14

День восьмого августа 1918 года назвали «черным днем в истории германской армии». Во Франции под Амьеном объединенные силы ее противников заставили бежать немецкую дивизию, а за ней побежали и многие другие соединения. Семь дивизий были разгромлены, и это положило начало окончанию первой мировой войны.

Ветле два последних года с тревогой следил за ходом войны. Думая о Ханне, он чувствовал угрызения совести. Она же находится в самом центре театра военных действий, а он оставил ее там!

За эти два года он успел несколько раз влюбиться и стал думать, что девчонки в жизни предназначены лишь для одного. Однако, когда он поделился своими мыслями с Андре, то тут же получил отпор. Андре был женат на суфражистке Мали и это сказалось на его мировоззрении. Он обозвал Ветле самоуверенным мужиком, сказав при этом, что ему, выходцу из рода Людей Льда, которые на первое место всегда ставили понимание, терпимость и сочувствие другому человеку, должно быть просто стыдно за свои мысли.

Слова Андре сильно задели Ветле. Он такого и в виду не имел. Но после этого он стал по-другому думать о Ханне. Не то, чтобы изменились его чувства по отношению к ней, вовсе нет, но он сейчас понял ее. Она была намного взрослее его, мальчика, не имевшего никакого представления о требовательных побуждениях, существующих в теле человека. Она была дитя природы и то, что она набросилась на него, влюбилась в него, вполне естественно.

Как плохо он обращался с ней! Так мало понимания проявил! Уговорил пойти в монастырь! Для ее собственного благополучия? О, нет. Только для того, чтобы отделаться от девочки надежным способом.

– Мама, я поеду во Францию, – сказал он в первый день нового 1919 года. Марит заволновалась.

– Я… не знаю, нужно ли тебе делать это.

Раньше Ветле часто раздражали растерянность и отсутствие эрудиции у матери. В детские годы он не видел, как сильно Марит стремилась получить то, чему ей не удалось научиться в детстве. Он не обращал внимания на то, как день за днем шло ее развитие. Неуверенность все же осталась в ней и, если ей приходилось принимать важное решение, она тут же обращалась за советом к Кристофферу.

После возвращения домой из своего опасного путешествия, Ветле стал смотреть на мать другими, более любящими глазами. Считал обязательным для себя обращаться к ней за советом, с тем, чтобы она почувствовала, что с ней считаются. Но то, что она сейчас не находила ответа, ему было понятно. Поэтому они вместе пошли к Кристофферу, который тут же связался с нужными людьми. Требовалось узнать, каковы сейчас связи с Францией.

Ветле пришлось ждать до марта. Правда, они с Ханне договорились, что он приедет за ней осенью, в тот же самый день, когда они расстались. Но он знал, что в Германии после долгой войны царит голод. О Франции же он вообще не знал ничего.

Живет ли она еще в монастыре? Или еще хуже – уцелел ли сам монастырь?

О, уколы совести мучили его денно и нощно, пока готовились необходимые для поездки документы.

Любовные историйки, которые случались в его жизни здесь в родном уезде, умирали каждый раз сами по себе. В этом возрасте все люди таковы.

Все чаще он думал о Ханне.

Ветле нес за нее ответственность. Однажды он уже совершил предательство. Больше такого повториться не должно.

Если она не захочет поехать с ним в Норвегию, то это ничего не значит. Если пожелает начать новую жизнь во Франции или вернуться в Испанию к цыганам, или останется монахиней в монастыре – это ее дело. Ему только надо позаботиться о том, чтобы ей было хорошо и она была бы счастлива.

Если она пожелает отправиться с ним в Норвегию, ее встретят сердечно. Папа Кристоффер обещал устроить ее на курсы медсестер, если она захочет. Она не будет терпеть нужды.

О каком-то браке не может быть и речи, все осталось в прошлом.

Ветле не должен ехать один. Андре и Мали, а также их шестилетний сынишка Рикард будут его сопровождать. После этой долгой войны они хотят посмотреть на Европу, и Андре хотел бы проверить, так ли работает его автомобиль, как и прежде.

Конечно, Ветле был безмерно рад таким спутникам. Он совсем не представлял себе, как пройдет его встреча с Ханне.

Ему уже исполнилось семнадцать, когда он отправился в дорогу. Ханне сейчас столько же.

Пока они ехали через разрушенную Северную Германию, Ветле пытался представить себе, как она теперь выглядит. Если вообще осталась жива!

Нет, она должна жить! В противном случае его до самой смерти будет мучить совесть!

Особого удовольствия поездка не доставила. Кругом царила такая кричащая нужда, что они постоянно чувствовали себя удрученно.

Конечно люди пытались восстановить разрушенное! Но на что надеялись немцы, потерпевшие столь сокрушительное поражение? Против которых выступал почти весь мир, даже после окончания войны? В таком унижении едва ли можно выжить, думал Ветле. И все же они жили.

После поездки по местам, которые больше всего были похожи на сцены из кошмарного сна, они прибыли в небольшую деревню близ Нанси.

Ветле был сбит с толку:

– Монастырь где-то здесь, но я не узнаю этих мест.

– Не удивляйся, – сухо произнес Андре.

Земля кругом была разворочена, осколки металла засоряли поля, луга, одни черные трубы поднимались вверх там, где раньше были дома.

– Мы должны у кого-нибудь спросить, – решил Андре. – Кто из нас лучше всех владеет французским?

Никто. И поэтому попытаться пришлось Ветле. Хотя запас французских слов у него был весьма ограничен.

Некоторое время ушло на поиски человека, которого можно было бы расспросить.

Они узнали, что монастырь не здесь. Они поехали не той дорогой.

Ошибиться было легко, ибо все дороги были разбиты.

Спустя несколько часов, они все же добрались до цели.

Монастырь был цел, не пострадал от артиллерийского огня.

Ветле сильно волновался, подходя к воротам монастыря, двигался скованно.

Прошел довольно продолжительный промежуток времени, прежде чем настоятельница, наконец, поняла, о ком они спрашивают. Бедной Ханне пришлось еще раз изменить свое имя. Сестра Женевьева. Так сейчас звали эту послушницу.

Через зал прошла монахиня. Бледная, закутанная в монашескую одежду женщина бросила испуганный взгляд на посетителей и быстро двинулась дальше. Мужчины в стенах монастыря! Маленький Рикард смотрел на все вокруг, вытаращив глаза.

– Вы прибыли слишком рано, – сказала с упреком аббатиса. – Сестра Женевьева ждет вас не раньше осени. И тогда она решила постричься в монахини.

– Стать монахиней? – воскликнул Ветле. – Так она решила?

– Юная Женевьева очень преданная служительница Нашего Господа Иисуса Христа.

Ветле было весьма трудно представить Ханне в такой роли. Он растерянно посмотрел на своих спутников.

– Да, она сделала свой выбор, и нам здесь нечего делать, – быстро произнес он голосом, в котором слышно было и облегчение и разочарование.

Мали, не испытывавшая любви к системе монастырей, в которой подавлялись все ценности и права женщин, спокойно сказала:

– Поскольку мы уже здесь, нам следует все же поприветствовать ее!

Ветле перевел ее слова и аббатиса, явно недовольная таким предложением, приняла строгий вид, затем быстро вышла из помещения в намерении привести девушку.

Пока они ожидали, Мали смотрела на потолок и шепотом возмущалась. Благо никто здесь не понимал норвежского языка:

– Фу, какое ужасное место! Взгляните на эти сырые холодные кирпичные стены! Подумайте хотя бы о ревматизме и о воспалениях мочевого пузыря!

Тяжелая дубовая дверь в другом конце зала открылась, и аббатиса вместе со следующей за ней Ханне вошли в помещение. Девушка шла, скромно потупив глаза, ладони рук смиренно сжаты перед грудью.

«Как она мила в этой строгой одежде, – подумал пораженный Ветле. – Я такой ее не помню!»

Но ведь прошли годы.

Женщины остановились перед группой норвежцев.

Аббатиса холодно произнесла:

– Женевьева твердо заявляет, что она сделала свой выбор. Она остается здесь. Ветле посмотрел на девушку.

– Ты это серьезно, Ханне?

– Да, – прошептала она со смиренным благоговением.

Тут она наконец подняла взгляд и посмотрела на него, почти взрослого юношу.

– Нет! – восхищенно воскликнула она, и ее глаза заблестели теплом.

Чтобы забрать ее из монастыря потребовалось время, монахини не хотели отпускать ее. Они не верили в ее внезапную перемену. Но Ханне была упряма, более решительна, чем все прошедшие годы. Она должна поехать в страну Ветле. Хватит! Нет, она едет не к язычникам, она в Норвегии будет так же горячо молиться Господу Богу и Мадонне.

Наконец им удалось убедить настоятельницу.

И вот они снова в пути, едут на север, испытывая весьма различные чувства.

Мали и Андре не знают, что им следует думать, маленький Рикард восхищен ее короткой стрижкой, а Ветле пытается освоиться с этой совершенно новой для него Ханне.

Сама же она сидит, перебирая руками четки, и со страстным отчаянием шепотом произносит слова молитвы. Она знает, что поступила правильно, поехав с ним. Теперь, после новой встречи с ним, она уже никогда не сможет выбросить его из своей головы. И в то же время она ужасается тому, сколь ничтожно слаба оказалась ее плоть.

Не пыталась ли она в течение почти трех лет забыть его?

Неужели она не справилась с этим, проводя многие часы в молитвах перед небольшим распятием, висевшим на стене кельи? Постоянные покаяния в виде постов, самоизбиения розгами и добровольная тяжелая работа уже подготовили ее к тому, чтобы она забыла его, и не возвращалась больше к светской жизни.

И на тебе… Один лишь взгляд на него и все ее целомудренные намерения рухнули словно карточный домик.

А он изящен. Ханне видела в нем настоящего мужчину. Он вырос, стал почти на голову выше ее, лицо утратило детскую округлость, фигура обрела крепость. Во всяком случае так Ханне казалось. Ветле всегда останется худощавым, с длинными красивыми руками и узкими бедрами.

О, как она его обожает!

Она торопливо произносила слова молитвы, перебирая пальцами четки.

Ветле чувствовал себя в высшей степени смущенным. У него с годами сложился иной взгляд на девушек, а Ханне стала по-настоящему привлекательной. Очень короткая стрижка для него не имела значения, она производила приятное, пикантное впечатление. Ее формы угадывались под широким, грубым монастырским одеянием. Жизнь в монастыре не для этой девушки. Она была худенькой, ибо стать толстушкой в монастыре просто невозможно, но стройность только украшала ее.

Ветле надеялся, что она забыла о том нелепом бракосочетании. Несмотря ни на что, им же всего лишь по семнадцать лет и они еще не созрели для брака.

«Во всяком случае, я», – подумал он, задумчиво разглядывая ее.

Она, это было видно, восхищалась поездкой на автомобиле. Раньше она никогда не ездила в машине. Ей казалось, что они с визгом летят по дороге.

В действительности же автомобиль трясся и жалобно протестовал, пробегая от одного места к другому. Андре боялся, что машина не доедет до дома.

Ветле почувствовал, что должен нарушить молчание. Он был единственным, кто мог поговорить с девушкой.

– Жанна, Хуанита, Ханне, Женевьева… Как лучше теперь тебя называть?

– Х-ханне, – ответила она ужасным горловым голосом, и глаза ее заблестели.

– Хорошо, Ханне. Мой отец предоставит тебе работу сестры милосердия. Если тебе этого захочется. Ясным голосом она произнесла:

– О-о! Флорентийский соловей? Ходить от кровати к кровати с лампой и утешать умирающих?

– Вряд ли! Менять у них белье, когда они сходят под себя, поднимать и переворачивать тяжелых больных, получать нагоняи от до смерти уставших врачей…

– Вот как! Мне приходилось выполнять в монастыре и более трудную работу.

– Да?

– Нагоняи я получала каждый день, а одна из монахинь заболела отвратительнейшей экземой, другая же…

– Нет, постой, я верю тебе. Сам-то я не умею ухаживать за больными. Так ты хочешь?

– С большим удовольствием. Это будет моим новым призванием.

– Ханне, призвание – это хорошо, но ты будешь за это получать и деньги.

– Что? Деньги? Я не имею права брать деньги.

И тут она вспомнила, что свободна от монастырских правил и засияла, словно солнце.

Ханне внесла огромные изменения в повседневную жизнь уезда и, прежде всего, в жизнь виллы Вольденов. Вела она себя каждый раз по-разному. В один день поведение ее отличалось святостью. Сидела тихо и смиренно, перебирая пальцами четки, и отвергала все, что не имело отношения к богобоязненности. Современную женскую моду с ее короткими юбками и стрижку под мальчика считала отвратительными, называла «данью антихристу».

Юношей и мужчин называла греховодниками, несмотря на их поведение. Норвежцы в ее глазах были язычниками, а их церкви богохульством.

В другие дни она начинала шумно веселиться в ликующем восторге от того, что она снова живет. В такие дни она становилась дикой, и Ветле приходилось почти стеречь ее, чтобы она не оказалась в объятиях какого-нибудь бессовестного молодого парня.

(По правде говоря, он ревновал, но признаваться в этом не хотел).

Потом наступали сентиментальные дни… «Никто обо мне не заботится, мне на целом свете не на кого опереться». Эти дни были наиболее тяжелыми, ибо Ветле полагал себя обязанным убеждать ее в том, что все окружающие, и он в том числе, очень любят ее. Однажды он слишком усердно пытался утешить ее. Что тут началось! Он с трудом выбрался из этого боя и следует сказать не без повреждений. Такого он больше никогда не желал!

Были и тихие дни, когда она по-настоящему уходила в себя. Ее глаза становились грустными, и окружающие могли видеть, как глубока истинная ее вера в Бога. Все понимали, что ей сейчас очень трудно.

Но все это ушло в прошлое, когда она более или менее выучилась языку и смогла начать работать в больнице. Тогда окружающие ее люди поняли, что все ее недостатки не имеют значения и не стоят их внимания. Они узнали радостную и спокойную Ханне.

Ее любили. Она нашла свое место в жизни. Кристоффер, приходя домой, с радостью рассказывал, что старшая сестра в Жрамменской больнице очень довольна ею.

Жизнь радовала Ханне и она расцвела, словно роза.

Она не однажды могла бы уже испытать первые эротические приключения, ибо мужчины ходили вокруг нее толпами. Но, так или иначе, она всегда вовремя сдерживала себя и доверяла только своему опекуну Ветле. Сказывались ее богобоязненность, строгое монастырское воспитание, но, главное – огромная неразделенная любовь, которую Ханне питала к нему. Ветле пытался не обращать внимания на ее постоянные намеки, ибо считал, что оба они еще слишком молоды. Кроме того, ему нужно было думать об учебе. Учащийся не полезет в постель к девушке. Это означало бы пренебречь будущим.

Так протекала их жизнь на вилле.

До Рождества 1920 года, когда к ним приехала десятилетняя Криста Линд из рода Людей Льда и ее бесхарактерный «отец», Франк. Фамилией Линд Кристу называли только Люди Льда. Франк же утверждал, что ее следует называть так же, как и его, Монсен.

Однако им все было известно лучше его.

Ветле сидел и любовался своей очаровательной маленькой родственницей, Кристой, единственной, жившей не в их уезде, той о которой они бы с удовольствием заботились, если бы Франк разрешил им. Ему казалось, они для нее слишком великие безбожники. Это может ранить ее душу, считал он, и старался сделать так, чтобы она как можно меньше бывала на Липовой аллее и на вилле.

Ветле считал, что на свете нет ребенка красивее ее. Ей было от кого унаследовать такие прекрасные черты. Ее красота была столь же нежна, как и у ее матери Ваньи, и у Саги – Ваньиной бабушки. Дедом ее матери был сам Люцифер, а отец Кристы – выходцем из рода демонов ночи. Так что пусть Франк продолжает заблуждаться, считая себя отцом этого ребенка.

Ветле спокойно смотрел на Кристу, помогая Бенедикте, Мали и Ханне на Липовой аллее украшать рождественскую елку.

Она должна стать женщиной, у которой родится избранное дитя Людей Льда. Пока она этого не знала, а они решили ничего ей не говорить. Может, для нее лучше не знать. Будет ли она гордиться таким ребенком? Или будет страдать?

Ветле не мог ничем помочь, он немного завидовал ей. Подумать только, заполучить такого ребенка! И вообще быть уверенным в том, что дети будут. У самого же него никогда не будет детей – чтобы там Странник ни говорил. Не с кем заводить их! Нет, он останется бездетным!

Мысль показалась ему тяжкой и на глазах непреднамеренно появились слезы.

Он перевел затуманенный взгляд на Ханне и сквозь слезы увидел ее, как в калейдоскопе. Что-то кольнуло в сознании: неотвратимость, неизбежность, торжество.

У него же есть Ханне! Не его заслуга, что она все еще предана ему, ее чувства остаются прежними, несмотря на то, что он неоднократно отвергал ее. Но как долго это будет продолжаться?

Ветле поднялся. Никогда раньше он не чувствовал себя таким сильным и уверенным, как в этот момент.

– Ханне, у тебя найдется минутка свободного времени?

Она удивленно взглянула на него. Что-то изменилось в нем. Так он к ней никогда не обращался.

– Конечно, – произнесла она на своем ломаном норвежском языке.

Он попросил ее набросить на плечи пальто, накрыть голову и вышел вместе с ней из дома в звездный вечер.

Луна освещала старый сарай Липовой аллеи, где сейчас уже не было скота. Она светила на кузницу, которую Андре переоборудовал в доходную мастерскую по ремонту автомобилей, сияла в аллее, где росли теперь вместо старых новые деревья.

Эта аллея стала одной из достопримечательностей всего уезда. Никому в голову не приходила мысль о рубке деревьев. Вилла же как бы прильнула к ней. В усадьбе и липы все еще были живы. Люди знали, что это поместье является самым старым в уезде и его следует охранять!

Они стояли на лестнице и дышали морозным воздухом.

– Тебе хорошо в Норвегии, Ханне?

– О, да! Но только холодно.

Она поежилась.

Ветле неловко обнял ее за плечи.

– К весне я закончу учебу. Может летом ты решишься… выйти за меня замуж? Глаза Ханне наполнились слезами.

– О, Ветле! О, Ветле, ты серьезно?

Он улыбнулся, услышав ее коверканный говор, но это была улыбка, наполненная любовью.

– В противном случае я бы не спросил тебя. Ты же знаешь меня хорошо. Так хочешь?

Ханне подняла руки и упала в его объятия, обхватив руками его шею.

– Хочу ли я!

И вот на вилле Вольденов снова появились дети. Один за другим у Ханне и Ветле родились Марта в 1922 году, Йонатан в 1924 и Карина в 1926.

В доме стало тесно, и они построили новый в большом саду. Все в роду были счастливы видеть этих крепких ребят.

Им не нужно было испытывать чувства страха за детей, отмеченных проклятием. Во всяком случае на этот раз.

Все они знали, что появится избранный ребенок. И он будет рожден в родственной ветви Кристы.

Они ожидали его появления на свет, как бы оцепенев от любопытства.

Ибо Криста уже почти стала взрослой.

Однако то, что ей, дочери демона ночи, довелось пережить еще до рождения этого ребенка, представляет огромный интерес.