"Сокровенные тайны (За семью печатями)" - читать интересную книгу автора (Браун Сандра)

Глава 9

Конюшня, как и дом, была каменная. Внутри все было так же, как и в других конюшнях, какие Алекс доводилось видеть; правда, эта поражала безукоризненной чистотой. По обе стороны широкого прохода шли денники. Пахло по-своему даже приятно: сеном, кожей и лошадьми. Тусклые ночники, висевшие между денниками, давали достаточно света, и она сразу заметила, что в одном деннике, примерно посреди ряда, горит яркая лампа. Она тихонько двинулась туда, миновала распахнутую дверь сбруйной, потом дверь с табличкой «Физиотерапия». Через широкий проем увидела двор с дорожкой для выгула сразу нескольких лошадей.

Еще не видя Рида, она услышала его голос, он тихонько приговаривал что-то обитателю денника. Поравнявшись с открытой дверью, она заглянула внутрь. Рид сидел на корточках и своими большими руками растирал заднюю ногу лошади.

Склонив голову набок, он целиком ушел в это занятие. Вдруг его пальцы нажали, видимо, на чувствительное место. Конь всхрапнул и попытался отдернуть ногу.

— Спокойно, спокойно.

— А что с ним?

Услышав ее голос, Рид не повернулся и не выказал ни малейшего удивления. Очевидно, прекрасно знал, что она стоит у двери; просто делал вид, что ничего не замечает. Он осторожно опустил поврежденную ногу и, встав, погладил лошадь по крупу.

— Это она. — Он многозначительно усмехнулся. — Вы что же, еще не отличаете кобылы от жеребца, в вашем-то возрасте?

— Отсюда не видно.

— Ее зовут Нарядные Трусики.

— Лихо.

— Ей подходит. Она думает, что она умнее меня, умнее всех. На самом деле умна-то она умна, да ум ее до добра не доводит. То скачет слишком далеко, то «лишком быстро, вот ей и достается в конце концов.

Он зачерпнул горсть зерна и подал лошади на ладони.

— А, понятно. Скрытый намек на меня. Он не возражал, лишь пожал плечами.

— Счесть это за угрозу?

— Как хотите, так и считайте.

Он снова играл словами, вкладывая в них двойной смысл. Но на этот раз Алекс на удочку не попалась.

— И что же это за лошадь?

— Жеребая. Эта конюшня для кобыл.

— И все они стоят здесь?

— Ну да, отдельно от остальных. — Лошадь ткнулась мордой ему в грудь; он заулыбался и стал почесывать ее за ушами. — Вокруг мам с детками слишком большая суета.

— Почему?

Он пожал плечами, давая понять, что объяснить это непросто.

— Похоже, наверно, на родильное отделение. С новорожденными все носятся, как ненормальные.

Он провел рукой по гладкому животу кобылы.

— Ей в первый раз жеребиться, вот она и нервничает. На днях ее выгуливали, а она вдруг решила проявить норов и повредила плюсну.

— И когда она ожеребится?

— Весной. Время еще есть, пусть отдыхает. Дайте-ка мне руку.

— Что?

— Руку вашу.

Чувствуя, что она колеблется, он нетерпеливо втащил ее в денник, поставил рядом с собою возле кобылы и сказал:

— Потрогайте.

Накрыв ее ладонь своей, он прижал ее к лоснящемуся боку кобылы. Под короткой грубой шерсткой ощущались сильные, полные жизни мышцы.

Кобыла всхрапнула и осторожно переступила ногами; Рид успокоил ее. В деннике было душно и слишком натоплено. Особый запах пробуждающейся новой жизни заполнял все пространство.

— Теплая, — затаив дыхание, прошептала Алекс.

— Да уж.

Рид пододвинулся к Алекс и, держа ее руку в своей, провел ее рукой по телу кобылы, к ее раздутому животу. Алекс негромко и удивленно вскрикнула, ощутив под ладонью какое-то движение.

— Жеребенок.

Рид стоял так близко, что от его дыхания слегка шевелились пряди ее волос, она слышала запах его одеколона, смешавшийся с запахами конюшни.

От резкого толчка прямо ей в ладонь Алекс радостно рассмеялась. Вздрогнув от неожиданности, она на мгновение прислонилась к Риду.

— Какой резвый.

— Она принесет мне чемпиона.

— А она ваша?

— Да.

— А кто отец?

— За его услуги я дорого заплатил, но он того стоил. Красавец жеребец из Флориды. Он моей сразу приглянулся. По-моему, ей было жаль, что все так быстро кончилось. Может, если бы он все время бегал поблизости, она бы не отбивалась от табуна.

У Алекс так сдавило грудь, что она едва дышала. Ее тянуло прислониться щекой к боку кобылы и все слушать и слушать убаюкивающий голос Рида. К счастью, разум возобладал, и она не успела наделать глупостей.

Она вытянула руку из-под его ладони и обернулась. Он стоял близко, почти касаясь ее; чтобы взглянуть ему в лицо, ей пришлось откинуть голову, затылком она чувствовала конское тепло.

— Все владельцы лошадей имеют доступ в конюшню? Рид сделал шаг назад, давая ей возможность пройти к выходу.

— Я ведь работал у Минтонов; они, я полагаю, знают, что мне можно доверять.

— И что же это за лошадь? — повторила Алекс свой вопрос.

— «Четвертушка».

— Четвертушка чего?

— Четвертушка чего?! — Он закинул голову и захохотал. Рядом заплясала Нарядные Трусики. — Бог ты мой, вот это сказанула. Четвертушка чего?

Он снял цепь, приковывавшую кобылу к металлическому кольцу в стене, и, плотно закрыв калитку, подошел к Алекс, стоявшей возле денника.

— Вы с лошадьми не лучшим образом знакомы, верно?

— Как видите, не лучшим, — сухо ответила она. Ее смущение позабавило его, но лишь на минуту. Затем он, насупившись, спросил:

— Вы сами надумали сюда приехать?

— Меня пригласил Джуниор.

— А, тогда все ясно.

— Что вам ясно?

— Да он вечно бросается со всех ног за каждой новой доступной бабой.

У Алекс кровь закипела в жилах.

— Я не доступна ни для Джуниора Минтона, ни для кого-либо другого. И я не баба.

Он опять медленно и насмешливо оглядел ее с головы до ног.

— Пожалуй, и впрямь нет. В вас слишком много прокурорского и маловато женского. Вы хоть когда-нибудь отдыхаете?

— Уж не тогда, когда расследую дело.

— Что, и с бокалом в руке тем же занимались? — презрительно спросил он. — Дело расследовали?

— Именно.

— Какие своеобразные методы расследования у прокуратуры округа Трэвис!

Он повернулся к ней спиной и, вскинув голову, зашагал в противоположный конец здания.

— Подождите! Я хочу задать вам несколько вопросов.

— Пришлите мне повестку, — бросил он через плечо.

— Рид!

Повинуясь порыву, она рванулась за ним и вцепилась в рукав его кожаной куртки. Он остановился, посмотрел на ее пальцы, впившиеся в помягчевшую от долгой носки кожу, потом не спеша обернулся и глянул на нее зелеными пронзительными глазами.

Алекс выпустила его рукав и отступила не шаг. Не то чтобы она испугалась, скорее, ее поразило собственное поведение. Она вовсе не собиралась обращаться к нему по имени и, уж безусловно, не намеревалась хвататься за него, особенно после того, что произошло в деннике.

Облизнув пересохшие от волнения губы, она сказала:

— Я хочу с вами поговорить. Пожалуйста. Это останется между нами. Хочу удовлетворить собственное любопытство.

— Знаем-знаем такой приемчик, госпожа прокурор. Я и сам его не раз использовал. Разыгрываете из себя большого друга подозреваемого, надеясь, что он развесит уши и проговорится о том, что хотел бы скрыть.

— Все отнюдь не так. Просто хочу поговорить.

— О чем?

— О Минтонах.

— О чем именно?

Он стоял, широко расставив ноги, слегка выпятив таз; руки он сунул в задние карманы джинсов, отчего куртка на груди распахнулась. Устрашающе мужская поза. Она одновременно и возбуждала, и раздражала Алекс; она поспешила подавить в себе эти чувства.

— Как, на ваш взгляд, у Ангуса с Сарой-Джо счастливый брак?

Он заморгал и кашлянул.

— Что?

— Не надо на меня так смотреть. Я спрашиваю ваше мнение, я не требую анализа их отношений.

— Да какая, к чертям, разница, счастливый у них брак или нет?

— Сара-Джо — совсем не та женщина, на которой, с моей точки зрения, должен был жениться Ангус.

— Противоположности сходятся…

— Мысль не новая. Они… близки?

— Близки?

— Да, близки — в интимном смысле.

— Отродясь об этом не думал.

— Думали, конечно. Вы же с ними здесь жили.

— Очевидно, моя голова в отличие от вашей не настроена на похотливую волну. — Он шагнул к ней и понизил голос. — Но мы могли бы это исправить.

Нельзя позволить ему вывести меня из равновесия, решила Алекс; она понимала, что ему хочется не столько соблазнить, сколько взбесить ее.

— Они спят вместе?

— Наверное. Меня не касается, что они делают или не делают в постели. Более того, мне на это наплевать. Меня волнует только то, что происходит в моей собственной постели. Отчего бы вам не расспросить меня об этом?

— Потому что меня это не интересует. Он понимающе ухмыльнулся.

— А по-моему, интересует.

— Мне не нравится, когда на меня смотрят пренебрежительно только потому, что я женщина-прокурор.

— Тогда бросьте это занятие.

— Какое? Быть женщиной?

— Нет, прокурором.

Она мысленно сосчитала до десяти.

— Ангус с другими женщинами встречается? Она уловила в его глазах нарастающее раздражение. Его терпение истощалось.

— Вы считаете Сару-Джо страстной женщиной?

— Нет, — ответила Алекс.

— Как, на ваш взгляд, Ангус не страдает отсутствием сексуальных аппетитов?

— Судя по его аппетиту к еде и жизни, не должен.

— Вот вам и ответ на ваш вопрос.

— Отношения между ними оказали воздействие на Джуниора?

— Откуда мне, к черту, знать? Спросите его.

— Да он что попало наплетет, лишь бы отговориться.

— И таким образом ясно даст понять, что вы лезете не в свое дело. Я не так обходителен, как он. Так что лучше не вмешивайтесь.

— Это и мое дело.

Он вынул руки из карманов и скрестил их на груди.

— С нетерпением жду доступного моему пониманию объяснения.

Его сарказм не смутил ее.

— В отношениях между родителями может скрываться причина трех неудачных браков Минтона-младшего, — И это вас Тоже не касается.

— Касается.

— И каким же образом?

— Джуниор любил мою мать.

Слова эти гулко прозвучали в коридоре затихшей конюшни. Голова Рида резко откинулась назад, будто его неожиданно ударили в подбородок.

— Кто вам сказал?

— Он сам. — Не сводя с него внимательных глаз, Алекс тихо добавила:

— Он сказал, вы оба ее любили.

Довольно долго он молча смотрел на нее, потом пожал плечами.

— Каждый по-своему. И что из этого?

— Не потому ли распадались браки Джуниора? Оттого что он все еще был влюблен в мою мать?

— Понятия не имею.

— А вы как это объясняете?

— Ну, ладно. — С высокомерным видом он склонил голову набок. — Я считаю, незачем припутывать Селину к дерьмовым этим минтоновским бракам. Просто он не умеет всласть потрахаться без того, чтобы потом не чувствовать себя виноватым. Вот для очистки совести он и женится каждые несколько лет.

Это было сказано с явным намерением оскорбить Алекс, и она оскорбилась, однако решила не показывать, как сильно он ее задел.

— Как вы думаете, почему он испытывает чувство вины?

— Это гены. У него в жилах течет кровь многих поколений благородных южан. Отсюда и муки совести во всем, что касается прекрасного пола.

— А вы — в подобных случаях? Он широко ухмыльнулся.

— Что бы я ни сделал, вины за собой никогда не чувствую.

— Даже если совершили убийство?

Ухмылка тут же исчезла с его лица, глаза потемнели.

— Подите к черту!

— Вы когда-нибудь были женаты?

— Нет.

— Почему?

— Не ваше дело, черт побери! Есть еще вопросы, госпожа прокурор?

— Да. Расскажите мне о своем отце. Рид медленно опустил руки. Холодно, в упор посмотрел на Алекс. Она сказала:

— Я знаю, ваш отец умер, когда вы были еще школьником. Джуниор сегодня упомянул об этом. После смерти отца вы переехали жить сюда.

— У вас нездоровое любопытство, мисс Гейтер.

— Это не просто любопытство. Я собираю факты, относящиеся к проводимому мной расследованию.

— Ну конечно, конечно. Очень важный фактический материал, вроде сексуальной жизни Ангуса. Она укоризненно взглянула на него:

— Меня интересуют мотивы, шериф Ламберт. Вы, как человек, по долгу службы стоящий на страже правопорядка, не можете этого не понимать. Вам ведь знакомы понятия «мотив» и «возможность совершения преступления»?

Взгляд его стал еще холоднее.

— Мне необходимо установить, в каком расположении духа вы были в ту ночь, когда убили мою мать?

— Бред собачий. Где тут связь с моим стариком?

— Быть может, ее и нет, но вы мне все же расскажите. Почему вы так болезненно относитесь к этой теме, если она не имеет большого значения?

— А Джуниор не рассказал вам, как умер мой отец? — Она отрицательно покачала головой. Рид горько усмехнулся. — Что это он? Не понимаю. Здесь долго судачили о его смерти, ни одной отвратительной подробности не упустили. Разговоров хватило на много лет.

Он наклонился, и их глаза оказались на одном уровне.

— Он захлебнулся собственной блевотиной, так по пьянке и окочурился. Правильно, этому и ужасались. Жуткое дело, черт побери, особенно когда директор вызвал меня из класса и сообщил.

— Рид! — пытаясь остановить этот саркастический поток, Алекс подняла руку. Он, отмахнувшись, ударил по ней.

— Ну уж нет: раз вам не терпится сунуть нос во все темные углы и выведать все тайны, получайте. Но держитесь, крошка, это вам не фунт изюму. Папочка мой был городским пьянчужкой, всеобщим посмешищем; этакая никчемная, жалкая, горемычная пародия на человека. Я ведь даже не заплакал, узнав, что он умер. Я радовался: помер-таки этот ничтожный, гнусный мерзавец. Я от него сроду ничего доброго не видал и всю жизнь сгорал от стыда, что он — мой отец. И его это обстоятельство также не радовало, как и меня. Чертово отродье — вот как он меня обычно называл, перед тем как влепить затрещину. Я был для него обузой. А я, как последний дурак, все мечтал и делал вид, что у нас семья. Вечно приставал, чтобы он пришел посмотреть, как я играю в футбол. Однажды он явился-таки на матч. Уж он устроил спектакль: взбираясь на трибуну, где самые дешевые места, он повалился и, падая, сорвал один из флагов. Я готов был умереть от стыда. Велел ему больше не появляться на стадионе. Я его ненавидел. Ненавидел, — проскрежетал он. — Я не мог позвать друзей домой — такой там был хлев. Мы ели из консервных банок. Я знать не знал, что существуют такие вещи, как тарелки, которые расставляют на столе, или что в ванной бывают чистые полотенца; все это я увидел в домах у других ребят, куда меня приглашали. Собираясь в школу, я старался выглядеть как можно приличнее.

Алекс уже сожалела, что вскрыла эту гноящуюся рану, но ее радовало, что он разговорился. Впечатления и переживания детства многое объясняли в этом человеке. Но он рисовал портрет отверженного, а это не сходилось с тем, что она о нем знала.

— А мне говорили, что в школе вы верховодили, к вам тянулись ребята. Вы установили там свой порядок, все зависело от вас.

— Такого положения я добился грубой силой, — объяснил он — В начальных классах ребята надо мной потешались, все, кроме Селины. Потом я подрос, окреп и научился драться. Дрался я по-страшному, без всяких правил. Смеяться надо мной перестали. Враждовать со мной оказывалось себе дороже, куда удобней было со мной дружить.

Губы его скривились в презрительной усмешке. — А теперь вы вообще упадете, мисс прокурор. Я воровал. Крал все, что можно было съесть или вообще могло пригодиться. Понимаете, ни на одной работе отец не удерживался больше нескольких дней без того, чтобы не напиться. Он брал, что ему причиталось, на весь заработок покупал себе одну-две бутылки и напивался до потери сознания. В конце концов он оставил попытки работать. Я кормил нас обоих, подрабатывая после уроков где придется и воруя где можно и нельзя.

Сказать Алекс на это было нечего. И Рид это понимал. Потому и поведал ей свою историю. Ему хотелось, чтобы она почувствовала себя дрянной и очень недалекой. Он ведь и не предполагал, как много схожего в их детских воспоминаниях, хотя голодной она не бывала никогда. Мерл Грэм очень заботилась об удовлетворении ее физических потребностей, зато эмоциональными совершенно пренебрегала. Алекс выросла с ощущением, что она хуже других и ее не любят. С искренним сочувствием в голосе она сказала:

— Мне очень жаль, Рид.

— Мне ваша чертова жалость не нужна, — издевательски отозвался он. — И ничья не нужна. От такой жизни я очерствел и озлобился, и меня это устраивает. Я рано научился защищаться, потому что мне было ясно: заступаться за меня никто, черт возьми, не станет. Я ни от кого не завишу, кроме как от самого себя. Не доверяю ничему и тем более никому. И разрази меня гром, если я когда-нибудь опущусь до уровня моего старика.

— Вы придаете своим воспоминаниям слишком большое значение, Рид. Вы чересчур чувствительны.

— Я хочу, чтобы все забыли про Эверетта Ламберта. И не желаю, чтобы хоть один человек подумал, будто я имею к нему какое-то отношение. Никакого. Никогда.

Он сжал зубы и, вцепившись в отвороты ее жакета, притянул ее к своему разъяренному лицу.

— Я многое сделал, чтобы заставить людей забыть тот прискорбный факт, что я сын Эверетта Ламберта. И вот, когда его все почти забыли, откуда ни возьмись являетесь вы и начинаете всюду лезть, поднимаете вопросы, давно лишенные всякого смысла, напоминая всем и каждому, что к своему теперешнему положению я полз из трущоб, с самого дна.

Он с силой толкнул ее. Она отлетела и, ухватившись за калитку денника, едва устояла на ногах.

— Я уверена, что никто и не взваливает на вас отцовские грехи.

— Ах, вы так считаете? Но в маленьком городке, крошка, все иначе. Скоро вы сами в этом убедитесь, потому что вас начнут сравнивать с Сединой.

— Ну и на здоровье. Буду даже рада.

— Вы в этом уверены?

— Да.

— Осторожнее. Когда лезете в воду, не зная броду, неплохо бы подумать, чем это может кончиться.

— А если без околичностей?

— Возможны два варианта. Либо окажется, что вы во всем уступаете своей матери, либо вы обнаружите, что сходство с ней вовсе не столь уж лестно для вас.

— Это в каком же смысле? Он окинул ее взглядом:

— Мужчина при виде вас вспоминает, что он мужчина, — в этом вы на нее похожи. И, как она, умеете этим пользоваться.

— Что вы хотите сказать?

— Она была далеко не святая.

— Я и не думала, что она была святой.

— Разве? — вкрадчиво спросил он. — А по-моему, думали. Вы, мне кажется, создали сказочный образ матери и надеетесь, что Седина полностью ему соответствует.

— Какая нелепость, — решительно запротестовала Алекс, но тут же осеклась: в ее ответе слышалось просто детское упрямство. Более спокойным тоном она сказала:

— Что говорить, бабушка была убеждена, что Седина — центр Вселенной. Мне с детства внушили, что она была идеальной молодой женщиной. Но сейчас я сама стала женщиной — и достаточно взрослой — и понимаю, что мать была живым человеком со своими недостатками, как все люди.

Несколько мгновений Рид внимательно смотрел на нее.

— Не забудьте, я вас предупредил, — тихо произнес он. — Лучше возвращайтесь в гостиницу, уложите в чемодан свои модные шмотки и папки с судебными бумагами и мотайте в Остин. Что было, то было. Здесь нет желающих бередить темное прошлое в истории Пурселла — особенно сейчас, когда решается судьба лицензии на открытие ипподрома. Они бы скорее оставили Седину лежать тут, в конюшне, чем…

— В этой конюшне? — ахнула Алекс. — Мою мать убили здесь?

Она видела, что он проговорился случайно. Рид едва слышно чертыхнулся и отрывисто сказал:

— Здесь.

— Где именно? В каком деннике?

— Не важ…

— Покажите же, черт бы вас побрал! Мне до смерти надоели ваши уклончивые ответы да увертки. Покажите, где вы нашли ее в то утро, шериф.

Подчеркнув последнее слово, она напоминала ему, что по долгу службы он обязан блюсти закон и поддерживать правопорядок.

Не говоря ни слова, он повернулся и направился к двери, через которую она вошла в этот сарай. Возле второго от входа денника он остановился.

— Здесь.

Алекс замерла, потом медленно двинулась вперед и наконец поравнялась с Ридом. Она заглянула в денник. Сена там не было, просто голый пол с резиновым покрытием. Калитка была снята, поскольку денник пустовал. Он выглядел безобидным, каким-то безликим.

— После того, что тут случилось, лошадь в денник не ставили ни разу, — сказал Рид и с пренебрежением добавил:

— Ангус ведь не лишен сентиментальности.

Алекс попыталась было вообразить окровавленный труп, лежащий на полу денника, но ничего не вышло. Она вопросительно взглянула на Рида.

Ей показалось, что скулы у него обозначились еще больше, а вертикальные морщины возле рта стали глубже, чем минуту назад, когда он злился. Посещение места убийства не прошло для него так легко, как он хотел бы.

— Расскажите мне, как это было. Пожалуйста. Он поколебался, потом сказал;

— Она лежала по диагонали, голова в том углу, ноги где-то здесь. — Носком сапога он коснулся пола. — Вся была залита кровью. Волосы, одежда, все.

Даже следователи, не раз расследовавшие убийства — Алекс их уже наслушалась, — и те обсуждают кровавые подробности с большими эмоциями. Голос Рида звучал глухо и монотонно, но на лице застыла боль.

— Глаза у нее были еще открыты.

— Который был час? — осипшим голосом спросила Алекс.

— Когда я ее обнаружил? — Она кивнула, не в силах сказать ни слова. — Около половины седьмого. Уже рассвело.

— Что вы здесь делали в такую рань?

— Часов в семь я обычно начинал чистить конюшни. А в то утро меня беспокоила кобыла.

— Ах да, та, что накануне ожеребилась. Значит, вы пришли проведать ее и жеребенка?

— Ну да.

Блестящими от слез глазами она взглянула на него:

— Где вы были накануне вечером?

— В разных местах.

— Весь вечер?

— Да, после ужина.

— Один?

У него даже губы побелели от злости.

— Если вы желаете задать еще вопросы, госпожа прокурор, передайте дело в суд.

— Я так и собираюсь сделать.

Она направилась мимо него к выходу, но он схватил ее за руку и грубо подтащил к себе.

— Мисс Гейтер, — зло и нетерпеливо прорычал он, — вы же неглупая женщина. Бросьте лучше это дело. А не бросите, кое-кто наверняка схлопочет как следует.

— Кто же именно?

— Вы.

— Каким образом?

Он не двинулся с места, лишь слегка наклонился к ней.

— Мало ли как.

Это была едва прикрытая угроза. Физически он был вполне способен убить женщину, но хватит ли у него душевных сил? О женщинах в целом он был явно невысокого мнения, но, если верить Джуниору, Рид любил Седину Грэм. Одно время она даже хотела выйти замуж за Рида. Возможно, все вокруг, в том числе и сам Рид, не сомневались, что они поженятся, и вдруг Седина вышла замуж за Эла Гейгера и забеременела. Алекс вообще не хотелось верить, что Рид мог убить Седину; и уж тем более ей не хотелось думать, что он убил Селину из-за нее, Алекс.

Он презирал женщин, был заносчив и вспыльчив — чистый порох. Но совершить убийство? Непохоже. А может, просто она питала слабость к русым волосам и зеленым глазам, к выцветшим джинсам в обтяжку и поношенным кожаным курткам с меховым воротником? К тем, кто умеет носить ковбойские сапоги и не выглядеть при этом по-дурацки? К тем, кто ходит, разговаривает, пахнет и действует, как истинный мужчина?

Именно таким и был Рид Ламберт.

Взволнованная не столько угрозой, прозвучавшей в его словах, сколько силой его личности, Алекс высвободила руку и отступила к двери.

— Я не имею ни малейшего намерения прекращать расследование, пока не установлю, кто убил мою мать и почему. Я всю жизнь мечтала это выяснить. Отговаривать меня бесполезно.