3

Белинда присела на краешек своей постели и перевела дух. Она находилась в Элистранде четвертый день, и у нее было действительно много работы. Собственно, она должна была быть няней для ребенка, но фру Тильда использовала ее и в качестве личной камеристки. Так приятно быть полезной!

Если бы только она не была такой безнадежно неловкой и неуклюжей!

Белинда прилагала действительно большие усилия, чтобы делать все как можно лучше. Досадно, конечно, что ее угораздило уронить перед фру Тильдой красивый бокал и что она заправила в комнате господина Абрахамсена не то постельное белье. Но она обещала никогда этого не повторить, и они простили ее. Господин Абрахамсен был так любезен, что в знак прощения потрепал ее по щеке и сказал со смехом, что она, видимо, из тех, кто непременно сделает не то, если возможен выбор. А затем он обнял ее одной рукой. Но ей показалось, что это нехорошо. Как что-то незаконное по отношению к Сигне. Хотя он был так приветлив.

Но вчера вечером было еще хуже. Его мать была где-то с визитом. Он вошел в детскую, когда она пела Ловисе колыбельные песни. Он встал рядом с ней у кроватки и, сказав, что у нее приятный голос, попросил спеть еще. Именно из-за этих слов дальнейшее пение не заладилось. Она напряглась и сбилась. И тогда он подбодрил ее и обнял одной рукой, как бы успокаивая и утешая. Получилось совсем наоборот – ужасно неприятно, потому что она не знала, что делать. Она извинилась и вышла, якобы затем, чтобы принести девочке молока. Она ждала снаружи, пока он не ушел из детской. Она видела, что у него было вытянувшееся лицо.

Нет, угодить всем было совсем нелегко, хотя она и пыталась говорить, как Сигне, и думать, как Сигне. Что ей было делать, если собственный муж Сигне начал ее обнимать и тому подобное? Могла ли она теперь думать, как Сигне? Ведь тогда она бы вызвала против себя ее досаду? Если бы она, Белинда, позволила Герберту дотрагиваться до себя. А Сигне делала бы это.

Этот крест был слишком тяжел для Белинды. Не так легко было и с фру Тильдой, потому что Белинде не удавалось угодить ей. Все было не так, и фру Тильда называла ее «никудышной ленивицей». Это было ужасно обидно, потому что Белинда старалась, как могла, работая до мозолей. Все равно, все было нехорошо.

Белинда вздрогнула. Кто-то постучал в дверь. Хорошо, черт возьми, что она еще не начала раздеваться!

– Войдите, – сказала она, немного волнуясь. У нее словно больше не было сил браниться. Увидев, кто это был, она испугалась.

– Господин Абрахамсен, то, что Вы входите сюда, неприлично. Это сказала мама. Никаких визитов мужчин в комнате!

Он широко улыбнулся.

– Успокойся, Белинда, успокойся. Это не какой-то «мужской визит». Я пришел, чтобы обсудить уход за Ловисой в будущем. Мне хотелось бы также поговорить о моей любимой Сигне с кем-то, кто ее действительно любил.

О, Герберт продумал, где переходить в наступление! Уязвимым местом Белинды была сестра Сигне. Он рассчитал верно: Белинда сразу оттаяла. Ее глаза наполнились слезами, и она не прореагировала на то, что Герберт уселся рядом с нею на кровать.

– О, мне так не хватает Сигне, – вырвалось у нее.

– Мне тоже, мне тоже, – пробормотал Герберт, в то время, как у Белинды ручьем струились слезы.

– Она была мне великолепной женой. А ты, маленькая Белинда, так сильно напоминаешь мне ее.

Это была неправда, потому что Сигне и Белинда были похожи друг на друга, как ночь и день.

– Поэтому я должен поговорить с тобой, – продолжал он елейно. – У меня такое ощущение, словно Сигне опять здесь.

– Вот как? – спросила Белинда недоуменно. Она больше не следила за его словами. Неужели она похожа на Сигне? Красивую, блестящую, умную Сигне? Это было уж слишком.

– Но Сигне была такой умелой, – возразила она.

– Да, конечно, она была такой, – согласился Герберт, – Она была самым прекрасным человеком, какого я когда-либо знал. Это она вышила монограмму на твоей простыне, ты знаешь это?

Глаза Белинды опять наполнились слезами.

– Нет. Это так красиво!

Герберт потянулся, чтобы показать, положил руку на спину Белинды и оставил ее там. Она лежала там так бережно, что со стороны Белинды было бы оскорбительно оттолкнуть ее.

Он без умолку болтал о Сигне, а Белинда углубилась в воспоминания. Так прекрасно с его стороны чтить подобным образом свою усопшую жену!

Вдруг она обнаружила, что его рука обвила ее талию. Она была так поглощена беседой о Сигне, что не обратила на это внимания раньше. Невольно она немного отодвинулась.

– Извини меня, – сразу сказал Герберт. – Ты понимаешь, мне показалось, что ты Сигне. А мне так ее не хватает, и как женщины тоже. Я был так одинок и забылся, что здесь сидит не она. Вы так похожи. Похожи своей привлекательностью…

Он убрал руку. Но его другая рука лежала, словно умоляя о понимании, на ее бедре. От него теперь шел острый запах. Пахло потом и чем-то еще, что Белинда не могла определить, но что навело ее на странную мысль о козле. Непостижимо!

Его лицо было совсем рядом с ее, оно было блестящим и оливковым, отчетливо виднелись отросшие волоски бороды. Герберт был из тех, кто должен бриться два раза в день. Как ей показалось, он дышал напряженно и уставился на нее остекленевшими глазами.

У Белинды было нехорошо на душе. Она вообще не знала, что ей следует делать. Мысли о Сигне совсем не помогали, ни в какой степени.

Но Герберт был мужчина с большим опытом в отношениях с женщинами. К счастью, он понял, что на этот раз ему не следует заходить дальше. Он поднялся и поблагодарил за беседу и подумал про себя, что теперь он оставил девушку в состоянии смятения и эротического возбуждения. Теперь она разочарована тем, что он ушел. А ему будет легче с ней в следующий раз, когда его матери не будет дома. А фру Тильды частенько не было дома – она любила посидеть в гостях за чашкой кофе.

После его ухода Белинда почувствовала сильное облегчение. От его прикосновения она не ощущала ничего особенного. И все же инстинктивно она догадывалась о связи между ними и теми чувствами и грезами, которые обычно тревожили ее в одинокие ночи. Она не хотела ни за что на свете испытать такие чувства рядом с Гербертом Абрахамсеном. Потому что тогда она бы действительно предала Сигне, так она думала. И все же она чувствовала себя ужасно неуверенной. Может быть, Сигне там, на небе, досадовала на то, что Белинда отвергла Герберта и его дружеские попытки сближения?

Она упала возле кровати на колени и молила доброго святого Георгия дать ей совет и направить ее на путь истинный. Во всех мыслях Белинды находилось место для забот о Сигне и ее благе.

В последующие дни Белинда трудилась, как маленький мавр, чтобы угодить привередливой фру Тильде, чтобы избегать Герберта и, прежде всего, чтобы окружить маленькую Ловису заботой, в которой она нуждалась. Белинда была расторопной, и всякий непосвященный заметил бы это. На немногочисленную прислугу производило хорошее впечатление то, как эта неуклюжая молодая девушка серьезно подходила к своим обязанностям. Но фру Тильда была недовольна. Она стояла за дверью или шкафом и наблюдала за Белиндой. И если она находила что-то, что невольно было сделано не так, то она сразу стучала по этому предмету. Белинда привыкла пугаться ледяного голоса и высокой прямой фигуры, одетой в черное, с бледной кожей и отливающими сталью темными волосами. У фру Тильды были такие же сросшиеся брови, как и у ее сына, такой же плоский профиль с загнутым носом и срезанным подбородком, но глаза были разные. Глаза у Герберта были с поволокой, а у Тильды совершенно невыразительные. Ее худые руки всегда были скрещены на груди, а спина была прямой.

Только когда взгляд ее холодных глаз падал на боготворимого сына, он мог теплеть и становиться почти сентиментальным.

Белинде довелось как-то услышать замечание Тильды Герберту, в котором сквозила подозрительность: «Мне кажется, ты проводишь теперь так много времени в детской, Герберт. Не делаешь ли ты ее самоуверенной?» «Кого? Ловису?» «Не будь идиотом! Эта дура Белинда может вообразить, что ты интересуешься ею!» «Ну, разумеется, нет, дорогая мама. Как ты могла это подумать?»

У Белинды не было намерения подслушивать, но ответ Герберта в какой-то степени обрадовал ее. Успокоил. Но он был очень назойлив. Он часто заходил в детскую, когда она ухаживала за ребенком. Тогда он болтал с дочерью, а его пальцы блуждали по лопаткам Белинды и вниз по бедрам. Ей приходилось делать вид, что нужно за чем-то сходить, чтобы уйти из комнаты. Теперь она знала, что он выдумает какой-нибудь предлог, чтобы войти в ее комнату, когда она заканчивала дела, связанные с ребенком. Чтобы поболтать о Ловисе или Сигне. Тогда Белинда стала торопливо уходить из дома, чтобы избежать таких визитов. Она шла в сторону церкви и обратно, пока ей не казалось вероятным, что он должен был отказаться от очередной попытки. Однажды в полумраке она увидела тень верхом на коне. И тогда всплыли удивительные ассоциации о святом Георгии и том памятном вечере, когда она и Сигне увидели видение на гребне холма. Видение, послужившее причиной смерти Сигне… Ах, так печально! Она не должна была об этом думать!

Однажды Белинда убиралась в комнате, которая была в распоряжении Сигне. Она распрямилась и залюбовалась очень красивой встроенной кроватью.

Над кроватью была какая-то надпись, вырезанная между украшениями. Белинда прочла написанное, тыча в него пальцем. С трудом она расшифровала: «Но самое великое из всего – любовь!»

– Ах, как красиво, – прошептала она. – Так красиво!

Любопытно, кто же здесь когда-то жил. Это выглядело очень старинным.

Она нашла небольшую подпись, процарапанную внизу на шкафчике.

– Что здесь написано? – пробормотала она. – «Виллему дочь Калеба из Элистранда»? Кто это был? Затем она прибавила шепотом:

– Кто бы ты ни была, Виллему дочь Калеба, присмотри за мной! Я чувствую себя такой неприкаянной в твоем красивом доме.

Она вздрогнула и резко обернулась. Но комната была совершенно пуста. Однако у нее было такое ощущение, будто кто-то здесь был. Словно она ощутила дружеское дыхание у своей щеки?

Белинда немного постояла неподвижно, словно для того, чтобы почувствовать что-то еще. Но в комнате не было, естественно, никого.

Когда ее пальцы скользили по вырезанным из дерева украшениям, они невольно наткнулись на выдвижной ящичек, который почти был незаметен среди всех этих орнаментов. Она снова обернулась и немного виновато выдвинула ящик. Там лежала книга в красном кожаном переплете. Выглядела она совсем новой. Поколебавшись, Белинда открыла ее. Дневник?

– Это же почерк Сигне, – сказала она удивленно. Записей было немного. По всей видимости, он начинался свадьбой. Да, разве Сигне не получила книжку-дневник в подарок от какой-то тети или кого-то еще?

Белинда забыла о времени и месте и начала читать. Не потому, что у нее была привычка рыться в чужом белье, а потому, что она просто-напросто совсем забылась, так она углубилась в чтение дневника. Дни начинались со счастья и восторга. Герберт был изящным и великолепным, со множеством восклицательных знаков. «Теперь я принадлежу ему, – читала Белинда. – О, блаженство, может ли быть что-то прекраснее на земле! Подумать только – быть избранницей Герберта!» Супружеское счастье. Домашняя работа, только удовольствие, все вместе.

Потом в машину начал попадать песок. «Это Тильда, – решила Белинда. – Это она стояла за всеми намеками Сигне. О драконе в доме, о ревности и тайной злости, направленной против Сигне». Да, сперва Белинда, конечно, ничего не поняла. Она действительно размышляла о том, существуют ли еще настоящие драконы, и тогда ей на ум пришел ее святой Георгий, победитель дракона… Какое-то время она была в большом недоумении, пока не нашла в дневнике недвусмысленное разъяснение: «Старый мерзкий черный дракон фру Т. А». Тогда Белинда сразу все поняла.

Были и другие вещи, читать которые было не так весело человеку, любящему Сигне. Из написанного было ясно, что восторг сестры перед своим изящным супругом поубавился. Из местечка пришла девушка со сплетнями. Это случилось как раз после того, как радостная Сигне записала в дневнике, что у нее будет ребенок. После встречи с девушкой радость угасла. Какие-либо имена в дневнике не упоминались, но Сигне писала о насмешливых взглядах, о многозначительных… словах. Белинда не сразу поняла, почему строчки дневника стали неровными, а чернила размытыми. Сигне плакала! Та девушка из деревни, очевидно, спросила, где был накануне вечером муж Сигне. А также в четверг. И в воскресный день. И сказала Сигне, сколько женщин держали его в объятиях и изведали его прелестей.

Белинда всхлипнула. Ей пришлось осушить слезы, чтобы прочесть конец записей. «Сегодня сюда приехала Белинда. Дорогая, любимая, милая маленькая Белинда, она ничего не должна узнать! Я никогда не понимала, какое сокровище мы имеем в лице Белинды. Какая в ней скрывается душа! Ах, почему мы постоянно потешаемся над теми, в которых нет ничего дурного? Разве мы поступаем не зло? Сейчас я ужасно раскаиваюсь, что кичилась перед нею!»

– Белинда!

Это послышался резкий голос фру Тильды из холла.

– Белинда! Где эта девчонка? Разве она не слышит, что наш ангелочек проснулся? Неужели мне придется заняться малышкой?

Мгновение Белинда стояла в полной растерянности, а руки, державшие книгу, метались из стороны в сторону. Затем она быстро засунула книгу и задвинула ящик. Она не успела прочесть две последние страницы, но делать было нечего. Она удалила все следы слез и пошла в холл.

– Ты была все время здесь, в доме? – резко спросила фру Тильда. – Что же ты за нянька для ребенка?

Белинда не осмелилась показать свои покрасневшие глаза, она старалась не поднимать их.

– Прошу прощения! Я полагаю, Ловиса проснулась недавно, я только что услышала ее голос…

Тильда не удостоила ее ответа, только зашуршала подолом своего черного платья вниз по лестнице. В этот вечер она, фру Тильда, ждала гостей. Она и Герберт общались с небольшой группой людей, певших дрожащими голосами назидательные песни и славивших Господа и друг друга. В основном, последнее. Мать и сын хотели показать гостям Ловису, но не Белинду. Так что ей предоставлялось свободное время.

Именно сейчас она воспринимала это, как Божий дар. Она нуждалась сейчас в том, чтобы уйти из дома, нуждалась в том, чтобы подумать.

В сумерках, когда в гостиной голоса гостей смешались с голосами хозяев, Белинда тихо вышла из дома и направилась к церкви. Эти вечера были ее лучшими. Худшими были те, когда фру Тильда уходила из дома. Белинда страшно боялась их, потому что знала, что Герберт осмелеет и станет осаждать ее комнату. Она не хотела этого, она хотела быть подальше отсюда, но не знала, как это сделать.

Этот вечер она воспринимала как отдушину. Белинда торопливо шла к церкви по дороге, а ее сердце обливалось кровью из-за горькой судьбы Сигне. Она вошла на кладбище через скрипящую калитку, которую явно не смазывали в течение последних лет. Было еще светло, и она могла отчетливо различать могилы. Был конец сентября, но осень еще не очень чувствовалась в воздухе. Правда, Белинда немного побаивалась призраков. Но не теперь. Сейчас ее единственная подруга на свете находилась здесь, за могильной стеной. Однако, разве можно считать подругой усопшую?

Она прошла прямо к могиле Сигне, одной из самых свежих. По пути она миновала какие-то древние могильные плиты. Сейчас было слишком поздно, чтобы читать надписи, но по своему прошлому визиту она знала, что могильные камни принадлежали таинственным Людям Льда. И у этого рода на кладбище было много усопших.

Она немного дрожала. О Людях Льда в этом приходе рассказывалось много удивительных историй, это сказала Сигне. О больших троллях и вызывающих ужас монстрах. Как это ни странно, но они вели себя сдержанно. Люди Льда, но не фру Тильда, которая несколько раз бросала в их адрес желчные слова.

Белинда остановилась перед надгробным камнем Сигне, находившимся рядом с кладбищенской оградой. Ей нужно было взять с собой цветы, так как принесенные ранее увяли. Сегодня разговаривать с Сигне был так трудно. Она не могла собраться с мыслями, на сердце было тяжело. Она опустилась на колени на шелестящую листву.

– Сигне, дорогая Сигне, – жалобно причитала она. – Я должна была бы остаться с тобой в последние дни! Ты была так одинока. А теперь… Что мне делать, Сигне, скажи мне! Я так несчастна и растеряна, я не понимаю ничего.

Тут на покрытой гравием дорожке рядом с ней раздался треск. Она резко обернулась и вздохнула при виде высокой фигуры:

– Святой Георгий! Благодарю тебя, что услышал меня в моей нужде. Мне так нужно сейчас с кем-то поговорить.

– Святой Георгий? – сказал он. Он был очень высок и пугающ со своими темными волосами, закрытым лицом и черной одеждой. Ей, стоявшей на коленях, он показался особенно величественным.

– Да, я…

О, теперь она снова, конечно оказалась дурой.

– Меня, впрочем, зовут Вильяр Линд из рода Людей Льда.

– Извините, – пролепетала она испуганно. – Я путаю вас с другим, кого знаю.

– Со святым? Ты – младшая сестра фру Сигне, не так ли?

– Да.

Она поднялась с земли и сделала книксен.

– Белинда. Он кивнул.

– Как я вижу, ты говорила с могилой. Это единственное место, куда ты можешь пойти?

– Да. И не только здесь. Единственное на свете. Мне так ужасно не хватает сестры. А именно сейчас все так запуталось. Так трудно узнать, чего она хочет. Как мне поступить.

Устрашающего вида фигура присела на кладбищенскую ограду.

– А что именно так запутанно?

– Все. Мне так хотелось приехать сюда и ухаживать за дочкой Сигне. И это получается прекрасно, я думаю, что Ловиса любит меня, но… все остальное…

Знаком он предложил ей сесть рядом с собой. Она поблагодарила и изящно присела.

– Вы тоже навещаете здесь дорогого друга? – спросила она смущенно.

– Нет, не совсем так. Но мне нравится приходить сюда. У меня такое чувство, будто я вступаю в контакт со многими моими предками, которые покоятся вокруг.

– Так чудесно, – восхищенно прошептала Белинда. – Мне тоже так кажется. Я чувствую связь с Сигне. Мужчина внимательно разглядывал ее в полумраке.

– Расскажи теперь, что же так запутанно в Элистранде!

Она вздохнула.

– Я такая глупая. Безнадежно. Я сбиваюсь с ног и работаю, как лошадь, но все получается не так. Ясно, что фру Тильда раздражается из-за меня. Они же так добры, что предоставили мне возможность тут жить. А я делаю все не так.

– Мне кажется, ты сказала, что прекрасно справляешься с ребенком?

– Это так. Но…

– Ты же должна была стать няней для ребенка?

– Да. Но ведь нужно же понять, что фру Тильда хочет, чтобы ей немного помогали. Так что я и ее камеристка. И это прекрасно…

– Нет, постой, теперь ты угодничаешь! Ты не должна этого делать.

– Угодничать?

– Да. И почему ты говоришь так странно?

– Неужели?

– Да. Это звучит неестественно.

Белинда была озадачена.

– Но так говорила Сигне!

Его лицо чуть смягчилось, выразив сочувствие.

– Значит, ты полагала, что всем понравишься?

– Да, потому что Сигне ведь всем нравилась. А я делаю все так, как делала бы она. И я думаю, как она. Но как я ни стараюсь, это не получается.

– Ну, разумеется, нет! Ты не можешь жить жизнью другого человека. Ты – Белинда, разве ты этого не понимаешь? Я не знаю тебя, но каждый человек имеет собственную ценность. Ты тоже. Именно собственная ценность – самое прекрасное в человеке, ты не должна лишать ее себя!

– Но мне кажется, это так неправильно, что чудесная ослепительная Сигне совершенно исчезнет. Нет, я не могу этого объяснить. Я глупа.

– Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду. И ты совершенно права, нужно подхватывать и продолжать лучшее, что было у тех, кто умирает. Но то, что ты взяла, не лучшее, что было у Сигне. Ее голос в твоем горле становится искусственным. Ты не должна не дать умереть тому хорошему, что было в ней, а не ее жестам или манерам.

Белинда всхлипнула:

– Мне так жаль ее. Такая молодая – и лежит в холодной могиле!

Его голос прозвучал сухо и рассудительно.

– Сигне повезло, что жизнь была к ней щедра. Она была всеми любима и имела успех. Нередко может оказаться полезным повстречаться и с трудностями. Тем, кто облагодетельствован судьбой, трудно пережить более суровые времена.

– О, но вы не знаете! Я нашла сегодня ее дневник. В последнее время она была страшно расстроена.

– Вот как?

– Да. В нем написано, что ее муж, Герберт Абрахамсен, обнимал других дам и давал им пирог и все такое.

– Пирог?

– Так там написано. О посторонней даме, которая спросила Сигне, знает ли она, как много других женщин вкусили его пирога.

Сначала Вильяр Линд посмотрел на нее с недоумением, а затем вынужден был отвернуться.

– Я понимаю, что Сигне была несчастлива. Да, ты права. И у нее были, видимо, какие-то проблемы со своей свекровью?

– О, да! Сначала я не поняла, что имела в виду Сигне, потому что она написала о драконе и всяком таком. Я подумала о настоящих драконах и святом Георгии, но затем поняла, кто это был. Вы знаете, кто.

– Что ты сделала с дневником?

– Положила обратно туда, где нашла. В потайной ящик. К сожалению, я не успела прочитать последние страницы, но там осталось немного, это я видела.

Он немного помолчал. Его черные волосы развевались на ветру.

– Ты замерзла?

– Нет, нет! Ах, как мило, что вы об этом спросили!

Вильяр вздохнул при виде такой униженности.

– Не показывай дневник никому!

– Разумеется, нет! Они же могут разозлиться на Сигне, ведь она написала такое.

– Сигне, пожалуй, справится, – пробормотал он. – Но ты сама? Как тебе живется в Элистранде? Добры ли они к тебе?

– Да, да, они все добры, только я глупа. Но теперь я так запуталась…

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю, как бы поступила Сигне. Я имею в виду, насчет ее мужа. Он… он…

– Что?

– Ему… нравится дотрагиваться до меня. И хотя я не хочу обидеть Сигне, я не люблю этого. Я считаю, что он был мужем Сигне, и это ведь ужасно, что я должна убегать, как только он появляется поблизости. Потому что я этого не люблю. В то же время, я полагаю, и Сигне, возможно, не понравилось бы, что он дотрагиваться до меня, или… нет, я не знаю, что делать.

– Ты должна слушаться своего внутреннего голоса, Белинда, а он кажется довольно разумным. Ты должна бежать, дитя, бежать от него прочь и как можно дальше!

Она просияла.

– Я действительно должна это сделать? Ах, как хорошо! И это было именно то, о чем я теперь подумала, прочтя дневник. Наверное, Сигне не хотела бы, чтобы он обнимал других женщин и все такое. – «Все такое» было стандартным выражением Белинды, когда запаса слов ей не хватало.

Стемнело, но в сумерках она еще могла разглядеть черты лица Вильяра. Они были резкими и холодными, однако, она не испытывала страха. «Странно, – подумала она, – лицо господина Абрахамсена гораздо мягче, но мне от него становится немного страшно (прости, Сигне, я не должна была бы об этом думать, во всяком случае, здесь!)».

– А вы сам? – спросила она по-детски. – Говорят, будто вы немного странный. Но я этому не верю. Тут он взглянул на нее, и улыбнулся чуть сердито.

– Я… немного… другой. Немного не от мира сего. Точно так же, как и ты.

То, что он приравнял ее к себе, тронуло ее и почти привело в восторг. Она блаженно, широко улыбнулась.

– Как это вы не от мира сего? – спросила она. Вильяр обратил взгляд на темнеющую равнину.

– Я не свой тут, – сказал он. – Я не свой и Гростенсхольме и в Линде-аллее. Мне гораздо ближе Тенгель Добрый и его Силье.

– Кто это такие?

Ее наивный вопрос вырвал его из беспокойных раздумий.

– Ах, они давно умерли. Они покоятся в могиле с большим камнем, который ты здесь видишь.

Белинда посмотрела туда и сразу заметила, как стало темно. Она должна была идти домой и как можно скорее. Но как решиться на это, в такой темноте? И, кстати, ей того не хотелось. Еще не хотелось. Ей хотелось растянуть эти минуты человеческого общения так долго, насколько позволяло приличие.

– А вы мне не расскажете о ваших проблемах? – спросила она детским доверчивым голосом. Он передернулся и посмотрел на нее.

– Тебе? Ради всего на свете, почему я должен это делать, если я не могу довериться моим собственным родителям и деду с бабкой?

Белинда от стыда покорно нагнула голову.

– Это ясно! Извините меня!

Темноволосый рослый незнакомец, напоминавший больше всего трагический образ средневекового рыцаря, смягчился:

– Это я должен просить прощения. Кому я мог бы довериться, как не тебе, Белинда, тебе, одинокому маленькому созданию, нуждающемуся в дружбе!

Он наклонился и взял ее за руку. Его рука была большой и неожиданно теплой, и Белинда вообще перестала бояться. Может быть, она могла бы быть ему моральной опорой в том, против чего он теперь должен был бороться.

– Ты понимаешь, Белинда, я не могу сказать что-либо моим домочадцам, потому что не хочу их огорчать. Знаю, что это может показаться тебе странным и пугающим, но… Да, дело в том, что в Гростенсхольме есть привидения. А мои дед и бабушка ничего не знают об этом.

Ее рука слабо вздрогнула. Это было единственным, что выдавало ее страх, ее нежелание слышать об этом больше. Призраки?

– Это правда?

– Да. К сожалению. Я не стараюсь напугать тебя без надобности. Это никогда бы не пришло мне в голову.

Она сидела молча, по-прежнему не вынимая своей руки из его ладони. Она боязливо пыталась взглянуть на Гростенсхольм, но сейчас были слишком темно.

– А что это за призраки? Ему стало нехорошо на душе.

– Это женщина, – сказал он неохотно. – Молодая женщина. Она просто стоит у двери в мою комнату и смотрит на меня. Она выглядит ужасно. Синеватая и словно больная водянкой. Как утопленница.

Белинда подвинулась к нему поближе, будто хотела его успокоить. Она стала говорить ему «ты», не заметив этого.

– Ты не боишься?

– Когда я был ребенком, то страшно боялся и отказываться бывать в Гростенсхольме, а тем более спать там. И никому не мог что-то сказать. Не мог же я рассказать дедушке и бабушке о том, что у них в доме есть призраки!

– Да, я понимаю. Так ужасно для тебя!

– Именно тогда они стали утверждать, что я замкнут и строптив, а я не мог защитить себя. День и ночь думал об этих призраках. Чувствовал себя совершенно больным.

Белинда сочувственно пожала его руку.

– А теперь? Теперь, когда ты взрослый? Ты же теперь там живешь. Она все еще там, эта женщина?

– Конечно! Я должен был преодолеть себя, чтобы там поселиться. Деду требовалась помощь, и я должен был без промедления взять на себя заботы об усадьбе. Теперь я больше не боюсь. Она ничего мне не делает, только стоит и смотрит на меня большими пустыми глазами.

Белинда поежилась.

– Не удивительно, что ты немного странный, – сказала она скорее искренно, чем вежливо. – Я бы тоже такой стала.

Он улыбнулся с оттенком горечи.

– Теперь, когда я стал старше, у меня появились другие странные идеи. Они не имеют ничего общего с призраками. Однако, я не могу рассказать о них родным. Это бы страшно их обидело. А, впрочем, я не имею права что-то говорить.

– О ком?

– О… других людях. Но теперь стало холодно и темно. Ты должна вернуться домой!

Она с неохотой поднялась. Она сразу заметила, что было холодно.

– Люди говорят, что ты так много ездишь верхом. Это потому, что ты не хочешь повстречать призрака?

– Раньше это было так. Тогда я скакал, словно за мной по пятам гналась смерть. Теперь я выезжаю верхом по другим причинам.

– А! – тихо произнесла она.

– Нет, я не встречаюсь с девушками. Я встречаюсь с другими людьми. О которых мы говорили.

Она почувствовала, что ей стало хорошо. Они вышли через кладбищенские ворота, и тут стоял его конь. Он остановился.

– Знаешь, я давно не разговаривал так много. Она радостно рассмеялась.

– А я никогда не чувствовала себя такой… умной!

– Это потому, что какое-то время ты была самой собой. Такая ты лучше всего. Я провожу тебя домой, ты не можешь идти теперь одна.

Он вел лошадь под уздцы и болтал с Белиндой о ее детстве и о трудной жизни в Элистранде.

Белинда вздохнула.

– Я боюсь завтрашнего вечера. Фру Тильда собирается уйти, а господин Абрахамсен станет опять таким назойливым. Тогда он непременно будет в детской и… фу, нет!

Вильяр остановился. Она не могла сейчас видеть его лица, только слышала его голос.

– Этого не должно случиться, – произнес он резко. – Я сам буду отсутствовать завтра вечером, но я поговорю с бабушкой Вингой. Попрошу ее прислать тебе официальное приглашение, чтобы ты могла прийти в Гростенсхольм.

– Но я не могу уйти от Ловисы, это невозможно.

– Возьми ребенка с собой! А я попрошу бабушку задержать тебя, пока не будет уверенности, что фру Тильда вернулась домой.

– Но… призрак?

– Может, ты собираешься войти в мою спальню?

– Нет, разумеется, нет, как бы я ни была глупа. О, если бы я могла уехать! Я так боюсь.

– Положись на меня, завтра все уладится. Ну, вот мы и у ворот Элистранда, теперь ты сможешь дойти одна. Доброй ночи, дружок! И если у тебя будут сложности, приходи ко мне!

Едва она успел прошептать что-то вроде «Доброй ночи», как он исчез. Он сказал «дружок»… Лишь тогда она вспомнила, что он был причиной смерти Сигне. Но когда она теперь размышляла об этом, то ей не казалось, что его появление на гребне холма, так напугавшее ее и Сигне, могло предвещать какое-то несчастье.

Это был не он. Не тот, единственный на свете человек, говоривший с нею, как с равной.