"Все дороги ведут в загс" - читать интересную книгу автора (Авророва Александра)

Глава 13. Метод исключения

Майор решительно направился в больницу.

— У Карпова уже есть посетительница, — предупредила медсестра.

— Да? А как его здоровье?

— Замечательно! То есть не совсем, но поправляется на глазах. Сперва боялись, не выкарабкается, но, поскольку сразу приняли меры, все обошлось. Мы так за него переживали! Человек хороший и жена милая.

— Она там?

— Нет, недавно уехала. Решила, наконец, переночевать дома, с детьми. Сами понимаете, волнуется, как они там без матери.

Карпов не лежал в постели, а сидел на диванчике в холле, оживленно беседуя с посетительницей — той самой, которая сегодня днем кротко кивнула, обещая майору ждать звонка с докладом об успехах расследования. Будет она ждать, как же! Теперь ее кротость понятна — Марина решила взяться за дело сама. Надо так понимать, что Алферову она не доверяет.

— Александр Владимирович! — улыбнулась она. — Добрый вечер. А я решила навестить Игоря. По-моему, он прекрасно выглядит.

— За всю жизнь не слышал столько раз о своем прекрасном виде, как за последний день, — немного раздраженно сообщил Карпов. — Да здоров я, здоров! Зажило, как на собаке.

— Терпеть не могу лечиться, — заметил майор.

— Ну, хоть кто-то меня понимает. Надоело до смерти! Но вы, наверное, хотите нас порасспрашивать? Я готов, хотя толку от меня мало. Пытались тут с Маринкой вспомнить, о чем я разговаривал в субботу с Юрским… да ни о чем не разговаривал! Мы и Олю помучили — тоже без толку.

— Но все же…

— Сперва рядом с Юрским сидела Оля и всячески старалась завладеть его вниманием, но он смотрел только на Майю. Тогда Оля без всяких экивоков рассказала ему о моих проблемах с выездом за границу. Он кивал, но, по-моему, не вслушивался. Мне стало неприятно, и мы с Олей по моей инициативе поменялись местами. Со мною, по-моему, Юрский не произнес ни слова. Я пару раз пытался из вежливости завести беседу, но он не реагировал. Немудрено — конкурировать с Майкой в женской привлекательности я не в силах. Все.

— И ни вы, ни Оля никогда до этого с Юрским не встречались?

— Видели по телевизору, вот и все. Ну, и знали, конечно, что он Светин муж.

Этим пришлось удовольствоваться.

— Значит, решили навестить знакомого? — холодно осведомился у Марины Алферов, покинув больницу.

— А разве нельзя? — демонстративно и весело удивилась Марина. — Я вообще сегодня пробежалась по гостям. Сперва Майка, потом Леша Вольский, теперь вот Игорь.

Но, глянув на недовольное лицо собеседника, посерьезнела.

— Вы думаете, я что-то напортила? Я старалась аккуратно. В конце концов, я их всех давно знаю, они меня тоже, а желание женщины после таких событий хорошенько посплетничать никого не удивляет. Мне скажут больше, чем милиции.

Марина явно стремилась объяснить, поделиться, и настроение майора улучшилось. Пожалуй, недоверием тут не пахнет, она искренне хочет помочь.

— И что с Лешей Вольским?

— На нем и на его жене можно смело ставить крест, — заявила Марина, сделав соответствующий жест рукой. — Понедельник в их конторе — день тяжелый. С утра приема нет, потому что госпожа Вольская собирает персонал и лично каждого распекает, а Леша сидит в ее кабинете в качестве комнатной собачки. Я навестила Лешку в офисе и на всякий случай поболтала с сотрудниками. Все утро оба были там. Я рада, что это не она. Лешку все-таки жалко.

— Если б его жену арестовали, за Вольского можно было бы лишь порадоваться, — съязвил Алферов.

— Не думаю, — возразила Марина. — В конце концов, каждый мужчина получает такую жену, какая ему нужна. Лешке нужно, чтобы кто-нибудь другой брал на себя ответственность. Это делает Евгения Петровна. Оставшись один, он бы снова спился. Ему кажется, что начал бы новую, чудесную жизнь, но я в этом сомневаюсь.

— Вы настолько презираете мужчин?

Марина изумленно вскинула глаза.

— Разве? Мужчины бывают разные, и женщины тоже. А то, что мне Лешку жалко, вовсе не значит, что я его презираю. По большому счету, я сильно перед ним виновата.

— Вы?

— Да. Я привела Майку в «Аврору», и она смертельно в него влюбилась. Удивляться не приходится. Знаете, есть у Тениссона баллада с рефреном «А граф был демонски хорош»? Вот Лешка таков и был. Хорош, да еще и талантлив. Майка совсем отчаялась, и я в порыве вдохновения дала ей совет… ну, немного сменить имидж.

При этих словах Марина запнулась, и майор добавил:

— Обесцветить волосы и снять очки. Не волнуйтесь, страшная тайна большинства блондинок мне известна.

Собеседница засмеялась.

— Ну, да. А я думала, мужчины подобных вещей не замечают. Короче, Майка преобразилась и добилась своего. Но прежде, чем добиваться своего, не мешает поразмыслить: а свое ли это? Она завоевала Лешку, изображая из себя не то, что есть, но и сама видела вместо него нечто совсем иное. Она пыталась заставить его быть таким, как ей представлялась, а у него не вышло. Естественно! Оба набили шишек и все равно расстались. А теперь Майка для Леши — мечта, мираж, недостижимый идеал. Это куда для него лучше. Жизнь отдельно, идеалы отдельно. Да он бы умер от ужаса, согласись Майка за него выйти!

— И после этого вы уверяете, что не презираете его?

— Конечно. А по-вашему, хорошо относиться и не замечать недостатков — одно и то же?

— Ладно, — свернул тему Алферов, довольный тем, что заставил-таки Марину горячиться, — значит, Вольские вне подозрений. Ну-ка, а что накопали мои парни?

Он позвонил по мобильнику и вскоре сообщил:

— Все сходится. У Вольских алиби. Правда, в офисе стоит струйный принтер, но они сейчас у многих. А вот с госпожой Павловой дело сложнее… Кстати, Марина, что ж вы ее-то упустили? Всех посетили, а ее нет. Недосмотр!

— А я пыталась, — откровенно призналась собеседница, — но она не захотела. Я ее подкараулила у входа в банк, когда она шла с работы. Мол, случайно встретилась и хочу поболтать. Она поболтать никогда не отказывается, а тут сказала, что страшно болит голова. Настаивать я не решилась. А что, у нее нет алиби?

— В том-то и дело, что нет. Она взяла с утра пол-отгула. Неожиданно позвонила и отпросилась, хотя никогда раньше так не поступала. Кстати, у нее дома есть компьютер со струйным принтером, подарок банка. Она считается в банке прекрасным работником.

— А чем она мотивировала отгул?

— Головной болью.

— Может, правда?

— Может. А может, и нет. Вот что! Вы не захватили с собой обещанных фотографий авроровцев?

— Захватила.

— В таком случае, не хотите ли съездить к одной наблюдательной старушке? Надеюсь, она еще не легла спать.

— Конечно, хочу. Только…

— Да?

Марина, немного смутившись, попросила:

— Можно позвонить с вашего телефона? Буквально на минутку.

Алферов молча протянул трубку. Настроение снова упало. Перед кем это она обязана отчитываться?

— Мама? Я приеду поздно. Раньше одиннадцати не ждите, хорошо? Ну, сейчас ведь светло!

— Я довезу вас до подъезда, так что пусть не беспокоятся, — громко произнес майор.

— Меня довезут до подъезда, — повторила Марина. — Ну, пока! Извините, Александр Владимирович. Меня вовсе не обязательно довозить.

— Ну, конечно, — покладисто согласился он. — Я обязательно брошу вас посереди дороги, лучше всего на пустыре. В наших кругах это называется профилактикой преступности. Поехали?

Наталья Устиновна, слава богу, не спала и с большой охотой впустила гостей.

— Ты ему жена? — с интересом спросила она Марину, оглядев ее с головы до ног.

— Нет, — испуганно отчиталась та. — Я свидетель.

— Тогда ладно. Тогда ты не виноватая. А я тебя ругать хотела.

— В чем не виноватая? — опешила Марина.

— А вот!

Наталья Устиновна ткнула пальцем в алферовскую рубашку.

— Мятая, — назидательно сообщила она. — Я еще днем приметила. Жена есть?

— Нет, — тоже не без испуга отчитался Алферов. Он ведь точно эту рубашку гладил! Неделю назад или около того. Короче, после стирки.

— Плохо. Небось, желудок больной? Травки пьешь? Зверобойчик там…

Майор, у которого и впрямь начиналась язва (а трав он, разумеется, не пил), поспешно попросил Марину:

— Фотографии! Фотографии покажите.

Фотографии Наталья Устиновна разглядывала с упоением.

— Эта пигалица прискакала примерно полдвенадцатого, — заявила она про Леночку Бальбух. — А вышла уже после вашего, товарищ майор, приезда. А вот это та самая баба из золотой машины. Ну, она зашла в подъезд в десять, а вышла в одиннадцать. — Здесь речь шла о Свете.

— Замечательно! А еще кого-нибудь из этих людей вы видели?

Старушка в очередной раз дотошно просмотрела снимки.

— Эта тетка ходит иногда, но сегодня не была, — и она указала на Павлову.

— Что значит — иногда?

— Иногда, оно иногда и есть. Ну, в год раз или два. Я думала, она кому-то здесь родня. Дальняя.

— А когда вы ее видели в последний раз?

— С месяц назад, что ли? А остальных ваших людей не знаю. Юрского Владимира Борисовича знаю, конечно, чай, не безграмотная, но лично видеть не привелось.

— А пропустить вы сегодня никого не могли? — осторожно поинтересовался Алферов. — Отвлеклись на что-нибудь… ну, мало ли…

Слава богу, Наталья Устиновна не обиделась.

— А могла. Вот как баба уехала в золотой машине, ко мне подружка прибежала. Во-он из того дома напротив! У нас, говорит, такие дела, бежим, а то не успеем! — Наблюдательная старушка презрительно фыркнула. — Ну, и чего такого? Собака кошку на дерево загнала — эка невидаль? Знаете, — она заговорщицки понизила голос, — бывают такие бабки любопытные, угомону им нет. Вот моя подружка из таковских. Хорошая бабка, но уж больно ей до всего дело.

Алферов сочувственно кивнул, не собираясь спорить с утверждением, что многим бабкам свойственно неуемное любопытство. Впрочем, данное качество вовсе не казалось ему недостатком.

— И надолго вы уходили?

— Четверть часика, не больше. Может, кто и прошмыгнул. А, как я вернулась, скоро пигалица пришла.

— Наталья Устиновна! — торжественно обратился майор. — У меня вся надежда на вас. Без вашей помощи милиции не справиться. С самого утра… часов с восьми… припомните, заходили ли в подъезд посторонние? Такие люди, которых раньше здесь не бывало.

— Так с утра или с восьми? — встревожено уточнила собеседница. — А то с утра я за творогом ходила на угол, к молочной бочке, а сюда вернулась… да вот не раньше, чем часиков в восемь. Может, даже чуток попозже.

— Очень хорошо! Вот вы сюда вернулись, люди на работу пошли, а таких, кто, наоборот, приходил бы, наверняка было мало. Так?

— Так. Валька вернулась с ночной смены… потом эта, ну, девка одна есть. Камень в пупке блестящий и возвращается по утрам. Срамота!

— Но этих вы знаете, а чужие были? Не здешние?

— Был один… дурной такой. Попозже, после девяти. Даже еще попозже. Он недолго был, а как ушел, скоро золотая машина приехала. Точно!

— То есть ушел немного раньше десяти, а появился… минут десять пробыл, правильно?

— Поболе. Четверть часика или минут двадцать.

— То есть появился около половины десятого, — подсчитал насторожившийся Алферов. Юрский уединился в кабинете в девять двадцать, а ходьбы сюда десять минут. — А чем же он дурной, этот посетитель?

— Увечный, зато бородатый! — с торжеством поведала Наталья Устиновна. — Разве не дурной?

— Увечный?

— Горбатый. По походке вроде молодой, справный, а сам с горбом.

— Замечательная у вас память! — восхитился майор. — Опишите все, пожалуйста, как можно подробнее. Как одет, откуда появился.

— Появился из арки. Рядом с нашим подъездом как раз арка в доме, видели небось? Через нее быстрее, чем в обход, мы все так ходим. Вот оттуда и сиганул, да быстро так! Видать, замерз сильно. Точно замерз, он еще и в плащик кутался. Плащик такой обыкновенный, как многие носят. Днем-то солнышко припекает, а в восемь взаправду мерзнешь. Я тоже в двух кофтах сижу, обе шерстяные.

— Какого цвета плащ?

— Да такой коричневатый. Еще воротник поднятый, для тепла. Лицо плохо видно, да я на лицо почти и не смотрела.

— Что ж вы так, Наталья Устиновна? — мягко пожурил Алферов.

— Да, — покаянно кивнула старушка, — недоглядела. Понимаете, лицо как лицо, а тут — горб. Я все на горб смотрела. Когда еще повезет горбуна-то встретить? А лицо… чего лицо? Бородатое.

— А борода накладная! — выпалила Марина. — Александр Владимирович, это Юрский, Юрский!

Молчала-молчала, да и выдала… Но ругать ее не хватило духу. Она сама перепугалась неожиданно вырвавшимся словам и смолкла, с явным раскаяньем опустив голову.

— Юрский? — повторила Наталья Устиновна. — Ты, девонька, чего-то путаешь. У него горба нет. Росточку-то он невеликого, но ходит, как положено солидному человеку. Словно аршин проглотил, вот как ходит. Я по телевизору видела.

— Наталья Устиновна, — рискнул майор, раз уж подозрения были высказаны, — а вот если предположить, что горб и борода накладные… без них вы этого человека узнали бы?

— Смеетесь? — обиделась старушка. — Он был бородатый горбун. Без бороды и горба как бородатого горбуна узнаешь?

Гости вынуждены были согласиться с несокрушимой логикой данного утверждения, хозяйка простила их и обещала, если что вспомнит, обязательно позвонить. Однако Алферов сомневался, что это случится. Чтобы вспомнить, нужно сперва забыть, а забывчивостью Наталья Устиновна не страдала.

— Это Юрский! — с энтузиазмом воскликнула Марина, едва покинув квартиру. — Александр Владимирович, ну, что за бородатый горбун? Смешно даже! Это камуфляж.

— Вы всерьез верите, — осведомился майор, — что горбуны никогда не отращивают бород?

Вместо того, чтобы возмутиться — а именно такой реакции ему хотелось, — собеседница вдруг спросила:

— Александр Владимирович, вам что, доставляет удовольствие меня дразнить?

— Огромное, — честно признался он и тут же прикусил язык. Это ж надо ляпнуть! Вот теперь и получит по заслугам…

— Ну, тогда ладно, — согласилась Марина. — А то я удивлялась, зачем вы это делаете.

— Я почти все делаю для удовольствия, — успокоившись, сообщил Алферов. — За исключением, конечно, ранних вставаний и мытья посуды. Хорошо, вернемся к нашему горбуну. Я могу послать ребят обойти все квартиры и выяснить, куда он шел. Предположим, никто о нем слыхом не слыхивал. Что тогда?

— Тогда будет очевидно, что это Юрский, — настороженно произнесла Марина, чувствуя подвох. — Разве нет? Славик видел, как он подлил Игорю яд, но не стал выдавать любимого начальника, а предпочел сперва обсудить с ним ситуацию. Решил, вдруг это было не покушение, а случайность? Короче, Славик позвал его к себе. Юрский в камуфляже — он же известная личность, его могли бы узнать, — пришел к Славику домой. Перед дверью квартиры, конечно, бороду и горб он снял. Попросил кофе и подлил туда болиголов. Или у него алиби? Вы ведь наверняка были в его офисе.

— Был. Подчиненные Юрского терпеть не могут, что, впрочем, неудивительно — он с ними весьма груб. Что интересно, у него были какие-то контакты с Петуховым. Один из программистов видел, как они поздно вечером уединились в кабинете Юрского и оживленно что-то обсуждали. Дней десять назад. Хотя наш правозащитник настойчиво подчеркивал, что совершенно с Петуховым не общался.

— Шикарно! — обрадовалась Марина. — Раз он врал, значит, виноват.

— Да? А завравшаяся Леночка Бальбух? Нет, вранье еще ничего не значит. Припру его к стенке, а он скажет: «Да, вроде снимал я с парня стружку за постоянные опоздания, а потом об этом забыл. У меня столько подчиненных и их так часто приходится распекать!» Хотя хотелось бы мне знать, о чем на самом деле был этот разговор. Леночка говорила, Петухов ей хвастался, что его ожидает блестящая карьера. Я думаю, уж не помог ли он Юрскому выведать нечто секретное, а тот обещал ему за это помощь в карьере.

— Думаете, Славик занимался хакерством? — с ходу сообразила собеседница. — Запросто. Способностей у него тьма, а ответственности ноль — самое то для хакера. Но, связываясь с ним, Юрский здорово рисковал. Рано или поздно Славик бы проговорился — все из той же безответственности. Александр Владимирович! — загорелась она. — Так ведь все сходится! Юрский потому его и убил, что это понимал, а разоблачение подобных вещей поставило бы крест на его карьере.

— А почему же он покушался на Карпова? — парировал Алферов. — Если бы события произошли в обратном порядке, я бы согласился. Юрский прикончил опасного сообщника, а потом покушался на безобидного свидетеля своего преступления. Но все было иначе! Первым был отравлен Карпов, и мы вынуждены с этим считаться. Причем я узнавал — то, что Карпов выжил, случайность. Доза яда была вполне достаточна, однако своевременное вмешательство врачей его спасло.

— А этим вмешательством, — мрачно пробормотала Марина, — мы обязаны Вольской, Павловой и Юрскому. Что снимает подозрения с Юрского и направляет их на Павлову. Мы уже это обсуждали. Именно Юрский сел за стол первым, заняв чужое место, именно из-за него яд достался Игорю. Если преступница Павлова, то она покушалась на Юрского и, увидев свою ошибку, решила Игоря спасти. К тому же она бывала у Славика… Наталья Устиновна ее видела, пусть и не сегодня. А сегодня Павлова взяла пол-отгула и могла проскользнуть в те самые пятнадцать минут, когда собака загнала на дерево кошку. Голова кругом! И все-таки, Александр Владимирович, алиби у Юрского есть?

— Косвенное. Впрочем, честный человек редко запасается железным алиби. Время смерти Петухова — примерно с восьми до одиннадцати тридцати. Часов в семь Юрский неожиданно позвонил шоферу и потребовал отвезти себя на работу. В начале девятого он под присмотром любящей жены сел в машину, чуть раньше девяти был в офисе. Шофер подтверждает.

— Вы сказали — н е о ж и д а н н о позвонил шоферу, — подчеркнула Марина.

— Именно так. Он знал, что к обеду должен быть готов важный контракт, и испугался, что подчиненные составили его неправильно. Что и подтвердилось в офисе. Правда, Тихонов, составитель контракта, уверяет, что сделал ровно то, что велено, но Юрский, мол, нередко меняет свои требования, а делает вид, будто виноваты подчиненные. Таков его демократичный стиль работы. Как бы там ни было, после событий выходных дней Юрский имел полное право на некоторую забывчивость. Прочтя контракт и получив в девять двадцать дискету с соответствующим файлом, он уединился в кабинете и, засучив рукава, принялся за работу, каковую и вынес Тихонову около десяти. Теоретически он мог вылезти из окна, полдесятого в виде горбуна заявиться к Петухову, а к десяти вернуться. Этаж там первый, а окно выходит в довольно пустынный сквер. Но практически он сделал ровно столько исправлений, сколько можно успеть за сорок минут, и ни буквой меньше. Так говорит беспристрастный свидетель. Да, и еще! Заранее получить файл Юрский не мог — Тихонов закончил его только накануне вечером. Вывод?

— Ох, — вздохнула Марина. — Это называется метод исключения. Значит, Надежда Юрьевна? Не зря она сегодня отказалась со мной поболтать… Но чем ей мог насолить Юрский? Хотя… они ведь регулярно общались, вы знаете? А она женщина умная, очень умная.

— Боюсь, — заметил майор, взглянув на часы, — полдвенадцатого вваливаться к ней домой без более веских обвинений поздновато. Побеседую с нею завтра.

— Полдвенадцатого? — вскинулась Марина. — Александр Владимирович, мне пора.

Алферов, профессионально не доверяющий ночным подъездам, проводил ее не только до дому, но и до самой двери. Внутрь его не пригласили, а он не напрашивался. Вернувшись к себе, он с отвращением поставил будильник на полвосьмого. Как ни печально, с Павловой надо разобраться пораньше.

Надежда Юрьевна восседала в собственном кабинете, обставленном по-деловому, однако богато. Хозяйка тоже была одета по-деловому, в строгий костюм и светлую блузку. Никаких нелепых носочков, никаких люраксов. Впрочем, поведение ее не изменилось.

— Вы по поводу вчерашнего несчастья, да? — горестно затараторила она. — Я ночь не спала, все переживала. Славика убили! И кто — Света! Кто бы мог подумать? Просто не верится! А, может, он сам отравился? Знаете, Славик мальчик хороший, но неуравновешенный. Вундеркинды, они всегда такие. Расстроился из-за чего-нибудь, и…

— Когда и от кого вы узнали о его смерти? — жестко прервал монолог майор.

— Вчера.

— Во сколько и от кого?

— Ну… — Павлова, сперва немного опешившая, вновь возвращалась к привычному тону, — я позвонила Владимиру Борисовичу. Он, знаете, хотя известный человек и все такое, но со знакомыми отзывчивый и простой.

— Да? — поднял брови Алферов.

— Ну… если иногда и сорвется, так я знаю, это не со зла, а от нервов… у него такая перегрузка! Политика, она ужасно выматывает. Я страшно им сочувствую, политикам то есть… несчастные ведь люди…

— Во сколько и зачем вы позвонили Юрскому?

— Около трех. Позвонила проконсультироваться по одному вопросу, юридическому. Владимир Борисович, он никогда не откажет, такой любезный человек… Вот он и говорит, мол, Светочка в тюрьме, потому что отравила Славика. Это доказано совершенно точно. Неужели точно?

На какой-то миг в установившейся тишине Алферова пронзил настойчивый, умный взгляд, но собеседница, словно опомнившись, вновь принялась тараторить:

— Я так их всех люблю, меня так мучит мысль, что один может сделать плохо другому, я…

— А разве вас не развлекает, когда один из них делает плохо другому? — перебил майор. — Разве не это — ваша основная цель?

Снова установилась тишина, затем совершенно новый, спокойный и уверенный голос произнес:

— Бездоказательное утверждение. Если не сказать — безответственное.

— Надежда Юрьевна, — пожал плечами Алферов. — Конечно, вы можете продолжать играть роль простодушной вульгарной дурочки. Но в этих декорациях, — он кивнул на компьютер и папки с документами, — даже ваш талант подобную роль не спасет.

Павлова неожиданно засмеялась.

— А вы не дурак. Мне не повезло, что вы прихватили меня на работе. Тут нельзя быть дурочкой — мигом укажут на дверь. Но дома вы бы меня врасплох не застали.

— Ошибаетесь, — тоже засмеялся майор. — В воскресенье у Юрского… суметь, как вы, одной короткой фразой поддеть сразу в с е х присутствующих женщин — это дано не каждому. Я прозрел еще там. — И почти без иронии он продолжил: — У вас такое хобби — издеваться над людьми, или вы извлекаете практическую выгоду?

— А я ни над кем не издеваюсь, — парировала Надежда Юрьевна. — По крайней мере, не больше, чем вы. «Ах, Владимир Борисович, как демократично с вашей стороны разрешить нам следственный эксперимент! Журналисты будут в восторге! Я и сам от вас в восторге!»

Она настолько похоже изобразила майора, что он, не выдержав, снова рассмеялся.

— Я поступаю так в интересах дела, Надежда Юрьевна, — объяснил он.

— Да? И не получаете ни малейшего удовольствия, потешаясь над самодовольными дураками? Не поверю.

Она была права — определенное удовольствие Алферов получал.

— Но вы ведь нарочно стравливаете людей, Надежда Юрьевна. Больно сталкиваете их лбами. Разве нет?

— А вы? Разве ваш следственный эксперимент — это не стравливание людей? Они хорошенько сталкиваются лбами, и в свете высекаемых искр можно разглядеть кое-что интересное. Объективно говоря, я вам помогла. Вы хотели узнать, кто есть кто. Я повела себя так, что они показали себя — по крайней мере, большинство из них. Чем вы недовольны?

Как ни странно, своим сравнением она задевала собеседника за живое.

— Мне эти люди чужие, — возразил он. — Более того — это подозреваемые, из которых я должен вычленить убийцу. А вас они считают другом. Это совсем другое дело.

— Они считают меня дурой, а не другом, — гневно ответила Павлова.

— Потому что вы стараетесь их в этом убедить.

— Раз уж бог дал мне такую внешность, — раздраженно сообщила собеседница, — должна же я извлекать из нее хоть какую-то пользу! Толстая, маленькая, белобрысая, наблюдательная и умная. Да от меня станут шарахаться! Знаю, испробовала, пока молодая была. А вот толстая, маленькая, простодушная и вульгарная — это вполне приемлемо. Стараюсь соответствовать — кстати, с тех пор все ко мне превосходно относятся. Зато здесь, на работе, я вызываю раздражение, хоть меня и терпят как незаменимого специалиста.

— Я бы не сказал, что с каждым из наших общих знакомых у вас превосходные отношения, — съязвил майор.

Надежда Юрьевна схватывала на лету.

— Вы имеете в виду Маринку Лазареву? Вот вам пример наблюдательной женщины, у которой не хватает ума это качество скрывать. Жалкое зрелище! Много ли она преуспела в жизни?

— По-моему, много, — ледяным тоном произнес Алферов. — Она живет, не кривя душой и не поступаясь совестью. Я могу ей только позавидовать.

Надежда Юрьевна вдруг изумленно вскинула глаза, и майор, почувствовавший себя неуютно, словно его раздели, а вдобавок просветили рентгеном, предпочел сменить тему.

— Вчера утром вас не было на работе. Где вы были?

— Дома. Вас интересует, есть ли у меня алиби на время убийства Славика? — догадалась Павлова. — Значит, вина Светы не доказана?

Майор не ответил, и она, помолчав, констатировала:

— Алиби у меня нет. Я провела утро дома. Никто ко мне не заходил, никто не звонил. Все знают, что работу я никогда не пропускаю. Очень некстати! Но, можете проверить, с Юрским я не ссорилась.

— Почему не с Петуховым, а с Юрским?

Надежда Юрьевна пожала плечами.

— Ясно, как дважды два. Если я отравила Славика, то я же подлила яд в стопку Юрского. Поскольку трудно предположить, что я одновременно умудрилась столь радикально поссориться сразу с д в у м я людьми, напрашивается вывод, что убийства связаны между собой. Точнее, второе — прямое следствие первого. Славик что-то видел, и я была вынуждена его убрать, между тем как основная моя мишень — это Юрский. Так вот, мотива у меня нет. Наш правозащитник любит быть умнее окружающих, поэтому относится ко мне прекрасно. Позвоните ему хоть сейчас. И заметьте следующее! Если я имела причины убить его, вряд ли с субботы они исчезли. Я бы попыталась убить его снова, но я этого не делала.

— Полагаю, не имели возможности.

— Я бы эту возможность создала. Пришла к Свете в гости, незаметно подлила яду в Вовочкино лекарство от язвы. Кого бы вы заподозрили? Разумеется, Свету. Если б меня припекало, я бы быстро добилась своего, и первая неудача меня б не остановила.

— Предположим. Тогда почему вы взяли вчера отгул?

— У меня болела голова.

— А о ч е м она у вас болела?

Надежда Юрьевна засмеялась.

— Приятно беседовать с умным человеком и при этом не притворяться. Хотя притворяться так, что умный человек будет ходить у тебя на поводу, тоже весьма приятно. Ладно, буду с вами откровенна. Только предупреждаю — ничего, кроме проблем, это вам не даст. У меня болела голова о Юрском. Может, лучше ограничиться этим и мирно разойтись? Вы не будете трогать меня, а я вас.

— Загадочно, — весело ответил майор. — Не очень понимаю, как вы меня намерены трогать.

— Я неудачно выразилась, — поспешно добавила Павлова. — Вы мне очень симпатичны, и я не хочу доставлять вам неприятности, подталкивая к конфликтам с таким влиятельным человеком, как Юрский. Но, разумеется, если речь пойдет о моей свободе, я не посчитаюсь ни с чем.

— Вообще-то я уже достаточно взрослый мальчик и способен позаботиться о себе сам, Надежда Юрьевна, — улыбнулся Алферов. — А ваша задача проста — говорить правду.

— Хорошо. В субботу, когда Игорю стало плохо, я, как и все, была в панике и не понимала, что произошло. Потом всплыл болиголов, и стало ясно, что это отравление. Врагов у Игоря не было, и я терялась в догадках. Когда выяснилось, что убить хотели Юрского, все вроде бы встало на свои места — Юрский умеет наживать врагов. Но следственный эксперимент снова поставил меня в тупик. Вы выясняли у нас, кто задернул шторы. Я вспомнила, кто.

Майор замер. Леночка Бальбух уверяла, что это сделала Света. Вот и проверим собеседницу на честность!

— Шторы задернула Света, но подтолкнул ее к этому Юрский.

— Что значит — подтолкнул?

— Бытует мнение, что сочетание искусственного и естественного света вредно для глаз. Юрские помешаны на здоровье, оба. Он буркнул Свете, что у него болят глаза, и она поспешила задернуть шторы. Зная Свету, можно было не сомневаться в ее реакции. Хотя добавлю — впрямую он о шторах не упомянул.

— И это единственная причина вашей головной боли?

— Нет, не единственная. Вы задавали второй вопрос — кто после пения при свечах первым сел за стол. Это был Юрский. Так получилось, что я обратила на него внимание. Я бы его не заметила, но он сделал странную вещь. Вскочил, как ужаленный, и пересел. Это было, пока мы пели.

— Пересел со своего места на место Майи? — уточнил Алферов. — По правую руку от него сидел Карпов, по левую Майя. В итоге Юрский оказался на месте Майи, а Карпов поэтому — на его месте. Так?

— Не совсем, — ехидно возразила Павлова. — Я потому и заметила, что Юрский сдвинулся сразу на д в а стула.

— На два? Вы уверены? Тогда как же Карпов оказался на его месте?

— Мне тоже это было непонятно. Я не могла успокоиться, пока не пойму, так уж я устроена. Я взяла пол-отгула и принялась думать. Юрский действительно сдвинулся на два места, причем совсем не в том направлении. Закрыв глаза и вспоминая, я четко это вижу.

— Не в том? Вы хотите сказать, не по часовой стрелке, а против?

— Вот именно. Стол круглый, и я не могу ничего утверждать с уверенностью, но получается так. Я увидела, как Юрский в ужасе вскочил с места Игоря и пересел на место Майи, пропустив свое. Что вы на это скажете?

— Если бы он остался на месте Карпова, яд выпила бы Майя, — моментально среагировал майор.

— Да, она. А ни один мужчина, даже Юрский, не сохранит спокойствия при мысли, что чуть было ни уничтожил столь восхитительный образчик женственности. Предположим (я подчеркиваю, предположим), Юрский хотел убить Игоря, сделав вид, что покушались на него самого. Подлив в свою стопку яд, он помнил, что должен сесть не на свое место, а на соседнее, но в волнении перепутал направление. Сдвинулся не налево, а направо. Потом сообразил и быстро исправил ошибку. Впрочем, это мои фантазии, тем более, у Юрского начисто отсутствует мотив. Обвинять его я не собираюсь, да мне и не в чем. Потер усталые глазки да в темноте перепутал стул — это не те обвинения, которые можно предъявить лицу подобного ранга. Вы у меня спросили, о чем у меня болела голова, я ответила. Все.

— И что вы сделали, поняв правду?

— О правде речь не идет, Александр Владимирович, и ссылаться на меня в данном вопросе бесполезно. Я, бедная бестолковая женщина, запуталась в своих воспоминаниях и потратила утро на то, чтобы навести в них порядок, а потом поехала на работу. Брать целый отгул по столь ничтожному поводу — недопустимая роскошь.

— А с работы позвонили Юрскому. Вы хотели во всем удостовериться?

— Если и хотела, то, услышав про смерть Славика и арест Светы, передумала. В конце концов, у Светы есть и возможность, и мотив, а против Юрского только мои фантазии. Я не собираюсь бросаться под паровой каток и не думаю, что это собираетесь делать вы. Вы для этого слишком умны.

— Боюсь, — усмехнулся майор, — я выгляжу умнее, чем на самом деле. Я правильно понял, что ради спасения Светы (а точнее, ради справедливости) вы не намерены рисковать, обвиняя Юрского?

— Совершенно правильно. Мне не в чем его обвинить. А то, что я вам рассказала… Я вообще иногда несу удивительную чушь, спросите, кого угодно.

— Но ради спасения с в о е й персоны, — очень вежливо, почти ласково продолжил Алферов, — вы, по собственному меткому выражению, не посчитаетесь ни с чем. Как по-вашему, в каком направлении будет мой следующий шаг?

И, оставив вмиг помрачневшую собеседницу оценивать ситуацию, он удалился. Впрочем, сам он знал, что шаги станет делать вовсе не в том направлении, на которое намекнул. Намекать майор мог сколько угодно, однако реально предъявить заведомо беспочвенные обвинения Алферов был органически не способен. А в невиновность Павловой он поверил, что не мешало ему злорадно представлять, как она сейчас нервничает. Несправедливость в отношении других ее, видите ли, не волнует, так пускай поволнуется за себя!