13

В больнице уже потушили свет. Только в коридорах и на постах медсестер по-прежнему горели лампы, а также в тех одиночных палатах, где состояние больных было критическим.

Как, например, у Марит. Кристоффер сидел возле нее, как только у него выдавалась свободная минутка, но теперь ему необходимо было пойти домой и поспать несколько часов: ответственная работа хирурга требовала этого.

Он больше ничего не мог сделать для Марит. И в те короткие промежутки времени, когда она приходила в сознание, они пытались дать ей немного жидкой пищи: молоко, смешанное со сливками и взбитым яйцом. Ей делали нагрудные компрессы с эфирными маслами, чтобы очистить дыхательные пути, хотя Кристоффер, прослушавший ее легкие, без труда определил, что у нее началось воспаление.

На этот раз смерть была уверена в своей победе. Казалось, она просто стоит в темном углу комнаты и ждет.

Кристоффер лег спать, печальный и опустошенный. Он готов был уже расстаться с тем пациентом, который значил для него больше, чем все остальные.

Врач должен делать различие между работой и частной жизнью. Он не должен слишком уж вдаваться в трагедии пациентов; не должен «брать работу на дом».

Но Марит Свельтен бесповоротно вошла в его жизнь, и он искренне желал, чтобы она выжила, он хотел дать ей будущее в виде работы и жилья, и он собирался помочь ей деньгами, о чем уже догадалась Лиза-Мерета.

Трагическая судьба Марит настолько волновала его, что он даже женился на ней, когда уже не осталось никаких надежд на выживание. Это как будто ничего не значило для него, поскольку ему предстояло стать вдовцом спустя несколько часов после венчания, но его чувствам это давало очень много. Он увидел ее счастливой. И он знал, что ему будет очень не хватать ее. Ему будет не хватать этого беспомощного, одинокого создания, найденного в безлюдной местности, возле скал, не имеющего ни семьи, ни дома. Она доверчиво привязалась к нему. Он был для нее чем-то вроде Бога, и было совершенно ясно, что она влюбилась в него.

Сам же Кристоффер не питал к ней таких чувств. Просто она ему очень, очень нравилась – и это все.

К тому же его жизнь была последнее время слишком сумбурной, чтобы он мог испытывать какие-то глубокие чувства.

О Лизе-Мерете он даже не думал. У него было все кончено с ней, и ее поведение было настолько ему неприятно, что он просто выбрасывал из головы мысли о ней. Ему теперь нужно было решать другие проблемы на работе и в личной жизни.

Она обвинила его в том, что он делает женщинам аборты! Ничего не могла придумать умнее! Ему пришлось объясняться с полицией, но они очень скоро обнаружили, что он совершенно невиновен. Для него же это было лишней трепкой нервов, до сих пор он не мог придти в себя.

Он понимал, что хотя он и не виновен, это обвинение ляжет на него пятном. Слухи разнесутся быстрее ветра, и далеко не все поверят в то, что он к этому не причастен. Лиза-Мерета знала, что делала. И хотя ему очень нравилось в Лиллехаммере, он начал уже подумывать о других возможностях. На хирургов везде был спрос, так что он мог найти себе работу, но переезжать на другое место и устраиваться там было для него теперь то же самое, что взбираться на высокую гору. Он даже не осмеливался думать об этом.

Какой раздражающе ясной была его мысль, и в то же время он был совершенно измотан, он был смертельно усталым. Но ему необходимо было заснуть.

В корпусе было тихо. Дежурная медсестра только что заглянула к Марит и ушла обратно в свою комнатушку. Марит слышала, как та пришла и ушла, но глаз открыть не могла, ее веки словно налило свинцом.

Ей так хотелось жить, быть для Кристоффера хорошей женой, ведь он так добр, что женился на ней. Подумать только, он захотел этого, он, само совершенство, захотел жениться на ней, полном ничтожестве!

Подумать только, теперь она его жена! Это казалось ей просто немыслимым.

Болезненная тяжесть в груди говорила о том, что дела ее плохи. Если бы только она могла найти силы для борьбы!

При мысли об этом в голове у нее начинало шуметь, как это бывало с ней перед потерей сознания. Но, возможно, теперь это для нее было бы хорошо, ей так хотелось погрузиться в глубокий сон, она так устала, так устала…

Но что ее удерживало от этого, она не понимала, с самого начала борясь против сна. Что-то ее удерживало…

Ее обессилевшее тело отказывалось бороться, отказывалось снова возвращаться к жизни. Но, напрягая последние силы, Марит все же пыталась открыть глаза. И от этого напряжения у нее закружилась голова.

В палате был полумрак. Только небольшая лампа горела на тумбочке.

Кто-то стоял возле двери. Высокая фигура, не похожая на медсестру.

«Ангел смерти? – подумала Марит. – Значит, вот так он выглядит… Но я не хочу…»

Взгляд ее немного прояснился. «Не сейчас, – беззвучно умоляла она. – Не сейчас, дай мне только еще раз увидеть Кристоффера!»

Фигура приблизилась к ней. Марит широко раскрыла глаза.

Неужели Смерть так прекрасна? Она даже не подозревала об этом. И эта фигура так приветливо улыбалась ей, что страх Марит прошел.

– Марит, – тихо сказал тот, кто подошел к ней. – Мне кажется, ты будешь жить.

Она была в растерянности. Кто это был? Он был темен, как ангел Смерти, и одет в черное, но слова его были ласковыми.

– Ты нам нужна, Марит, – сказал он.

– Вам? – хрипло сказала она.

– Да, Людям Льда. Ты же знаешь, что Кристоффер из рода Людей Льда. Я тоже. Ты подходишь нам, подходишь ему. Он пока этого не понимает, он не понимает, как ты важна для него, но мы с тобой приложим все усилия, чтобы ты выжила. Ты хочешь этого?

Она еле заметно кивнула. Ее пугали его непонятные слова.

– Я могу помочь тебе, – сказал этот неземной красоты человек. – Если ты доверишься мне и не будешь бояться.

Она снова кивнула.

Тогда он подошел к ее постели и отвернул одеяло, так что грудь ее оказалась не закрытой.

– Не бойся, – повторил он. – Положись на меня, даже если тебе это неприятно!

И он положил свои удивительно темные руки на ее истощенную грудь. Марит знала, что голод сделал ее плоской, как доска, но ведь не всегда же она была такой. Она надеялась, что он это понимает.

Его ладони почти полностью обхватывали ее грудь. И тут произошло нечто пугающе странное, чего она никогда не могла потом забыть.

Она почувствовала, как какая-то страшная сила устремилась от его рук к ее телу. Эта сила напоминала ту, что исходила от Бенедикте, только была в несколько тысяч раз больше. Руки Бенедикте излучали лишь приятное тепло и поддерживали в ней тление жизни, но то, что происходило теперь, было просто потрясающим. И она поняла, что этот человек вступил в борьбу. Он боролся с самой Смертью за ее жизнь. Да, потому что Смерть зашла уже так далеко, что ни один человек не смог бы спасти ее.

Но кто же он такой? Может быть, он и не был вовсе человеком?

Ей казалось, что все в ней пылает и сверкает, ее сердце билось в безумном темпе, легкие с хрипом захватывали воздух. Волны энергии, пробегавшие по ее телу, приносили ей невыносимую боль. Но сколько бы она ни пыталась кричать, с губ ее не слетало ни звука.

Его взгляд был направлен прямо ей в глаза, гипнотизировал ее, держал ее в своей власти. Ах, каким красивым он был и каким страшным! Она кричала и рыдала, но никто ее не слышал, словно ее лишили голоса, сделали немой…

Как ей удавалось оставаться в сознании, она не могла понять, потому что все превратилось для нее в сплошную пелену невыносимой боли, она слышала, как что-то трещало и скрежетало в ее теле, кровь в ней бушевала так, что звенело в ушах и темнело в глазах, ей казалось, что тело ее перемалывается огромными каменными жерновами.

Но вдруг все это прекратилось. Все успокоилось. Человек убрал с ее груди руки и накрыл ее одеялом.

Потом он вынул из внутреннего кармана какой-то пузырек. Вынув пробку, он поднес пузырек к ее губам, приподняв на подушке ее голову. Почувствовав его руку на своем затылке, она чуть не лишилась чувств, но послушно сделала глоток.

– Это пойдет тебе на пользу, – сказал он. Выпрямившись, он сказал, лучезарно улыбаясь:

– Добро пожаловать к Людям Льда, Марит.

Он шагнул к двери и вышел.

Марит в изнеможении откинулась на подушку. Она дышала так, словно только что поднялась на высокую гору. Но у нее было такое приятное ощущение в теле: она чувствовала в себе избыток энергии и силы.

Это была самая нетрадиционная и эффективная лечебная процедура из всех, полученных ею!

Но кем был этот человек, обладающий такой удивительной силой?

И имела ли она право рассказывать об этом Кристофферу? Этот человек сказал ей: «Люди Льда». Значит, Кристоффер и он принадлежат к роду Людей Льда? Но что это за род такой?

Медсестра не поверила своим глазам, когда вошла утром в палату к Марит. Пациентка спокойно спала, но когда медсестра захотела поправить на ней одеяло, она открыла глаза и уверенно посмотрела на нее.

– Доброе утро, – смущенно произнесла она.

– Что? Ты заговорила?

– Да, и я могу не только говорить, – с улыбкой произнесла Марит, высовывая руки из-под одеяла. – И я голодна. Ужасно голодна!

– Но что же это такое?..

Медсестра выскочила в коридор и вернулась вместе с Кристоффером, только что пришедшим в больницу, и другой медсестрой. Первая медсестра говорила так сбивчиво и взволнованно, что он ничего не мог понять. До него дошло лишь то, что Марит стало лучше.

Немыслимо!

Когда они вошли в палату, она сидела на постели и смущенно улыбалась им. «Это предсмертный миг, – подумал Кристоффер. – Не следует вбивать себе в голову пустые надежды».

Но, прослушав ее сердце и легкие, прощупав другие ее органы, он вынужден был опуститься на стул, настолько был ошеломлен.

– У тебя опять была Бенедикте? – спросил он. Она покачала головой.

– Могу ли я… – начала она и замолчала, но по выражению ее лица он понял, что она хочет поговорить с ним наедине. Медсестры тут же вышли.

– Нет, твоей родственницы Бенедикте здесь не было, – сказала она. – Здесь был кто-то другой. Один мужчина, который сказал, что вы оба принадлежите к роду… Как же он назвал этих людей?..

– Людей Льда?

– Да, именно так. И он вылечил меня. Это было… ужасно… но потом я успокоилась.

Она понимала, что не умеет разговаривать так же хорошо, как все остальные в больнице, но Кристоффер, казалось, не обращает на это внимания. Он думал о чем-то своем.

– Нет, Бенедикте не могла это сделать, – рассеянно произнес он. – Значит, он сказал, что принадлежит к роду Людей Льда?

– Да. Ты его знаешь?

– Думаю, что знаю. Я видел его последний раз, будучи еще ребенком, но… Он был темнокож? Строен?

– Да, я никогда не видела более прекрасного человека. Я не думала, что такие люди вообще бывают на свете! Он сказал… Он сказал, что… Люди Льда нуждаются во мне.

И тогда Кристофферу все стало ясно. Он пристально взглянул на нее.

Господи, она же теперь его жена! Теперь он женат на этой женщине, которой, судя по всему, предстоит прожить еще много-много лет. И Марко сказал, что Люди Льда нуждаются в ней?

А Кристоффер в ней нуждается? Это был щекотливый вопрос.

Во всяком случае, сейчас он в ней не нуждается. Не нуждается в ней, как в супруге. Но он не может обидеть ее, он должен принять все как есть, он сам повинен в этом, и он не изменник.

Судорожно улыбнувшись ей, он сказал упавшим голосом:

– Это Марко был у тебя, Марит. Мой далекий родственник. Он совершенно прав: Люди Льда и прежде всего я сам нуждаемся в тебе. Ты можешь быть уверена в этом. Я так рад за тебя, мой дружок! Так рад! И когда ты окрепнешь, мы будем жить вместе, и я расскажу тебе историю Людей Льда. Ведь ты теперь тоже принадлежишь к этому роду!

«О, Господи, как мне теперь быть? – в отчаянии думал он. – Что же я натворил? Как мне освободиться от этого брака, не обижая ее при этом? Хорошо, что смог отделаться от Лизы-Мереты, но будущее кажется мне теперь не менее проблематичным! Это касается также и Марит».

Ведь он совсем не любил ее, он не любил ее так, как муж должен любить свою жену.

Дни шли за днями. На всякий случай Марит продержали в изоляторе еще несколько дней, но потом перевели в обычную палату, поскольку изолятор требовался для других пациентов. Кристоффер бывал у нее каждый день, стараясь получше узнать ее.

Она была пугающе простодушной и настолько неуверенной в себе, что это доставляло мучения остальным. Но во всем этом Кристоффер находил определенное очарование. Ей так много предстояло узнать, ведь она всю свою жизнь провела на маленьком, отдаленном хуторе со своим отцом-тираном, который не давал ей рта раскрыть.

Кристоффер постоянно откладывал вопрос о ее выписке. Он просто не знал, что ему с ней делать.

Сандер Бринк, напротив, выписался очень скоро. Рана его наконец-то стала заживать, и он отправился домой с повязкой на руке.

У него с Кристоффером была долгая беседа, закончившаяся обещанием Сандера как можно скорее войти в род Людей Льда. Ведь ему нужна была Бенедикта, и к тому же он мечтал стать настоящим отцом для своего сына.

Но все было не так легко осуществить на практике. Во время длительного пребывания в больнице он понял, что его тяга к алкоголю не была такой серьезной, как он думал. Жажда крепких напитков у него быстро улетучилась, и он обещал себе впредь быть трезвенником.

Самым большим препятствием оказалась его жена. Несмотря на то, что их брак можно было назвать удачным только в первые месяцы после свадьбы, она не желала расставаться с ним. Ни о каком разводе она и слышать не хотела.

Подходя к их красивому дому, который она обставила на свой изысканный вкус, он остановился у дверей и глубоко вздохнул.

Этот дом ему предстояло покинуть. Он не желал здесь больше жить, все это должно было достаться ей. Он хотел взять с собой только свои книги.

Передернув плечами в предчувствии неприятного разговора, он вошел в дом. Остановившись в прихожей, он с тоской впитывал в себя привычную атмосферу: знакомые запахи, вид мебели…

– Ну, вот, наконец-то ты вернулся, – сказала его жена, вышедшая посмотреть, кто это пришел. – Мне было не очень-то весело ходить одной на все вечеринки… кстати, вечером мы идем в гости… нет, какой у тебя вид с этой повязкой на руке, разве им не удалось до сих пор залечить твою рану? Ты не можешь появиться на людях в таком виде!

Он смотрел теперь на свою элегантную жену новым взглядом. Ее темные волосы не были такими красивыми, как прежде. Но это было не самое страшное. Если в молодости он по своему недомыслию женился на самой красивой из всех встреченных им девушек, то в более зрелом возрасте он мог бы любить ее, уже начавшую увядать, за ее душевные качества. Но были ли они у нее?

К своему ужасу он обнаружил, что у них совершенно нет общих интересов. Разумеется, он знал об этом и раньше, но с такой остротой, как теперь, это никогда ему не бросалось в глаза.

Столько брошенных на ветер лет…

Но ничего другого ему не оставалось тогда. Да, в первые годы их брака он изменял ей направо и налево (это было как раз то, что Бенедикте называла безнадежной незрелостью), и все это были случайные связи. Его чувства при этом оставались незатронутыми.

Иногда ему начинало казаться, что он вообще не сможет полюбить ни одну женщину. И всегда в таких случаях он вспоминал Бенедикте.

Но она повернулась к нему спиной, и это наполняло его горечью.

– Я не собираюсь никуда идти вечером, – сказал он своей жене.

– Но ты должен, разве ты не понимаешь? Ты ведь вернулся домой, у меня больше нет никаких отговорок.

– Хедвига, – спокойно сказал он. – Мы много раз говорили с тобой о разводе. И теперь я говорю об этом всерьез, я ухожу от тебя сегодня же.

Она открыла от удивления рот. На глазах ее уже были слезы. «Снова все возвращается на круги своя», – удрученно подумал он.

– Но это же просто смешно, – чуть не плача произнесла она. – Или, возможно, ты встретил там молоденькую медсестру? Ты уже переспал с ней?

– Вовсе не обязательно быть такой вульгарной, – ответил он. – Я снова встретил возлюбленную своей юности. И моего сына. Я собираюсь соединиться с ними.

– Твоего сына? – визгливо воскликнула она. – Но ведь у тебя же не было… Ты никогда не говорил об этом…

– Да, потому что я ничего об этом не знал. Бенедикте сама ушла тогда от меня, а не я ее бросил. Я тут же женился на тебе, возможно, из-за упрямства, а может потому, что не мог устоять против твоей внешности – этот вопрос остается открытым. Но скорее всего потому, что от меня отвернулась Бенедикте. И когда она обнаружила, что у нее будет ребенок, я был уже женат. Поэтому она ничего мне не сказала, не желая разрушать мой брак. Но нам самим удалось разрушить его.

Хедвига села, автоматически ища носовой платок и рюмку, которая обычно бывала где-то поблизости. Сандер налил ей шерри из графина. Она быстро выпила и снова протянула рюмку.

– Пей на здоровье, – не без сочувствия произнес он и добавил серьезно: – Хедвига, ты можешь оставить себе все наше имущество. Я возьму с собой только свои личные вещи. И не слишком увлекайся спиртным! Ты всегда говорила об этом мне, но это относится больше к тебе самой. Ты уже становишься алкоголичкой, и это сказывается на твоей внешности.

– Хватит читать мне мораль, – с дрожью в голосе произнесла она. – Меня не трогает, что у тебя есть внебрачный ребенок. Тебе все равно придется жить со мной в браке. Ведь должно же у тебя быть хоть какое-то чувство приличия!

– Ты называешь приличным наш с тобою брак? Будет куда лучше, если я, наконец, буду жить со своим сыном и той единственной женщиной, которая мне по душе. Я встретил ее до тебя, так что не нужно обвинять меня в неверности и аморальности!

Хедвига заплакала.

– Но ты не можешь оставить меня одну! Что скажут…

– Что скажут соседи? Ты это имела в виду? Вряд ли ты останешься одна.

Он повернулся, чтобы уйти, потому что было ясно, что она рассчитывает на его утешение. Но поскольку он не стал этого делать, она вскочила, с воплем обняла его за талию и упала перед ним на колени. Все это настолько отдавало мелодрамой, что ему стало не по себе.

– Не уходи, Сандер, не покидай меня! Останься со мной!

– Хедвига, не надо унижаться.

– Хоть на один вечер. Обещаю тебе, на один вечер, и ты увидишь, какой нежной и любящей я могу быть. На один-единственный вечер!

– Милая Хедвига, – ласково и проникновенно произнес он. – Разве ты не понимаешь, что я больше не дам себя пленить? Я потерял столько лет! Столько лет! Можешь сказать сегодня вечером в компании, что я еще не вернулся из больницы.

– Тебя мог кто-то видеть. Он устало вздохнул.

– Тогда скажи, что я должен лежать в постели. Уж не думаешь ли ты, что будет скандал? Ведь ты же сама настроена на один-единственный вечер! Завтра я пойду к своему адвокату.

– Нет! – крикнула она, и ее крик был похож на вой дикого зверя. – Только не он, он ведь наш друг! Я никогда не пойду на развод, никогда!

– Я все-таки пойду, – спокойно сказал Сандер. – Мне нечего здесь больше делать. Мы просто мучаем друг друга. Прощай, Хедвига. Спасибо за то, что ты все это время терпела меня! Свои вещи я заберу вечером, когда тебя не будет дома.

Он ушел. И даже во дворе слышались ее крики:

– Ты никогда не получишь развода! Вы проживете в грехе всю свою жизнь, пока тебе все это не опротивеет. И твой сын всегда будет считаться незаконнорожденным!

«Это она говорит для того, чтобы слышали все соседи, – со вздохом подумал он. – Развод я получу, но на это уйдет время. Ничто уже не помешает мне, я должен быть свободен!»

Когда Сандер ушел, Хедвига, хрипло крича, опустилась на пол, словно ноги не держали ее. Она сидела и всхлипывала.

– Я ведь люблю тебя, Сандер, неужели ты не понимаешь? – бормотала она. – Но все эти годы мы оставались чужими, я не могла найти к тебе подхода. Я никогда не говорила тебе, как я люблю тебя, потому что иначе бы ты стал командовать мной, а я этого не хотела. Любящая сторона всегда остается в проигрыше. А теперь уже поздно. Слишком поздно проявлять смирение!

Полуослепшая от слез, она шарила рукой по столу в поисках стакана с вином. Рука ее наткнулась на него, он свалился на пол и разбился.

Это немного встряхнуло ее. Некоторое время она сидела на полу и смотрела на осколки широко открытыми глазами. Потом встала и подошла к зеркалу.

Дрожащими пальцами она провела по лицу, пощупала свою кожу.

– О, Господи, как я выгляжу! – с ужасом прошептала она, имея в виду отнюдь не следы слез. Теперь она взглянула на себя глазами Сандера и всех остальных. – О, Господи, – снова прошептала она.

В этот день она потеряла слишком много. Пройдя мимо осколков, не глядя на графин с шерри, она поплелась беспомощно в спальню и повалилась на кровать. Долго лежала, глядя в потолок. Она не была пьяна, во всяком случае, была пьяна не больше обычного. Но она была совершенно сражена тем, что должна была уже понять давно: что она выбрала в жизни неправильный путь.

Через два дня Сандер Бринк прибыл в Липовую аллею.

Это Бенедикте настояла на том, чтобы он приехал немедленно. У него самого были сомнения на этот счет, ему хотелось сначала уладить дело с разводом, чтобы не повредить репутации Бенедикте и Андре.

Но Бенедикте уже рассказала всем о Сандере, и он был тепло принят у нее в доме. Ее отец Хеннинг встречался с ним однажды много лет назад, поскольку их отцы были хорошими приятелями. Сандер познакомился с женой Хеннинга, Агнетой, которая не была матерью Бенедикте. Он познакомился также с дочерью Ульвара и Агнеты, Ваньей, ослепительно красивой девушкой с совершенно удивительным характером. «Что таится в этой девушке?» – было его первой мыслью.

Но больше всего времени он проводил с Андре. Мальчик сразу заметил, что их новый гость проявляет к нему особый интерес, и они очень быстро подружились. Он питал к Сандеру безграничное доверие.

– Он для меня как отец, – однажды сказал Андре, собираясь в школу.

– Он и есть твой отец, – спокойно ответила Бенедикте, надевая мальчику рукавицы. – Твой настоящий отец, который вернулся назад. Дело в том, что я не знала, где он находится. Но теперь мы снова нашли друг друга, и мы поженимся, как только у нас появится такая возможность. А теперь отправляйся в школу, а то опоздаешь!

В этот день Андре размышлял о многом. Он молчал на всех уроках, не слыша вопросов учительницы, а потом медленно потащился домой.

Сандер, не знавший о том, что Бенедикте рассказала ему обо всем, уже ждал его возле липовых деревьев, воздевших свои черные, обнаженные ветви к серому зимнему небу. Сандер увидел, как мальчик сначала замедлил шаг, а потом и совсем остановился.

Сандер остался стоять на том же месте.

Потом Андре снова пошел, на этот раз более решительным шагом. И когда он подошел уже совсем близко, Сандер протянул ему руку и тоже шагнул вперед, предоставив мальчику самому решить, что делать дальше.

Андре подошел так близко, что Сандер увидел его заплаканные глаза. Красивое лицо Андре несло на себе печать беспокойства. Однако Андре тоже протянул ему руку, и Сандер взял ее. Они не сказали друг другу ни слова. Держась за руки, они вошли в дом и уединились, чтобы поговорить.

Бенедикте, наблюдавшая за ними из кухонного окна, вздохнула и вытерла глаза. А потом снова принялась чистить на ужин картошку.