9

Абель одолжил у соседа повозку и лошадь, и они с Карине поехали в собачий питомник, находившийся в полумиле от них. День был прекрасным, повсюду летали шмели и бабочки, под колесами скрипел сухой гравий. Легкий ветерок волнами пробегал по ржаному полю возле дороги.

– Нужно покупать только такого щенка, который тебе нравится, – сказал Абель.

– Да, конечно, – ответила Карине.

Рядом с ним она казалась маленьким, увядшим цветком, со своими смиренно сложенными на коленях руками, в стареньком муслиновом платьице с мелким рисунком, которое выбрала Криста специально для поездки. «Чтобы щенок не испортил нарядное платье, – сказала она. Если ты надумаешь посадить его к себе на колени».

Криста и Абель были так рады, что смогут купить ей щенка. Сама же Карине выглядела пассивной, почти печальной.

Утром ей приснился сон, и она никому не сказала об этом. Она слышала глухой удар брошенного на землю тела. Слышала лязганье лопаты, натыкающейся на камни. Она пошла туда, откуда доносились эти звуки. И увидела мертвеца, закапывающего в землю Руне. Этот мертвец насел на нее и оскалил рот в презрительной усмешке.

С криком она проснулась.

Теперь она знала, что ей никогда не забыть совершенного ею в лесу преступления. Зачем ей был теперь нужен щенок?

– Мы только посмотрим на щенят, – решила она.

Но разве тот, кто любит собак, может вернуться с пустыми руками из питомника? Сердце у Карине дрогнуло, как только она увидела щенят, ставших на задние лапы возле загородки вольера, с весело поднятыми хвостами и умоляющим выражением глаз. «Я заберу их всех, – подумала она. – Разве я могу оставить здесь кого-то?»

Ей разрешили зайти в вольер, и к ней тут же со всех сторон бросились малыши, горя желанием приветствовать ее. Владелец питомника и Абель наблюдали за тем, как она играет с ними, дает им кусать себя и цепляться за одежду, развязывать шнурки.

– Ах, кого же мне выбрать? – озабоченно произнесла она.

И тут она увидела его. Он находился в другом вольере, вместе с подрощенными щенками разных пород. Он был ярко-рыжий и не слишком большой, хотя и намного крупнее тех, кто мельтешил возле ее ног. Он стоял чуть поодаль от остальных, с опущенным хвостом и обвисшими ушами, явно третируемый более крупными собаками. Глаза его с тоской смотрели на Карине и, несмотря на оглушительный лай остальных, щенок этот молчал.

«Словно ребенок в детдоме, – подумала она. – Неказистый ребенок, смиренно наблюдающий за тем, как приходят супружеские пары и выбирают более маленьких и более красивых, чем он».

– Я возьму вот этого, – сказала Карине.

– Да, но ему уже четыре месяца, – предупредил владелец питомника. – А тем, что вокруг тебя, всего по два месяца. Чем моложе щенок, тем легче он привыкает к хозяину.

– Мне нужен этот и никакой другой. Мужчины переглянулись.

– У него неправильный прикус, – сказал хозяин. – Такие щенки никому не нужны, они хуже развиваются.

– Значит, он попадет в те самые руки, – тихо сказала Карине. – Но, возможно, он уже кому-то обещан?

– Нет, никому…

– А если его никто не купит? Что будет с ним тогда?

Хозяин пожал плечами.

– Я не могу держать слишком много собак…

– Тогда я беру его, – быстро и решительно сказала она. – Могу я взять его, Абель?

– Конечно.

Домой Карине возвращалась счастливая, держа на коленях щенка. Щенок вел себя спокойно, и она нежно гладила его красивый рыжий мех.

– Это ирландский терьер, – сказал Абель. – Очень хорошая порода, которую, к сожалению, плохо знают в Норвегии. Эти собаки преданны и послушны. Как ты хочешь назвать его? Его племенная кличка слишком трудна для произношения.

– Думаю, нужно дать ему ирландское имя, – сказала она. – Пусть это будет Шейн.

– Шейн? – удивился Абель.

– Да, – сказала она и произнесла имя по буквам. – Как ты думаешь, он не болен?

– Думаю, что нет. Просто у него не все в порядке с зубами, поэтому другие собаки нападают на него. Но мы покажем его ветеринару. И я уже сказал мальчикам, что собака будет твоей, что ты будешь отвечать за нее.

– Да, но иногда я буду давать им его прогуливать, – улыбнулась Карине.

– Конечно, – засмеялся в ответ Абель.

Карине быстро ощутила, как много значит присутствие собаки в доме. В доме появился новый хозяин и господин, которому она охотно служила и за которым нежно ухаживала.

Пес немедленно стал смотреть на всех обитателей дома сверху вниз, моментально стал центром внимания. Всем доставляло огромное удовольствие покупать что-то для него, так что все покупки на три четверти состояли из вещей, предназначенных для собаки или еды, которая нравилась псу. Все оставшееся приходилось на долю людей.

Все, в том числе и Карине, решили, что собаку нужно воспитывать в строгости, хотя и ласково. Не пускать на диван или в постель, не приучать клянчить у стола. В первую же ночь его положили на овечью шкуру, и Карине не могла уснуть, слыша его жалобный писк. Утром же она проснулась, обнаружив собаку мирно спящей на сгибе ее колена. А ведь щенок не мог сам запрыгнуть в кровать! И никто не заходил в комнату и не мог подсадить его, если только, конечно, она сама в полусне не сделала это.

Во всем, что касалось проделок со щенком, она подозревала Натаниеля.

Они приобрели дорогостоящую, красивую собачью кроватку. Но Шейн использовал ее лишь в качестве ступеньки, запрыгивая на кровать Карине. Прятал там тапок или рукавицу или какой-то другой привлекательный, но запрещенный предмет. Ни на что другое собачья кроватка не годилась.

Щенок оказался очень привередливым в еде, подобно многим другим терьерам. Ему мало что нравилось. Печенку, да, пожалуй, если уж очень проголодается. Субпродукты – в самом крайнем случае. Рыба? Что еще за кошачью еду предлагают ему люди? Любимым кушаньем у него был цыпленок. Иногда, когда он несколько дней отказывался от еды, ему покупали цыпленка, при этом Криста говорила крестьянину, у которого покупала птицу, что берет цыпленка для всей семьи (на девять человек?). Цыпленка варили, удаляли все косточки, и вся семья счастливая, как в Рождественский вечер, кормила Шейна с рук. Иногда его пытались кормить насильно тем, что имелось в доме. Но нет, он на это не соглашался, и его оставляли в покое.

Однажды Криста и Карине пекли блины. Они были уверены, что такая еда Шейну понравится. И действительно, блины тут же исчезали из его миски. Вечером они с гордостью рассказали об этом всем остальным. Шейн ел блины! Вот чем нужно было его кормить!

Но когда Карине пошла спать, она обнаружила в постели что-то липкое. Там лежал блин! А под подушкой и под одеялом были спрятаны аккуратные маленькие кусочки.

Больше они его блинами не угощали.

Но вскоре они узнали, как можно заставить его есть.

Каждое утро Абель и Натаниель собирали в пакетик еду для птиц и белок и относили ее во двор на «птичье место». Шейн всегда увязывался с ними. Вскоре он возвращался домой, весь перепачканный отрубями и чихающий от попавшей в нос крупы.

И они стали выносить на «птичье место» его собственную миску с едой. Он тут же бросался к миске и пожирал все, чтобы птицам и белкам ничего не досталось.

Поедал все, даже хлеб и картошку.

Вот что значит соперничество! Чтобы добиться своего, следует иногда проявлять хитрость!

Напротив, он был в буквальном смысле собакой по части того, что нельзя было есть. Весь день напролет слышались голоса: «Карине! Шейн ест смолянку!» Пес ходил и срывал зубами листья этого сверхъядовитого растения, которое росло повсюду во дворе, а потом ложился и жевал эти листья, если никто не отбирал их у него. Поэтому Давиду и Йоакиму, которые очень любили щенка, пришлось вырвать с корнем все эти растения. Корова, отведавшая этих листьев, чуть не умерла, чего же тогда можно ждать от щенка?

Все, за исключением Эфраима, обожали щенка. Эфраим был младшим ребенком в семье и поэтому избалованным. Потом появился Натаниель, и за это Эфраим его терпеть не мог. Когда появился еще один претендент на всеобщую благосклонность, это было уже слишком. Карине то и дело слышала: «Этот паскудный кобель сделал лужу на полу». «Кто копался в моих бумагах? Опять эта мерзкая дворняжка?» «Кто съел остаток сыра? Пес? Я хотел сделать себе бутерброд! В этом доме просто невозможно стало жить нормальному человеку!»

– Мне просто жаль Эфраима, – сказал как-то Йоаким Карине. – Мне всегда жаль людей, у которых нет чувства юмора.

Однажды ночью почтенный отец семейства Абель в ужасе проснулся. Сначала он лежал совершенно тихо, не осмеливаясь ничего сказать Кристе. «Господи, я старею…» – подумал он. Постель под ним была мокрой. Но когда он обнаружил у себя в постели щенка, непонятно как оказавшегося там, и понял, что сам он невиновен, он почувствовал такое огромное облегчение, что принялся во весь голос хохотать. Он не был еще стариком, не был!

Но на этом лежание в постели для Шейна закончилось. Его безжалостно сталкивали на пол, так что ему пришлось переместиться в укромный уголок.

Впрочем, уже на следующее утро он спал в ногах у Натаниеля, спрятавшись под одеяло, так, что его совсем не было видно.

Обнаружив это мошенничество, Криста отчитала и щенка, и Натаниеля. Удивленно посмотрев на нее, Шейн в два прыжка очутился в ванной, где ухитрился размотать рулон туалетной бумаги. Он протащил ее через коридор до самой кухни, и только после этого обнаружилась его проделка.

Шейн благоденствовал.

Поблизости не было ни одной более крупной или более взрослой собаки, которая могла бы оттеснить его в сторону. В этом доме он встречал только любовь. И лишь один человек давал ему пинка, когда никто не видел.

Карине тоже благоденствовала. Ей было о ком заботиться, кого любить, и это существо самым непосредственным образом принимало ее любовь, неизменно радуясь при виде ее.

Ханне и Ветле приехали в гости. У Ханне начался насморк, она кашляла, находясь рядом с собакой, но держалась стойко и радовалась вместе с Ветле тому, что их дочь так расцвела. Она от всей души смеялась, глядя, как Шейн переваливается через высокий порог, повиснув в воздухе задними лапами, а передними упершись в пол, так что хвост у него торчал прямо в потолок.

Шейн был ласковым щенком. Он был рад всем, будь то вор, священник или инкассатор. Всем, за исключением хозяина дома Абеля, который имел обыкновение вваливаться домой в огромных сапогах, казавшихся Шейну страшными и загадочными – и всякий раз при этом из тонкого щенячьего горла слышалось грозное рычанье. Зарычав в первый раз, Шейн сам настолько перепугался собственного голоса, что отскочил назад.

Он не позволял больше Кристе разговаривать с самой собой, как она это раньше делала. Шейну казалось это подозрительным, он рычал и оглядывался по сторонам, ища того, кто нарушал тишину.

Когда звонил телефон, он устремлялся со всех ног вперед, и тот, кто собирался взять трубку, нередко спотыкался об него и падал на пол.

Шейн быстро освоился с автомобилем. Автомобилем пользовался Давид, но только тогда, когда получал на это разрешение властей.

И Шейн обнаружил, что сидеть на переднем сиденье куда интереснее, чем на заднем.

Если с Давидом кто-то ехал, ему приходилось опрометью бросаться в машину, иначе Шейн, тоже бросавшийся туда со всех ног, занимал место рядом с шофером.

Вся жизнь в доме вертелась теперь вокруг собаки. Эфраим дулся, все же остальные считали, что лучшей терапии для Карине, чем Шейн, не придумаешь.

Наконец-то дочь Ханне и Ветле стала счастливой.

Чего нельзя было сказать об их сыне Ионатане. Им ничего не было известно, о его судьбе. И родители не спали по ночам, в страхе думая о нем. Эти ночные бдения оставляли свой горький след на их лицах. Но это по-своему и сближало их, придавая их довольно поверхностным отношениям новую глубину.

На центральном вокзале в Берлине норвежские и датские пленные были разделены на две группы.

Поездка была длительным, мучительным кошмаром с головной болью и ломотой во всем теле, с вонью в переполненных вагонах, голодом и отвращением к еде, которую давали два раза в день. Но хуже всего было уныние, страх перед тем, что ожидало их впереди.

«Вряд ли они везут нас в Германию только для того, чтобы расстрелять», – сказал кто-то в вагоне.

«Рабочие лагеря, – ответил другой. – Мы будем работать, пока не сдохнем, где-нибудь на строительстве дороги».

Щурясь от дневного света, они стояли на перроне, не ведая, что их ожидает.

Офицер со списком в руках называл всех по порядку и разделял на две группы. Почти все уже сидели в кузовах больших грузовиков. Глядя на них, Ионатан думал о том, что и ему скоро предстоит залезть туда. Глядя на их усталые, апатичные лица, видя страх в глазах многих, он думал, что и сам он сейчас такой же грязный и измотанный, как они.

Язык шершавый, на зубах налет, во рту отвратительный привкус. Он уже несколько дней не брился, одежда в пыли и в соломе.

Внезапно офицер выкрикнул его имя, он сделал шаг вперед. Но ему не сказали идти ни к одному из грузовиков и ни к одной из групп, стоящих на платформе. Он был сам по себе!

Офицер посмотрел на него, криво улыбнулся уголками губ и назвал следующее имя.

Он так и остался стоять один. Он заметил, что его попутчики подозрительно посматривают на него, но он сам был не менее удивлен происходящим, чем они.

Грузовики тронулись с места, увозя людей в неизвестность.

Какой-то офицер сделал Ионатану знак, чтобы тот следовал за ним. Не глядя на тех, кто остался, он пошел за офицером по направлению к привокзальной площади. Там стоял элегантный, открытый автомобиль, на переднем сидении, рядом с шофером, сидел какой-то офицер, а сзади сидел красивый молодой человек, такой же белокурый и голубоглазый, как Ионатан. И когда Ионатан сел рядом с ним, автомобиль тронулся с места.

Разумеется, на этом автомобиле не было никакого аппарата для получения генераторного газа.

– Куда мы едем? – спросил он того, кто сидел рядом.

Но тот либо не понял, либо просто не хотел говорить.

«Куда бы мы ни ехали, мне все равно», – подумал Ионатан беспечно, хотя он вовсе не был таким беспечным, каким хотел самому себе казаться. Он находился в стране врагов на пути к неизвестной ему цели, знал, что провонял насквозь после нескольких суток в телячьем вагоне, что ужасающе одинок… И он признавался самому себе, что смертельно напуган.

Они ехали по широким, благоустроенным, когда-то красивым улицам, на которых теперь лежал отпечаток войны. Судя по виду этих улиц, Германия тоже подвергалась бомбежкам. Несмотря на то, что он находился теперь в самом центре страны, он заметил еще в поезде, что маленькие, красивые провинциальные городки тоже пострадали от бомбардировок. Большинство людей, идущих по улицам, были одеты в унылую униформу, на их усталых лицах не было и следа радости победителей.

Человек, сидящий рядом с Ионатаном, отодвинулся на самый край сиденья. Ионатан чувствовал себя вне человеческой цивилизации. Как хотелось ему выпить свежей воды, почистить зубы, вымыться, переодеться во все чистое!

Но получит ли он когда-нибудь такую возможность?

Многие в вагоне страдали расстройством желудка от сырой воды, налитой в бочку. Если бы Ионатан страдал бы еще и от этого, жизнь вообще потеряла бы для него всякий смысл. Но и в данный момент он не видел впереди никакого просвета.

Они ехали молча. Ионатан, не евший уже целые сутки, испытывал муки голода. Хорошо, что хоть мотор заглушал почти непрерывные протесты его желудка.

И только он собрался спросить тех, что сидели впереди, куда они едут, как автомобиль свернул с дороги на длинную аллею.

«Ну, наконец-то…» – подумал Ионатан, не зная, чего ему ожидать, хорошего или плохого.

Они подъехали к большому особняку. Из роскошной прихожей на второй этаж вела красивая мраморная лестница. Одетые в униформу служанки с бесстрастными лицами встретили двух молодых людей. Они отшатнулись при виде грязного и всклокоченного Ионатана, но какая-то властного вида женщина попросила его следовать за ней по лабиринтам коридоров в ванную.

«Наконец-то» – снова подумал Ионатан.

Но, думая, что он будет там один, он ошибался. Плотного сложения женщина тоже вошла в ванную и помогла ему раздеться, не обращая внимания на его протесты. Не скрывая своего глубочайшего презрения, она вымыла его с ног до головы, взяла двумя пальцами его одежду и, держа ее впереди себя на порядочном расстоянии, вышла. Через несколько минут она вернулась с чистой одеждой: светло-коричневой рубашкой, коричневыми брюками и свежевыглаженным бельем.

«Это ношенные вещи, – подумал он. – Но плевать, главное чистые. Что бы там ни говорили о немцах, но в аккуратности и основательности им не откажешь».

Женщина протянула ему бритвенный прибор и зубную щетку в футляре. Он внимательно осмотрел ее, думая, что она тоже была в употреблении. На вид она была новой, поэтому, хорошенько промыв ее под краном, он почистил зубы кисло-сладкой зубной пастой.

Закончив туалет и одевшись во все чистое, он почувствовал себя лучше.

Когда женщина сказала ему что-то относительно еды и повела его дальше по коридорам, он подумал: «Не такой уж это плохой концлагерь!»

В столовой он увидел сопровождавшего его молодого человека: тот встал из-за стола и вышел. Ионатан понял, что он обедает последним.

Сидя в гордом одиночестве за обеденным столом и поглощая еду, о которой не мог даже мечтать с тех пор, как началась война, он услышал множество женских и мужских голосов, доносившихся из отдаленной комнаты. В них слышалось радостное возбуждение.

«Что это за дом такой? И что я здесь делаю?» – подумал он.

Стоило ему закончить еду, как голоса смолкли. Ионатан понятия не имел, чего от него ждут. Не спеша встав, он вышел в прихожую.

Там он, естественно, натолкнулся на женщину в униформе. Она помахала ему рукой, чтобы он следовал за ней, и они вошли в кабинет врача. Там ему приказали раздеться, и она вышла.

Был уже поздний вечер, Ионатан чувствовал себя абсолютно беспомощным, не понимая, чего от него хотят. Сняв с себя всю одежду, за исключением кальсон, он сел на обитую кожей кушетку и стал ждать.

Он ждал около минуты. Ему даже пришла в голову мысль о том, чтобы одеться и удрать из этого дома, но здравый смысл подсказывал, что это вздорная идея.

Ему давно уже казалось, что за ним наблюдают, но изнутри за ним наблюдать никто не мог. Осмотревшись по сторонам, он увидел…

Там! Между парой стенных шкафов была маленькая дырочка в стене. Они шпионили за ним. Возможно, кто-то из женщин, потому что он не видел в этом доме ни одного мужчины, за исключением своего сопровождающего. Ладно, пусть себе глазеют, ничего интересного они все равно не увидят.

Ионатан сделал вид, что не заметил дырки в стене. Он спокойно сидел до тех пор, пока не услышал приближающиеся голоса. Мужские голоса.

Двое мужчин в белых халатах вошли в кабинет и принялись спорить об Ионатане, не обращая внимания на его присутствие. Разумеется, он понял далеко не все, что они говорили, поскольку они использовали массу профессиональных врачебных терминов. Но одно он понял: их интересовала его внешность. Они одобрительно кивали, говоря при этом что-то вроде «типично нордический», после чего принялись измерять его во всех направлениях. В особенности их интересовала его голова. Снимая мерки, они то и дело произносили «Гут, гут», а один раз даже сказали «Перфект».

Потом они велели ему снять кальсоны.

Терпению Ионатана наступил конец, он решительно отказался это делать.

И тогда их лица стали ледяными, один из них вытащил пистолет. Крайне униженный, Ионатан вынужден был подчиниться.

Внимательно осмотрев его, они и на этот раз выразили одобрение. Потом они приказали ему одеться и покинуть кабинет.

Он вышел с большим облегчением.

В прихожей к нему снова подошла упитанная женщина и повела его на второй этаж. Когда он вошел в одну из комнат, она закрыла его на ключ.

Это была спальня, когда-то изысканно меблированная, судя по шелковым обоям на стенах и отделке потолка. Теперь же обстановка здесь была очень простой: две кровати по обе стороны от окна и кое-что самое необходимое.

Было уже поздно, Ионатан смертельно устал после длительной поездки, и сделал единственное, чего теперь ожидали от него: лег в постель, надеясь, что утро принесет ему ясность.

Но, прежде чем лечь, он обнаружил одну деталь: он не мог выключить лампу на потолке. Она была слишком высоко, чтобы он мог достать ее, а выключателя нигде не было. Судя по всему, все лампы выключались централизованно. Было очень неприятно лежать при ярком свете, но ведь когда-нибудь ее погасят? Он решил все же попытаться заснуть.

И у него это получилось поразительно быстро.

Во сне ему показалось, что кто-то вошел в комнату, встал возле его кровати и смотрел на него. Но сон его был слишком глубок, он потерял представление о том, где находится, ему снилось, что он дома и что мать наклонилась над ним, чтобы поправить на нем одеяло…

Он проснулся от того, что вблизи него кто-то безутешно рыдал.

С большим напряжением он заставил себя открыть глаза. Лампочка по-прежнему горела, и он с ужасом вспомнил, где находится. Он снова почувствовал ломоту во всем теле. У него болели все мышцы и суставы после нескольких ночей, проведенных в товарном вагоне.

На второй кровати кто-то лежал.

Еще один бедняга, приведенный в этот странный замок. Судя по голосу, совсем еще мальчик.

Может быть, Ионатану удастся, наконец, выяснить, что к чему? Этому мальчику тоже явно было не по себе.

Он кашлянул, давая тем самым понять другому, что не спит.

И тут же из-под одеяла показалась пара больших, заплаканных глаз. Взлохмаченные, светлые и длинные волосы!

Девушка? Но почему?..

Ионатан рывком сел на постели. Проверил в панике, лежат ли на стуле его вещи, совершенно не понимая, как могла произойти эта ошибка. Он не мог никого вызвать к себе, поскольку здесь не было ни телефона, ни звонка, не мог выйти отсюда, хотя ему и выдали удобную пижаму. И эта бедная девушка…

И, прежде чем он успел, будучи еще сонным, найти подходящие слова, она пропищала по-немецки:

– Мне страшно!

– Не бойся, не бойся, – ответил он на ломанном немецком языке. Я не причиню вам зла, произошла просто ошибка! Как они могли проявить такую небрежность?

– Ошибка? – удивленно произнесла она.

– Да, они по ошибке поместили нас в одну комнату. Отвернитесь, пожалуйста, я сейчас оденусь и позову кого-нибудь…

Она продолжала удивленно смотреть на него, не возражая. Вскочив с постели, Ионатан бросился к двери.

Дверь была заперта.

– У вас есть ключ? – спросил он.

– Конечно, нет, – сказала она, и села, закрывшись до самого подбородка одеялом. Потом снова заплакала. – Ах, что же мне делать? Это мой последний шанс, и я так боюсь, а вы совсем не хотите и…

– Подождите, подождите, я ничего не понимаю, – сказал Ионатан. – Меня привезли сюда вчера вечером. Я не имею понятия, где нахожусь, что это за дом. Просыпаюсь, а тут девушка!

– Вы… ничего не знаете? Но почему же вы тогда оказались здесь?

– Понятия не имею.

– Вы не немец?

Ионатан торопливо забрался в постель и тоже натянул одеяло до самого подбородка, хотя это и казалось ему не совсем приличным.

– Нет, я норвежец, и мне никто ничего не говорил. Что это за дом?

– Но это же Лебенсборн* note 2!

– А что это такое? Название особняка?

– Нет, нет. Это название организации.

– Какой еще организации?

– Разве Вы ничего не знаете? Ведь все знают, что такое Лебенсборн. Гитлеровский…

Ионатан шикнул на нее. Лампа на потолке! Почему она горит всю ночь? Может быть, здесь тоже есть глазок, как и в кабинете врача?

Он огляделся по сторонам. Если они хотят обозревать обе кровати, глазок должен быть напротив окна…

Да!

– Черт побери! – прошептал Ионатан. – За нами наблюдают.

Глаза ее еще больше округлились. Она была самой заурядной девушкой, если не считать длинных светлых волос и голубых глаз.

Сказав ей о глазке, он попросил ее не смотреть туда, но она автоматически уставилась в ту сторону. В комнате не нашлось ни одного гвоздя, ни одного колышка, чтобы заткнуть отверстие в стене. Чьи-то глаза неотрывно следили за ними.

– Думаю, самое лучшее для нас, это лечь и снова попытаться уснуть, – прошептал он. – Я говорю шепотом потому, что подозреваю, что здесь установлены микрофоны. Мне очень хотелось бы узнать, куда я попал, но мне не хочется, чтобы они подслушивали наш разговор. Вы можете положиться на меня, я человек порядочный, – немного высокопарно добавил он на плохом немецком. – Так что вы можете спокойно спать.

Услышав это, она визгливо зарыдала.

– Ах, бедная я, бедная!

– Но я же уверяю вас, что… – начал он, но она запустила в него подушкой. Рассердившись, он бросил подушку обратно.

Наконец в комнате воцарилась тишина. Повернувшись к стене, Ионатан пытался заснуть.

И это ему удалось. Утром девушки уже не было. А он даже ничего не заметил.