10

Трое путешественников вскоре испытали на себе, что нельзя безнаказанно пускаться в морское путешествие накануне Рождества. Начались штормы, и шхуна была вынуждена укрыться в надежной гавани. Задержаться в гавани пришлось надолго, снасти и такелаж обледенели, лед сковал берега и безбрежную водную гладь. Виллему бранилась так, что даже у привычного Доминика уши вяли, но делу это помочь не могло.

Комендант копенгагенского дворца был в отчаянии. Вокруг дворца творилось что-то необъяснимое, окрестные жители жаловались, что у них пропадают кошки и петухи, а однажды вечером из колыбели пропал тяжело больной ребенок. Кому, скажите на милость, мог понадобиться умирающий ребенок?

Поступали и другие, не менее страшные известия. У одной из служанок случился настоящий припадок. Из ее сбивчивых объяснений стало ясно, что она встретила незнакомого человека на темной лестнице, ведущей в подвал. У служанки была с собой сальная свечка, и она разглядела наглое лицо со звериным оскалом, от страха у нее чуть не разорвалось сердце. Служанка утверждала, что от него исходил странный запах, это был тошнотворный запах земли и плесени.

– А как он выглядел? – спросил комендант, пришедший, чтобы расспросить служанку. Заикаясь и путаясь, она сказала, что он был длинный, как каланча, бледный, как покойник, в монашеском плаще с капюшоном и красивый, как эльф. Кто-то неосторожно спросил, не было ли тут поблизости монастыря несколько веков назад? И тогда служанка просто забилась в судорогах, издавая отчаянные вопли. В ту же ночь служанка исчезла, и с тех пор ее больше не видели. Предполагали, что она бросилась в канал. Комендант был потрясен ее исчезновением и искал ее с таким же упорством, как в свое время – Марину. Но на этот раз девушки на башне не оказалось. Ее не было нигде. Комендант удивил дворцовую прислугу, спросив, была ли исчезнувшая служанка девственницей. Этого они не знали, но полагали, что она была невинна. Только разве могло это иметь отношение к ее исчезновению?

Зима шла своим чередом. Марина еще не догадывалась о своем положении, а у Хильдегард не поворачивался язык открыть ей правду. Она сама целыми днями лежала в постели, и за ней требовался уход. Поручить Тристану разговор с Мариной было немыслимо. Он не подходил для этой роли.

Тристан заботливо относился к Марине, но вид у него всегда был несколько рассеянный, потому что мысли его были заняты одной Хильдегард. Марина большую часть времени проводила со старой экономкой. Экономка, как и вся остальная прислуга в Габриэльсхюсе, была посвящена в то, что случилось с робкой, замкнутой девочкой. Все сочувствовали Марине, но помочь не могли. Марина была совсем ребенком и не годилась в матери, в ней еще не успели проснуться материнские чувства. Рождение ребенка вряд ли могло что-то изменить. Впрочем, все понимали, что нельзя взваливать такую ответственность на несчастную девочку.

Марину бережно охраняли от любопытных глаз внешнего мира. Но Тристан понимал, что одного этого недостаточно. Нужно было подумать о будущем Марины и ее еще нерожденного ребенка. Оно представлялось туманным и пугало Тристана…

Думая об этом, он каждый раз грустно вздыхал. Они с Хильдегард часто говорили о том, что ждет Марину. Решающий разговор состоялся у них в сочельник. Тристан потом часто вспоминал его, на душе у него становилось тяжело, и его охватывала глубокая грусть.

У Тристана вошло в привычку каждый день по нескольку часов просиживать у кровати Хильдегард. В сочельник Хильдегард спустилась в зал и вместе со всеми встретила Рождество. Она полулежала на диване и грустно смотрела на красиво украшенный зал. Даже в Марининых обычно тусклых глазах поблескивали счастливые огоньки.

Поздно вечером Тристан по просьбе Хильдегард поднялся к ней в спальню.

На фоне белоснежных подушек Хильдегард выглядела очень красивой. Она была бледная, изможденная, но когда лежала, морщины у нее на лице разглаживались и она казалась почти юной. Хильдегард взяла Тристана за руку. Дыхание у нее было прерывистое.

– Спасибо за сегодняшний вечер, Тристан! Даже Марину развеселил устроенный тобой праздник!

– Да, я это заметил. – Тристан улыбнулся. – Я заходил к ней, чтобы пожелать покойной ночи, и сегодня она первый раз не отвернулась при моем появлении.

– Тристан, мне очень жаль, что она так к тебе относится! Ты этого не заслужил.

– Она не виновата. Ей отвратительны все мужчины на свете. Хильдегард, я хотел рассказать тебе, что позавчера сделал кое-какие распоряжения относительно будущего Марины и ее ребенка.

Хильдегард, не понимая, смотрела на него.

– Что ты имеешь в виду?

– Я написал завещание. После моей смерти Габриэльсхюс достанется ей.

– Но Тристан! – растроганно прошептала она. – Как ты мог так поступить? Ведь у тебя есть родные!

– У меня есть только сестра. А она сказала, чтобы я поступил, как сочту нужным. Конечно, я сперва написал ей и спросил ее разрешения. Она понимает положение Марины и не претендует на Габриэльсхюс ни для себя, ни для своей дочери Кристианы. Дочь ее уже помолвлена с одним помещиком в Сконе, у сестры с мужем свое большое поместье, а лишнего им не надо. У нас, Людей Льда, редко бывает больше одного ребенка. Двое детей – это уже исключение, не говоря о троих. Словом, если Марина откажется от Габриэльсхюса, он просто пропадет. Будет пустовать. Или отойдет короне. Мы не должны закрывать глаза и на эту опасность. Его Величество часто лишает старых дворян их имений, я знаю много тому примеров.

– Но ведь и ты сам тоже будешь здесь жить? – испуганно спросила Хильдегард. Тристан помедлил с ответом:

– Да, пока жив.

Хильдегард вздохнула с облегчением. Тристан смотрел на ее лицо, которое так любил, и его переполняла безграничная нежность. У него сжималось сердце при мысли о том, что конец ее близок…

– Хильдегард, я обещал тебе, что никогда не брошу твою дочь. Ты возложила на меня ответственность за нее, и я буду заботиться о ней всю жизнь. Это самое малое, что я могу для вас обеих сделать.

– Да, но…

Хильдегард прикусила губу и замолчала, нельзя было требовать от него большего.

Однако Тристан читал ее мысли. Несколько раз они издалека подходили к этой теме, но, не смея говорить об этом открыто, каждый раз обрывали разговор.

Оба понимали: Марине требовался не только дом, где бы она могла жить в будущем, ей требовался и защитник. Она была опозорена, и злые языки будут преследовать ее всю жизнь, если никто не оградит ее от них…

Но Тристан не мог произнести тех слов, которых ждала от него Хильдегард.

Она долго не спускала с него глаз. Ей было известно, что дни ее сочтены, и никакая сила не может продлить их. Ее терзал страх за Марину.

Со слезами на глазах Хильдегард прикоснулась к руке Тристана, она плакала от стыда – еще раз ей приходилось униженно молить о помощи.

– Тристан… Это нужно ради счастья моей дочери…

– Я понимаю, Хильдегард, – с тоской проговорил он. – Но ведь я люблю не ее…

Он замолчал и отвернулся. Она всхлипнула, и этот звук поведал ему о ее удивлении, робкой надежде, искре радости… Наконец, она взяла себя в руки.

– У Марины нет никого, кроме тебя, – прошептала Хильдегард. – И ты единственный, кому я могу доверить ее.

Он резко повернулся к ней:

– А почему бы мне вместо этого не жениться на тебе? Тогда она станет моей дочерью!

Губы Хильдегард дрожали:

– О Тристан! Это ей не поможет! Ее ребенок все равно будет рожден вне брака, и она так или иначе будет опозорена. Ведь ей придется жить среди людей. Что же ей, носить на груди надпись, что в отрочестве над ней надругался негодяй? Люди этого не поймут. Они будут презирать ее. Не о такой жизни я мечтала для своей дочери!

– Но, Хильдегард, я не могу жениться на ней, она еще ребенок!

– В Европе нередко девочки ее возраста уже выходят замуж. Но прости меня, дорогой, я слишком многого требую от тебя. Ты и так сделал для нас больше, чем мог.

Он наклонился и погладил ее по бледной щеке.

– Ты знаешь, я не смогу дать ей любовь. И нормальную супружескую жизнь. Что будет, когда она вырастет? Неужели она должна прожить всю жизнь, так и не познав мужской любви? Ведь это несправедливо.

Хильдегард было тягостно говорить на эту тему, но выхода у нее не было.

– Мы оба с тобой понимаем, что Маринина душа искалечена на всю жизнь. Она никогда не примет физическую близость между мужчиной и женщиной. Ты – единственный подходящий для нее муж потому, что супружеская постель тебе не нужна.

– Дорогая, я уже не раз думал об этом и понимаю, что это был бы разумный выход. Но ты забываешь об одном…

– О чем же?

Его красивые глаза с грустью смотрели на нее.

– Неужели ты сама не понимаешь?

Хильдегард с трудом сдерживала слезы. У нее не было сил говорить, она взяла его руку и прижала к своей щеке.

– Я знаю, что не должен был говорить об этом. Я не хотел оскорбить своими словами женщину, которая совсем недавно стала вдовой. Оставим этот разговор, забудь все, что я сказал тебе сегодня.

Он встал на колени рядом с кроватью.

– Хильдегард, я прошу у тебя руки твоей дочери, – торжественно произнес он. – Обещаю быть ей хорошим мужем, исключая одну сторону супружеской жизни. Марина достойна счастья. Если ты отдашь ее за меня, я буду относиться к ее ребенку, как к своему собственному, и со временем он получит в наследство Габриэльсхюс.

Хильдегард лихорадочно терла глаза. Голос ее был почти не слышен:

– Тристан, Тристан, ты последний рыцарь! Мне очень жаль, что я взваливаю на тебя этот груз, но у меня нет выхода! Я должна быть спокойна за будущее моей дочери. Спасибо тебе, дорогой!

Тристан встал.

– Это я должен благодарить тебя, Хильдегард. Теперь посмотрим, как к этому отнесется Марина!

– Сейчас она не способна это понять, всего боится, но со временем она поймет.

Тристану хотелось верить, что Хильдегард не ошибается. Он постарался развеять тяжелое настроение, вызванное их разговором.

– Знаешь, больше всего в жизни меня огорчало, что у меня не будет детей. А теперь у меня будет ребенок. Со временем я привыкну считать ребенка Марины своим.

Хильдегард просияла.

Но Тристан знал, что этого никогда не будет. Марина была для него чужой. Конечно, он испытывал к ней сострадание, но ведь этого мало. Она была еще девочкой и питала к нему отвращение только за то, что он мужчина. И с ней ему придется прожить всю жизнь! К тому же к маленьким детям он был равнодушен. Будь это его ребенок, а не графа Рюккельберга… Тристану стало совсем не по себе, он готов был отказаться от своих слов.

Но один взгляд, брошенный им на Хильдегард, заставил его смолчать. Он прочел у нее на лице и чувство облегчения, смешанное с укорами совести, и стыд, и унижение.

Тристан поцеловал ей руку и пожелал покойной ночи. Он шел к себе, охваченный грустью, тревожась за возможный протест со стороны Марины и не питая радужных надежд на их счастливое совместное будущее.

Но больше всего его мучила потеря, которую ему предстояло пережить в недалеком будущем.

Хильдегард провожала взглядом его стройную фигуру. «Спасибо, мой рыцарь, – думала она. – Как бы ты ни просил, я никогда не забуду тех слов, которые ты хотел, но не сказал мне сегодня ночью. Они дадут мне силы, будут моим самым сладким воспоминанием».

– О, Господи, благодарю Тебя, что Ты позволил мне встретить такого человека, как Тристан, – прошептала она. Вспоминая свой унизительный брак, особенно каким он был последние годы, свое одиночество при дворе, болезнь, горькую судьбу Марины, Хильдегард была склонна верить, что все эти несчастья стали ее уделом по воле какой-то злой потусторонней силы. Жизнь Хильдегард была настолько беспросветной, что у нее не было бы сил бороться с судьбой, если бы не Тристан Паладин. А те слова, которые он так и не произнес сегодня ночью… Неужели ей нельзя тайно радоваться им?

Хильдегард считала, что и у нее тоже есть право на счастье!

Все получилось именно так, как предполагали Тристан и Хильдегард: Марина не желала, и слышать о браке. Она с криком убегала и пряталась, стоило Хильдегард заговорить об этом.

Хильдегард тяжело вздыхала, но Тристан испытал облегчение, хотя и не признавался в этом.

– Мне меньше всего хотелось бы видеть тебя моей тещей! – сказал он однажды Хильдегард. Она протянула ему руку:

– Поверь, мой друг, мне тоже трудно представить себе тебя своим зятем. Я все время думала только о тех словах, что ты так и не сказал мне в сочельник… Я понимаю, что не следует говорить об этом, но не могу удержаться. Я так привязалась к тебе! Если бы ты знал, как ты мне дорог!

Он сел рядом с ней и погладил ее красивые седеющие волосы.

– Хильдегард, ты единственная женщина, к которой я питаю такие глубокие чувства, – сказал он.

Она закрыла глаза, блаженствуя от ласковых прикосновений его пальцев к своему лицу.

– Я не знала, что любовь бывает такой, – прошептала она. – Такой возвышенной, целомудренной, без тени сладострастия. Что она может возникнуть, несмотря на возраст, болезни, внешнюю непривлекательность, что она может давать чувство почти небесного единения… Тристан, мне не хочется, чтобы ты звал меня Хильдегард, это имя придумал Йохум. Зови меня лучше моим настоящим именем. Так будешь звать меня только ты.

– С радостью! Какое же твое настоящее имя?

– Бронислава.

– Бронислава, – мягко повторил он. – Это имя подходит тебе больше, чем Хильдегард. Хильдегард слишком жесткое и тяжелое.

Она благодарно улыбнулась, потом открыла глаза и спросила без обиняков:

– Ты не думаешь, что твои чувства ко мне вызваны моей болезнью? Что если бы я была здорова, все сложилось бы иначе?

– Тогда, пожалуй, все было бы сложнее, но по сути, ничего бы не изменилось, – признался он. – Ты напрасно думаешь, что это твоя болезнь позволила мне безбоязненно утешать тебя теплыми словами.

– Я так и не думаю. Но все-таки…

– Если бы ты была здорова, – он улыбнулся, – я бы просил тебя стать моей женой. И остаться рядом со мной на всю жизнь. Я бы даже не возражал, если бы иногда у тебя появлялся любовник. Только не слишком часто.

– Тристан, зачем мне любовник? Господи, о чем только мы говорим! Сейчас в помощи нуждается Марина. Если бы она не была так упряма!

Несмотря на спокойствие и уравновешенность Хильдегард, Тристан понимал, что по ночам ее мучает страх смерти, тревога за дочь и больше всего – желание жить.

Нет, он не мог позволить ей умереть, не мог потерять ее!

– Бронислава! – сказал он. – Весной, когда Марина уже родит и зимние штормы на море прекратятся, я увезу тебя в Норвегию, к моим родичам-целителям. Поедешь со мной? Никлас исцеляет наложением рук, он совершит чудо, я знаю, и мы с тобой…

Ее лицо озарилось светом надежды:

– Ты думаешь, твой родственник поможет даже мне? Несмотря на мое состояние?

– Я в этом уверен.

– Тогда скорей бы наступила весна, – вздохнула Хильдегард и вложила свою руку в руку Тристана.

– К сожалению, это не поможет безвыходному положению Марины. Ей необходимо выйти замуж. Но сейчас она еще не в состоянии понять это. Ей нужно время, чтобы свыкнуться с этим.

Тристану пришла в голову неожиданная мысль.

– Бронислава, – сказал он, – если Марина не может принять меня, потому что я – мужчина, здоровый или больной, это неважно, если она даже не понимает, что у нее будет ребенок… Может, тогда нам с тобой следует пожениться и выдать ее ребенка за своего? Никто, кроме обитателей Габриэльсхюса, не будет знать правды!

– А у Марины появится брат или сестра? – Хильдегард даже порозовела. – Тристан, это был бы замечательный выход из положения! Я понимаю, что у такого решения может быть масса возражений, и все равно я счастлива! Такой счастливой я была только в день своей свадьбы. А потом был сплошной мрак.

– Мрак рассеялся, Бронислава. Рассеялся навсегда.

Впервые за долгое время Хильдегард засмеялась. Светло, открыто, радостно. И совершенно преобразилась, снова став молодой и беззаботной.

На другой день Тристану удалось поговорить с Мариной. Обычно, увидев его, она тут же уходила прочь, но в тот день он застал ее в библиотеке. Там была только одна дверь, и Марина не смогла улизнуть.

– Сядь, Марина, – дружелюбно попросил он. – Нам с тобой надо поговорить.

В глазах у нее мелькнул испуг, но она повиновалась. Она села и сдавила подлокотники кресла так, что суставы у нее на пальцах побелели. Ее беременность была мало заметна, хотя роды ожидались совсем скоро. Марина жаловалась, что пополнела, но тошнота ее больше не мучила. Она по-прежнему ни о чем не догадывалась.

Тристан понимал, что рано или поздно ему придется объяснить Марине, что ее ждет, но сейчас он собирался говорить о другом. Он пытался убедить себя, что у него еще есть время.

– Прежде всего, я хочу, чтобы ты забыла все, о чем с тобой говорила твоя мама, – начал он. – Ты вовсе не должна выходить за меня замуж. Видишь ли, мы только хотели, чтобы Габриэльсхюс стал твоим законным домом, и ты могла бы жить здесь всю жизнь.

«Трусливая ложь, – подумал он. – Как она только оказалась у меня на языке? Такая ложь легко слетает с губ неожиданно и ей невозможно противиться».

Марина дрожала, как натянутая струна.

– Но теперь мы решили иначе, – продолжал он, невольно расплываясь в счастливой улыбке. – Мы с твоей мамой поженимся, как только наш пастор вернется из Копенгагена.

Он заметил, что Марина напряглась еще больше, и положил руку на ручку ее кресла, не смея прикоснуться к ней самой.

– А потом я повезу твою маму в Норвегию, где ее вылечат.

Марина подняла на него глаза – она знала все.

– Мама никогда не поправится, – прошептала она. – Мама умрет. Я это знаю, так говорили камеристки в Копенгагене.

Тристан мысленно проклял все длинные языки на свете.

– Нет, мы поедем к человеку, который умеет исцелять болезни. Но если мы с твоей мамой поженимся, ты станешь, все равно, что моей дочерью, и потому этот дом будет принадлежать тебе.

– А где будете жить вы, дядя Тристан?

– Я? Я буду жить здесь, пока ты не вырастешь и не станешь самостоятельной. А тогда я уеду… Куда-нибудь далеко…

Да, теперь это стало ясно. Он, Тристан, которому на роду было написано быть несчастным, не останется в Габриэльсхюсе без Брониславы. Ребенка Марины, которого они выдадут за своего, он оставит на попечение уже взрослой Марины, рассказав ей правду. Тогда она, очевидно, будет уже замужем. А если и нет, если она по-прежнему будет бояться мужчин, она успеет привязаться к ребенку и с радостью примет на себя заботу о нем.

Тристан погрузился в свои наивные мечты, отказываясь смотреть правде в глаза. Его вернул к действительности острожный голос Марины:

– Вы поедете искать святой Грааль?

– Что искать?

В памяти у него всплыли сказанные им в разговоре слова: А тогда я уеду… Куда-нибудь далеко…

– Святой Грааль. – Он улыбнулся. – Что ты имеешь в виду?

– Мама всегда говорит, что вы рыцарь Грааля.

«Нет, нет, только не я», – мысленно воскликнул он. Но ему не хотелось пугать Марину, тем более сейчас, когда он увидел робкое восхищение, мелькнувшее у нее в глазах.

– Не думаю, чтобы я был достоин такого звания, – сказал он и встал. – Значит, ты не против, чтобы я попросил руки твоей мамы и стал тебе отцом?

Марина посмотрела ему в глаза. Первый раз ее глаза не бегали испуганно, уходя от его взгляда.

– Я не против. Хорошо, чтобы вы были моим отцом. Я вас считаю рыцарем, мне всегда казалось, что вы похожи на рыцаря.

«Конечно, меня можно не бояться», – с горечью подумал он.

Но тут Марину снова охватил страх.

– Только вы не должны обижать маму… как ее обижал мой отец. Вы не должны ее бить!

– Настоящий рыцарь никогда не бьет женщину, – серьезно сказал Тристан. – Да и как бы я мог ударить твою маму, ведь я ее очень люблю!

В глазах Марины засветилась улыбка, в душе впервые за долгое время наступил покой. Тристан отпустил ее. Им обоим стало легче после этого разговора.

Прошла неделя. Тристан заметил, что какое-то внутреннее напряжение ни на минуту не отпускает его. Внешне он держался спокойно, но обмануть самого себя не мог. Он ходил, стиснув зубы и сжав кулаки, – даже сон не давал ему отдыха, и он вставал разбитый, ощущая боль в мышцах. Страх за Хильдегард не отпускал его ни на минуту.

Хильдегард была очень слаба. И до сих пор никто еще не поговорил с Мариной, не подготовил несчастную девочку к тому, что ее ожидает. Все были растеряны и охвачены тревогой.

Однажды днем, когда Тристан сидел у Хильдегард – наедине он называл ее теперь Брониславой – внизу послышался какой-то шум. Дворецкий Мусгорд открыл парадную дверь. Громкие голоса, шаги…

Тристан и Хильдегард с удивлением переглянулись.

Чей-то звонкий голос возмущенно проговорил:

– Что я вижу? Светлый, прекрасный Габриэльсхюс, дом моих дедушки и бабушки, превращен в могильный склеп! Почему у вас задернуты все гардины? Почему вы не говорите, а шепчете? Где Тристан! Как это все понимать?

Тристан в страхе взглянул на Хильдегард:

– Виллему! Моя шведская кузина! Господи, как она здесь оказалась?

Он встал, тем временем Мусгорд взбежал по лестнице и распахнул двери спальни.

– Прибыли фру Виллему и господин Доминик, сударь. И с ними… с ними… Даже не знаю, как его назвать, господин Тристан! То ли зверь, то ли человек…

Тристан никогда не видел своего дворецкого таким взволнованным.

– Прости, я сейчас вернусь, – сказал он Хильдегард и спустился вниз.

В холле Виллему уже раздвигала тяжелые гардины. (Тристан только сейчас заметил, насколько мрачно стал выглядеть дом в последнее время.) Рядом с Виллему стоял хмурый Доминик. В дверях виднелся еще чей-то силуэт…

«Господи!» Тристан выдохнул из груди весь воздух. – Этот человек был, несомненно, отмечен проклятьем Людей Льда. Если это и есть наш неизвестный родственник, меня не удивляет, что он был не в ладах с законом. Но зачем они привезли его сюда?»

Он со страхом смотрел на нежданных гостей.