"Повторение пройденного" - читать интересную книгу автора (Баруздин Сергей Алексеевич)ГОД 1961-йВечером я вел Любу из детского сада. Мне нравятся эти походы: по утрам — в детский сад, по вечерам — обратно. Я привык к ним давно. Когда-то вот так же мы совершали их с Надюшкой. — А как Надя ходила в детский сад, когда она большая? — удивляется сейчас Люба. Хорошо вот так идти по московским улицам и отвечать на такие вопросы. — А мама вот и не знает, что ты приехал, а я знаю! — говорит Люба. — Нет, мама знает. — Все равно я раньше! Ведь ты за мной пришел! А не мама и не Надя. Сырой весенний воздух совсем не по-московски свеж. И светло, и чирикают воробьи, и купаются у парапетов тротуаров голуби — купаются в лужах по соседству с колесами автобусов и машин. И спешат люди, и машины, и мигают огни светофоров, и все суетно, обычно, весело вокруг. — Надя тоже была такая же маленькая, как ты, — говорю я. — А я уже большая. — Значит, Надя была такая же большая, как ты. Но знаешь, как она любила детский сад? Даже по воскресеньям хотела, чтобы мы шли в детский сад… Люба молчит. Потом заговаривает о чем-то постороннем. Вдруг сообщает: — Я тоже люблю детский сад. Она явно хитрит: понимает, почему я молчу, и произносит эти приятные слова специально для меня. — Ну уж так и любишь? — Люблю! Правда, люблю! Не знаю, помнит ли она, что было год назад. Слезы начинались в семь утра, когда Люба просыпалась, а в половине девятого, когда мы приходили в детский сад, они превращались в откровенный рев. Я выкручивался как мог, потихоньку удирал, а вечером… Вечером узнавал, что Люба почти весь день провела не в группе, а в комнате заведующей и «звонила» по телефону по очереди «то папе, то маме». А путь в детский сад? Ох, что это был за путь! Люба падала на мостовую, била ногами по асфальту и кричала на всю улицу: «Пусть лучше меня съедят любые злые собаки, чем я пойду в этот детский сад!» — Я тоже захочу в воскресенье идти в детский сад, — говорит мне сейчас Люба. — Как Надя! Вот увидишь. А воскресенье когда? Я отвечаю Любе, когда будет воскресенье. Потом спрашиваю: — А про Гагарина ты все знаешь? — Не Гагарин, а Юрий Алексеевич Гагарин! — поправляет меня Люба. …Я думаю о детстве — своем и нашем детстве. О детстве и юности, которые, может быть, не похожи на детство и юность наших сегодняшних ребят. Но и в непохожем есть похожее. Помним ли мы всё? Мы идем сейчас с Любой по улице и даже по проспекту — он называется сейчас именно так, — но ведь когда-то его не было. А было шоссе, и мы приезжали сюда кататься на лыжах или просто гулять. Мы! А какими мы были в те годы? А потом мы шли по этому шоссе на фронт — ведь нынешний проспект был самой что ни на есть прифронтовой полосой. И мы шли по этой полосе, шли, шли вперед, но какими мы были? Мы идем с Любой по Ленинградскому проспекту — широкому, зеленому, беспокойному. Мы идем с Любой, а я думаю о Надюшке. И о Наташе. Хорошо, что она собиралась удрать пораньше домой. Люба уже спала. Наташа позвонила час назад: — Не сердись, но у меня партком. Никак, никак не могу!.. Называется, удрала пораньше. Но я не сержусь. Я бы и сам так… Я жду ее. Мы сидим вдвоем с Надюшкой. — Папочка, а потом? Мы сидим долго-долго и говорим о прошлом. О том, как все это было в сороковом, и в сорок первом, и позже. Об этом можно говорить без конца. — А теперь иди занимайся, — советую я Надюшке. — Пока мамы нет. — А потом ты мне еще расскажешь? — Расскажу… — Пойду повторять пройденное. — Ты, наверно, этого не понимаешь, — говорю я, — но без пройденного трудно понять настоящее. Так что повторение пройденного… — Я знаю, о чем ты, — перебивает Надюшка. — Вот там сегодня в Шереметьеве кубинцев встречали. Один из них очень хорошо выступал. Мы, говорит, повторяем то, что сделали вы, — революцию. Нам легче, говорит, чем было вам, потому что мы идем по вашему пути… Ты ведь об этом? — И об этом, Надюш. А я смотрю, ты совсем выросла. Ну, иди! Теперь Надюшка занимается, а я жду Наташу. Наконец звонит телефон. Наверно, она! — Позовите, пожалуйста, Надю, — серьезным мужским баском произносит трубка. — Сейчас. Надюш, тебя. Надя говорит с кем-то по телефону. — Папочка, это Игорь. У него… У него… отец болен… Можно, я к нему сбегаю?.. Я киваю. — Игорь, я сейчас приду, — бросает она в трубку. — Да, да, сейчас. Мне разрешили… Надюшка уже б дверях. — Подожди, — говорю я. — А как его фамилия? — Чья? — Да этого Игоря? — Баринов, а что? — недоумевает Надюшка. — Ты же знаешь! Ну конечно, имя его я слышал и фамилию слышал. Среди других. Мало ли, сколько их там в Надюшкином классе. Но как же я не подумал прежде… — Ты не знаешь, брат у Игоря был? — спрашиваю я. — Старший брат? — Конечно! — удивляется Надюшка. — Я, по-моему, тебе говорила. Он погиб на войне, в Берлине. Саша. Ты не помнишь? — Помню. Помню. Ну, иди, иди! — тороплю я Надюшку. — И в случае чего, позвони мне. Хорошо? …И вот — Наташа. Она входит усталая, бледная и, наверно, с головной болью, и все равно такая же, как всегда. Такая и еще лучше. — Ну, здравствуй! — говорит она. — Теперь — здравствуй! |
||||
|