"Речка Воря..." - читать интересную книгу автора (Баруздин Сергей Алексеевич)11Утром небо прояснилось. Птицы, невесть откуда появившиеся, обрадовались. Галки и воробьи заходили-запрыгали по улице в поисках пищи, в ожидании весны. Весна наступала медленно, а пищи не было. Галки дрались с воробьями, воробьи отчаянно бросались на галок. После того как три «мессершмитта», пользуясь погодой, прочесали деревню, птицы чуть поуспокоились, но через час вновь появились на улице. Немцы ударили из минометов, и птицам пришлось убираться подобру-поздорову… Во время налета авиации и минометного обстрела в батальоне никто, слава богу, не пострадал. И все же налет и обстрел мешали подготовке к очередному, и сейчас очень важному, наступлению. Была нарушена связь. К полудню погода стала портиться. Небо затянуло. Пошел снег. Начала мести поземка. Немцы успокоились. Не любят они настоящей зимы! Варя умудрилась проспать все самое шумное, а очнулась от сравнительно тихого — в штабной блиндаж собирались на оперативное совещание командиры взводов и рот. Появился и старший политрук — комиссар полка, увидел ее заспанное, растерянное лицо, бросил: — Привыкаешь? — Привыкаю, товарищ комиссар! — вскочила она, поправляя полушубок и съехавшую набок шапку. Она так и уснула. В блиндаже было холодно. — А напарник как? Полковой? — Он же погиб… — Да… Командиры столпились у наспех сколоченного столика — обрубок соснового бревна и три доски на нем. Они наклонились над картой. На столе чадила коптилка — консервная банка и фитилек к ней — голубовато-желтый огонь и струйка дыма. Основание стола — сосновое бревно — блестело. Капельки смолы набухали, полнились и медленно стекали вниз на земляной пол и на сапоги командиров. — Артподготовка… Удар по городу должен быть стремительным… Взятие Юхнова — решение Ставки… Соединение с частями тридцать третьей армии обязательно… Четвертая рота… С юга пойдут танки… Вторая и третья роты… Немцы не ждут… Перехват Варшавского шоссе обескуражил их… У третьей роты задача, я бы сказал, особая… Смотрите… Если же говорить об общей обстановке, то надо учесть следующее. Юхнов противник укреплял еще со времени боев за Калугу… Калуга пала. За ней Медынь, Мятлево… Южнее — Мещовск, Мосальск, Сухиничи… Потом вот — Дорогобуж… Мы располагаем сведениями, что юхновский гарнизон — один из сильнейших. Долговременные огневые точки, минные поля, рвы, заграждения… Бой, видимо, пойдет за каждую улицу, за каждый дом… Многое зависит от состояния наших войск… Надо немедленно провести беседы в ротах, взводах… Подчеркнуть важность задачи… Знаю, люди устали… Поговорите — душевнее, проще… Это очень… Она слушала и не слушала. Вернее, слышала обрывки фраз. Она смотрела на Славу — сосредоточенного, подтянутого, почти не знакомого сейчас ей, далекого, чужого и очень своего. Он стоял вместе со всеми командирами, смотрел на карту и лишь изредка потирал глаза. Видно, он тоже не спал толком и свет коптилки резал ему глаза. До заступления на дежурство оставалось еще более получаса, и она вышла из блиндажа. К деревне подтягивались новые части. Дивизион «сорокапяток». Заградотряд, сформированный из совсем молодых красноармейцев. В поле размещались гаубичные батареи. Торопились топографы: с теодолитами и вешками бегали от деревни туда, в поле. На окраине деревни остановился медсанбат. Помещений не было, и санитарный транспорт двинулся в лесок. Погода дурила, но, может быть, сейчас это и хорошо. Немецкая авиация скована. Артиллерия тоже молчит. Лишь далеко, очень далеко слышна глухая ружейная перестрелка. Сейчас Варя, пожалуй, радовалась плохой погоде. Конечно, она не специалист — не генерал, не полковник, не полковой комиссар и даже не младший лейтенант, как Слава, — но почему-то она чувствовала, что это хорошо. И снегопад — хорошо! И мутное, невидимое с земли небо — хорошо! И метель — хорошо! Деревни нет. Домов нет и жителей. Но деревня живет. Слышны команды на улицах. Движутся люди в шинелях — медленно одни, другие почти бегом. Шумят моторы машин. Всхрапывают лошади. Коптит кухня. В земле, в отменных окопах, подготовленных немцами, наши люди спят, едят, совещаются, пишут письма, читают, перебинтовывают раны или, как ее новый напарник сейчас (молодой совсем!), или, как она ночью, кричат в трубку: — «Небо»! «Небо»! Я — «Береза»!.. Забавно, что напарник — «Береза». Она «Береза» — это понятно. А он? И как жаль прежнего… Она почти не узнала его. Только несколько часов в работе. И вот его нет… И на его место пришел новый… Удивительная штука жизнь! Она вечна, неистребима. Она пришла сюда, в эту деревню, в которой уже не было жизни, и опять тут — жизнь. Она сильнее павших, сильнее умерших, сильнее войны. Люди идут в бой не только с мыслью победить, а и с другой, подспудной, — как бы остаться живым, и они продолжают жизнь. Они совещаются тут, на войне, как быстрее и посильнее ударить по противнику, смять его, уничтожить, и они продолжают жизнь. Растает снег, и придет весна в эти края, в эту несчастную, забытую русскую деревеньку. И на пепелищах пробьются зеленые ростки из земли. И на деревьях, покореженных немецкой и нашей артиллерией, распустятся почки. И побегут ручьи, смывая воронки от бомб и снарядов, унося в небытие признаки бывших тут боев. И вскроется речка Воря, которая покрыта сейчас, наверное, льдом. И птицы построят свои гнезда, и рыбы будут метать, как извечно, икринки, и люди — вернувшиеся, а частью новые — придут, повздыхают над развалинами, вспомнят не вернувшихся, упьются до чертиков горьким самогоном — за их благополучие, что ли, на том свете! — а наутро начнут разбирать разбитое и ставить новое… «Ты здесь? Выспалась?» Ей почудилось другое. «Ты здесь? Ты любишь меня?» — будто спросил он. Она обрадовалась, но сказала: «Не знаю, Слава. Наверно…» «А ты любила когда-нибудь?» — спросил он. Она покраснела. «Не знаю, Слава. Мне всегда казалось, что я любила Вову Соловьева и Женю Спирина, но это было давно». «Как, сразу двоих?!» «Да, Слава, сразу двоих…» «Кто же они?» «Кто? Это ведь давно, Слава, было, когда мы в клубе Наркомтяжпрома занимались. А с Женей Спириным я целовалась. Это плохо, да?» «А со мной нет», — обиженно сказал Слава. «Нет, нет, нет! С тобой я тоже целовалась! — возмутилась она. — Разве ты не помнишь?» «Помню, Варюша, все помню, — сказал Слава. — А то, что с Женей Спириным целовалась, я не сержусь. Я тоже целовался с девчонками, когда маленьким был». Из штабного блиндажа выходили командиры рот и взводов. Слава вышел тоже. Обрадовался, как ей показалось. Вроде покраснел. От неожиданности, что ли? Или от холода? — Относительно выспалась, — призналась она. — А ты не спал? Я же знаю, не спал!.. Он промолчал. Сказал о другом: — Посмотри, а ведь живет деревенька! Фрицы, наверно, считали, что все — конец! Все уничтожили, все разбили, с землей сровняли… А ребятки наши крутятся. И знаешь, такое еще будет!.. Сегодня! Это как раз то, о чем и она думала. Странно, как совпадают их мысли. Она спросила почему-то: — А ты говорил, что жил с тетей, да? А что с твоими родителями? Разве у тебя нет матери? Мамы? Он, кажется, удивился. Еще бы не удивиться! Она перескакивает с одного на другое так же легко, как воробей. — Мама у меня в голод умерла, — сказал он. — Помнишь такое — голодающие Поволжья? В те годы мы там жили. А отец раньше, на Дальнем Востоке, в гражданскую. Он с Лазо вместе воевал. Там и погиб… По соседству с их блиндажом творилось что-то непонятное. Красноармейцы, человек пять или шесть, с грохотом подкатили пустую бочку с желтыми немецкими надписями, установили ее на кирпичи и стали таскать ведрами воду. Натаскали, разожгли под бочкой костер. И не только под днищем, а вокруг, так что бочка вся вспыхнула, — видимо, из-под горючего она. Слава тоже заинтересовался и, когда красноармейцы уже начали скидывать шинели, полушубки, телогрейки и гимнастерки, спросил: — Вы что, ребята? Красноармейцы на минуту смутились, потом заговорили вразнобой: — Вошей мы тут… — От вошей житья нет… — Говорят, сыпняк от них идет… — Политбеседу среди нас проводили… — Переморить решили, как фрицев… — Нам не до сыпняка сейчас… Слава рассмеялся, сказал в тон: — Видишь, вошей морят! Не простудитесь, ребята! — бросил он красноармейцам. — Холодно сегодня. И опять раздалось: — Это пусть фриц простужается… — Закаленные авось… — Фрицу зима наша не годится, а нам бы по такой погоде девицу! Варя смутилась. Слава заметил: — Они шутят, не сердись! Наступление началось к вечеру после удара наших гаубиц. Била и дальнобойная артиллерия. Батальон вступил в бой вместе с артиллеристами. Сорокапятчики шли в боевых порядках пехоты, с ходу уничтожая огневые точки противника. Немцы бросали в бой отряды автоматчиков, местную охрану, хозяйственные и похоронные команды. Почти до утра шел бой в поле, потом батальон продвинулся вперед, на окраину города. Другие части обходили город с трех сторон. Славу она увидела невзначай. А он: — Варюша! Я всюду ищу тебя. Ты как? — Ничего. А ты? — Как видишь… Я к комбату бегу. Связь у нас испортилась, потери… Говорили: подкрепление… — Слава, — сказала она, — знаешь что, Слава? — У нее перехватило дыхание. — Сейчас тяжело, ты сам понимаешь. В общем, я хочу сказать тебе, Слава, что если что случится со мной… Если меня ранят или убьют… Ты не думай, я видела это. Я все видела, когда мы раненых выносили… В общем, знай, что я все равно… В общем, люблю тебя, Слава… Хорошо?.. — Знаю! Вот возьмем Юхнов, я тебя на Ворю прокачу. Нам отдых как раз обещали после взятия Юхнова. На рассвете немцы подтянули резервы. По цепи наступавших разнеслось: — Танки! Внимание! Танки! В этот момент она тоже увидела танки. Один. Второй. Третий. Четвертый. Пятый. Шестой. Шесть черных громадин ползли по белому снегу на их позиции. Славу с его взводом она потеряла — видимо, они залегли. За танками маячили фигурки. Десятки, нет, пожалуй, сотни фигурок немцев, идущих в атаку. — Две роты, — определил старший политрук, так и оставшийся с ними после оперативного совещания в штабе батальона. — Не меньше двух рот. Но… Сейчас бог войны сработает!.. И действительно, ударили артиллеристы. И по танкам, и по пехоте. Два танка сразу вспыхнули. Другие замедлили ход. Рассыпалась пехота. — В атаку, за мной! — Комиссар полка первым выкрикнул это и поднялся во весь рост. — В атаку! — разнеслось по огромному полю. — В атаку! — повторяли командиры рот и взводов, командир батальона и политрук. Она на минуту замешкалась и, кажется, услышала его, Славин, голос: — В атаку! |
||
|