картины потасовок их возбуждают. Сие неприятно сознавать, но это факт. И я не исключение из общего правила, хотя гордиться тут, собственно, нечем.

Троих страдальцев внизу увечили долго, с подловатым мастерством. Я мог бы побиться об заклад, что никто из них больше не поднимется. Однако, я ошибся. Двое встали тотчас после ухода служащих казино. Третьего, стонущего, с разбитой головой, они неловко подхватили под мышки, спотыкаясь, поволокли по улице. Я позволил себе расслабиться. По крайней мере они его не бросили.

Но до чего живуче иное человеческое существо! И как несправедлив жребий!.. Твердолобые битюги после изощренных побоев отделываются синяками и шишками, пьяные вымогатели вываливаются из окон, по утру удивляясь, что бок и рука как будто немного побаливают, и в то же время люди, с которыми мы дружим, к советам которых прислушиваемся, — сплошь и рядом погибают от нелепых случайностей. За примерами не надо далеко ходить. Мой сосед, зоолог с мировым именем, ночью приблизился к окну и получил пулю в сердце. Ее выпустил один из завсегдатаев катрана, не целясь, наобум, желая проверить исправность оружия. Он только что его приобрел за достойную цену и был обуреваем сомнениями… Другого бедолагу, редактора издательства, где я не так давно подрабатывал, остановил на улице патруль и шутки ради заставил нюхнуть слезоточивого газа. Вместе с последними слезами старикашку покинула и жизнь. Газ вызвал остановку сердца, какой-то диковинный спазм. Патрульных, конечно, оправдали. Откуда им было знать, что старичок такой хлипкий?

Горькое наше время способно оправдать все. Впрочем, горькое оно — только для нас — сегодняшних завсегдатаев дней. Позже его, разумеется, подретушируют, добавив романтических оттенков, не забыв обмакнуть в розово-голубое. Вполне возможно, что некий эрудированный историограф придумает ему и величественное название. Скажем, Время Великих Перемен, а то и вовсе — Начало Всех Начал. Ведь были уже Ренессанс-1 и Ренессанс-2, отчего бы не появиться и номеру третьему?..

Смешно. Забавно. Но, копая архивы прошлого, благополучные потомки наверняка будут завидовать нам. Как мы сейчас завидуем им…

Неожиданно я вспомнил, как в неказистом, притулившемся к катрану бараке живьем сгорело несколько семей. Кто-то разнес слух, что это секта самоубийц, да только знавал я кое-кого из них. Сектантством там и не пахло. Да и вещи, говорят, выбрасывали из окон — надеялись спасти. А в общем, память не такая вещь, чтобы рыться в ней, как в куче тряпья. Я мог бы рассказывать и рассказывать. О всех, кто когда-либо жил поблизости, о тех, с кем приходилось вместе работать. О Зое — в прошлом черноволосой красавице, в настоящем — женщине с обожженным лицом, потерявшей в аварии всю свою семью, о застенчивом инвалиде, вежливом, улыбчивом и предупредительном, скончавшемся от банальной язвы, о многих-многих других.

Характерная особенность нашего времени (а может, и любого другого) в том и заключается, что оно не обошло никого. Любая жалоба, в сущности, нелепа, так как адресована к тем, кто в свою очередь готов сетовать на собственные невзгоды. Подобный хор жалобщиков — не лучший фон для воспоминаний. Оглянувшись вокруг, хочется немедленно заткнуться. Да и на что они — такие воспоминания? Не радуют, не греют. Только лишний раз подталкивают к скучной мысли, что смерть легко превращается в обыденность, что умирать следовало раньше, когда еще хватало сил оплакивать и сочувствовать, устраивать поминки и сочинять пышные некрологи. Сегодняшние покойнички примелькались. Слишком уж много их, чтобы можно было с прилежанием грустить о каждом. Сочувствие — та же вода, а сердце — вещь не бездонная и подобно колодцу в жаркие времена имеет свойство пересыхать. Слез нет и отклика тоже. Самое большее, на что мы способны, на что отваживаемся, это вздыхать, размышляя, что от судьбы не уйдешь, что жизнь — штука коварная и даже круговая оборона не убережет от печального конца. Словом, печали настолько через край, что поневоле задумываешься, а не в ней ли истинный смысл? Слишком уж мы слабы, чтобы противостоять обстоятельствам, и не столь умны, чтобы предвидеть все.

Угасая и багровея, солнце скатывалось за крыши. Черными привидениями тени росли на глазах, смыкая ряды, порождая уличный сумрак. Трое внизу успели скрыться из виду, и все свое внимание я переключил на закат.

Согласитесь, нет ничего более волнующего и одновременно умиротворяющего, чем сонные, осенние закаты. Над лесом ли, в поле или в городе, они вызывают одни и те же чувства, беззвучно увлекая в неведомое, навевая мысли о море, о заснеженных вершинах, о пустынях, переполненных раскаленным песком и шипящими змеями. Когда-то давно в детстве я видел в свете закатов парусные шлюпы, слышал крики странствующих китов. Мне казалось, в эти предночные часы самое настоящее только и начинается. Увы, я сладко заблуждался, и ощущение обмана пришло не скоро. Как-то вдруг открылось, что мир смертен, что умирает он ежедневно, и мгновения заката — не что иное, как мгновения мучительной агонии. И пришло понимание того, что смотреть на закат — то же самое, что глядеть в лицо мертвецу. Правда, на крыши выбираться я не перестал, но любоваться зачарованно и неприкрыто, как любовался раньше, я все же разучился…

Грохоча по шиферу каблуками, я вернулся к чердачному окну и юркнул вниз. Под ногами захрустело стекло, где-то обеспокоенно заурчали голуби. Чердак — это всегда чердак. Запах крыс, опилок и затхлости здесь вечен, а дневной распахнутости мира в этих поднебесных местах противопоставлено царство полутьмы, птичьего помета и призраков, в которых я никогда не верил.

Однажды возле самого лаза я обнаружил маленькое кленовое деревце. И не деревце даже, а крохотную ветвь, пустившую корни в неласковую почву. Бог знает, каким образом оно очутилось здесь. Скудность света и влаги не сулила ростку будущего. Я сжалился над ним, пробив в шифере отдушину, открыв доступ солнцу и дождю. Росток выжил и не погиб. По крайней мере в те первые самые трудные для него дни. А я, взрослый мужик, глядя на его успехи, радовался и умилялся, как семилетняя девочка.

Сделаю небольшое признание: я неравнодушен к кленовому племени. Это деревья моей юности, мои учителя и мои сообщники. Резной, загадочный лист, семена, раскручивающиеся лопастями геликоптеров, — все в этом дереве призвано пробуждать фантазию, тревожить ум. А какие славные рогатки получались из кленовых веток! Я переделал их десятки за детские годы. Кроме всего прочего клен — дерево радушное. Оно не мажет малолетних верхолазов смолой, не плодит клещей и не захламляет улиц отвратительным пухом. Ну, и наконец, клен — дерево красивое. Лист его с холодами не гниет, окрашиваясь всеми цветами радуги, радуя глаз до первых серьезных метелей. Для наглядности сравните тополь и любого самого невзрачного из моих подопечных и вы убедитесь, что я прав. Уж поверьте, в чем-чем, а в этом я кое-что понимаю. Я провел на деревьях многие сотни часов, обучаясь обезьяньей науке, рассматривая планету с высоты четырех этажей, сооружая в кронах подобия гнезд, с упорством муравья таская наверх разнокалиберные доски, проволоку и обломки старой мебели. Честное слово, мне такая жизнь нравилась! Я вполне мог бы существовать так и дальше. Да только ничего из моих пожеланий не вышло. Законы общества принуждают людей опускаться по мере лет ниже и ниже. Спустился на землю и я…

Внезапный шорох коснулся слуха. Мне показалось, что за одной из балок шевельнулась тень. Сунув руку за пазуху, я внимательно всмотрелся в сумрак. Тяжелый «Глок» удобно поместился в ладони, одним движением выскользнул из-под рубахи. Калибр — девять миллиметров, двенадцать патронов в обойме. За этот пистолет я выложил около двухсот долларов, тех самых, что приберегал для выезда за рубеж. Я собирал деньги в течение трех лет, а потратил единым махом. Потратил в тот знаменательный день, когда узнал, что границы страны перекрыты и все авиаслужбы переводятся на внутренние рейсы. Но по крайней мере мои доллары не пропали зря. Что ни говори, а иметь такую игрушку пожелает каждый второй. Особенно в наше шумливое время. Большим пальцем я скинул предохранитель и взял подозрительную тень на прицел.

— Выходи, парень! У тебя ни единого шанса!

Честно говоря, я валял дурака. Мне подумалось, что это четырнадцатилетний Мазик, внук бабушки Таи, живущей в квартире по соседству. Эту крышу, как и всех ее обитателей, мы делили с Мазиком пополам. Сообща ставили силки и попеременно собирали улов. На этот раз я ошибся. Темнота ответила злобным мяуканьем, и серый, похожий на крысу кот прошмыгнул у меня под ногами. Вот вам и конкурент!.. Оглушительно гаркнув непристойность, я швырнул в его сторону первым попавшимся камнем. Кошек мы старались держать от крыши на почтительном расстоянии. Тем не менее, самым неведомым образом они периодически объявлялись в наших владениях, оставляя после себя откушенные голубиные головы и горсти окровавленных перьев. Сегодня кота-котофеича мне удалось опередить. Голубей угодивших в силки, он прикончил, но к ужину приступить не успел. Что ж… Он только облегчил мою задачу.

Подвесив добычу на пояс, я попытался отыскать бродягу-кота, но дело оказалось не из простых. Мгла поглотила воришку, а сам он благоразумно помалкивал. В конце концов я решил перепоручить эту операцию Мазику. Юный отпрыск располагал богатейшими познаниями в области устройства засад и ловушек. Именно он, мастеря какой-то особенно изуверский капкан, поломал по недомыслию моего кленового любимца. О тайном пристрастии взрослого соседа он, разумеется, не знал, и грех этот я ему простил.