"Роман и повести" - читать интересную книгу автора (Баруздин Сергей Алексеевич)10Ей хотелось, чтобы было так. Солнце, солнце, солнце. Очень много солнца. В сквере у Ильинских ворот блестит на солнце памятник героям Плевны и блестят огромные валуны и восковые листочки на тополях. Ребята с шарами — красными, синими, зелеными, желтыми — играют возле памятника, и шары их блестят на солнце и глаза. Солнце отражается в стеклах домов — незашторенных, открытых, в витринах магазинов, и в Стеклянном тоже, — не замурованных мешками с песком, в окнах трамваев и троллейбусов — они не замазаны черной маскировочной краской. Откуда же запахи свежей краски? Краской пахнет не меньше, чем весенним воздухом, и зеленью, и подсыхающей землей. Пахнет вкусно, дурманяще, как в магазине Резинотреста. А, так это дома пахнут — они покрашены! И стены, и рамы окон, и двери, и номерные знаки над воротами и подъездами, и указатели улиц на углах — все покрашено. Как же она не поняла сразу! Они идут со Славой по Маросейке. Слава не в шинели и не в гимнастерке, а в сером костюме. Ей нравится этот цвет — скромный и красивый. Отец любил такой. Слава молодец, что он сейчас именно в сером костюме. «Слава, почему так много людей?» — спрашивает она. Люди, люди, люди. На тротуарах, на перекрестках, в окнах трамваев и домов. Очень много людей. Он молчит, и она продолжает: «А там, помнишь, перед Юхновом, когда деревню брали, нас было очень мало?» «Так там, Варюша, фронт большой был, — вдруг оживляется Слава. — А тут что — одна улица!» Они проходят мимо сберкассы и керосиновой лавки. «Я потом сбегаю, — говорит она. — Керосин надо купить. А когда мы поедем на твою речку Ворю? Помнишь, обещал?» «В первый выходной и поедем! Там хорошо сейчас». Кончается Маросейка, начинается Покровка. «Мы куда пойдем — ко мне или к тебе, на Бабушкин?» — спрашивает она. Ей уже слышится, как на Елоховском соборе гремят колокола — красиво, величественно, кажется, на весь мир, и сразу же на всех домах взметнулись флаги — красные флаги с золотыми, как буквы на памятнике героям Плевны, наконечниками. Флаги трепещут в весеннем воздухе, а золотые наконечники горят на солнце. Не поймешь, где солнце, где золотые наконечники, где наконечники, где золотое солнце. «Это что? Не победа?» «Конечно, победа, Варюша! — говорит Слава. — А пойдем мы не к тебе и не ко мне, а к нам! Чуть подальше, правда, но зато…» «Как это — «к нам»?» «А дом нам с тобой отгрохали — это чепуха? Отличный дом рядом с кинотеатром имени Третьего Интернационала. Третий подъезд, четвертый этаж. Разве забыла?» Кажется, она забыла. Наверно, потому, что сейчас ей очень хочется показаться Славе хорошей хозяйкой. И она думает только об этом. А то, что у них свой дом, — это хорошо. Они идут дальше. У Покровских ворот она говорит: «А вот и мой дом!» «Знаю», — отвечает Слава. «А вот наша «Аврора», — продолжает она. «Я сюда тоже бегал, давно, в детстве», — говорит Слава. За Земляным валом он продолжает: «А вот и мой дом. Только в нем никого нет. Отец ведь с матерью у меня умерли, а тетку в войну на улице убило осколком. Как раз тут, у церкви…» В скверике у памятника Бауману опять много солнца и детей. Но скверик маленький, и детям не хватает места. На тротуарах возле Новорязанской — дети. На тротуаре возле Елоховского собора — дети. И чуть дальше, около их дома — дети. Асфальт разделен мелом на квадраты и квадратики. Это древние «классики»! Вот бы и им со Славой сейчас попрыгать по этим квадратам. Ведь прыгали же, и совсем недавно! Но сейчас им нельзя. Они взрослые, и у них свой дом. Третий подъезд, четвертый этаж. Квартира номер… «Слава, какая квартира?» «Вот эта, Варюша, эта!» Первое, что ее поражает в квартире, — окна. «Такие огромные! — говорит она. Потом добавляет: — Слава, ты иди отдохни, а я обед приготовлю…» Смешно и обидно, но до войны она не научилась готовить. Как-то так всегда получалось, что все было готово — была мама. Сейчас она ругала себя: не девочка, взрослая, войну прошла, а что же делать с этим обедом? Если суп варить, то как, и, наверно, это не скоро. Ей вспоминается Фаня Залманова и все ее слова, почти подряд, все, что ока говорила: «Варька, брось ты, в самом деле, переживать!», «Ох, уж ты со своим характером», «Ты забыла, кто ты? Лампочка ты! Понимаешь, лампочка! Включили, выключили! А тебе все перегореть хочется, да?», «Слушай, Варька, не чикайся ты с мужиками! Вообще с ними чикаться не надо!». Фаня Залманова из райисполкома! Может, она, конечно, и понимала что-то в жизни, она старше ее, и все-таки ничего она не понимала. А что, если ей хочется угодить сейчас Славе, именно угодить? Накормить его как следует, обласкать, чтобы он знал: она любит его, она все умеет, как взрослая женщина, она будет настоящей хозяйкой в их доме. Что ты скажешь на это, Фаня Залманова, давняя, довоенная моя сослуживица? Эх, Фаня, Фаня! Умная ты, а жизнь ведь сложнее тебя! Слава заходит на кухню, обнимает ее: «Ну, что ты здесь колдуешь?» Она не знает, что ответить. Он бежит куда-то. Она даже опомниться не успевает, как хлопает дверь. «Опять обиделся! — решает она. — И что я за человек! Все как-то не так выходит…» Через десять минут он прибегает с полным вещмешком: «Хватай!» Она вынимает из вещмешка мясо и колбасу, конфеты и масло, сыр и макароны, хлеб и… «А это зачем?» — Она удивляется, увидев две игрушки — гуттаперчевую куклу в голубом платье и заводную машину. «Как зачем? У нас же дети будут!» Да, у них будут дети. И много-много детей, как там, в сквере у Ильинских ворот. Мальчики и девочки. Девочки и мальчики. Нет, пожалуй, сначала лучше мальчики. Для Славы! Ведь мужчины, говорят, так любят мальчиков. «А вот еще», — говорит Слава, доставая что-то из кармана. «Что это?» «Билеты на поезд. Мы же поедем с тобой на речку Ворю». Она варит и жарит. Она накрывает на стол и радуется: «Правда, Слава, что сейчас не война?» «Правда, Варюша, правда!» И они очень долго едят и пьют чай и вино, которое так любит Слава. Она давно знала об этом — еще с тех пор, под Юхновом, в рабочем поселке. За окном сверкают огни витрин и фонарей, окон и трамваев. По крыше соседнего дома бегут могучие неоновые буквы: «Храните деньги в сберегательной кассе». И гремят, как и днем, колокола Елоховского собора. Стол убран. Посуда вымыта. До чего же она устала за сегодняшний день. Но что нужно сказать сейчас, она не знает и молча смотрит на Славу. Он помогает ей: «Спать, спать! Немедленно спать! А то впереди…» Вдруг он хохочет: «Что это я? Впереди ничего, кроме счастья! Ведь не война сейчас!» Она разбирает постель. «Ложись», — говорит он. Она раздевается, чего никогда не было там, на войне. «Спи», — говорит он. «А ты?» «Что я?» «Ты меня боишься?» — неловко спрашивает она. «Я? — Он молчит. Долго, долго молчит. Потом говорит: — Я обидеть тебя боюсь, Варюша. Как тогда…» И ей хорошо теперь. Очень хорошо. Она знает, ох как знает сейчас, что любит его. Любит!.. И так могло быть… Могло, если бы… |
||||||||
|