Кэтрин САТКЛИФФ ОДЕРЖИМОЕ СЕРДЦЕ

Глава 1

Нелегко мне было вернуться в Малхэм. Ведь именно там начались мои несчастья, там я узнала отчаяние, там Божья благодать покинула меня. Там в мою душу проникли семена горечи, проросшие в жажду мести, которая не покидала меня ни днем, ни ночью все то время, что я томилась в этом отвергнутом Богом приюте, в Ройал-Оуксе, Менстон. Возможно, я не пережила бы унижения, находясь в сумасшедшем доме, если бы не Джером Барон.

Милый Джером! Мы были друзьями детства, и только его преданность помогла мне пережить эти дни и ночи, наполненные черным отчаянием, когда единственным моим спутником была печаль. Милый Джером! Как он просил меня выйти за него замуж, надеясь таким образом избавить от ужасного заключения в Оукс. Но я любила Джерома только как друга, а не как мужчину и так ему и сказала. И он, разумеется, понял. Он приходил навещать меня в моем заточении и говорил со мной, даже когда у меня не было сил его слушать, когда плоть на моей руке еще хранила следы ожога, следы клейма, которое теперь я была обречена носить вечно, клейма «его» шлюхи! Шлюхи Уиндхэма из Уолтхэмстоу, графа Малхэма и владельца деревеньки Малхэм.

Мне казалось, что мой мир рухнул, разлетелся на куски. Мой дядя, засадивший меня в приют для душевнобольных — Ройал-Оукс, умер. А без его ходатайства мне пришлось бы навсегда остаться в этой проклятой Господом обители.

Удар этот был свыше моих сил. Целые дни я проводила в каком-то странном забытьи, слишком ослабевшая, чтобы жить, и близкая к смерти как никогда прежде, но каждый раз, открывая глаза, я видела рядом Джерома, спокойного, но очень задумчивого, почти отрешенного. Он признался, что выполнил мою волю, и в первый раз в жизни я убедилась, что он не нарушит тайны, как бы я ни просила его об этом. Я умоляла, плакала, настаивала, чтобы он открыл мне правду, потом, отчаявшись, попыталась поколебать его решимость хитростью, я проклинала и гнала его прочь. Но время от времени, забыв о своем гневе, я прощала ему его молчание.

И тогда я заметила у него признаки этой страшной болезни. Что я могла для него сделать? Я обнимала его, когда он навещал меня, хотя он отстранялся, опасаясь заразить и погубить меня. Мне было все равно. Я потеряла все. Так стоило ли опасаться чахотки?

Видя мое угнетенное состояние духа, Джером наконец, признался в своем благородном поступке, в том, что устроил все для того, чтобы меня выпустили, сказав, что за это пришлось заплатить чиновникам. Получив мзду, они охотно согласились не замечать, что я покинула свою темницу. В лице его не было ни кровинки, грудь сотрясалась от приступов кашля, но это не помешало ему убедить меня вернуться в Малхэм… и встретиться с Николасом Уиндхэмом. Однако он предупредил меня и об опасности, связанной с таким шагом.

Впрочем, я и слышать об этом не хотела. Я назвала его лжецом! Я не желала знать сплетен: ведь они были всего-навсего перевернутой с ног на голову правдой и исходили из уст лживых людей.

Итак, я вернулась в Малхэм, потеряв своего самого дорогого друга, уступив его смерти, единственного друга, который мог бы порадоваться моей отваге и тому, что я решилась действовать так, как диктовало мне внутреннее чувство.

Здесь должно было закончиться то, что началось на вересковых пустошах одним весенним днем два года назад. Я поклялась, что любовь, которую я питала прежде к лорду Малхэму, не отвратит меня от моей цели.

Рассвет вползал в мир на лапах тумана. Он пах серо-зеленым лишайником, покрывавшим стену, возле которой я стояла. Плети дикого винограда напоминали соединившихся в крепком объятии змей, извивающихся над влажной, как губка, землей. Они касались складок моего шерстяного плаща и трепетали у самого моего виска. Я видела их краешком глаза. Сдерживая отвращение, я отвела их в сторону.

Плотнее запахнув плащ, я отступила в тень. Пальцы мои онемели, я не чувствовала своих ног. Я попыталась согреться, притопывая ногами среди кустов дикой куманики, хмуро глядя на шипы, вцепившиеся при этом в подол моего платья и край плаща. «Для визита еще слишком рано», — сказала я себе, хотя мое терпение уже иссякло. Я ждала долго, слишком долго, уже много недель и месяцев, пока не решилась привести в действие наш с Джеромом план.

— Что значит еще один час? — вслух спросила я себя.

И сама мысленно ответила: «Вечность».

— Эй, ты, непослушная сука! Прекрати, пока тебе не влетело!

В испуге я отшатнулась назад, наткнувшись на ствол рябины, оказавшийся на моем пути и помешавший моему неуклюжему отступлению. Я, не отводя глаз, смотрела сквозь ее ослепительные красно-оранжевые листья на расстилавшиеся передо мной земли поместья Уолтхэмстоу, и сердце мое колотилось где-то в горле, пока наконец мне не стало ясно, что этот окрик не имеет отношения ко мне.

Резвая гончая носилась по саду, вынюхивая что-то у самой земли и таща за сбои на поводке коротконогого сторожа. Заливистый лай животного вызвал у меня столь яркие воспоминания, что я почувствовала жжение в глазах, предвещавшее близкие слезы.

Я скользнула в тень, стараясь не шуметь, и пошла по тропинке, заросшей мхом и пучками жесткой травы. Я торопливо шла, время от времени наступая на сучья, но шум моих шагов заглушал слой влажных палых листьев, поблескивавших в тусклом свете яркими красками осени.

Добравшись до начала тропинки, я вздохнула с облегчением. «Все это глупости, мне нечего бояться», — укоряла я себя, с опаской оглядываясь через плечо. Сквозь оголенные ветви деревьев уже были видны слуховые окна Уолтхэмстоу, выступавшие из черепичной островерхой крыши. На мгновение я представила себе, что за оконной рамой вижу лицо — мрачное, темное лицо, оно мелькнуло и пропало. «Он» скрылся в доме. Я уговаривала себя, что это мог быть кто угодно.

И все же этого мгновенного видения было достаточно, чтобы у меня занялся дух. Неважно, что я внушала себе, покидая Оукс, неважно, что говорил мне Джером о Николасе Уиндхэме, будущее страшило меня. Прижав руку к бурно бьющемуся сердцу, я ждала, пока оно не утихомирится, снова и снова повторяя себе, что причины моего возвращения в Уолтхэм-Менор не имеют ничего общего с теми чувствами, которые я некогда питала к Николасу, по мое предательское сердце не желали с этим. согласиться.

У меня еще было время. Поэтому я пошла мимо стены Мак-Бейна, обходя груды камня и убеждая себя, что чувствую себя лучше, чем это было на самом деле. «Зачем?» — спрашивала я. «Потому что я должна так поступить, — убеждала я сама себя. — Я должна успокоиться и стать счастливой. Я так долго мечтала об этом дне. Разве нет? Я строила планы. Разве не так?» Все было верно.

Малхэм на вересковых пустошах еще крепко спал, окутанный холодным влажным покрывалом тумана. Я подняла полы плаща и вскарабкалась на осыпающуюся каменную стену и теперь стояла наверху, вглядываясь в погруженные в дремоту строения.

— Малхэм… — Я произнесла это название как стихи, как сонет, я прошептала его, обращаясь к овце с черно-белой мордой, которая мирно щипала травку в некотором отдалении.

— Уолтхэмстоу, я вернулась домой. Ты узнаешь меня? Нет, едва ли! Видишь, я стала взрослой!

И я не смогла удержаться от улыбки. Передо мной было прошлое, полное дорогих воспоминаний. Малхэм, прекрасный и мрачный, высокие холмы, поросшие вереском, и тут и там усеянные могильными курганами. В нем было не только мое прошлое, но и будущее. Подняв голову к небу, зажмурив глаза, я повторила:

— Я вернулась домой.

…Мне не нужно было идти дальше по тропинке. Толкнув узорчатую металлическую калитку, увитую плющом, которая со скрипом отворилась, я осторожно ступила на вымощенную кирпичом дорожку. Плащ мой, волочась по земле, разметал сухие листья под ногами, а налетавший порывами ветер подхватывал их легко, как перышки, и уносил. Я подняла голову, вглядываясь в просветы между оголенными сучьями, но видела только тяжело нависавшие над землей тучи, обещавшие снег. Воздух был сухим и морозным и обжигал мое лицо. Впрочем, как я догадывалась, оно горело скорее от возбуждения, чем от холода.

Живая изгородь разрослась так, что ветви кустарника, образовавшие ее, сходились над моей головой как арка. И мне это должно было послужить предостережением: все изменилось в Уолтхэмстоу и стало другим. Когда-то сады Уолтхэмстоу славились своей красотой. Люди из ближайших деревень приезжали в Малхэм и не уставали любоваться цветами и живописно подстриженными кустарниками и лужайками Уолтхэмстоу. Я раздвинула ветки живой изгороди и отцепила листья, упорно льнувшие к моему плащу. «Все должно быть хорошо, — убеждала я себя. — Все!»

Снова подняв глаза к небу, я замедлила шаг. Потом остановилась. Я не ожидала… я не осмелилась бы подойти так близко… С большого расстояния все выглядело не слишком пугающим. Уолтхэмстоу… Дом, возраст которого насчитывал триста лет. Возможно, он и должен был выглядеть несколько обветшалым, особенно крыша мансарды, черепице которой пришлось перенести столько дождей и ветров. Но я забыла, насколько он огромен, и не ожидала такого внушительного впечатления. Я забыла о рве. Боже милостивый! Этот чертов ров! Но, вглядевшись внимательнее, я убедилась, что это вовсе не ров, а скорее сточная канава, заросшая водяными лилиями.

Уолтхэмстоу. Невзирая на урон, нанесенный почтенным возрастом, дом выглядел красивым и превосходил своей прелестью все мои воспоминания и фантазии. Окна с цветными стеклами, похожими на витражи, в выступающих эркерах подмигивали мне из-за своих свинцовых переплетов. Плющ поднимался вверх по каменным стенам, образуя арки над оконными проемами и дверями, но хотя его плети и пытались добраться до крыши и вскарабкаться по гладкой черепице, им это не удавалось, и они свисали до самой земли, как девичьи косы. А трубы! Отсюда, с дорожки, я насчитала пять каминных труб. Подумать только! В каждой комнате по камину!

Я уже была готова улыбнуться, посмеяться над своим детским восторгом, но в этот момент послышался пронзительный крик, я качнулась назад, прижимая руки к ушам в попытке заглушить этот отчаянный и все не прекращающийся звук. Я не могла двинуться с места, а крик все не смолкал, и я уже чувствовала, как и в моем собственном горле образуется комок, грозящий в любой момент взорваться воплем.

Потом чьи-то руки схватили меня за плечи и с такой яростью встряхнули, что боль отдалась в руки и грудь. Это были грубые, заскорузлые руки, привычные к тяжелому труду. Я почувствовала, как колени мои слабеют и становятся ватными. Я чуть было не упала, с трудом удержалась на ногах.

— Ну-ну, потише, мисс, все в порядке. Сильные руки встряхнули меня, а мужчина продолжал:

— Прекрати орать, Генриетта, пока ты не напугала девушку до припадка! Ради Бога. Ты как гвоздь в заднице! Пошла вон, ты, глупая птица, пока тебя не ощипали и не бросили в котел!

Павлин важно прошествовал через дорожку, обиженно покосившись в нашу сторону. Я закрыла глаза. Руки, державшие меня, наконец разжались.

— С вами все в порядке? — послышался голос, который теперь звучал гораздо мягче.

Я кивнула, чувствуя себя крайне глупо.

— Ну-ну!

Он обошел вокруг меня. Это был тот самый человек, которого я видела раньше с собакой.

— Эта проклятая птица — сущий дьявол. Отпугивает чужих почище цепного пса.

Его кустистые седые брови сошлись в одну линию.

— С вами действительно все в порядке, мисс: Вы белая как простыня! Неужто эта глупая птица так вас напугала?

— Да, — ответила я, чувствуя себя неловко оттого, что позволила себе поддаться страху. Я пыталась восстановить душевное равновесие, понимая, что вызвало столь нервную реакцию с моей стороны и почему.

Мой собеседник покачал головой.

— Я говорил доктору, что надо избавиться от этой чертовой птицы, но, думаю, он очень к ней привязан. Говорит, что она отпугивает всякий сброд. О, прошу прощения, мэм, я не имел в виду вас!

— Понимаю.

Теперь уже взволнованная, я посмотрела на дом.

— Вы идете туда? — спросил он.

Усилием воли заставив себя перевести взгляд с двери дома на моего собеседника, я принялась его разглядывать: круглые усталые глаза немолодого человека тоже внимательно изучали меня. Он снял шляпу, его некогда широкие плечи с годами поникли и, казалось, с трудом выдерживали груз лет. Он, шаркая ногами, слегка отступил назад.

— Так вам туда, мисс? — спросил он более любезным тоном.

Разжав судорожно стиснутые пальцы, в которых я держала скомканную бумагу, я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, прежде чем набралась смелости ответить:

— Я к Уиндхэму.

Он бросил взгляд на бумагу.

— А, так, значит, вы к доктору?

— Не думаю… Нет, не к доктору.

Порыв ветра пронесся над землей, подхватив и раздув полы моего плаща и подол юбки, закрутив их вокруг моих ног.

— К Уиндхэму, — повторила я и продолжила несколько неуверенно: — Я к Николасу Уиндхэму из Уолтхэмстоу, что в Малхэме. Я думаю, он лорд Малхэм.

Чувствуя облегчение от того, что мне удалось сыграть роль достаточно несведущей особы, я оправила платье и снова подняла на него глаза.

Он казался удивленным.

— В чем дело? Что-то не так? — спросила я его. — Я иду зря? Лорд Малхэм куда-то уехал?

— Нет, мисс. Он больше не путешествует, никуда не ездит.

— Тогда он должен быть здесь.

— Да, должен. Полагаю, должен.

Мы стояли друг против друга, чувствуя себя крайне неловко. Наши лица раскраснелись от холода. Наконец он сделал движение в сторону, пропуская меня, и указал рукой на дом.

— Всего доброго, мисс.

Я ответила ему кивком головы.

Холодный воздух жег мои легкие, я глубоко его вдохнула, и голова моя прояснилась. Скованность пропала. Легко двигаясь по дорожке, я направилась к дому, к массивной двойной двери, и замедлила шаг, только когда увидела позеленевшую от возраста, прежде тщательно начищенную бронзовую дверную ручку в форме горгульи (горгулья — лепное или отлитое из металла изображение лица человека или морды животного, украшающее здание, чаще всего церковь. (Здесь и далее прим. пер.)) лицо которой пытливо взирало на меня сквозь сухие листья и ленты, свисавшие с высохшего и почерневшего венка на двери. Как я нашла странным неприглядный вид сада, казавшегося заброшенным и неухоженным, так и венок на двери был странен и даже неуместен на двери дома.

Поколебавшись, я все-таки отвела в сторону пыльные атласные ленты и, найдя холодное бронзовое кольцо в носу чудища, потянула за него и гулко ударила им о доску. Все мои инстинкты ожили и теперь взывали к разуму, предостерегая меня от последствий моего поступка, но я их презрела. Я зашла уже слишком далеко, чтобы повернуть назад.

Дверь распахнулась. Худощавый высокий мужчина смотрел на меня, мигая добрыми карими глазами.

— Я хотела бы повидать лорда Малхэма, — объявила я, чувствуя себя чуть увереннее, чем несколько минут раньше.

На мгновение человек заколебался.

— Николаса?

— Да.

Он, казалось охваченный сомнениями, не знал, на что решиться.

Изнутри, из дома, послышался звучный низкий голос:

— Кто там, Реджи? Я затаила дыхание.

Дворецкий отступил в сторону, и в дверях появился другой мужчина, столь же высокий, но не такой худощавый. Его каштановые волосы были взлохмачены, словно он только что встал с постели и не успел привести себя в порядок. Красноватый цвет лица контрастировал с синевой глаз и подчеркивал ее. На нем был дорогой шерстяной сюртук с широкими отворотами, расходившимися наподобие птичьих крыльев, а ворот его был поднят, чтобы защитить шею от холода. Уже сиявшая на лице улыбка стала при виде меня еще шире.

— Как это любезно с вашей стороны, Реджи, держать молодую даму на морозе.

Он схватил меня за руку и втянул в дом. Потом, потирая замерзшие руки, насмешливо сказал:

— Не сомневаюсь, мисс, что он старается ради меня, хочет, чтобы у меня не переводились пациенты. Мисс…?

— Ариэль Рашдон, — сказала я, чувствуя большое облегчение. — А вы… доктор?

— Вы не ошиблись, мисс Рашдон. А ну-ка покажите язык и скажите: а-а-а!

Услышав мой смех, он тоже рассмеялся.

— Вы не кажетесь больной. Может быть, немного бледной, но…

— Я не собиралась обращаться к вам за помощью, — призналась я откровенно.

Я обвела глазами огромный вестибюль, прежде чем снова взглянуть на него.

— В таком случае вы пришли к моей сестре.

— Нет.

Я тряхнула головой, капюшон плаща сполз мне на спину, открывая волосы, рассыпавшиеся по плечам.

Я снова взглянула на бумагу, зажатую в руке.

Пальцы мои онемели и дрожали то ли от холода, то ли от волнения. С тру дом сглотнув, я объявила:

— Я хотела бы повидать сэра Николаса Малхэма, лорда Малхэма, графа Малхэма.

Послышался женский голос: — Ника? Неужели нашего Ника кто-то хочет видеть?

Испуганная, я обернулась, судорожно сжимая в пальцах бумагу. Должно быть, доктор заметил мое состояние. Он подошел ко мне и мягко взял мои руки в свои. Искоса глядя на меня, он ободряюще подмигнул мне, отчего на душе у меня сразу же потеплело.

— Простите мою сестру и не обращайте на ее слова внимания, — попросил он. — У Адриенны весьма «милые» манеры, особенно когда она встречает и приветствует гостей, Андриенна, это мисс… Рашдон?

— Зачем вам Николас? — спросила Адриенна. Она остановилась в нескольких футах от меня, воинственно подбоченившись. У нее были те же синие глаза, что и у доктора, но волосы не были такими темными, как у него.

За моей спиной дворецкий закрыл дверь, чтобы не напустить в холл холода. Звук захлопнувшейся двери отдался эхом и разнесся по всему дому, напугав меня, вырвав из столбняка и вернув мне дар речи.

— Записка… Вернее, объявление… — пробормотала я, чувствуя себя нелепой, неловкой, беспомощной.

Чем дольше ожидали моих объяснений Уиндхэмы, тем меньше во мне оставалось уверенности.

— Я приехала по объявлению, — наконец удалось выговорить мне.

— Какому объявлению? — нахмурилась Адриенна.

— Вот по этому.

Я протянула ей бумагу. Адриенна выхватила ее у меня из руки, и это порывистое движение в такой же степени показывало, что она раздражена, как и гневный блеск сузившихся глаз.

— Оно висело в «Булл-Блэк-Инн» в Кейли, — попыталась я объяснить.

Тонкие брови женщины сошлись в одну линию — она молча разглядывала объявление.

— О! Ради всего святого, Тревор! Он снова это сделал.

— Вот как! — Мужчина улыбнулся мне. — И что же он такого сделал, любезная сестрица?

— Он снова начал вывешивать эти нелепые объявления с предложением позировать.

— Да? — Тревор подмигнул мне. — И это все?

— Да, это все! А тебе этого мало? Глаза Адриенны возмущенно округлились.

— Я полагала, что мы еще месяц назад покончили с этим безумием!

Пока я смотрела на них, приведенная в полное замешательство их перепалкой, мне показалось, что в глазах доктора блеснул гнев. Он переводил взгляд со своей сестры на меня.

— Если Нику требуется натурщица, не понимаю, почему бы ему ее не иметь. В этом нет ничего дурного. Тем более если это доставит ему радость.

— Но ведь стоит этим женщинам появиться здесь, как они начинали слоняться по нашему дому неделями, Тревор. Неужели тебя это устраивает? Ведь ты прекрасно знаешь, что он никогда не найдет никого похожего на нее. Так почему он так упорствует?

— Ему это доставляет удовольствие.

— Это его расстраивает, — возразила Адриенна, — а мы оба знаем, чем это кончается, когда он впадает в меланхолию.

Тревор Уиндхэм снова взглянул на меня. Его красивое лицо было задумчиво. Хотя он старался выглядеть беззаботным и даже слегка кокетничал со мной, от него исходила властная сила и уверенность в себе. В нем чувствовалась порода, и по внешнему виду и поведению сразу можно было сказать, что он аристократ, а не простолюдин.

— Возможно, на этот раз все будет иначе, — сказал он. — Кроме того, молодая дама столько проехала, чтобы повидаться с ним. Думаю, будет лишь справедливо, Адриенна, если мы разрешим им увидеться.

Он повернулся к слуге.

— Где мой брат? — спросил он его.

— Думаю, в оранжерее.

— Проводите мисс… Мисс?

Я кивнула, чувствуя слабость в ногах, но не утратив решимости.

— Проводите мисс Рашдон в оранжерею, Реджи. Одна из моих пациенток собирается рожать, я должен идти. Вы меня извините?

Уиндхэм круто повернулся, и плащ вихрем закрутился вокруг его ног. Он распахнул дверь и исчез, а вместо него ворвался ветер, пахнущий холодом и сыростью.

Я поплотнее закуталась в плащ и последовала за дворецким по длинному темному холлу, потом по такому же коридору.

В этих помещениях неприятно пахло плесенью — видимо, их давно не проветривали. Неровные кирпичные полы были застланы потертыми коврами, хранившими следы былой красоты. Когда-то они, должно быть, были дорогими и роскошными. Когда коридор в очередной раз изгибался, мы оказывались под эркером, из которого в коридор падал не слишком яркий свет. Свет этот был скудным и тусклым, но все же позволял разглядеть старинные портреты, украшавшие обшитые деревянными панелями стены. С них на меня сурово и неотступно взирали какие-то леди и джентльмены — бледные размытые лица с застывшим немигающим взглядом. По большей части лица были суровыми, неулыбчивыми. Только от одного взгляда на них мой желудок судорожно сжался.

Я почти убедила себя, что план милого Джерома был чистым безумием, и уже приготовилась извиниться перед дворецким и бежать… но в эту минуту мы завернули за очередной угол. Внезапно перед нами возник источник мягкого света, не более яркий, чем трепетное пламя свечи, и я почувствовала, что сердце мое снова забилось учащенно, и попыталась совладать с ним. Накинув на голову капюшон, я попыталась спрятать под него волосы. Отвага моя убывала с каждым мгновением. Боже мой! Мужество совсем оставило меня!

Я остановилась, судорожно комкая в руке бумагу. Глупая девчонка со своими бредовыми идеями! Я презирала себя. Мой план никогда не сработает. Никогда. А что, если слухи были ложными? Как он поступит, если узнает меня? Рассердится? Конечно, потому что сразу поймет, зачем я явилась. Будет бушевать! Возможно! Ведь люди в Кейли предупреждали меня…

— Сюда, мэм.

Когда Реджинальд поманил меня, я сделала над собой усилие и заставила свои ноги двигаться, хотя они плохо мне подчинялись. Еще оставалось время для бегства…

— Милорд, к вам мисс Рашдон, — объявил Реджинальд.

Я боязливо вошла в комнату, готовя себя к любой неожиданности, к потрясению, которое ожидало меня, — ведь я должна была снова его увидеть.

Николас Уиндхэм стоял среди многочисленных зеленых растений с лопаткой в одной руке и лейкой в другой. Он не сводил глаз с увядающего цветка, и его широкие плечи — а, пожалуй, они стали даже шире, чем это запечатлелось в моей памяти, — слегка поникли.

— Черт возьми, — бормотал он. — Они снова гибнут, Реджи. Эти чертовы растения снова гибнут.

— Очень сожалею, сэр.

— Виновата эта гнусная погода. Никакого солнца. Знаешь, эти экзотические растения привыкли к солнцу и не могут без него.

— Да, сэр.

Он отшвырнул лопатку в сторону, поставил лейку на пол, потом отряхнул руки от земли.

Зачарованная созерцанием его крепких мускулов, видя, как они играют под одеждой, я не могла отвести от него глаз. Его тело было мне так хорошо знакомо, до мельчайших подробностей… Прежние мысли, прежние желания вернулись ко мне. Мне захотелось убежать. Как можно быстрее и как можно дальше. Но я не могла этого сделать. Пока не получу того, за чем пришла.

— Сэр, — повторил Реджинальд, — к вам гостья.

Он медленно повернул голову.

Казалось, наше вторжение застало его врасплох и смутило.

Густые черные, как вороново крыло, брови сошлись на переносице, нависая над серыми глазами, углы рта презрительно опустились вниз.

Он молча разглядывал меня. Я невольно отступила на шаг назад, потому что не была готова к нашей встрече.

— Гостья? — рассеянно спросил он. — Ко мне гостья?

— Некая мисс Рашдон, сэр.

Он, казалось, с усилием перевел взгляд с невозмутимого лица Реджинальда на мое.

— Рашдон?

Николас расслабился, напряжение его спало, он повернулся и посмотрел мне прямо в лицо.

Взгляд его серых глаз вызвал во мне такую бурю чувств, какую я не ожидала. Конечно, я не в силах была забыть их выразительность и силу. Но то, каким ударом в сердце отзовется его взгляд во мне, — разве могла я подумать об этом? Я почувствовала, как лицо мое вспыхивает под его пронзительным взглядом, как сердце мое начинает колотиться, как испуганный зверек, как дыхание прерывается, и я стою перед ним с подгибающимися от слабости ногами, дрожащая и неуверенная в себе.

— Милорд… — выдавила я с трудом.

Он не сводил с меня глаз, и, собрав все свои силы, я встретила его взгляд. «Теперь или никогда», — решила я. Но, пока он, не мигая, смотрел на меня, я осознала, что слухи, преувеличенные или правдивые, имели под собой почву.

Николас не узнал меня. И хотя я могла открыться ему, сказать, кто я, я этого не сделала, не могла себя заставить. Теперь мне казалось, что я потеряла его столь же безвозвратно, как в первый раз! Хотя разве он когда-нибудь по-настоящему принадлежал мне? Теперь меня мучил только один вопрос, неотступно встававший снова и снова. Почему?

Николас прикрыл глаза. По-видимому, ему стало не по себе от моего присутствия, и со все растущим трепетом я видела, как он борется с собой, пытаясь… вспомнить. Одна половина моего сердца отчаянно кричала: черт возьми, попытайся, вспомни, докажи всем досужим длинным языкам в Иоркшире, что они не правы! Другая же молила о том, чтобы это наваждение, превратившее его прошлое в ничто, не проходило.

Николас прижал пальцы к виску — похоже было, что чары рассеялись. Он снова посмотрел на меня. Его классическую красоту, безупречные черты лица не в силах были испортить ни время, ни невзгоды. Высокий и стройный, он был в то же время сильным и подвижным. Волосы его казались растрепанными порывом ветра, и от этого он не выглядел таким аскетичным и суровым, как его брат. Кожа, как и у большинства англичан, была светлой, но скверная погода, холод и ветер оставили на ней свои следы, она не стала загорелой, а просто слегка потемнела, и белизна рубашки подчеркивала это.

— Рашдон? — переспросил он.

— Дама пришла по поводу объявления, милорд, — пояснил Реджинальд.

Николас сделал попытку улыбнуться, хотя я видела, что это давалось ему мучительно.

— Объявление? — с недоумением повторил он. — Вы хотите сказать, это та бумажка, которую вы комкаете в руке?

Он наблюдал за мной и заметил, как я прикусила губу. Казалось, Николас находил мое смущение забавным. Теперь улыбка его стала шире.

— Да, оно самое, — ответила я, почувствовав, как самообладание возвращается ко мне.

— Боюсь, мисс Рашдон, что я предстал перед вами не в самом лучшем виде. Собственно, теперь я никогда не бываю в лучшем виде, сами понимаете. Сейчас я не готов к нашей беседе, дайте мне несколько минут, чтобы привести себя в порядок.

Его голос вовсе не изменился, по-прежнему напоминая приглушенные раскаты грома. Николас обратился к дворецкому:

— Реджи, не проводите ли мисс Рашдон… Кажется, он потерял нить мысли…

— В библиотеку, сэр? — услужливо подсказал Реджи.

— Ах да, в библиотеку. Конечно. Пока я переоденусь.

Он бросил на меня смущенный взгляд, будто извиняясь.

— Я недолго, — бродил он и удалился.

Я сидела в глубокой задумчивости, удобно устроившись в кресле, когда Николас бесшумно вошел в комнату. Его внезапное появление испугало меня. Хотя у меня было достаточно времени на размышления, я никак не могла разобраться в своих чувствах. С тех самых пор, как я начала строить планы возвращения в Малхэм, я раздумывала о том, сколько правды было в исповеди умирающего Джерома: «Лорд Малхэм не вспомнит тебя, — прохрипел он в свой пропитанный кровью платок. — Он болен, тяжко болен…»

И так оно и есть, думала я теперь, а сердце мое сжималось от отчаяния. Пустые глаза Николаса были так не похожи на те, что когда-то гипнотизировали меня, заполняли мои мысли в эти долгие безнадежные месяцы. Едва ли это были те самые глаза, которые я видела в своих мечтах.

Он завладел моим воображением еще десять лет назад, когда вошел со свойственной ему непринужденной грацией в таверну моего дяди. Тогда я была совсем девчонкой, а ему исполнилось не более двадцати лет.

Николас подошел к письменному столу, и походка его, слава Богу, оставалась еще легкой и стремительной. В ней чувствовались энергия и целеустремленность.

— Я заставил вас ждать? — спросил он, оглянувшись через плечо.

Я не поднимала глаз от своих рук, стиснутых на коленях, умирая от волнения.

— Вы отсутствовали совсем недолго, сэр, — тихо подал голос Реджинальд, заметив, что я не собираюсь отвечать.

Николас уселся в кожаное кресло, придвинутое к полированному письменному столу красного дерева. Поверх белой рубашки, манжеты которой были влажны и запачканы землей, а ворот остался не застегнутым, он поспешно натянул сюртук. Подавив подступившие слезы, я продолжала смотреть на этот раз на его пальцы — длинные, изящные, тонкие. Сейчас он постукивал ими по столу. Робко и нерешительно я подняла на него глаза.

Он ободряюще улыбнулся мне, потом опустил глаза на пальцы, испачканные землей. Николас поспешно спрятал руки в карманы сюртука.

— Черт возьми, — сказал он. — Я забыл помыть руки. Видите ли, у меня появилась привычка копаться в грязи. И, кажется, это мне не особенно помогает. Все, к чему бы я ни прикасался, гибнет.

Похоже было, что это признание он сделал через силу, и собственные слова его расстроили. Он глубже засунул руки в карманы, и лицо его приняло сердитое выражение.

Реджинальд выступил вперед.

— Возможно, вы не откажетесь от бокала шерри, милорд.

Не дожидаясь ответа, дворецкий направился к двери.

— Не забудь про нашу гостью, — напутствовал его Ник, и в голосе его все еще слышалось раздражение.

— Если можно, я предпочла бы выпить чаю, — вмешалась я.

Ник откинулся на спинку кресла.

— Ах, чаю! Да-да, конечно. Чем бы была аристократия без чая? Я с нетерпением жду дня, когда вся наша голубая кровь будет разбавлена этим божественным напитком и примет цвет мочи. Принеси молодой даме чаю, дружище. — Он снова перевел взгляд на меня. — Так вы пришли по объявлению?

Я ничего не ответила, только выпрямилась на стуле.

— Снимите капюшон, — приказал Николас и добавил, видя, что я пребываю в нерешительности: — Что вас удивляет, мисс? Товар надо посмотреть, прежде чем приобрести: нельзя покупать кота в мешке.

— Право же, я не думаю, сэр, что вы меня «покупаете». Вы платите только за мои услуги.

— В данный момент это одно и то же. Снимите капюшон.

Могла ли я ослушаться его?

Он пристально разглядывал меня.

— А теперь подойдите. Вы боитесь меня? Может быть, вам наговорили всякой чепухи о других молодых леди?

— Других леди?

Должно быть, мое лицо отразило озабоченность, а его удовлетворение, и я поняла, что он специально дразнил меня или играл со мной.

— Вы ведь не первая, кто пришел сюда по объявлению. Неужели вы думали, что вы первая? Должен вас предупредить, мисс Рашдон, что другие девушки убегали из этого дома в истерике.

— Я должна вас предупредить, что меня не так-то легко напугать.

Он снова на мгновение прижал пальцы к виску, потом его руки бессильно упали на подлокотники кресла.

Я сидела вся сжавшись и пережидала, пока ком в горле пройдет, испытывая страх, что он заметит мою нервозность. Если я сниму капюшон, он может меня вспомнить. Лицо мое раскраснелось, потому что я вдруг осознала, что надеялась именно на это.

Я встала и медленно, не спеша стянула с головы капюшон. Он упал мне на плечи, не скрывая моих волос. Темные локоны каскадом рассыпались по плечам, по груди, упали непокорными и беспорядочными прядями до талии, ореолом окружили лицо. Прищуренные серые глаза Николаса придирчиво оглядывали, оценивали меня с минуту, потом они потемнели и приобрели цвет погасших углей, оставшихся холодными и влажными лежать в остывающем камине.

— Пойдемте, — сказал он повелительно. Мой плащ соскользнул на пол.

Я увидела, как напряглись мускулы на его лице, заметила, как твердо был сжат его рот, будто на мгновение он испытал боль. Внезапно лицо Николаса побледнело, под глазами залегли темные, почти лиловые тени.

Заметив мое смущение, он с любопытством уставился на меня, его губы скривила саркастическая усмешка.

— Ты что, уже готова бежать отсюда, малышка? — спросил он.

У меня появилось ощущение, будто высокий и тугой ворот моего шерстяного платья душит меня. Я и в самом деле была близка к тому, чтобы убежать, но совсем не потому, что он меня чем-то напугал. Чувства, которые я считала давно умершими в моем сердце, оказалось, по-прежнему владели мной и были такими же сильными и столь же неуместными, как и два года назад. В последние месяцы я делала отчаянные усилия, чтобы боль в моей душе превратилась в ненависть. Но как я могла заставить себя возненавидеть его? Направляясь сюда, я знала, что меня ждет, так что теперь бежать было поздно.

— Ну! — обратился он ко мне.

Взгляд его был насмешливым, он будто бросал мне вызов. Вздернув подбородок, я собралась с духом и ответила:

— Думаю, сэр, что вы получаете непонятное удовольствие, запугивая людей. И, — добавила я, пожалуй, с излишней резкостью, — я никакая не малышка.

Взгляд Ника медленно проследовал по моей , фигуре сверху вниз, не упуская ничего. Он разглядывал мои роскошные черные волосы, зеленые глаза, бледную кожу. Взгляд его был пристальным, и я изо всех сил старалась не дрогнуть под ним. Николаса окружала аура скрытой силы, властности, чего я никогда не ощущала прежде. До меня не сразу дошло, что в те минуты, когда я разглядывала Николаса Уиндхэма, лорда Уиндхэма, графа Малхэма, я смотрела на него издалека, из-за двери, из-за изгороди, со стены Мак-Бейна.

Он заметил, что губы мои дрогнули в улыбке.

— Улыбка вам чрезвычайно к лицу, — сказал он тихо. — Завидую вашей памяти, мисс Рашдон. Надеюсь, ваши воспоминания приятные?

— Не всегда, — ответила я правдиво.

— Но даже плохие воспоминания все-таки лучше, чем отсутствие памяти.

Заинтригованная, я смотрела на него.

— Вы очень красивая молодая женщина, — продолжал Николас. Теперь его голос казался мне хрипловатым, полным томления. — Однако, если я приму решение принять вас на службу, вам придется расстаться с этим одеянием. — Он указал на мое унылое серое платье. — Этот цвет вам совершенно не подходит, — добавил Николас.

На этот раз мои щеки зарделись от возмущения. У меня не было возможности привередничать, и выбор туалетов был весьма ограниченным.

— Ваш шерри, милорд, — послышался монотонный голос вошедшего Реджинальда.

Слуга поставил бокал на письменный стол, потом повернулся ко мне и подал чай.

Я воспользовалась случаем, чтобы задать Николасу вопрос, прозвучавший, должно быть, слишком резко:

— Если вы проводите такой тщательный осмотр, милорд, может быть, вы для порядка уж проверите и мои зубы?

— Ваши зубы, мисс, меня совершенно не интересуют. Я не изображаю их на своих картинах…

Поднося напиток ко рту, Николас с улыбкой посмотрел на меня. Одна его черная бровь вопросительно изогнулась.

Реджинальд за моей спиной тихо закрыл дверь, оставив нас снова вдвоем. Николас продолжал разглядывать меня, заставляя испытывать смущение и неловкость. Я заерзала на стуле, боясь, что горячий чай из тонкой фарфоровой чашки прольется мне на колени. Я смотрела на дымящийся ароматный напиток, стараясь унять сердцебиение и думая о том, что воздух в комнате стал нестерпимо тяжелым.

— Кто вы? — спросил Николас так внезапно, что я вздрогнула, и серебряная ложечка звякнула о блюдце.

— Меня зовут Ариэль Рашдон из Кейли. Я не замужем…

— Я так и думал. Не странно ли для такой женщины… — Он запнулся. — Сколько вам лет?

— Мне двадцать три.

— Вам бы уже следовало быть замужем и обзавестись кучей пострелят.

«Пострелят»? Это слово показалось мне странным в его устах. Я продолжала пить чай, обжигаясь горячим напитком.

— Готовы ли вы распроститься с этим чудовищным платьем за сумму, скажем, в три шиллинга в неделю, плюс кров и стол, конечно?

— Не угодно ли вам перестать меня оскорблять? — спросила я сухо. — Готовы вы поклясться, что единственная ваша цель — получить натурщицу, которая бы позировала для ваших портретов?

Я моргала, стараясь выглядеть как можно более удивленной.

— Вы должны быть готовы к тому, мисс Рашдон, что мне может заблагорассудиться нарядить вас в кружева и оборки и отправиться с вами в оперу в Аондоне. Хотелось бы рассчитывать на то, что вы будете улыбаться и делать вид, что не слышите, о чем говорят за вашей спиной, прикрываясь веером из перьев. Потому что говорить будут. Они постоянно чешут языки у меня за спиной и не стесняясь смотрят мне в лицо. Они будут пялиться на вас, будто вы Мария-Антуанетта, готовящаяся взойти на гильотину. И вы услышите сплетни, которые, без сомнения, вас расстроят. Например…

Николас встал с кресла и снова заложил руки в карманы сюртука. Я уставилась на его пустой бокал из-под шерри, потом на его спину, когда он отвернулся от меня и подошел к окну со свинцовым переплетом и загляделся на сады Уолтхэмстоу. Очень медленно, словно поднимая неимоверную тяжесть, он положил руки на подоконник и продолжил:

— Видите ли, я вдовец. Кое-кто, возможно, скажет вам, что именно тоска вынудила меня жить затворником. Эти всезнайки — слепцы. Все в нашем графстве знали, что я питал отвращение к своей покойной жене. — Он слегка повернул голову ко мне. — Это вас удивляет, мисс Рашдон?

— Ваш брак, милорд, — не единственный союз без любви, — ответила я, зная, что такова правда.

— О, будем считать, что подобные слова —

проявление такта с вашей стороны.

— Продолжайте, милорд, — попросила я. Николас вздохнул:

— Некоторые считают, что я убил ее.

Он снова принялся смотреть в окно, с такой силой сжав пальцы, что костяшки побелели.

— Мне говорят, что я безумен и у меня нет надежды на выздоровление. Говорят, что я склонен к приступам буйства, ярости и депрессии. Мой дражайший братец Тревор почему-то изобрел для меня это хобби, чтобы мне было чем занять руки, видимо, из опасения, что я передушу слуг или нападу на сестру, а то и покончу с собой. По правде говоря, живопись стала моим любимым времяпрепровождением, но мне наскучило писать натюрморты, мне надоело рисовать яблоки. Как, впрочем, и вазы, наполненные розами.

Внезапно он резко повернулся ко мне.

— Ах, мисс Рашдон, вы слишком добры. Приберегите слезы для тех, кто их достоин. Меня пока еще не отправили в сумасшедший дом, и, возможно, ваше присутствие благотворно повлияет на меня и избавит от примерки смирительной рубашки.

Я отвернулась, стараясь скрыть от него свою излишне эмоциональную реакцию. Меня смутило то, что он заметил мои слезы.

— Так вы остаетесь здесь? — спросил он тихо.

В голосе его я услышала надежду. Я услышала ее, хотя он и старался замаскировать это наигранным равнодушием.

— Если вы принимаете это место, я должен сразу вас кое о чем предупредить. Желание заняться живописью может охватить меня в любое время дня или ночи. А главным образом, признаюсь, это бывает ночью. Ночи такие чертовски долгие, и, видите ли… — Он не договорил. — Так вы готовы поступить ко мне?

Я закрыла глаза и ответила:

— Да. Готова.

Наступило молчание. Когда я снова открыла глаза, он стоял рядом со мной. Лицо его приблизилось к моему так, что я ощущала его дыхание на своей щеке. Глаза, похожие цветом на старое олово, не отрывались от моих губ. Я чувствовала тепло, исходящее от его тела, ощущала волнующий мужской запах. Он распространялся, обволакивая меня, и я почувствовала, как у меня внутри все болезненно сжалось.

Его рука поднялась и потянулась к моей щеке, я чувствовала запах земли от его рук. Этот запах вытеснил все другие. Но он так и не прикоснулся ко мне. Как бы я ни жаждала этого прикосновения, Николас не дотронулся до меня.

— Глупая девочка, — прошептал он. — Глупая, глупая девочка!