"Алый знак воина" - читать интересную книгу автора (Сатклифф Розмэри)

Глава III ПЕРВЫЙ ТРОФЕЙ

Созрел ячмень, но Дрэм так и не пошел в горы помогать Долаю пасти овец. Затем поспела пшеница и ее надо было сначала обмолотить, а потом провеять большим пером дикого гуся — лучшее зерно отбирали для посева, а остальное, просушив, ссыпали в ямы-хранилища, вырубленные прямо в мелу и обложенные звериными шкурами. Тут подоспел Самхейн, праздник урожая, начиная с которого год поворачивается в темную сторону. С высокогорных пастбищ пригнали овец на стрижку, и в деревне, как всегда в эту пору, сразу стало шумно и людно, особенно когда забивали крупный рогатый скот. Дрэм не сдержал обещания и не пошел к полулюдям, когда перегоняли овец с летних пастбищ, — он не мог сейчас заставить себя встретиться с Долаем и пастухами.

Настала зима и волчий вой в темноте слышался теперь все ближе — воины племени вместе с полулюдьми каждую ночь выставляли посты около овечьих загонов. Потом зима сменилась весной, и Дрэм, впрягши двух рыжих волов, вспахивал семейные делянки. За плугом с диким криком носились тучи орущих чаек, и тени от их крыльев сливались с тенями облаков, плывущими по склонам Меловых гор. Когда наступило время сева, Дрэм вместе с мальчишками из нижней деревни и дальних хижин проводил все дни в долине, отпугивая птиц. Так, почти незаметно, пролетел год.

Как-то под вечер, незадолго до стрижки овец, мать послала Дрэма в деревню, в дом Тэлори-охотника, поручив ему рассказать Уэнне, невестке Тэлори, как лучше сохранить яйца дикой утки. Дрэм не раз бывал там после встречи с охотником в предрассветном лесу. У Тэлори было три взрослых сына и даже младший из них уже получил алую повязку в последний Белтин, праздник костров. Сыновья дружелюбно, хотя и несколько свысока, встречали Дрэма, бросая слова приветствия, как бросают кость симпатичному щенку. Толстая Уэнна, жена старшего сына, присматривавшая за хозяйством, охотно с ним болтала, если не была занята стряпней или маленькой, вечно мокрой дочкой, орущей что есть мочи в кустах у порога. А Дрэм каждый раз, когда шел в деревню, надеялся увидеть Тэлори-охотника.

И сейчас, спускаясь волчьей рысью по горной тропинке с копьем на плече, Дрэм думал о том, как было бы хорошо, если бы вдруг Тэлори оказался дома. День был ненастный ветер быстро гнал над холмами низкие рваные тучи, сквозь которые то и дело проглядывали солнечные лучи. Лес, острым клином врезающийся в долину, ревел, как кузнечные меха, когда Дрэм уже под проливным дождем, хлещущим его по лицу, промчался по опушке. Дождь перевалил за гребень Холма Собрания, заштриховав очертания круглого могильника, где подле своего бронзового меча мирно спал всеми забытый воин. Дерновые крыши хижин и служб вокруг дома Вождя будто сгрудились и сжались, как лошади, укрывшиеся под горой. Но для Дрэма этот день навсегда остался счастливым и безоблачным, одним из той вереницы счастливых, безоблачных дней, какие в старости, оглядываясь на свое прошлое, бережно вынимаешь из тайников памяти.

У Тэлори-охотника было не так много сараев и амбаров, как в других дворах. Правда, ему с сыновьями все же приходилось заниматься хозяйством, но главное их богатство составляли не стада и посевы, а умение выделывать шкуры и знание охотничьей тропы, где никто лучше них не мог разгадать повадки зверя, метнуть копье, выстрелить из лука и поставить ловушки.

Эск, старший сын Тэлори, сидя на корточках на пороге дома, чистил бронзовым скребком свежую бобровую шкуру, а две огромные собаки на лету хватали отскакивающие от скребка кусочки мяса. Когда Дрэм остановился, чтобы пожелать ему доброго дня, Эск вскинул голову:

— Сегодня для тебя есть кое-что интересное.

— Щенки? Фэнд ощенилась!

Голос Дрэма задрожал от нетерпения.

— Может, и так. Иди взгляни сам.

Около двух с лишним месяцев назад, на исходе зимы, Тэлори взял Фэнд, самую умную и красивую из собак, и, натерев ей пятнистую шкуру специальным снадобьем из трав, чтобы отбить человечий запах, привязал ее к ольхе у лесного озерца, куда приходят на водопой волки. Время от времени так поступали охотники и пастухи, чтобы получить хорошее потомство и оздоровить собачью стаю, влив в нее свежую кровь. Наутро, осмотрев собаку, Тэлори обнаружил на ней явные следы волчьих когтей, да и от шерсти ее пахло волком. Это означало, что красавица Фэнд скоро принесет крупных сильных щенков.

Дрэм стрелой пронесся через низкую дверь и нырнул в дымный мрак хижины, освещенной лишь пламенем очага. Он бросил копье в угол, куда полагалось класть оружие, входя в дом, и, не заметив Уэнну, подсушивающую у огня лепешки из овечьего сыра, направился прямо к загородке, устроенной у стены и застланной грубым тряпьем и папоротником, — там явно кто-то тихонько скулил и шевелился. Тэлори раздвинул в одном месте доски загородки и, опустившись на колено, кормил кусочками мяса Фэнд, глаза которой ярко горели в темноте. Собака полулежала на ворохе папоротниковых листьев, а вокруг нее, насколько мог разглядеть Дрэм в полумраке, ворочались и извивались крохотные комочки.

Не поднимаясь с колен, Тэлори повернулся и взглянул на мальчика — в темных глазах вспыхнул одобрительный огонек. Общая радость стирала разницу в их положении и возрасте.

— Я услыхал твой голос. Видишь, вот и щенки. Ну-ка иди, посмотри!

Дрэм, который уже успел перевести дыхание, присел на корточки возле охотника — глаза сияли под огненно-рыжей спутанной шевелюрой, мокрой от дождя.

Фэнд обнюхала с гордостью и недоумением одного из маленьких, прижавшихся к ней комочков. Всякий раз, когда Фэнд приносила потомство, поначалу она взирала на него с удивлением.

— Красавица моя, ты у нас умница, — сказал Тэлори, и в голосе его были ласковые вибрирующие нотки. Он отдал Фэнд последний кусочек мяса и почесал тыльной стороной руки теплую ямку у нее на шее.

Теперь Дрэм мог разглядеть щенят — их было пять штук. Слепые и беспомощные, они непрерывно копошились и толкали друг друга, стремясь протиснуться поближе к материнскому боку и заполучить побольше теплого живительного молока.

Тэлори просунул руку под крошечное брюхо и поднял на ладони щенка. Фэнд не выразила при этом беспокойства и даже лизнула хозяина в запястье. Однако при первой же попытке Дрэма взять на руки щенка она предупреждающе заворчала, а затем ворчание переросло в ровный грозный рык. Дрэм испуганно отдернул руку.

— Ну что ты, Фэнд?! Я — Дрэм, ты же меня знаешь. Не бойся, я ничего не сделаю твоим щенкам.

Тэлори улыбнулся, белые клыки обнажились в углах рта:

— Подожди немного. Скоро она позволит тебе брать на руки щенят, еще до того, как они откроют глаза. А сейчас она растревожена и не в духе. Оттого и рычит.

Он положил щенка на место и взял второго, с черно-желтой шерсткой.

— Отличные щенки! Но этот, помяни мое слово, будет лучше всех.

Не обращая внимания на тихое предупреждающее рычание, он опустил щенка на колени Дрэму. С каким-то странным, незнакомым ему чувством, Дрэм, поддев щенка под грудку, посадил его так, что четыре лапки теперь свисали с обеих сторон руки. Щенок, как и его братья, был похож на крысенка, и даже шкурка у него была влажная, как у мыши. Розоватое брюхо, почти без шерсти, нетерпеливо дрожало на ладошке у Дрзма. На груди и на горле щенка ясно проступали серебристые подпалинки. Щенок заскулил и стал тыкаться мягкой мордочкой в ладонь в поисках теплого молока, которое вдруг исчезло. И сердце мальчика, пока он глядел на щенка, затопила безмерная нежность. Дрэм много раз держал на руках щенят — он вырос среди охотничьих и пастушьих собак, — но этот щенок вызывал у него неудержимое желание громко крикнуть: «Брат мой, мы созданы друг для друга, ты и я». Именно этот щенок, единственный, со светлой подпалиной на груди!

«Что толку думать об этом? Будь щенок этот хилым и слабым, Тэлори, может, еще и согласился бы его отдать. Но он ведь самый лучший, сам Тэлори сказал, да и так видно. А в клане любой охотник не постоит за ценой, сколько бы Тэлори не запросил за щенка Фэнд — у нее дети всегда такие же умные и красивые, как она сама».

Щенок все настойчивей и нетерпеливей шарил мордочкой по ладони Дрэма.

— Он хочет есть. Пора положить его обратно.

Тэлори взял щенка и опустил его за загородку. С улыбкой он следил, как щенок энергично проталкивается к материнскому брюху.

Затем Тэлори поднялся:

— Пошли! Надо дать ей покой.

Дрэм встал и, бросив тоскливый взгляд на крошечного крысенка, копошащегося в загородке среди своих братьев, вышел на улицу в ненастный вечерний сумрак, оставив в доме Тэлори свое растревоженное сердце и так и не выполнив поручение матери.

Отныне он пользовался любым предлогом, чтобы ускользнуть из дома и сбегать в деревню: щенки подросли и перестали нуждаться в матери. Фэнд к тому времени порядком надоело ее семейство, и она вернулась на свое привычное место у ног Тэлори. Низкая разборная загородка мешала щенкам разбрестись по всему дому — иначе они круглые сутки шарили бы по всем углам и скорее всего попали бы под ноги Уэнне, или их разорвали бы в припадке ярости охотничьи псы.

Однажды летним вечером, таким же серым, как все вечера, с той только разницей, что не было ветра и моросил мелкий дождик, Дрэм, которому за последние несколько дней ни разу не удалось увильнуть от работы и сходить в деревню, пошел в лес проверять свои ловушки, а на обратном пути неожиданно встретил Тэлори. Дрэм тут же свернул с дороги и рысцой, рядом с собаками, пошел вслед за охотником. Как только они подошли к дому Тэлори, он бросился к загородке и, раздвинув деревянный барьер, сел на корточки перед настилом из папоротника, на котором прыгали и резвились щенки. Дождевые капли со стуком скатывались с крыши, и огонь плясал под котелком, в котором Уэнна варила в молоке куски оленины. Мокрая, как всегда, девочка гукала и пускала пузыри на оленьей шкуре возле очага под визг и возню щенят. Фэнд проскочила мимо Дрэма в загон и принялась обнюхивать щенков и расталкивать их широкой мордой. Однако она не легла рядом с ними — они больше не нуждались в материнском молоке. Сама же она уставала, когда щенки начинали дергать ее и ползать по ней.

С тех пор как Дрэм увидел щенят, они стали вдвое крупнее, обросли пушистой шерстью и очень осмелели. Теперь они ничем не напоминали крысят. Дрэм посмотрел снизу вверх на Тэлори, который, развесив добычу, подошел к загородке.

— Фэнд их совсем больше не кормит? — спросил он.

— Нет. Пора уже. 0ни теперь едят овсянку и мясо.

У Дрэма внутри будто что-то оборвалось. Он перевернул на спину щенка с белым пятном на горле и тут же почувствовал, как маленькие острые зубы оцарапали ему палец.

— Ух ты, свирепый волчий пес! Еще и кусаться вздумал!

Он стал катать щенка из стороны в сторону, отчего тот радостно визжал. Продолжая играть со щенком, он, не поднимая головы и стараясь не выдать волнения, спросил бесстрастным ровным голосом:

— Их скоро заберут новые хозяева?

— В любой день могут.

Дрэм проглотил слюну:

— А ты… ты уже решил, кому их отдашь?

— Ну, конечно. Маленького рыжего я оставляю себе. И еще светло-серого. Вот этого продам Белу с переправы за кусок полотна — бедняжке Уэнне не под силу прясть на четырех мужчин. А вон того берет Гуитно Поющее Копье.

Оставался только один щенок, черный, с серебристой подпалинкой на горле. Сейчас он лежал, уткнувшись мордой в ямку на шее Дрэма, который, не сознавая, что делает, крепко прижал его к себе.

— А… этого, — сказал с расстановкой Тэлори и оборвал фразу, не сводя внимательных глаз с маленькой застывшей фигурки, прижавшей к груди щенка. Видно было, что мальчик всеми силами старается не выдать волнения.

Подняв голову, Дрэм встретил испытующий взгляд темных узких глаз. Он напряженно ждал, и от этого напряжения закололо под ложечкой. Он слышал, как летний дождь стекает с крыши и как Уэнна, переворачивая ячменные лепешки в горячей золе, что-то тихонько напевает дочке. Щенок, которого Дрэм сильно сжал, протестующе заскулил. Дрэм почувствовал его живое теплое тельце и дыхание, как у всех щенят, слегка пахнущее чесноком. Скоро это теплое живое существо попадет в чужие руки и станет откликаться на чужой зов, и охотиться он отныне будет со своим хозяином, а хозяином этим будет не он, Дрэм, а какой-то чужой человек. Дождевые капли теперь падали на землю с громким стуком.

— Тебе так сильно его хочется? — спросил Тэлори.

Дрэм посмотрел на него серьезными, блестящими глазами и молча кивнул. Говорить он не мог.

— Тогда я, пожалуй, продам его тебе, но… возьму выкуп.

Дрэму показалось, что дождь застучал еще громче: кап-кап-кап — и удары маленьких звенящих стрел с темными наконечниками дробно разрывали тишину.

Выкуп? Но какой выкуп он может дать за щенка? Он ведь не Белу и у него нет тонкого полотна. '

Вглядываясь Б лицо Тэлори, он старался угадать смысл сказанных слов.

— А какой выкуп? — наконец выдавил он и не узнал собственного голоса.

Тэлори улыбнулся:

— Мне надоела последнее время баранина, да и оленье мясо тоже. Хорошо бы раздобыть птицу для котла. Это и будет твоя плата за щенка. Но только одно условие — убить ее копьем.

Дрэм нахмурил лоб в замешательстве. «Ведь Тэлори мог настрелять, если бы захотел, сколько угодно дикой птицы. И к тому же у него три сына охотника». И вдруг его осенило: он должен доказать свое умение владеть копьем. Это и будет истинной платой за щенка.

Скоро год, как он начал учиться метать копье и, надо сознаться, немало в этом преуспел. Неожиданно он широко улыбнулся, вскинув голову, как боевой конь. И тут же стих громкий звук дождя, скатывающегося по скосу крыши, и все стало на свои места.

— Я принесу тебе выкуп, Тэлори, — сказал он. — Завтра же принесу. Домашним он ни словом не обмолвился о своих планах: ему не хотелось

заранее никому ни о чем рассказывать. Спал он в ту ночь беспокойным сном, без конца просыпаясь, пока между балками, где был отогнут дерн, не высветился кусочек неба. Это был сигнал, означавший, что пора двигаться. Он откинул шкуру, служившую ему одеялом, и поднялся, стараясь не шуметь. Первым делом он проверил: на месте ли нож. Теперь ему предстояло на ощупь отыскать свое копье и извлечь его осторожно, так, чтобы оно не звякнуло о соседние. Достав копье, он со вздохом облегчения направился к двери. Старая Ки, спавшая около очага, подняла голову и внимательно следила за всеми его действиями. При этом она не издала ни звука, так как собаки привыкли к ночным уходам и возвращениям хозяев. Летом, к счастью, снаружи у входа не было лошадей, а не то они топотом и ржанием могли бы его выдать.

Вчерашний дождь кончился, и в ясном чистом воздухе пахло сырой свежевымытой землей.

Над Большой Меловой кричали кроншнепы. Крик их в это время года не стихал все ночи напролет, недолгие летние ночи. Было еще очень рано, и до рассвета он успевал не спеша дойти до места, выбранного им для охоты.

Оставив позади лоскутки обработанных полей, он направился к небольшому ручью, источник которого находился в глубокой ложбине под пастбищем. И вдруг ухо его уловило легкий топот ног, очень маленьких и проворных — кто-то бежал за ним по мягкому дерну. Он резко обернулся — тень рванулась вниз со склона, и он увидел перед собой Блай, задыхающуюся от быстрого бега.

Дрэм рассердился:

— Зачем ты за мной ходишь? Иди домой.

— Я видела, как ты встал, и… подумала, может, тебе нужна еда, если ты идешь на весь день на охоту.

Высокий звонкий голос Блай чем-то напоминал птичий и совсем не сочетался с ее хмурым узким личиком.

Еда? Он и забыл про нее. Еда была женской заботой.

— А что у тебя тут? — спросил он.

— Только ячменная лепешка. Все, что я смогла стащить потихоньку. Я боялась, что они проснутся. Но зато она большая.

— Сгодится, — сказал великодушно Дрэм и, прижав локтем копье, взял у Блай лепешку. — Иди теперь домой. И не говори никому, что я пошел на охоту.

— Никому не скажу, раз ты просишь.

Блай не уходила, нерешительно переминаясь с ноги на ногу:

— Дрэм, возьми меня с собой!..

— Тебя? Зачем? Какой от тебя толк? — В его голосе была жесткость.

— Я буду все-все для тебя делать. Я буду тебе вместо собаки.

Дрэм, который уже собирался двинуться, обернулся.

— Собаки? Мне сегодня ни к чему собака. — И потом вдруг, не удержавшись, добавил: — Скоро у меня, может, будет собственная собака, и я буду ходить с ней на охоту.

Он сделал несколько шагов, когда услыхал за спиной крик: «Вот погоди, погоди, придет мой отец!» Но крикнула это Блай скорее для себя, чем для Дрэма.

Дрэм перешел через ручей, настолько узкий, что даже не пришлось перепрыгивать по камешкам. Он, как и полагалось мужчине, шел на дневную охоту, оставив женщину стоять по ту сторону ручья.

Бледная янтарная полоса разгоралась на востоке, когда он, жуя на ходу лепешку, чтобы поскорее от нее избавиться, спустился с нижних склонов, густо поросших дубняком, орешником и низкорослым боярышником, и двинулся к болоту. Большая широкая река, причудливо извиваясь, катила воды из глубины лесистых предгорий к югу, где, натолкнувшись на теснину в горах, долго петляла и меняла направление, прежде чем слиться с Большой Водой. В реку впадало множество ручьев, берущих начало на нижних склонах Меловой. Посреди реки в нескольких местах бобры устроили запруду. Дрэму казалось, что бобры живут здесь вечно, с тех самых пор как возникла река, и что, пока она существует, все новые поколения бобров будут строить на ней свои плотины. Перегороженная вода вышла из берегов и разлилась вширь. Так появились Болота. Иногда после зимних дождей вода доходила до леса, оставляя после себя озера. Чтобы обойти такое озеро из конца в конец, надо было потратить день, а то и два. Путь через Меловую шел вдоль извилистого рукава реки, где из воды тянули к небу свои ветви ольха и козья ива, но летом тут была суша, сырая, топкая и буйно-зеленая: заросли камыша и ольхи, терновник и козья ива, лохматые шапки желтого ириса, сплетенного бескильницей и подостеумом. Мелкие озера служили прибежищем для диких птиц — птицы прилетали в глубь гор гнездиться и оставались там до осени.

В Меловых горах и на Болотах никто не жил, и только по ночам поднимались из них туманы, среди которых бродили злые духи — они насылали на людей болезни и запускали им в кости колотящий огонь. И даже в жаркий летний полдень здесь всегда был запах сырости и гниения, так как прилив, дважды в день омывающий Болота на взморье, не проникал сюда через горы. Охотники тем не менее посещали эти места, чтобы пострелять диких птиц и бобра.

Дрэм тоже направился к Болотам и, укрывшись в ивняке на берегу одного из мелководных водоемов, стал ждать.

Его пробирала дрожь от холода и волнения и перехватывало дыхание при мысли о том, что теперь все зависит именно от этой сегодняшней охоты. Полоса янтарного света на востоке зазолотилась, и вода кругом подхватила золото, засверкала, задвигалась, пробуждая к жизни Болота, — в мир снова возвращались свет и краски. Вдруг какая-то темная птица, почти как крыса, выскочила из-под бледных корней камыша у ног Дрэма, остановилась в нерешительности, словно раздумывая, не повернуть ли обратно, затем быстро побежала к соседним кустам. Водяной пастушок! Дрэм знал, что вслед за ним должны зашевелиться и другие обитатели Болот. Теперь уже недолго ждать, совсем недолго. Он присел ниже, отведя ногу назад. Рука судорожно сдавила древко копья. Чтобы ослабить напряжение, он разжал пальцы — ладонь была мокрая и липкая от пота. Он лихорадочно пытался вспомнить все, что знал, все, что ему говорили о том, как лучше метать копье, все, чему он выучился на собственном опыте. Облизнув нижнюю губу, он снова застыл в ожидании.

Он был сейчас как туго натянутая тетива и поэтому едва удержался на ногах, когда через минуту справа от него из камышей выпорхнул дикий селезень. Сделав усилие, он взял себя в руки и бросил копье — оно полетело с легким звоном и отсекло птице кончик крыла. В первую минуту Дрэм решил, что попал в цель, но копье упало в камыши, а селезень взлетел вверх, оглашая тревожным криком утренние небеса. И тут Болото пришло в движение — со всех сторон послышалось испуганное, негодующее хлопанье крыльев.

Через некоторое время снова воцарился пикой, и Дрэм ясно различал перекликающиеся вдали голоса диких уток, кроншнепов и куликов. Но Болото теперь безмолвствовало — пустое Болото под солнечным пустым небом.

Дрэм в досаде ударил со всего размаха кулаком по стволу ивы, но ничего при этом не изменилось: вокруг было по-прежнему тихо и только саднили ушибленные костяшки пальцев. Едва сдерживая слезы бессильной ярости, он выскользнул из своего укрытия и принялся искать в камышах копье. Он довольно долго ползал в зарослях, так как злость и обида мешали ему сосредоточиться. Наконец, найдя копье, он снова укрылся в ивняке. Но птицы не возвращались, он слышал, как они перекликаются в отдалении. Солнце поднялось уже достаточно высоко и ровный свет струился по всему Болоту, когда он понял, что ждать бесполезно.

Он покинул засаду и стал крадучись пробираться сквозь заросли козьей ивы, он все еще надеялся вспугнуть какую-нибудь птицу и прибить ее копьем прежде чем та успеет упорхнуть от него. Он прочесывал кругом все заросли до тех пор, пока не стали укорачиваться тени, но нигде на расстоянии полета копья не было ни одной птицы. В сердце у него нарастал какой-то смутный страх, близкий к отчаянию. Но ведь впереди есть еще дни. Да и вряд ли Тэлори сразу отдаст щенка, когда узнает что ему не повезло в первый день. Но он сам вчера неосторожно сказал, что принесет выкуп сегодня А значит, в его распоряжении только один день. Таковы условия сделки. В его мозгу все это каким-то образом переплеталось с алой воинской наградой. Он во что бы то ни стало должен отдать выкуп за щенка сегодня! Он должен исполнить уговор, как положено, и доказать свое умение владеть копьем, если хочет чтобы мать, когда настанет час, взялась прясть алую пряжу.

В полдень или чуть позже, когда он, пригнувшись, шел вдоль опушки длинной ольховой рощи, он вдруг услышал ритмичный скрипучий звук, одновременно мелодичный и жутковатый, звук, какой издает лебедь при полете. Обернувшись, Дрэм увидел огромную птицу — она летела низко, прямо на него, через полосу изумрудного дерна, разделяющую два разлившихся озерца. Белые перья сверкали на солнце, а тень птицы, словно темное эхо, плыла по земле — две птицы, птица снегов и птица теней… Лебедь летел, вытянув шею, и Дрэм видел разворот сияющих крыльев, бьющих воздух с какой-то ленивой грацией и силой. Все ближе и ближе ритмичные удары. Он, как завороженный, смотрел на птицу, и казалось, она несется прямо на него, застив мир огромностью своих белых крыльев. Дрэм был весь во власти этой слепящей белизны, этого ошеломляющего дивного видения, обрушившегося на него, как гром среди ясного неба, как восточный шквал или внезапный луч солнца в тучах. Он не помнил, как поднялся на ноги, не помнил, как занес руку — копье рванулось назад и вверх, описав свою совершенную кривую. С верещащим звуком оно ударило лебедя в грудь — огромная птица метнулась ввысь и тут же, накренившись, рухнула на землю.

Дрэм выбежал из-за скрывавшей его ольхи и бросился к месту, где упал лебедь. Он был еще жив, но дергался в судорожной агонии. Дрэм стоял меж трепещущих крыльев, которые сейчас, попади их удар прямо, могли переломить ему ноги. Выхватив из-за пояса нож, он прикончил птицу. Она дернулась последний раз и затихла.

Теперь лебедь, огромных размеров самец, был мертв. Он лежал, вытянув шею, как во время полета. Дрэм вытащил копье, все еще торчавшее в груди у птицы, — белые перья окрасились кровью. «Кровь на снегу», — подумал Дрэм. Руки у него были в крови, а трепетная живая красота птицы вдруг куда-то ушла. И его неожиданно пронзило острое отчаяние, такое же ошеломительное, как и видение летящей птицы. Как могло это маленькое копье, брошенное почти бездумно, в одно мгновение уничтожить весь этот блеск, всю эту силу и скорость?!

Но отчаяние прошло, как прошло и видение, уступив место жгучему чувству гордости, ибо перед ним лежал его первый настоящий охотничий трофей. Он воткнул в землю нож, чтобы очистить его от крови, затем сунул за пояс. Надо было решать, что делать дальше.