"Безвыходных положений не бывает" - читать интересную книгу автора (Санин Владимир Маркович)

ДОРОГА НА ХОРОГ

Знаете ли вы, что такое Хорог?

Возьмите карту и найдите Душанбе, столицу Таджи­кистана. Теперь отправляйтесь на юго-восток, кило­метров на триста…

Нашли? Позвольте в порядке расширения геогра­фического кругозора напомнить, что Хорог – центр Горно-Бадахшанской автономной области, жители ко­торой смотрят на мир свысока. Не потому, что они та­кие уж высокомерные и утонченные аристократы, упа­си бог! Просто они живут выше всех, на «крыше мира», ибо город Хорог – столица Памира, великой страны легендарных, неприступных гор.

Я расскажу вам о дороге на Хорог на тот случай, ес­ли вам придет в голову счастливая мысль его посетить. Прежде всего не рассчитывайте на поезд: ближайшая стальная магистраль проходит в сотнях километров от Памира. Летом можно за два-три дня преодолеть на ав­томашине километров шестьсот горных дорог– это доставит много радости любителю острых ощущений, ибо машина частенько будет проноситься в сантимет­рах от бездонной пропасти. И наконец, самолет.

Я расскажу вам о воздушной дороге на Хорог. Она открыта всегда, за исключением тех дней, когда нет погоды. А погоды обычно нет. То есть она есть, но нелет­ная. Ибо когда на Памире облачность – лететь нельзя. Даже самые отчаянные воздушные асы в таких случаях ограничиваются лишь проклятьями. Потому что поми­мо скрытых облаками пяти– и шеститысячников на воздушной трассе Душанбе – Хорог есть еще и Рушанское окно, о котором речь впереди.

И когда погоды нет, Памир закрыт. О нем можно думать, его можно даже видеть, но попасть на него не­возможно. И десятки людей долгими неделями сидят на аэродроме в Душанбе, молитвенно глядя на небо. Сидят отпускники-пограничники и партийные работ­ники, ученые и колхозники, снабженцы и студенты – погоды нет для всех. А в Хороге точно так же десятки людей с трогательной наивностью смотрят на небо: они должны попасть в Душанбе, а оттуда – в Москву, Куйбышев и Читу.

Но погоды нет. Облака закрыли Памир на железный замок.

Мне неслыханно повезло – я ожидал погоду всего двое суток. Наутро третьего дня меня разбудили и голо­сом, каким поздравляют при выдаче ордера на кварти­ру, сообщили, что над Памиром безоблачно. И через час я летел, удостоенный величайшей чести, доступной на самолете, – командир корабля пригласил меня в ка­бину.

Незадолго до отъезда на Памир я беседовал с одним знакомым, который вернулся из Швейцарии. Он зака­тывал кверху глаза и захлебывался от восторга. Он кри­чал, что видел такие горы, от которых захватывает дух. Ах, эти Альпы! Ах, Монблан!

Самолет набрал высоту, и я засмеялся тихим тор­жествующим смехом. Куда ты суешься со своими Аль­пами, жалкий хвастун? Да знаешь ли ты, что твой пре­словутый Монблан здесь, на Памире, заблудился бы и затерялся, как школьник на стадионе в футбольный день? Ты бы сейчас бегал по самолету, заглядывал во все окна и жалобно блеял: «Монблан, где ты? Куда ты запропастился?»

Передо мной раскрывалась картина, написанная ве­личайшим на свете художником. Миллионы лет назад, в период земных катаклизмов, из бурных и дрожащих от чудовищного напряжения недр вырвались эти хреб­ты. С тех пор многое изменилось на свете под той са­мой луной, о которой писал Экклезиаст. Человечество прошло путь от пещерных рисунков до полотен Рафа­эля, от стрел до реактивных самолетов, от звериных шкур до плащей «болонья». А вершины Памира оста­лись такими же, какими были в те времена, когда в океанах, покрывавших землю, еще не появился праро­дитель жизни – первый белок. Хотя по разным причи­нам мне не удалось в то время побывать на Памире, но думаю, что дело обстояло именно так.

Высота – пять тысяч метров. Я сидел между коман­диром корабля и вторым пилотом и не отрываясь смот­рел и смотрел.

– Москва, – кивнув налево, сказал командир.

Я сочувственно взглянул на него: видимо, и на при­вычных людях сказывается кислородное голодание.

– Москва, – повторил командир. – Так мы назы­ваем эту вершину на хребте Петра Первого.

Я поклонился Москве и Петру Первому. Остроко­нечные белые шапки вонзались в небо. Безжизненное безмолвие… И только где-то далеко внизу кое-где мелькали зеленые полоски. И казалось, что они – это случайное, что единственно сущее – это горы, непо­стижимо огромные каменные тела, словно сошедшие с иллюстраций к фантастическим романам. Командир показал вниз, где скрещивались две причудливые чер­ные полоски. Это сливались реки Вахш и Сурхоб, и вниз стремился уже один бурный Вахш, чтобы дать ток будущей Нурекской ГЭС и вместе с родным братом Пянджем образовать Амударью.

Навстречу летит крохотная стрекозка. Наш самолет покачивает крыльями и, сделав встречному Ан-2 этот изящный реверанс, берет курс на Пяндж. И мы летим в долине этой реки. Налево – Советский Союз, напра­во – Афганистан. Два мира, разделенные серо-зеленой полоской стремительного, полноводного Пянджа… Два крохотных спичечных коробка – это одна из са­мых высокогорных в стране метеостанций. Привет, друзья! Спасибо за погоду!

Горы, щетинясь зубчатыми пиками и острыми гра­нями, вонзаются в небо рядом с самолетом. Мы летим совсем рядом с ними. Это величественно, торжествен­но и немножко страшно.

– Погодите, – усмехается командир, – впереди еще Рушанское окно. А сейчас, между прочим, нале­во – пик Коммунизма.

Все грандиозное, из ряда вон выходящее всегда вол­нует, и минут десять я как завороженный провожал глазами это чудо природы, величайшую горную вершину нашей страны. Все никло перед этим семи– и пяти­километровым исполином, даже экзотическая гора Верблюд, действительно очень похожая на популярное животное, даже ледник Медвежий, который недавно расшалился и унес с Ванчского аэродрома ночевавший там самолет.

– Говорят, где-то в этих местах прогуливался со своей компанией головорезов Александр Македон­ский, – прерывает мои размышления командир.

Я внимательно посмотрел вниз, но, честно призна­юсь, следов легендарного завоевателя мне обнаружить не удалось. Видимо, их занесло снегом.

Мы летим по ущелью реки Пяндж. Здесь – шутки в сторону, оба пилота серьезны и сосредоточенны. Один неосторожный поворот штурвала, и возможен «поце­луй с горой». Сжатый с двух сторон каменными масси­вами, красавец Ил-14 кажется хрупкой детской игруш­кой.

– Рушанское окно, – слышу я голос командира. Теперь я понимаю, почему на Памир нельзя лететь, если на воздушной трассе хоть одно облачко. Самолет стремительно несется между скалами, едва, кажется, не задевая их плоскостями. Это длится минуту, это длится вечность.

Еще минут десять – и самолет идет на посадку. Простая земляная площадка, раза в два больше фут­больного поля, – это и есть транспортное сердце Па­мира – Хорогский аэродром. Навстречу бросаются встречающие. Я пожимаю руки пилотам, мужествен­ным людям, для которых эти экзотические перелеты – обыкновенная работа.

Такова дорога на Хорог.