12

Виллему опустилась на колени перед Мариной и обняла ее.

«Господи, помоги, – думала она. – Чем все это кончится?»

– Почему возле Хильдегард никого нет? – крикнул Тристан. – Ее нельзя оставлять одну ни на минуту!

Он бросился к двери и столкнулся со старой экономкой.

– Наконец-то я вас нашла, господин маркграф! – Экономка была взволнована. – Я искала вас в вашей комнате и повсюду… Герцогиня…

– Да, мы уже знаем. Я иду к ней! Позаботьтесь о ребенке. – Было неясно, о каком ребенке он говорил, но экономка и Виллему его поняли.

– Идем, Марина, – нежно сказала Виллему и обратилась к экономке: – Покажите, пожалуйста, где ее комната.

Экономка заколебалась:

– Она спит в комнате рядом со спальней герцогини.

– Понимаю, тогда нам нужна другая.

– Я провожу вас.

– Мама, мама… – жалобно приговаривала Марина, пока они шли.

– С мамой все хорошо, – Виллему была в растерянности: что делать, что сказать Марине? По глазам девочки она видела, что та вот-вот потеряет рассудок. Как же сказать ей правду?.. Господи, как быть? Неужели навсегда погасить ее разум?

Тристан скрылся в комнате Хильдегард. Доминик быстро сказал экономке:

– Пожалуйста, попросите сюда доктора, но предупредите, что он не должен никому говорить об этом!

Экономка кивнула, провела их в свободную спальню и ушла.

– Ложись, Марина, – нежно, как могла, велела девочке Виллему. – Сейчас придет доктор и поможет тебе. Ты его знаешь, он уже лечил тебя раньше.

В ответ Марина сжала руку Виллему. Страх в ее глазах был красноречивее слов.

«Боже милостивый, помоги нам», – молилась про себя Виллему, которая вспоминала о Боге лишь в исключительных случаях.

Марина издала громкий, протяжный вопль. Когда схватка кончилась, она испуганно посмотрела на Виллему.

– Я отравилась? – спросила она.

– Нет, нет… Все будет хорошо…

Господи, что она говорит, что будет хорошо?

Пришел доктор. Губы у него были плотно сжаты. Они уложили девочку в постель, но она не позволила осмотреть себя, ее охватил прежний ужас. Ни один мужчина не должен к ней прикасаться.

У нее опять начались схватки. Взрослые беспомощно смотрели друг на друга, не зная, что предпринять, времени на объяснения уже не осталось.

Вдруг чья-то решительная рука отодвинула их в сторону, Ульвхедин сверху смотрел на Марину. Она уже видела его за обедом и тогда от страха чуть не сползла со стула, однако ничего не сказала и даже не убежала из столовой.

Теперь она испуганно смотрела на него, словно птенец, который не может улететь от опасности.

Никто так и не понял, что именно сделал Ульвхедин.

Он просто пристально глядел ей в глаза и шептал какие-то слова. Их могла слышать только Марина.

Веки у нее отяжелели, она еще раз взглянула на Ульвхедина, потом закрыла глаза и погрузилась в тяжелый сон.

Ульвхедин обернулся к Виллему.

– Теперь она будет спать, пока я не разбужу ее. Думаю, надо сделать так, как решили Тристан и герцогиня: сказать ей, что ребенка родила ее мать. Она поверит. Если же вы скажете ей, что это ее ребенок, она просто погибнет.

– Ты прав, – согласился Доминик. – Марина находится на грани безумия. Все, что напомнит ей о мерзавце-графе, может окончательно лишить ее рассудка.

Увидев, как тело девочки напряглось, они умолкли.

Через некоторое время из комнаты Марины вынесли маленькую и слабую девочку. Экономка уже давно нашла для ребенка кормилицу. В то время как дворецкий Мусгорд зажигал свечи вокруг смертного одра герцогини Хильдегард, Марина очнулась от своего сна. Ее ждала новая боль, но не столь острая, как прежняя. Виллему объяснила Марине, что у нее было сильное воспаление, которое и вызвало нестерпимые боли. Теперь воспаление проходит, доктор даст ей лекарство, но несколько дней ей еще придется провести в кровати.

– Ой, как я похудела, – простодушно удивилась Марина.

– Конечно, то была нездоровая полнота. Теперь ты скоро поправишься.

– А мама?

– Пока тебе нельзя ее видеть. Ты должна только отдыхать.

Марина покорно кивнула и вложила свою руку в руку Виллему. Неукротимая дочь Людей Льда всю ночь просидела у ее постели, она продолжала сидеть подле Марины, даже когда та уснула.

Грустный синеватый свет луны залил Габриэльсхюс. Все затихло. Где-то вдали на зеландской равнине петух приветствовал криком приход нового дня.

На другой день все собрались в большой столовой. Доминик в знак соболезнования и симпатии прикоснулся к плечу Тристана.

– Это моя вина, – горько сказал Тристан. – Мне давно следовало послать за Никласом.

– Он был бы не в силах ей помочь, – тихо проговорил Доминик. – Смерть уже давно поджидала герцогиню Хильдегард, и никому не дано было спасти ее. Я увидел синеватый свет над ней, как только зашел в комнату, и понял, что жить ей осталось считанные часы. Никлас только напрасно проделал бы столь долгий путь. Главное было внушить ей надежду. И она умерла счастливой. Она знала, что любима. Что ее ждет новая жизнь рядом с тобой. Что вы заберете к себе ребенка Марины. Ни от кого она не видела столько любви, как от тебя, Тристан!

– Это верно, – вмешался доктор. – Должен признаться, я вообще не ожидал застать герцогиню живой. С ее недугом она давно должна была умереть. Пребывание в Габриэльсхюсе было для нее эликсиром жизни.

– Ее больше нет, – прошептал Тристан. – Она была единственной женщиной, которую я когда-либо любил.

Он был безутешен, и все слова были бессильны перед его горем. Душевная боль должна была утихнуть сама, это испытание, через которое проходит каждый.

– Однако похоронить ее следует под ее настоящим именем – Бронислава, – решил Тристан. – Как жаль, что мы не успели пожениться и дать имя Марининому ребенку!

Виллему не спускала с него серьезных глаз.

– Ты вернулся к исходной точке, Тристан, – сказала она. – Тебе следует жениться на Марине.

– Нет! – быстро возразил он. – Не могу!

– Мне кажется, ты еще не понял, что у тебя возникнут трудности с твоими наследниками, – резко сказала Виллему. – Ты завещал Габриэльсхюс Марине, но теперь у твоего имения есть еще и законный наследник…

Ульвхедин уже спустился вниз. Тристан глубоко вздохнул: и в самом деле, у него был не один наследник, а несколько. Ульвхедин, новорожденная дочь Марины и маленький Йон, его внук, сын Ульвхедина!

«Боже праведный, – в смятении думал Тристан. – Оказывается, у меня есть не только сын, но и внук. Я уже дедушка! В тридцать шесть лет!» Он провел рукой по лбу.

– Я не в состоянии сейчас думать об этом. Давайте сядем за стол.

По желанию Тристана, герцогиню Брониславу Ризенштейн отпевали в маленькой церкви Габриэльсхюса. На похоронах присутствовала королева Шарлотта Амалия в сопровождении многих придворных из Копенгагена. Они помнили герцогиню как бессловесную тень при муже. Только королева и еще, конечно, Тристан знали о благородстве ее души и о ее страданиях. Одинокая, в чужой стране, больная, с неверным мужем. Королева обрадовалась, узнав, что последние дни герцогини были озарены радостью и надеждой.

Похороны были специально назначены на то время, пока Марина еще лежала в постели, хотя девочка уже знала, что мать умерла. Взрослые хотели избавить Марину от этой тягостной церемонии.

Посовещавшись со своими слугами, Тристан нашел для Марины подругу, смышленую молодую девушку из деревни. Он не хотел приглашать в Габриэльсхюс кого-нибудь из манерных придворных дам. Он считал, что Марине будет полезно общество жизнерадостной и рассудительной девушки простого звания. Марина постепенно оттаивала в обществе сверстницы. Она могла говорить с новой подругой и о своем горе, и о своих мечтах, которые у нее были, как и у всякой юной девушки. Дружба Беттины, так звали Маринину подругу, словно целебный бальзам, врачевала ее израненную душу.

Ребенка, или, как все говорили, сестричку, Марина еще не видела. Время для этого пока не пришло.

Убедившись, что Марина находится в надежных руках, Тристан уехал со своими родственниками в Копенгаген, чтобы помочь коменданту дворца раскрыть заговор против короля. Об этом его настойчиво просил сам комендант: эти странные Люди Льда могли сослужить хорошую службу – Доминик с его даром ясновидения и свирепый на вид Ульвхедин с его даром внушения. Может, Ульвхедин сумеет так напугать поборников, что они сами разоблачат свой тайный орден? Виллему комендант считал неизбежным приложением, не взять ее с собой было невозможно. Комендант не верил в ее способности, потому что не видел Виллему в действии. Но она была красива, на нее было приятно смотреть, и, как большинство мужчин, он считал, что это уже кое-что. Самое большее, на что годились женщины, это быть украшением общества, считал комендант.

Виллему случайно услыхала, как он отпустил замечание в этом духе, и пришла в ярость: она ему покажет украшение! Он еще пожалеет о своих словах!

Но когда они уже расположились в королевском дворце в отведенных для них покоях и Виллему узнала побольше об этих поборниках, ее решимость сильно поколебалась. Ей даже захотелось забрать Доминика и уехать прочь. Поборники не останавливались ни перед чем и фанатично верили в то, что Дания должна снова принадлежать ее доисторическим обитателям, болотным жителям. Они были готовы безжалостно убирать с дороги всех, кто станет защищать короля.

– Но чего же они ждут? – спросил Доминик своих сообщников, когда они собрались в покоях доктора во дворце.

– Думаю, они ждут Вальпургиевой ночи, – ответил доктор. – В эту ночь в языческие времена отмечались крупные культовые праздники весны и плодородия. Приносились человеческие жертвы. Позже эту ночь связывали уже только с ведьмами и колдовством. Я уверен, что они решили нанести удар именно в Вальпургиеву ночь.

– То есть тридцатого апреля, – задумчиво сказал Тристан. – Ночь на первое мая. Что ж, ждать осталось недолго.

– Самое время, чтобы вы рассказали нам те подробности, о которых не хотели говорить в моем присутствии, – решительно сказала Виллему.

Комендант не сразу сообразил, о чем она говорит.

– Нет, сударыня, в вашем присутствии это исключено.

– Вы недооцениваете Виллему, – заметил Тристан. – Она способна вынести больше, чем вам кажется.

– Причем намного больше! – Доминик с любовью поглядел на жену.

Надменная улыбка коменданта заставила Виллему вспыхнуть от гнева, но комендант вдруг сказал:

– Хорошо, если вы так настаиваете… Это загадочная история. И беспрецедентная по своей жестокости.

Виллему ждала продолжения, еще не простив коменданту его насмешливого пренебрежения.

– Мне совестно говорить об этом, но однажды утром в роще под Копенгагеном была найдена продажная женщина, – комендант поморщился. – Она была изнасилована, причем самым жестоким образом, если по отношению к такой женщине можно употребить слово «изнасилована».

– В данном случае речь идет именно об изнасиловании, – вмешался доктор. – Судя по всему, она сопротивлялась до последнего.

– Она была мертва? – спросил Доминик.

– Конечно! И изувечена так, что даже она вызывала сострадание.

– Даже она? – вскинулась Виллему. – Продажные женщины тоже люди, мы не знаем, что побуждает их выбрать такой образ жизни. Отчаяние, безысходность или врожденные дурные свойства. Но продолжайте. Убийство уличной девки само по себе не редкость. Чем же это убийство отличалось от других?

– Прежде всего, она была зверски изувечена. И кое-что еще… Именно это и привело в содрогание людей, нашедших ее. Однако дальше пусть рассказывает доктор, рапорт об убийстве пришел к нему.

Доктор помялся:

– Говорят, будто у нее…

– Простите, доктор, что я прерываю вас, – сказал Тристан. – Но вы сами не видели трупа?

– Нет, эти болваны поспешили ее похоронить. Они положили в гроб стальной предмет.

– Хорошо. Продолжайте!

– Понимаете, в этом случае мы столкнулись с необъяснимым феноменом. Во-первых, спереди труп был совершенно ледяной…

– Разве это не, само собой, разумеется? – вмешалась Виллему. – Ведь покойница пролежала в роще всю ночь.

– Нет, потому что спина и плечи у нее не были ледяные, они были не холоднее, чем у всех покойников. Но другое обстоятельство было еще более странным. Женщина лежала на спине, и была посыпана какой-то отвратительной серой пылью. Лицо, грудь, живот, ноги – все было покрыто этой пылью, словно она соприкоснулась с чем-то… Даже не знаю, какое слово тут лучше подходит.

– Прах? – спокойно подсказала Виллему. – Могильный прах? Вы это пытаетесь нам объяснить?

– Не я, – ответил доктор. – Так объясняли люди, которые нашли ее. В отличие от вас, сударыня, они не могли подобрать подходящего слова.

Комендант удобно откинулся на спинку кресла.

– Именно поэтому мы и не придали особого значения этой истории. Если все было так, как рассказывают, то ясно, что кто-то хотел нагнать на людей страху, запугать их выходцами из загробного мира.

– Я тоже так считаю, – сказал доктор. – Мне кажется, нам следует уделить больше внимания живым. Хватит с нас и живых поборников, которые покушаются на жизнь Его Величества.

– Я обратил внимание на одну подробность, – вдруг сказал Доминик. – Помните, вы говорили о молодом солдате, который побоялся разоблачить этот орден… Будто бы он сказал примерно так: «Мы не хотим там оставаться, но не можем оттуда вырваться…»

Тристан кивнул. Виллему казалось, он был печальнее, чем обычно.

– Примерно, так. Я тоже тогда задумался над его словами, но потом в моей жизни столько всего случилось, что я о них просто забыл.

– Эти слова означают, что молодой солдат был не один, – вмешалась Виллему, она расположилась в самом удобном кресле, и ее юбки были красиво расправлены. – Как думаете, кого он имел в виду, говоря «мы»? Братьев по ордену?

– Едва ли, – ответил комендант. – Но вы правы. Мы не заметили этой важной детали.

Доктор согласился с ним.

– Может, у этого солдата был друг? Или какой-нибудь близкий человек?

– Это я сейчас же узнаю! – сказал комендант. – К сожалению, теперь ни на кого нельзя полагаться.

Он встал и вышел.

– Доминик, как тебе здесь? – тем временем тихо спросила Виллему.

– Ты имеешь в виду атмосферу дворца? Очень сложная. Я получил столько разных впечатлений, что не могу сразу в них разобраться.

– У тебя возникло чувство опасности?

Доминик помолчал.

– Трудно сказать, – уклончиво ответил он.

– Наверное, очень интересно видеть глубинную суть вещей и событий? – улыбнулся доктор.

– Нет, – кратко ответил Доминик. Вернулся комендант, он был строг и подтянут.

– Да, у убитого солдата был друг, они служили в одном отделении. Я послал за ним.

Тристан быстро встал:

– Вы поступили неосторожно, господин комендант. Вспомните, как кончил тот солдат, когда на него пали подозрения поборников!

– Вы правы! – Комендант уже раскаивался в своем легкомыслии. – Идемте!

Все вскочили и бросились по коридору во флигель, который занимала стража. Там они догнали солдата, посланного комендантом.

– Можешь вернуться к своим обязанностям, – сказал ему комендант, проходя мимо. – Мы сами найдем его. Только скажи, как он выглядит и где его искать.

Солдат оторопел при виде коменданта и его разодетых спутников. Однако лицо Ульвхедина заставило его поторопиться с ответом.

– Думаю, он сейчас спит после ночного дежурства. Живет он во второй комнате справа. Высокий, светловолосый, худой, редкая борода. Очень молод.

– Спасибо! Возвращайся к своим обязанностям. Они поспешили дальше.

– Кто-нибудь мог слышать, как я расспрашивал о нем, – пробормотал про себя комендант. – Ну, вот и казарма. Вторая дверь направо…

Он рванул дверь, не постучавшись.

С одной из четырех кроватей на пришедших испуганно смотрел заспанный юноша. В комнате стоял кислый запах мужского пота и несвежей одежды. Больше там никого не было. Доминик понимал, что их замысел небезопасен.

– Возьми мой плащ, – сказал он солдату. – И мою шляпу! Вот так! А теперь пойдешь с нами!

– Но я не понимаю…

– Речь идет о твоей безопасности, – прошептал комендант. – Надвинь шляпу на глаза. Быстро!

Растерянный солдат повиновался, он был страшно бледен. Они шли обратно теми же коридорами, солдат не поднимал головы. Какой-нибудь любопытный мог принять его за молодого дворянина в обществе друзей. Доктор снова привел их к себе и тщательно запер дверь. Задернул плотные гардины.

– Здесь нас никто не услышит, – тихо сказал он. – А теперь, парень, мы должны задать тебе несколько вопросов.

– Мне? – испугался солдат, на лице у него выступили капли холодного пота. – Почему мне?

– Если не ошибаюсь, ты был другом убитого Кристиерна? – спросил комендант. Солдат побледнел еще больше.

– Почему другом? Я бы так не сказал.

– Говорят, ты был сам не свой после его смерти?

– Не понимаю, что от меня требуется?

– Кристиерн хотел рассказать нам все о поборниках…

– Тс-с-с! – испуганно шепнул солдат и тем самым выдал себя.

– Здесь тебя никто не услышит, не бойся, – успокоил его доктор. – Итак? Ты тоже хотел освободиться от них?

Бедняга упал на колени. По его юношеской бородке текли слезы.

– Молю вас, не подвергайте мою жизнь опасности! Они убьют меня! Я не успею даже дойти до казармы!

– Значит, они находятся и во дворце?

– Они находятся повсюду! Никто не может быть уверен, что их нет рядом. Ради Бога отпустите меня… Не задерживайте здесь!..

– Тебе уже в любом случае угрожает опасность, – сказал комендант. – Так что расскажи нам все, что знаешь о своих братьях по ордену, чтобы мы могли их обезвредить. Только тогда ты сможешь чувствовать себя в безопасности.

– Обезвредить их? Это невозможно! – У солдата даже глаза побелели от страха.

– Все возможно! Сколько их? Тринадцать?

В конце концов, солдат сдался. Он понимал, что у него нет выхода, поборники наверняка уже знали о том, что он побывал у коменданта. Он весь как-то обмяк и дышал с трудом, глаза у него были закрыты, казалось, он хочет освободить легкие от отравленного воздуха дворца.

– Господи, помилуй мою душу, – прошептал он – Хорошо, я все расскажу. Я проклинаю тот день, когда мы с Кристиерном приняли предложение Ханса Педера вступить в некое таинственное братство. Вскоре после этого Ханса Педера нашли в городе повешенным, это было уже давно.

Он отер пот со лба. Глаза его наполнились слезами от жалости к себе и, наверное, от страха.

– Как тебя зовут? – тихо спросила Виллему.

– Сиверт. Боюсь, мой рассказ не для дамских ушей…

– Не обращай на нее внимания, – грубо сказал Тристан. – Она посильнее тебя. Но как могло случиться, что вас с Кристиерном приняли в этот орден? Вы слишком молодые и слабые. А в таких сектах не должно быть слабого звена.

– Мы солгали. – Сиверт испугался, не зная, что еще известно Тристану. – Мы прибавили себе лет и нагородили всякой всячины о подвигах, которые будто бы совершили.

– И согласились пойти на преступление против Его Величества? – спросил комендант.

Молодой человек в ужасе посмотрел на него, казалось, еще немного, и он забьется в припадке.

– Об этом мы узнали не сразу. Но тогда нас уже посвятили в члены ордена. Мы очень испугались. И Кристиерн попытался освободить нас обоих, но его убили…

Зеленоватая бледность залила лицо Сиверта. Доминик быстро спросил, меняя тему разговора:

– Значит, орден состоит из тринадцать человек?

– Было тринадцать. Они приняли нового члена на место Ханса Педера. Но место Кристиерна пока свободно.

– То есть, сейчас их двенадцать? Без тебя – одиннадцать?

– Да. Нет! Десять! Один офицер покончил с собой.

Кадык у него на шее ходил вниз и вверх.

– А теперь самый важный вопрос: кто их возглавляет, и где они собираются?

Сиверт совсем упал духом. Он открывал и закрывал рот, но не мог произнести ни слова.

Комендант присел перед ним на корточки и мягко спросил:

– Они собираются здесь, во дворце?

У Сиверта перехватило дыхание.

– Я не имею права говорить об этом.

Комендант бесцеремонно заломил ему руку за спину.

– Отвечай!

– Да, да, я скажу… Только если меня помилуют… за преступление против Его Величества… Я не хотел этого… меня обманули…

Солдат был в безвыходном положении. Ему грозили смертью и поборники, и люди короля. Сиверту обещали, что он будет помилован, если расскажет все, что знает.

– Да, мы собираемся и здесь, во дворце. В подвале. Вернее, под подвалом. В старом монастыре.

– Здесь, под дворцом, есть остатки монастыря? – удивился комендант. – А я и не знал.

– Они нашли туда ход. И там внизу…

– Что, там внизу? – нетерпеливо спросил доктор.

Голоса Сиверта было почти не слышно:

– Там они прокопали путь дальше, к…

– Говори громче, парень! Какой путь, куда?

– К…

Сиверт сбился и замолчал.

– К болотным жителям? – с веселым блеском в глазах спросил Доминик. Сиверт вздрогнул.

– Ох, не кричите так, сударь!

– Какая чепуха! – воскликнул комендант. – Откуда ты знаешь, что под землей есть болотные жители? Кто тебе это сказал?

Сиверт вдруг затараторил, слова обгоняли друг друга:

– Никто, но ведь я сам их слышал! Там из глубокой ямы поднимается пар, и какой-то голос говорит на чужом языке, который понимает только пастор.

– Спасибо! Это очень важно. Значит, их главарь – пастор?

– Нет, нет, он считается пастором только у нас в ордене.

– А кто же он в обычной жизни?

– Помещик. Он не из дворца. А из других мест.

– А кто же там из дворца? Есть там королевские телохранители или придворные?

Сиверт со слезами назвал двух офицеров, одного телохранителя и, ко всеобщему удивлению, даже одного близкого друга короля, человека безупречной репутации.

Остальных он не знал. Они были не из дворца.

Воцарилось молчание. Слышалось только прерывистое дыхание Сиверта.

– Я знаю людей, о которых ты говоришь, – мрачно сказал комендант. – Негодяи без стыда и совести. И все, как на подбор, исполинского роста! Почему, можешь объяснить?

– Это главное условие, только высокий человек может попасть в орден, – сказал Сиверт. – Именно по этой причине Ханс Педер и завербовал нас с Кристиерном, им были нужны солдаты из королевской лейб-гвардии. А мы согласились: польстились на тайну.

– А кто решил, что все члены ордена должны быть высокие?

– Этого я не могу вам сказать. – Глаза Сиверта беспокойно забегали.

Комендант не стал настаивать.

– Стало быть, теперь вы решили принести в жертву самого короля? – вдруг строго спросил доктор.

– Я не хотел в этом участвовать! Я собирался бежать!

– Но ничего не сообщил нам?

– Я боялся! Неужели вы не понимаете?

– На какой день назначено жертвоприношение?

Сиверт закрутил головой:

– Я не понял, они что-то говорили про…

– Вальпургиеву ночь?

Он испуганно уставился на них:

– Так, значит, вы знаете?

– Где должно состояться жертвоприношение? Внизу, в подвале монастыря?

– Нет, – Сиверт растерялся еще больше. – Нет, на жертвенном холме. Я никогда там не был. Даже не знаю, где он находится.

– Я думал, все жертвоприношения совершаются в подвале, – сказал Доминик.

– Только незначительные. А страшные… По-настоящему страшные жертвы приносятся в другом месте.

– Все жертвы страшные! – резко заметила Виллему.

Тристана вдруг озарило:

– Это должно быть в каком-нибудь копенгагенском парке?

– Нет, – поколебавшись, ответил Сиверт. – Я понял так, что место находится за городом… Довольно далеко. Кажется… кажется, южнее города. Где-то на юго-западе. Нет, не могу сказать. Я слышал название, но у меня осталось о нем лишь смутное воспоминание.

– Скажи хотя бы примерно, как оно звучит.

– Я, наверное, ошибаюсь, но мне показалось, что это название ветряной мельницы…

Они попытались выжать из солдата какие-нибудь еще сведения, но от страха и раскаяния тот бормотал лишь что-то невнятное.

Доктор наклонился над креслом, в котором сидел Сиверт. Они с Сивертом оказались лицом к лицу.

– Слушай, парень! – сказал доктор. – Я приготовлю гроб, и в нем тебя вывезут в безопасное место, в глушь, где ты будешь жить, пока мы не покончим с этими поборниками и их проклятым орденом.

– С ними невозможно покончить.

– Это не твое дело, – сказал доктор. – Но в благодарность за спасение ты должен объяснить, как нам попасть в подвал монастыря.

– Я должен буду лечь в гроб?

– А как иначе ты собираешься выбраться отсюда живым? – холодно спросил комендант. – Ведь поборники, считай, уже подписали твой смертный приговор.

Это Сиверт понимал и сам. Дрожа от страха, он обещал объяснить, как попадают в подвал.

– Только, ради Бога, будьте осторожны! – умолял он. – Туда можно попасть и со стороны города. Не приведи Господь, вас кто-нибудь там обнаружит. Тогда…

Он замолчал, губы у него дрожали.

– Что тогда?

– Может случиться, что угодно, будьте осторожны!

– Сегодня вечером должно состояться ваше сборище?

– Да, но не там. А на жертвенном холме, не знаю только, где он находится. Мы готовимся к великому жертвоприношению, но теперь мне уже нельзя там показываться.

На лице Сиверта мелькнуло облегчение.

Доминик задумчиво смотрел на солдата. Что стоит за его словами?.. Парень что-то скрывает, это Доминик видел по его глазам.

Виллему и Ульвхедин переглянулись с Домиником. Им троим, людям с кошачьими глазами, было ясно, что Сиверт открыл им не все. Но, с другой стороны, они понимали, что больше из него ничего не вытянуть. Предупреждение об осторожности было единственное, на что он решился.