8

Скактавл не имел никакого отношения к Воллеру. Он был пленником судьи. Поэтому им занялись подручные судьи, грубо вытолкнувшие его из амбара. Они связали ему за спиной руки, вставили в рот кляп.

У Скактавла не было иллюзий. Они не потрудились даже завязать ему глаза. Он понял, что его длительное заключение окончено. Судья в нем больше не нуждался – и это был для него конец. За год, проведенный в жутком амбаре, он настолько ослаб и так исстрадался, что теперь ему было безразлично, что ждет его дальше. Но эта девушка…

Такая красивая, такая милая и такая несчастная! Ее воля была надломлена сознанием того, что близкие пострадали из-за нее. Скактавл хорошо знал, какая судьба ее ожидает: долгие-долгие мучения, а потом – конец!

Этого не должно было быть! Этого не должно было случиться с Виллему, которая была его утешением, его другом.

Но что он мог сделать? Ничего! Уже ничего.

Он смотрел, куда его ведут. Сначала он не узнавал местности, но четверо мужчин подталкивали его сзади в определенном направлении: они направлялись через холм в деревню. Не на виду у всех, нет, это держалось в строжайшей тайне. Но теперь он узнал местность: поблизости находился дом судьи. А вот и двор… Там рос огромный дуб, на котором время от времени вешали преступников.

Повешение не было тогда обычной казнью. Чаще всего отрубали голову. Но судья, так же как и другие власть имущие, использовал закон по своему усмотрению. Поэтому у него и рос этот дуб. Он стоял, высокий и могучий, не подозревая о предстоящих событиях.

Они спускались с холма по крутому скалистому склону, вдоль обрыва, заканчивающегося глубоким оврагом с каменистыми уступами, покрытыми лесом.

«Что я теряю? – подумал Скактавл, с опаской посматривая в пропасть. – Та дорога, по которой меня сейчас ведут, это дорога к смерти. Смерти постыдной и унизительной, на глазах у толпы. Я видел, как люди собираются поглазеть на повешенного – словно птицы на падаль! Некоторые отрезают куски от тела повешенного – пальцы и другие части, волосы или зубы, чтобы потом использовать их как средство против злых духов или в качестве колдовских принадлежностей. Другие пьют кровь умершего, хотя это чаще всего бывает при отрубании головы… Для многих является разрядкой наблюдать конвульсии повешенного в момент смерти. Или же они удовлетворяют свою жажду сенсаций, побывав на месте казни. И я должен доставить им все эти удовольствия! Но зачем? Не лучше ли воспользоваться единственной возможностью? Это тоже будет болезненная смерть, зато не такая унизительная. И у меня будет крохотный, бесконечно малый шанс выжить! Кроме того, именно в данном месте обрыва охранники вряд ли захотят спускаться вниз».

Связанные за спиной руки? Это не важно. Холодный пот заливал Скактавлу глаза. Зажмурившись на секунду, он метнулся в сторону, свернулся в клубок, чтобы как-то обезопасить себя при падении, услышал крики кнехтов – но было уже поздно! Он летел вниз, стараясь плотнее свернуться в клубок, задевая за уступы скал, ударяясь и царапаясь, чувствуя во всем теле боль, падая все быстрее и быстрее. У него кружилась голова, мир казался ему мельничным колесом, и он падал с уступа на уступ, пока не достиг дна оврага.

Он так ударился головой, что в глазах потемнело – и уже больше не чувствуя, падает или нет, потерял сознание.

Те, что стояли на вершине холма, грубо выругались: что теперь скажут они судье? Но спускаться вниз они не стали, да в этом и не было необходимости: никто не смог бы совершить в этом месте спуск.

– Пусть там и гниет, – решили они и повернули домой.

Виллему стояла, прижавшись к жердям, до поздней ночи.

– Я снова пью чашу до дна, – прошептала она.

Доминик понял ее мысль.

– Ты попала в лапы настоящему дьяволу, Виллему.

– Что они сделали с тобой?

– Не беспокойся обо мне.

– Но все-таки?

– Они … высекли меня кнутом…

Она заскулила как щенок.

– Нет, Доминик, нет! Они не могли тебя тоже…

– Тоже? Они высекли и тебя, Виллему?

– Нет, нет, я не это имела в виду, хотя они весьма изобретательны. Нет, я имею в виду всех остальных… Доминик, они убили мою волю к жизни! Убив моих близких: мать, отца, старого, милого дядю Бранда и тех несчастных, которых мы поселили у себя…

Доминик молчал. Он прислушался к ее приглушенному кашлю, мешавшему ей говорить.

– Дорогая Виллему, никто из них не умер. Это на их жизнь покушались, однако твои мучители не стали утруждать себя тем, чтобы проверить, удалось их покушение или нет. Ведь для них это было не главным. Куда важнее было причинить тебе душевные муки.

Ее руки вцепились в жерди. Она пыталась поймать в темноте его взгляд, но видно было только его лицо, выделявшееся светло-серым пятном на фоне стены.

– Это правда? – прошептала она.

– Разве я стану зря тебя обнадеживать? Единственно, кто пострадал, так это твоя мать, но и то не опасно, она скоро выздоровеет.

Он слышал, как она прошептала:

– Господи! Господи, будь милосерден! Не обмани меня! Благодарю тебя, Господи, благодарю!

Доминик никогда раньше не слышал, чтобы она обращалась к Богу.

– Это правда, Виллему.

Она опустилась на колени, по-прежнему держась рукой за жерди, словно боясь прервать с ним связь. Она долго стояла так, не говоря ни слова, лишь временами слышались ее тихие всхлипы.

Потом, собравшись с мыслями, она сказала:

– Доминик, мы должны выйти отсюда, пока они не расправились с нами.

– Да, – мягко ответил он. – Но как?

– Мне нужно перебраться к тебе, помочь тебе. Они поставили эту перегородку сегодня… или вчера… я не знаю; утро сейчас или вечер. Теперь я понимаю, что они сделали это из-за тебя. Значит, они пока не собираются убивать тебя.

– Нет, сначала они выжмут из меня все соки у тебя на глазах.

– Они не имеют права, не имеют права так поступать с тобой! Я переберусь к тебе, Доминик…

Он слышал, как она лихорадочно мечется вдоль перегородки, туда-сюда, слышал, как он трясет жерди, одну за другой, пытаясь приподнять их. При этом она надрывно кашляла.

Наконец она сдалась.

– Земля сильно утрамбована, – пожаловалась она. – Как камень!

Он не ответил. И снова она приблизилась к нему, как могла.

– Тебе плохо, Доминик?

– Терпимо. К боли можно привыкнуть. Но веревка врезается в запястья, это хуже всего. Но ты не беспокойся! Расскажи лучше, что с тобой произошло.

Она рассказала, как ее обманул судья, рассказала о Скактавле, который был для нее поддержкой и которого она, к несчастью, потеряла. Рассказала о своем одиночестве. Рассказала о преступнике, который хотел напасть на нее и который избивал Скактавла.

Она с гордостью произнесла:

– Мне удалось обуздать этого скота усилием воли! В точности, как это делала Суль. Мои неизвестные способности усиливаются раз от раза, стоит мне попасть в трудную ситуацию.

Доминик улыбнулся.

– Я знал, что в тебе этого много.

Потом он рассказал, как его выгнало из дома беспокойство, предчувствие того, что она в опасности. Какой глупостью с его стороны было посещение воллерского помещика! Он интуитивно чувствовал, что этот человек виновен во всем…

– Но этого мало, – добавил он. – Ты ведь знаешь, что я могу улавливать состояние души. У этого человека есть трудности иного рода: зло – это не единственное, что властвует над ним.

Подумав, Виллему сказала:

– Скорбь о погибшем сыне?

– Нет, эта скорбь давно уже вытеснена чувством мести. Нет, это что-то другое. Страх? Что-то, не терпящее отсрочки… То, с чем его хитрость не может справиться. То, что сильнее его самого. Не знаю, что это.

Доминик говорил все время через силу, словно боль, которую он испытывал, лишала его голоса.

– Тебе хочется спать? – тихо произнесла она.

– Спать? – усмехнулся он. – Время от времени меня клонит в сон от измождения и усталости, но вряд ли это является причиной для сна! Нет, мне хочется поговорить с тобой! Ведь ради этого я и явился сюда.

– Благодарю тебя за то, что ты здесь, хотя все это так ужасно…

– Это была моя ошибка. Но тебе нужно спать.

– Нет, нет, не сейчас, когда ты здесь! Ах, Доминик, в последние дни я часто думала о том, чтобы покончить с собой. Чтобы моих родственников оставили в покое. Но у меня не было ничего под рукой, чтобы осуществить это.

– Не говори так, – воскликнул он. – Что было бы тогда со мной?

– Это было до того, как я узнала, что ты попал в беду.

Он не ответил. Виллему тоже долго молчала.

– Как ты думаешь, что они хотят с нами сделать? – наконец спросила она.

– Ах, забудем про это! Лучше давай подумаем, как нам отсюда выбраться!

– Возможно, тебя уже ищут!

– Нас никогда не найдут.

– А где мы, кстати, находимся?

– Во всяком случае, не в округе Энг, но недалеко от него. Когда они вели меня сюда, было уже темно, и я был избит так, что едва не терял сознание. Я не знаю, где мы находимся.

– И все это… случилось из-за моей несчастной слабости к этому ничтожеству, – всхлипывала она.

Помедлив, Доминик сказал:

– Я слышал, ты вроде бы покончила с ним?

– Вроде бы?!

– Как это произошло?

И Виллему рассказала, как ее столкнули с обрыва возле омута Марты. Она и раньше рассказывала об этом, но теперь она затронула чисто человеческий аспект – рассказала о встрече с родителями Марты, о кресте на могиле и признании в том, что это Эльдар виновен в смерти доверчивой девушки.

– Тогда мне стало просто жутко при мысли о том, что я сама была влюблена в него. И мне захотелось тогда, чтобы он был жив – чтобы сказать ему в лицо всю правду, чтобы он знал, что теперь значит для меня не больше, чем какой-то таракан!

Доминик усмехнулся.

– Ты хочешь отомстить ему, дорогой друг, а это не очень красиво. Но твои слова ласкают мой слух, хотя от этого мне не легче…

Не особенно вслушиваясь в его слова, она продолжала:

– Но я порвала с ним задолго до его смерти, как ты знаешь. Меня выводили из себя его вульгарные, грубые замашки. И знаешь, что я думаю? Я думаю, что сама вызвала у себя насморк, чтобы он не прикасался ко мне тогда, на горном пастбище. Понимаешь, о чем я говорю?

– Да. Вызвать насморк ты сама не могла. Но ты могла усугубить картину болезни – стоило только настроить себя определенным образом. Ах, Виллему, я никогда не забуду твое возвращение домой из Тубренна! Долгое, долгое путешествие домой, в зимнюю стужу, когда ты сидела между Никласом и мной на козлах, а в карете ехали все эти несчастные. Ты вся сжималась от боли, лицо посинело, но ты не жаловалась – ты только позволила мне обнять тебя, чтобы утешить и согреть. Тогда я хотел сказать тебе так много, но ты была погружена в свою скорбь и едва ли осознавала, что рядом с тобой я.

Она с изумлением посмотрела на него, не различая в темноте черты его лица.

– Ах, как болят запястья, – простонал он. – Если бы хоть немного ослабить веревку.

Она слышала, как он переступает ногами, стараясь стать поудобнее и издавая при этом тихие стоны.

– Доминик, дорогой, – вздохнула она. – Если бы я могла пробраться к тебе, помочь тебе!

Он не отвечал. Поразмыслив, Виллему спросила:

– Что же ты хотел мне сказать, когда мы ехали домой?

Он no-прежнему молчал.

– Доминик! – с тревогой произнесла она. Она крикнула еще раз и еще, и еще… Все было тихо.

– О, Господи, он мертв! – прошептала она, чувствуя, что кровь застывает у нее в жилах. – Нет! Нет, этого не может быть! Господи, неужели я так провинилась перед тобой? Я же была взбалмошной и мечтательной семнадцатилетней девчонкой, когда влюбилась в Эльдара Свартскугена, не ведая о таких жутких последствиях! Неужели это такое страшное преступление, из-за которого теперь страдает столько невинных людей?!

Закрыв глаза, она тихо, с вызовом, произнесла:

– Я не верю в тебя! Не верю, что ты существуешь, если ты допускаешь все это! Я не осмеливаюсь сказать об этом при всех, но я так чувствую.

Свернувшись калачиком на полу, она лежала так, продолжая держаться за жерди, словно это был сам Доминик. И она заснула – с распухшей от плача гортанью и залитым слезами лицом – безутешная и подавленная. Она не надеялась уже, что когда-то встанет на ноги.

Заслонки, расположенные возле потолка, были отодвинуты, в амбар проникал серый свет декабрьского утра.

Измученный болью, Доминик озирался по сторонам. Ему казалось, что запястья его оторваны от рук. При виде Виллему, лежащей возле перегородки с протянутыми к нему руками, его охватила жалость. Она спала, и он ужаснулся, увидев, как легко она одета, лежа на холодном полу. И с таким кашлем…

Но что же стало с ее волосами? Доминик был потрясен. Ее неописуемо прекрасные волосы, сверкающие червонным золотом на солнце! Теперь они валялись в беспорядке на грязном полу амбара, словно злое свидетельство поражения в происшедшей борьбе.

Почему они так поступили с этим бедным ребенком?

Виллему, его сердечная слабость! И он сам, намеревавшийся спасти ее, был теперь совершенно беспомощен, делая ее душевные муки еще более невыносимыми.

Дверь открылась, вошли мужчины. Виллему тут же проснулась и вскочила на ноги.

Они направились на его половину. В руках у них были кнуты.

– Итак, милая фрекен увидит теперь, как будет вертеться кавалер, – сказал один из них, верный сподручный судьи, которого она еще плохо знала.

Еле держась на ногах от слабости, продрогшая насквозь, еще окончательно не проснувшаяся, она не совсем понимала, что происходит. Кавалер? Ее?

Доминик! Ах, Господи, Доминик же был здесь, привязанный к стене!

Человек взмахнул и щелкнул кнутом.

Доминик был слишком слаб, чтобы вынести все это. Он душераздирающе закричал.

Второй человек тоже взмахнул кнутом.

И тут Виллему снова переполнилась удивительным, священным гневом. Она почувствовала, что поколения «меченых» Людей Льда собрались в ней и, что самое главное: ей показалось, что кто-то находится рядом с ней в этом амбаре. Тот, чьи сверкающие глаза подбадривали ее: «Скажи это! Только скажи – и они не причинят ему никакого вреда!»

И Виллему поняла, что это Суль, легендарная Суль. Она знала, что Суль время от времени появлялась в этом мире – не показываясь, но напоминая о своем присутствии. Это дало Виллему невиданные силы, гнев вырвал из нее слова:

– Опусти кнут, – произнесла она с поразительным спокойствием, и голос ее звучал так громко, что был слышен во всем амбаре.

Оба опустили кнуты, наклонившись в ее сторону. Вид у них был глупейшим.

Доминик смотрел на нее широко открытыми, измученными глазами. Ему, еще не привыкшему к освещению амбара, казалось, что в помещении темно, – и в этой тьме он видел два горящих желтым пламенем гнева глаза. Его сердце бешено забилось. «Это Виллему! – подумал он. – Это должна быть Виллему! Господи, это ли не проявление особого дара Людей Льда! Я думал, что я избранный, Никлас думал, что избранник он. Но мы оба ничто в сравнении с Виллему!»

Он приготовился вытерпеть еще одну порку кнутом, но на этот раз ударов не последовало. Вместо этого он почувствовал рядом с собой запах вспотевшего от страха человека, почувствовал, как кто-то перерезает ножом веревку, связывающую его руки, почувствовал, как торопится этот человек… И тут он повалился, словно мешок, ощущая во всем теле боль и в то же время свободу в онемевших запястьях.

Он лежал, не смея пошевелиться. Словно в тумане, он слышал шаги убегающих прочь людей – они бежали так, словно за ними кто-то гнался.

Наконец он осмелился повернуть голову и посмотреть на Виллему. Она неподвижно стояла у перегородки, напряженно ожидая, когда он подаст признаки жизни, и глаза ее теперь были обычными – в них была лишь тревога, и никакого адского свечения.

– Виллему… – чуть слышно прошептал он.

– Это была Суль, – словно во сне произнесла она. – Она была здесь… и все остальные «меченые» из нашего рода.

– Не думаю, что это так. Они же были злыми, не так ли?

– Возможно. Но она была здесь. И Тенгель. И Ханна. И многие, многие другие – все они собрались во мне. Теперь я знаю, что все они – не злые. Во всяком случае, в них есть доброе начало.

– Дорогая Виллему, ни у кого, кроме Суль, не было способности возвращаться обратно. Но может быть, это Тенгель?.. Что рассказал о Тенгеле дядя Бранд? Что сказал Тенгель в тот раз своим внукам?

– Он занимался колдовством или заклинанием, не помню точно. Во всяком случае, на злое заклятие Тенгель ответил своим заклятием, так, чтобы его потомки смогли защитить себя от зла. Тебе не кажется, что это как раз сейчас и проявилось?

Доминик по-прежнему лежал на том же месте, куда и упал. Поразмыслив над ее словами, он сказал:

– То, что ты узнала теперь, то, над чем задумывался Никлас и я сам – это, в самом деле, средство защиты. Но я не думаю, что это имеет какое-то значение для…

– Для чего, Доминик?

Он не ответил, погрузившись в свои мысли.

– Для чего, Доминик? Ты что-то знаешь?

– Для той борьбы, которая нам предстоит. Это была лишь проба сил. Ты воспользовалась своей силой, чтобы спасти меня, потому что в данном случае я нуждался именно в этом, точно так же, как Никлас и ты могут при случае рассчитывать на меня.

– Ты так много знаешь, Доминик, – вздохнула она. – Но именно об этом у меня и было видение в тот раз. Я хотела отправиться вслед за Эльдаром в царство теней, но что-то во мне воспротивилось этому. Слава Богу, что у меня было это видение. Подумать только, что было бы, если бы я умерла! Ради него? Мне просто невыносима мысль о том, что я этого хотела, Доминик!

– Не думаю, что ты решилась бы на это.

Он произнес это спокойно, но она почувствовала боль в его голосе. Прикусив губу, она спросила:

– Значит, ты думаешь, что мы не должны умереть, поскольку мы призваны к свершению чего-то?

– Думаю, что нет, хотя положение наше трудное. Наши палачи придут в ярость, узнав о том, что ты натворила. Они приложат все силы, чтобы сломить нас. В особенности, тебя, потому что они боятся тебя. Я тоже тебя боюсь, – тихо добавил он.

– Неужели? Скактавл говорил то же самое. Ты не можешь подползти поближе? Я стала такой одинокой, когда они увели его. Он такой прекрасный человек, Доминик. И они увели его! Это так жестоко, так бессмысленно, что самые лучшие люди должны умирать, а самые гнусные – жить.

– Так чаще всего и бывает. Побеждает самый жестокосердный. Но их никто не любит, так что их победа ничего не значит.

– Да, – ответила она, протягивая к нему руки. – Подползи же поближе! Я так безгранично одинока, я так нуждаюсь в человеческой близости!

Доминик с трудом поднялся, опираясь на стену, и медленно пошел к перегородке: красивый и статный, как бог, пленный бог – и повалился на нее.

Увидев его покрытую красными полосами, распухшую грудь, она чуть не задохнулась от жалости.

– Ах, Доминик! – вздыхала она. – Дорогой, дорогой…

Просунув руки через щели в перегородке, он коснулся ее руки. Виллему охнула.

– Твои запястья! Такие распухшие и кровоточащие! Давай, я перевяжу их… Ах, нет, ничего не получится, я использовала все куски материи для перевязки ран Скактавла. И если оторвать еще кусок, я буду иметь совсем уж неприличный вид. Но я все-таки сделаю это…

– Нет, – сухо произнес он. – Эти люди не имеют права видеть тебя в таком унижении. А мои раны и так заживут.

– Я могла бы промыть их… Хотя нет, вода здесь грязная…

– Ты пьешь ее?

– Нет. Здесь дают суп, этой жидкости достаточно.

Вид у него был озадаченный, но, в принципе, он был согласен с ней.

Виллему не хотела отпускать его руки.

– Ты ослаб, – заботливо произнесла она, – сядь или ляг, мы все равно дотянемся друг до друга.

Он лег на спину, вытянувшись вдоль перегородки. Она сделала то же самое: ее левая и его правая рука касались друг друга через перегородку.

Виллему вздохнула – и в этом вздохе был отголосок счастья или, скорее, облегчения: кто-то был с ней рядом.

Он почти ничего не видел в темноте, но ужасно боялся взглянуть на нее, боялся увидеть, что ей это не доставляет особой радости.

Словно что-то вспомнив, она шлепнула себя рукой по лбу и сказала:

– Вид у меня ужасный, они обстригли мои волосы.

– Я видел. Какие скоты! Но ты не должна стесняться меня. Ты выглядишь совсем не так плохо, как думаешь. Ты похожа на мальчика, которого обстригли наголо овечьими ножницами – волосы от этого становятся гуще.

– Спасибо. Это утешение, хотя и слабое. В амбаре было по-зимнему холодно, он лежал полураздетый, глядя на балки под потолком.

– Доминик, – тихо сказала она, – ты много раз намекал на то, что…

Он повернул к ней голову.

– На что?

– Нет, я не могу сказать…

– Говори!

– Мне показалось, что ты… постоянно поддразнивающий меня… все-таки немного беспокоишься обо мне… Или это мне показалось? Может быть, я сама себе это внушила…

Доминик снова уставился в потолок. Она видела, как на его скулах играют желваки.

Она долго ждала ответа.

И наконец он произнес – тихо, скромно, приглушенно, так что она едва могла услышать:

– Я люблю тебя, Виллему.

Ее рука чуть ослабила пожатие, и Доминик испугался, что она вообще уберет руку.

Но она не убрала. Не находя слов, она горячо, взволнованно вздохнула.

В амбаре воцарилась полная тишина, снаружи не доносилось ни звука. Мир за стенами амбара перестал существовать, словно стены были границей мироздания, словно вовне не было ничего, кроме пустоты.

И так же тихо, как и до этого, Доминик продолжал:

– Я давно, давно люблю тебя. С тех пор, как стал мужчиной. А это происходит раньше, если человек испытывает чувства к другому полу

Она жалобно прошептала:

– До того, как я…

– Задолго до того, как ты влюбилась в Эльдара. Она тяжело, прерывисто вздохнула.

– Но ты был таким насмешливым, таким ироничным, таким язвительным.

– Это была всего лишь самооборона, неужели ты не понимаешь?

– Я этого не понимала, это так огорчало меня – и я грубила тебе в ответ. Иногда я готова была возненавидеть тебя. Возможно, потому, что ты…

Доминику было очень неудобно лежать на израненной спине, но он не хотел разрушать создавшееся настроение.

– Продолжай.

– Потому что я так хотела быть твоим другом, когда мы росли…

Он сжал ее руку.

– В самом деле? Прости меня.

– Я уже простила тебя. В тот раз, в Ромерике, когда ты просил у меня прощения, помнишь?

– Разве я могу это забыть?

– Мы всегда были близки, Доминик.

– Да.

– Я всегда нуждалась в тебе.

– А я в тебе. Поэтому мы и вели эту бесполезную борьбу.

– Я не думаю, что она была бесполезной. Мы оба очень самостоятельные люди, не желающие ни от кого зависеть.

– Это верно. Но почему же ты никогда ничего не говорила? Если только…

Он слегка передвинулся, лег поудобнее, повернулся к ней. Так ему было легче переносить боль.

– Сможем ли мы построить мост над всеми этими потерянными годами, Виллему?

– Этот мост уже построен. Но…

Она замолчала.

– Ты хочешь сказать, что не любишь меня?

– Доминик, ты бросаешь мне в лицо такие поразительные заявления! Ты, которым я восхищалась, которого боготворила и из-за которого лила слезы отчаяния… ты, так много значащий для меня… ты был со мной снисходителен! Это возмущало меня, раздражало, сбивало с толку. Но я знаю одно: это не отвратило меня от тебя. Нисколько. Наоборот! Но дай мне время, я не могу любить человека только потому, что я ему нравлюсь, это может оказаться всего лишь самолюбованием.

– Время от времени ты бываешь тактичной, Виллему.

– Время от времени? Я всегда тактична, – без ложной скромности заявила она. – Но именно в данный момент я чувствую, что меня переполняет чувство невыразимой радости. Моему интеллекту, моим чувствам, моему сознанию нужно время, чтобы созреть…

Она замолчала, вздохнула и торжествующе рассмеялась:

– А я-то чувствовала себя всеми забытой!

Он смотрел на нее с печальной улыбкой, чувствуя необходимость приглушить ее радость. Ведь они могли вообще никогда не выйти отсюда живыми. Теперь, когда он доверил ей свои чувства, главное для них было выжить. Однако он пустился в обсуждение еще одной важной проблемы.

– Виллему… У меня были причины для такой… сдержанности.

– Какие же?

– Как бы сильно я не любил тебя, я никогда не смогу обладать тобой.

– Почему же не сможешь? – вырвалось у нее, и прозвучавшее в ее голосе негодование пообещало ему куда больше, чем все сказанные ею слова о неясности ее чувств к нему.

– Мы не сможем пожениться. Если это запретили Никласу и Ирмелин, запретят и нам.

Она была так поражена его словами, что отпустила его руку и, став на колени возле перегородки, ухватилась обеими руками за жерди.

– Это большая разница, – горячо возразила она, – они ближе по крови, чем мы.

– Так ли это? Думаю, что здесь нет никакой разницы.

– А я думаю, что есть. Твой отец так долго пропадал где-то в Германии, потом вы жили в Швеции и…

– Это весьма странные аргументы, Виллему.

Он тоже привстал на колени.

– Сама подумай! Мы происходим от Тенгеля.

– И Силье.

– Мы происходим от Тенгеля, потому что он был из Людей Льда. Силье же не была.

– Да, извини.

– Мы говорим только о родстве по линии Людей Льда. Если говорить применительно к Никласу и Ирмелин, то здесь эта линия идет так: Тенгель – Аре – Бранд – Андреас – Никлас и Тенгель – Лив – Таральд – Маттиас – Ирмелин.

– Значит, они родственники в четвертом колене, не так ли?

– Так.

– А теперь возьмем нас с тобой: Тенгель – Аре – Тарье – Микаел – Доминик и Тенгель – Лив – Сесилия – Габриэлла – Виллему.

Она бессильно села на пол.

– Тоже в четвертом колене. Ах, Доминик, какое разочарование!

Он тихо сказал:

– Ты могла бы… стать моей женой?

У Виллему на глазах появились слезы.

– Думаю, ничего в жизни я бы так не желала. Это может показаться поспешным решением, но на самом деле это не так.

– Я тоже так считаю. Значит, Эльдар Свартскуген… был всего лишь эпизодом?

– Тогда я не думала, что созрела для любви к тебе, Доминик. Я должна была пережить очистительный период, чтобы сполна оценить тебя. Ах, я была такой зеленой, когда встретила Эльдара! Я была такой незрелой, что думала, что никогда не выйду замуж и не буду иметь детей. Я даже не помышляла о том, чтобы лечь с ним в постель. «Это так глупо и отвратительно», – думала я тогда. Хотя он и был привлекательным, не так ли? Я хотела быть его товарищем, его рабыней, на которую он может во всем положиться, хотела быть для него всем на свете. Со временем я поняла, что это всего лишь часть отношений между мужчиной и женщиной. Я была ребенком, Доминик, ребенком, который восхищается сияющим идеалом – этим разбойником, который ни с кем и ни с чем не считался. Доминик засмеялся.

– Понимаю. Он прекрасно подходил тогда для тебя. А теперь? Теперь ты ребенок или женщина?

Она вдруг стала серьезной. Опустила глаза.

– Теперь я женщина, – тихо ответила она.

Он снова протянул к ней руку, она взяла ее. Они стояли на коленях и молча смотрели друг на друга – долго и пристально, в глубокой печали. Виллему думала о том, как она будет лежать в объятиях Доминика – и эта мысль не отталкивала ее. И то, что он теперь был так близко, не мешало ей, наоборот: мысль об этом пронзала ее насквозь.

Доминик видел это по ее глазам, по выражению ее лица – и его печаль превращалась в скорбь и отчаяние.

Виллему почувствовала смущение. Но разве не она вела его за собой?

– Доминик, я… – начала она и тут же пожалела об этом.

– Что ты хотела мне сказать?

– Нет, ничего.

– Но все-таки!

– Нет, я не знаю, как ты к этому отнесешься.

Он замолчал. Потом тихо произнес:

– Ты причиняешь мне боль.

– Все равно, не стоит об этом говорить, есть вещи слишком личные.

Она же не рассказывает ему о горном короле! О том, что она делала тогда в лесу…

Она пристально, оценивающе посмотрела на него. Осмелится ли она? Ей так хотелось довериться ему, но для этого еще не пришло время. Раньше они не были так близки, находя лишь приятным общество друг друга. Она не знала, как он воспримет это.

– Виллему…

В его голосе слышалась настойчивость.

– Нет, не нужно, Доминик. В другой раз.

– В другой раз? – невольно вырвалось у него, – Виллему, тебе не кажется, что…

У нее был вид покинутого всеми ребенка.

– Да, я знаю, но мы должны надеяться, не так ли? Надеяться на то, что у нас впереди будущее.

Доминик вынужден был согласиться.

– Извини, – прошептал он. – Извини, любимая!

Она глубоко вздохнула, пытаясь прогнать неприятные мысли, потом нервно рассмеялась.

– Доминик, я… я была так глупа, читая твое дружеское письмо. В нем было нечто такое, что крепко засело мне в голову и ужасно меня расстроило.

Он сдвинул брови.

– Что же это было? Что я такое написал?

– Ты написал, что понимаешь, что значит потерять любимого человека. Ты написал, что сам пережил это. И я, в некотором смысле…

Доминик улыбнулся.

– Ревновала?

– Что-то в этом роде. Во всяком случае, мне это не понравилось.

– Маленькая, глупая Виллему, – печально произнес он. – Ты не поняла, что я имел в виду?

– Нет.

– Так ведь это тебя я потерял!

– Меня? – не понимая, в чем дело, спросила она.

– Когда ты ушла к нему. В тот раз я подумал, что моя жизнь кончена. Ты не замечала, что я рядом. Я же хотел пожертвовать ради тебя всей своей жизнью! Это была моя самая печальная осень, Виллему!

– Ах, Доминик, – вздохнула она, – если бы ты только сказал тогда об этом!

– Тебе? Ты бы влепила мне пощечину!

Она задумалась.

– Влепила бы? Не думаю. Меня просто ослепил этот шалопай, у меня были совершенно превратные представления о его характере. Но если бы я знала, что ты… интересуешься мной… тогда многое сегодня было бы совершенно иным.

– И не нужно было бы копаться во всем этом, не так ли? Можно раскаиваться во всем, но раскаяние не повернет время вспять.

– Да, ты прав. Нам нужно смотреть в будущее.

Опять она за свое! Какое будущее их ожидает? Виллему безнадежно опустила голову.

Доминика охватил страх: вокруг было слишком уж тихо.

Что еще задумали их враги?

9

Воллерский помещик тяжело шагал по своему большому, мрачному дому. Его шаги были медленные, как у человека, перенесшего большие испытания и потерпевшего поражение. В последнее время он все чаще и чаще заходил в западную часть дома, где жила его дочь. Да, у Воллера была еще и дочь, но она в расчет не принималась.

Да и стоило ли с ней считать! Насмерть запуганная своим отцом, пустоголовая, не способная ни к какой работе по дому. Но, вопреки всему, она была человеком, о чем он часто забывал.

Она вышла замуж за соседского сына, и оба считали, что должны получить в наследство поместье Воллера, после того, как Монс Воллер погиб такой жестокой, но почетной смертью. Когда зять находился на отдаленном горном пастбище, на него свалился камень, и он погиб. После него остался наследник: вскоре после его смерти дочь Воллера родила мальчика. И этот ребенок стал единственным утешением для воллерского помещика. Годовалый мальчик жил теперь вместе со своей запуганной матерью в западном крыле усадьбы. Дочь ничего не значила для помещика, тогда как внук был всем. Не то, чтобы он хотел или был способен ухаживать за ним – просто он видел в нем наследника.

И этот наследник теперь умирал.

Никто не знал, что у него за болезнь. Он был тщедушным, бледным и слабым, отказывался от еды, постоянно плакал. Он лежал посреди роскошной постели, маленький и истощенный, глядя на всех своими большими, испуганными глазами.

Воллер без стука вошел в комнату. Дочь вскочила со стула и склонилась перед ним. Даже не взглянув на нее, он подошел к внуку, маленькому Эрлингу, пристально посмотрел на него.

Рот мальчика искривился: он боялся этого огромного человека, называемого дедом.

– Только бы он выздоровел, – пробормотал Воллер и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

В гостиной он сел на свой обтянутый кожей стул и задумался. Ему было не до еды, его целиком поглощали тягостные мысли. Вошли двое людей, выполнявших его и судейское поручение, остановились в дверях. Их приход напомнил воллерскому помещику о Виллему и об амбаре. «У этих Людей Льда есть все, – раздраженно подумал он. – Они плодятся, как кролики, их ничем не истребишь. Тогда как я потерял все, что имел. Теперь они объединились с моими главными врагами из Свартскугена. Но меня им не поставить на колени! Перевес на моей стороне. В моих руках находится та, что разрушила мою жизнь, убила моего сына. И еще один из них сидит у меня под охраной. Я всех их переловлю, одного за другим…»

Месть была для него теперь единственным утешением. Его несчастья придавали ему силы, возбуждали в нем желание поставить на колени других.

– Ну, что? – спросил он. – Как он перенес еще одну порку?

И когда они подошли поближе, он увидел на их лицах страх и ужас.

– Что случилось?

– Она опять это сделала, – сказал один из них, невзрачный на вид.

– Что сделала? – спросил воллерский помещик, уже догадавшись, что тот имел в виду. Однажды он сам видел глаза Виллему через свое смотровое окошко, когда она прогнала преступника. И этого он забыть не мог.

– Мы начали бить его, – сказал его сподручный, – но не успели мы ударить и пару раз, как она оказалась там…

– Что вы болтаете? Она что, вошла туда?

– Нет, но ее глаза, господин… – сказал другой. – Она приказала мне опустить кнут, и я не мог ее ослушаться, потому что вид у нее был такой, словно она явилась из самой преисподней, господин.

– Вот что творят эти Люди Льда! – прорычал, вставая, воллерский помещик. – Но теперь этому будет положен конец! Наши планы помучить его у нее на глазах рухнули. Позовите-ка моего друга судью! Да поживее!

Судья явился незамедлительно.

– Я уже слышал, что произошло, – тихо произнес он. – Следует ли мне призвать ее к суду? Или же мы…

– Нам не нужно придавать это дело огласке. Она остра на язык и наверняка разболтает о своем пленении, о Скактавле и многом другом. К тому же этих дьяволов поддерживает нотариус, а этот смазливый швед – королевский курьер. Нет, все это мы должны провернуть сами.

Судья придвинулся к нему и сказал:

– Как обычно поступают с ведьмами?

Воллерский помещик внимательно посмотрел на него.

– С ведьмами? О, есть множество методов! Самый простой из них… – его мрачное лицо просияло. – Да, конечно же! Настоящую ведьму следует сжечь на костре!

– Но это нужно сделать тайно. Мы должны избегать какой бы то ни было огласки.

На лице воллерского помещика появилась жуткая улыбка:

– Это будет замечательный костер!

– Незабываемый! И она не должна ни о чем знать заранее. Она одержима опасными силами и может заколдовать нас, если мы попадемся ей на глаза.

– Точно! Однако…

– Что же?

– Меня смущает одно: амбар не подходит для этого.

– Да, – подумав, согласился судья. – Загорится вся усадьба, да и лес совсем рядом…

– Усадьбу не жалко, она и так вот-вот развалится, а лес поблизости нужно вырубить – на это уйдет день.

– Правильно! А как быть с этим? С «курьером Его Величества короля Карла XI»?

– Он не должен быть свидетелем происходящего.

Судья кивнул:

– Он слишком много знает. Так пусть же сгорит на том же самом костре!

– Это будет замечательное представление, мой друг! Когда же мы устроим все это?

– Скажем, завтра вечером. К этому времени все будет готово.

– Прекрасно! Теперь в моей жизни будет хоть какой-то просвет!

Бранд в который уже раз подходил к окну. Доминик отпросился на три дня – и он отсутствовал уже более двух дней. Не следовало его отпускать! Они обещали ждать его три дня и только после этого отправляться на поиски.

Но где его искать? Сначала он думал отправиться в округ Энг, но там они уже были. Неужели он окажется брошенным на произвол судьбы?

Во всех трех усадьбах беспокоились. Габриэлла плакала и обвиняла себя в том, что толкнула, хотя и невольно, Доминика на верную гибель. Никлас хотел тайно отправиться на поиски обоих, но его остановил Андреас.

Страх, ужас, плач царствовали в Гростенсхольме.

Каждому, будь то мужчина или женщина, по-своему не хватало Виллему – подобно тому, как в свое время все работники готовы были отправиться на поиски маленького Маттиаса.

Ларc, сын Йеспера и внук Клауса, тоже искал – в основном, вокруг своего собственного дома, стоящего в лесу на холме.

Ларc удивил всех, женившись и родив дочь, которая тут же поставила всю семью с ног на голову: у них появился очаровательный, белокурый, толстый и крикливый ягненок, вокруг которого все вертелось. Ни у кого не было сомнения в том, что у маленькой Элизы добрая душа. И в самом деле, она напоминала пышную розу среди осота или лилию на бесплодной песчаной дюне. Она была хороша, как маленький эльф, с белокурыми локонами, падающими на плечи, и голубыми, ясными глазами. Ее веселое щебетанье слышалось с утра до ночи в скромном фермерском домике. Йеспер называл ее Принцессой и никак не мог насмотреться на нее. «Как меня зовут, Элиза?» – спрашивал он обычно. И годовалая крошка отвечала так, как ее учили: «Деда Йеппе». И Йеспер сиял, как солнце: «Это дедушкина внучка! Такая же умница, как и он, она унаследовала мою сообразительность!» Мать Элизы ничего не говорила, только многозначительно поджимала губы.

Девочку назвали в честь Эли из Линде-аллее, которая считалась на ферме ангелом-хранителем и доброй феей. Они никогда не уходили с Липовой аллеи с пустыми руками, если испытывали в это время нужду. Из Гростенсхольма – тоже, поскольку ферма принадлежала хозяевам Гростенсхольма, Маттиасу и Хильде, и их долг был помогать своим работникам. Что они и делали. Отношения же с Эли и другими жителями Линде-аллее в значительной мере носили отпечаток дружбы – и это повелось с тех пор, как Суль явилась домой с тяжело больным Клаусом.

И теперь все их семейство переживало за маленькую, непостижимую фрекен Виллему.

Ларе отправился запирать на ночь надворные постройки и сеновал, но, вернувшись домой, он остановился в дверях и задумчиво почесал затылок.

– Что с тобой? – спросила жена, укладывающая спать девочку. Элиза прыгала и возилась в кровати, а мать говорила сердито: «Ну стой же спокойно, я раздену тебя!» – как говорят миллионы матерей во всем мире.

– Я не знаю, – ответил Ларс. – Мне показалось, будто в сарае кричала рысь.

– Что ты говоришь! – удивилась его жена. – Эта кошка была там?

– Похоже, что так. Но опасности нет, все животные заперты в клетку. А если у этой рыси детеныши? Кто-то мяукал, словно котенок.

– Нет, в это время года у рыси не может быть детенышей, – скептически ответила его жена. – Постой-ка! А не могло это быть чем-то другим? Привидением, например?

– Не знаю, что там такое было. Отец, пойдешь со мной? Возьми фонарь и посмотрим, что там.

Йеспер, который не любил разговоров о привидениях, сказал, что, конечно, он пойдет, но что-то у него разболелась нога…

– Эта нога болит у тебя всякий раз, когда ты пытаешься увильнуть от чего-то неприятного. Пошли же, там наверняка какой-то зверь попался в капкан!

И Йеспер, шестидесяти семи лет от роду, зажег, скрепя сердце, фонарь. Для верности он запер дверь на засов, взял нож и перекрестился.

И они пошли.

Вечер был безветренным, в воздухе пахло снегом, но снег пока не выпал. Поросший лесом холм казался угольно-черным на фоне неба. Все было тихо. Далеко внизу светились маленькие, желтые огни окон Гростенсхольма.

– Лично я ничего не слышу, – нарочито громко произнес Йеспер, чтобы спугнуть возможное привидение.

– Ты, отец, подожди немного, сейчас услышишь!

Было холодно, но Йеспер, расстегнувший по дороге свои многочисленные куртки, запарился, его сопящее дыхание нарушало тишину.

– Это становится…

– Тихо! – прошептал Ларс. – Слышишь? Как только ты открыл рот…

Сердце Йеспера застучало, фонарь задрожал в руках. Из сарая послышался протяжный звук.

– Нет там никакой рыси… – прошептал Йеспер, побледнев.

Они прислушались. У Ларса тоже пропало желание идти туда и закрывать на задвижку дверь, но он заставил себя сделать это. Для него было важно, чтобы его жена, которую он очень любил, гордилась им.

Он крикнул в сторону сарая:

– Во имя Иисуса Христа, если ты хочешь нам зла, иди туда, откуда пришел!

– Хорошо сказано, Ларс, – пробормотал Йеспер. – Во имя Иисуса, проваливай в ад!

И тогда из сарая послышался человеческий голос.

– Во имя Иисуса Христа, я не хочу причинять вам никакого зла. Ради Бога, помогите мне!

В свете фонаря отец и сын уставились друг на друга.

– Это человек, отец, – сказал Ларс. – Пошли, отец!

По-прежнему боязливо, но все-таки желая ему помочь, Йеспер поплелся сзади.

– Подожди, мальчик, я ничего не вижу в темноте!

Они наткнулись в темноте прямо на стену сарая.

– Эй! – крикнул Ларс и остановился.

– Я здесь, – ответил голос совсем рядом, справа от сложенных в кучу еловых веток.

Они осторожно приблизились, высоко держа фонарь.

– Господи, там кто-то лежит! Давай-ка поднимем его!

– Поднимайте осторожнее! – простонал человек. – Я тяжело ранен.

– А он хорошо говорит, – глубокомысленно заметил Йеспер. – Где раны?

– По всему телу, – прошептал тот. – Но больше всего ранений на голове, это очень серьезно…

Ларс быстро вернулся к дому.

– Марит! – возбужденно крикнул он. – Марит!

Дверь открылась, стало светло.

– Мы нашли там какого-то парня. Пошли, поможешь нам!

– Он ранен?

– С ним произошло что-то страшное. Давай-ка побыстрее!

Дверь открылась, и через некоторое время вышла его жена.

– Элиза еще не спит, поэтому я ненадолго, – негромко произнесла она, – что там такое случилось?

Увидев раненого, она тут же взялась за дело. То, что не удавалось неуклюжим мужчинам, у нее сразу же получилось: они уложили его на сани, и вскоре человека осторожно внесли в дом. Его уложили на супружескую постель, где когда-то Клаус и Роза проводили свои счастливые минуты, где родился Йеспер и более пятидесяти лет спал со своей супругой в счастливом браке, здесь родился Ларс и обладал своей женой Марит – и год назад здесь родилась маленькая Элиза. Ход истории…

– Что с ним стряслось? – спросил Йеспер, взбудораженный тем, что все это происходит в его скромном домишке.

– Он совсем плох, – сказала Марит. – Я просто не знаю, что с ним делать.

– На вид он не простолюдин, – заметил Ларс, – хотя и весь израненный. Как же он попал сюда?

Человек открыл глаза, пытаясь что-то сказать.

– Ну, что? – спросила Марит, склонившись над ним.

Его губы пытались выговорить какое-то слово.

– Еще раз! – попросила она.

Он сделал еще одну попытку. Марит вздрогнула.

– Господи, мне показалось, что он сказал: «Виллему»!

Человек кивнул.

– Виллему? Вы знаете, где фрекен Виллему?

Он снова кивнул, сделав знак, что нужно торопиться.

Марит засуетилась.

– Ларс, бери коня и скачи вниз! Как можно быстрее! Позови господина Маттиаса – эти раны нам самим не залечить. И господина Калеба! И молодого господина Никласа, у него целительные руки. Скорее!

Ларс ходил туда-сюда.

– С чего мне начать?

– Поезжай к тем, кто ближе! Обойди всех по порядку!

– На дворе такая темень. Что, если конь…

– Что, если, что, если! Садись на коня и скачи и не будь простофилей!

Никто не обращал внимания на Элизу, которая свесилась с кровати и во все глаза наблюдала за новоприбывшим, лежавшим в постели отца и матери.

Въехав верхом во двор Линде-аллее, Ларс поднял на ноги весь дом: он кричал и стучал в дверь. И как только все узнали, что случилось, никто не мог заснуть. Никлас и Ларе поделили между собой Гростенсхольм и Элистранд, поскакав туда во весь опор. И все до одного обитатели трех усадеб направились в лесную избушку, в том числе еще болевшая Габриэлла и все «протеже» Виллему из Тубренна.

Все прибыли среди ночи к маленькой избушке. Внутри нее сразу стало тесно. Они столпились у кровати. Человек был в сознании, Марит дала ему поесть и выпить горячего, но он почти не притронулся к еде.

Но Маттиас отправил всех обратно: избушка тесна, так что большинству пришлось бы стоять за порогом, а ночь была морозной. Остались только трое: Калеб, Маттиас и Никлас. Осталась с ними и Эли, которую очень любили в лесной избушке и которая фактически была сестрой Виллему, хотя они и не росли вместе. Калеб и Габриэлла взяли сироту к себе, думая, что у них не будет детей, а также потому, что девочка им понравилась. Но когда Эли выросла и вышла замуж за Андреаса, у нее и у Габриэллы в один год родились дети: Никлас и Виллему. Так что между сестрами была разница в восемьнадцать лет. Будучи ребенком, Виллему всегда чувствовала, что между ними есть связь, и она часто навещала свою взрослую сестру – нежную, скромную, чувствительную – чтобы поболтать с ней.

Эли очень тяжело воспринимала исчезновение Виллему.

– Постойте… – сказал Никлас, приложив ладонь к губам. – Я же видел его раньше.

– Ты знаешь его? – спросил Маттиас.

– Да. Но… Ромерике? Как это было?.. Мы встретились на горном пастбище. Но сначала – в лесу… Его зовут…

– Не можешь вспомнить?

– Он возглавлял бунт! Дворянин, Скактавл!

Никлас наклонился к нему.

– Вы помните меня?

Человек кивнул.

– У Вас… удивительные руки…

И снова он закрыл глаза, словно умер.

Надеясь, что Скактавл его слышит, Калеб взволнованно произнес:

– Я отец Виллему. Вы что-нибудь знаете о ней?

Бородатый, изможденный, израненный Скактавл приоткрыл глаза и кивнул.

– Замечательная девушка, Виллему… Вы можете гордиться ею.

– Она жива?

– Да. Но она… в большой опасности.

Руки Калеба вцепились в край постели.

– Где она?

– Я… я не могу…

– Подожди, Калеб, – сказал Маттиас. – Ты так утомил господина Скактавла, что он чуть не лишился чувств. Нужно сначала осмотреть его.

Калеб согласился.

– Накрывай на стол, Марит, – шепнул жене Ларс, – нужно чем-то угостить господ.

Но Марит уже делала это. И пока Маттиас и Никлас занимались Скактавлом, они с Эли поставили на стол все, что было в доме.

– Как мог этот человек, с такими переломами, выжить? – изумленно произнес Маттиас.

На теле Скактавла не было ни одного неповрежденного места. Они работали быстро и умело: Маттиас использовал общеупотребительные средства, а Никлас – свои руки, касаясь ими наиболее поврежденных мест. Это благотворно подействовало на раненого – и он вдруг начал говорить.

– Где я?

Они объяснили.

– В округе Гростенсхольм? – удивился он. – Но как я попал сюда?

– Откуда Вы пришли? – спросил Маттиас. Взгляд его затуманился.

– Они хотели повесить меня. По пути туда я бросился вниз с обрыва, мне нечего было терять. Не знаю, сколько я пролежал там, внизу, но когда я очнулся, было темно. Веревка, которой были связаны руки, к счастью, порвалась при падении. И я пополз, будучи не в силах стать на ноги, по каменистому оврагу. Я не имел понятия, куда ползу и сколько я так полз, потому что без конца терял сознание. Я приходил в себя то днем, то среди ночи. Груды камней, крутые обрывы, лес, горы… просто удивительно, какой у человека инстинкт самосохранения! Но самое поразительное – что я выбрался из пропасти! Я карабкался почти по отвесной стене – у меня осталось впечатление о кошмарном страхе перед бездной…

Эта длинная речь совершенно выбила его из сил. Некоторое время он отдыхал, тяжело дыша, словно после бега.

Им приходилось сдерживать себя, чтобы не спрашивать о Виллему.

Наконец он открыл глаза.

– Хуже всего с головой. Она горит и раскалывается, словно кто-то бьет по ней острием копья.

– Я понимаю, – мягко ответил Маттиас. – Вам нужно как следует отлежаться.

– Но где Вы были до того, как бросились с обрыва? – спросил Калеб, который не мог больше тер петь. Скактавл наморщил лоб.

– Я видел внизу округ Энг… большую усадьбу Воллера. Видел усадьбу судьи, где растет среди деревьев виселица-дуб. Туда мы и направлялись. Но откуда мы пришли…

Он долго размышлял.

– Виллему и я были заперты в каком-то амбаре. В заброшенной усадьбе, состоящей из нескольких строений. Чтобы попасть в амбар, нужно было пройти через конюшню…

Дальше он не мог рассказывать, ему нужен был отдых.

Они переглянулись.

– Заброшенная усадьба? В округе Энг? Таких усадеб там нет, – сказал Никлас.

– Нет, нет, – сказал Скактавл, облизывая иссохшие губы. – Это не в округе Энг. Мой путь к смерти начался в другом месте.

Они ждали, не веря ему.

– Откуда же? – спросил Калеб. – Из округа Гростенсхольм? Уж в это я никогда не поверю.

– Я не знаю, – сказал Скактавл. – Но чтобы попасть в Энг, нужно перейти через холм.

– Значит, Виллему осталась в амбаре? – спросил Калеб.

– Она была там, когда они увели меня.

– Вы не видели там кого-нибудь еще? – взволнованно спросил Никлас.

– Я имею в виду одного из наших родственников, молодого Доминика, который был со мной в Ромерике, когда я приезжал за Виллему. Он тоже исчез.

Скактавл попытался улыбнуться, но на его лице появилась лишь страдальческая гримаса.

– Доминик! Она часто говорила о Доминике, видно было, что она связана с ним какой-то ненавистью-любовью. Нет, я никого не видел. Но я не знаю, сколько дней я был в пути.

– Это могло произойти до того, как Доминик отправился на поиски, – заметил Маттиас. – Но самое главное: кто сторожил вас? Кто сделал вас пленниками? И почему?

Превозмогая боль, Скактавл произнес:

– Меня схватил судья. Год назад. Меня привели в амбар, служащий тайной тюрьмой для особых пленников. Уже много человек погибло там. Меня схватили, потому что я был предводителем бунтовщиков, и судья не мог смириться с тем, что я разгуливаю на свободе. Но Виллему…

Эли заметила, что он хочет пить, и поднесла ему черпак с водой. Он сделал несколько глотков.

– От этого лучше заживают раны, – заметил Маттиас, – кровообращение усиливается…

Эти слова подбодрили Скактавла. Облегченно вздохнув, он продолжал:

– Виллему схватил воллерский помещик. Он и судья действуют заодно.

– Мы так и думали, – сказал Калеб.

– Этот Воллер – старая свинья, – с гримасой отвращения произнес Скактавл. – Он сделал в стене смотровые окошки, чтобы наблюдать за своими пленниками. Я подозреваю, что они убрали меня потому, что ничего пикантного между мной и Виллему так и не увидели.

– Это же… – возмущенно начал Калеб, но сдержался. – Значит, Вы полагаете, что Доминик тоже мог попасть в амбар?

– Я ничего не знаю об этом. И это так далеко отсюда. Скажите, доктор, – обратился он к Маттиасу, – в каком я состоянии?

Все это время Никлас держал свои руки на самых поврежденных местах. Рука Маттиаса лежала на плече его молодого родственника.

– Любой другой погиб бы уже при падении, господин Скактавл, но Вы сделаны из поразительно крепкого материала. И Вам еще раз повезло: не всякому случается лечиться у целителей из рода Людей Льда! Такие целители рождаются редко: последним был мой прадед, легендарный Тенгель. Молодой же Никлас – его праправнук.

Скактавл попытался улыбнуться.

– Я горжусь этим и считаю это для себя честью. Но ведь и Вы кое-что умеете, доктор Мейден?

У Маттиаса, с его нежным взглядом, был весьма лукавый вид.

– Кое-каким фокусам-покусам я обучен, это верно, – сказал он, – но сам по себе я простой смертный, не обладающий какими-то особыми качествами.

– Но доброе сердце – это уже кое-что! Я благодарен Вам за Вашу заботу…

Марит скромно пригласила всех:

– Не будете ли вы так любезны откушать за нашим столом…

– Теперь не время… – начал было Маттиас, но осекся, видя, какой гордостью светятся глаза Йеспера, пригласившего господ отведать холодного молока, ячменных лепешек и домашнего пива, видя смущение Ларса, приглашающего их к столу, видя, как Марит боится, что они скажут «нет». И он вспомнил, как впервые встретил свою любимую жену Хильду в доме палача, как она угощала его печеньем, испеченным к Рождеству – мастерски сделанным печеньем – и у него комок застрял в горле.

– Благодарствуем за угощенье, – с достоинством произнес он. – А потом мы переправим господина Скактавла в Гростенсхольм. Там есть все, что нужно для лечения.

Все сели за стол. Ларс и Йеспер сидели на краю постели, глаза их сияли. Маленькая Элиза прыгала в своей кроватке, и Ларс взял ее на руки. Марит строго посмотрела на него, но ничего не сказала.

И во время еды Никласу пришла в голову мысль, которая помогла разгадать загадку.

– Овраг… С обрыва был виден округ Энг?

Все задумались.

– С нашей стороны нет никаких оврагов, – сказал Маттиас.

– Скажи мне вот что, – задумчиво произнес Никлас. – Ведь родня воллерского помещика раньше не жила там. Откуда он родом?

В разговор вмешался Йеспер.

– Они же хитростью отобрали усадьбу у Свартскугена! Парни из Свартскугена говорили мне об этом лет пятьдесят назад. Они родом из Муберга.

Все повернулись к нему: лицо его горело от радостного возбуждения и смущения. Это он подсказал им!

– Муберг? – повторил Калеб. – Есть ли в тех местах овраги?

– Во всяком случае, склоны холмов там более крутые, – заметил Маттиас.

– Да, там есть страшные пропасти и овраги, – сказала Марит. – Я сама ходила туда, потому что там жила сестра моей матери.

– Но мы уже вели поиски в округе Муберг, – сказал Маттиас. – Но ничего не нашли. И никаких пропастей на пути из Энга в Муберг мы не видели!

– Но горы же тянутся к западу! – вставила Эли. – А другой дороги туда нет!

– Это верно, – поддержала ее Марит, – там есть отвесные скалы… Подождите-ка!..

Все внимательно смотрели на нее.

– Однажды сестра моей матери говорила… нужно вспомнить… Мы стояли тогда на вершине холма, указывая вниз, сказала: «Вон там лежит заброшенная усадьба. Но туда нельзя ходить, там собирается нечистая сила». Вот что она сказала.

– На вершине холма? – недоверчиво произнес Калеб.

– Да, выходит, что эта усадьба лежит на склоне холма, так что сверху ее не видно.

– Заброшенная усадьба? – сказал Маттиас. – Не думаю, что это имеет для нас какое-то значение…

– А я думаю, что имеет… – неуверенно произнесла Марит. – Ведь моя тетя говорила, кто владелец этой усадьбы. Но я теперь не помню. Но я запомнила ее слова о том, что они приобрели большое поместье и переехали отсюда много лет назад. В округ Энг.

– Вот так-то! – воскликнул Никлас, вскакивая с табуретки, которая тут же опрокинулась, поскольку одной ножки на ней не хватало. – Теперь все ясно! Поскачем туда немедленно! Прямо сейчас!

– Да, – согласился Маттиас. – Но сначала переправим господина Скактавла вниз. И соберем побольше людей.

– Я поеду с вами, – тут же предложил Ларс.

– Это прекрасно. Мы взяли бы еще с собой Марит, но…

– Я могу присмотреть за Элизой, – сказала Эли. – Я заберу ее и Йеспера на Липовую аллею. А Марит покажет вам дорогу.

Йеспер ничего не имел против того, чтобы побыть немного в Линде-аллее.

– Я поболтаю с моим старым боевым товарищем Брандом. Он уже, наверное, совсем старый…

Все улыбнулись: Йеспер выглядел лет на двадцать старше моложавого Бранда.

– Нам с Брандом есть о чем поболтать. Как мы сражались в Германии за Кристиана IV…

Маттиас прервал его приятные воспоминания.

– Скачи первым, Калеб, и собери людей! И тех, из Свартскугена, тоже! И людей из Эйкебю, усадьбы моей матери.

Ему не пришлось повторять это дважды. На ходу поблагодарив хозяев за угощенье, Калеб выскочил за дверь.

Теперь они найдут Виллему! Они напали на верный след.

– Да, это я им сказал! – хвастался Йеспер. – Я понял сразу, едва услышав крик этого человека в сарае, что все это не просто так. И я бросился ему на помощь!

Ларс и Марит понимающе переглянулись. Старый Йеспер всегда тащился сзади и жаловался, но они любили старика и позволяли ему приврать. Временами он бывал бестолков, но никогда не делал никому плохого.

Маленькая Элиза прыгала в своей кроватке, находя все это ужасно забавным.

На всех лицах светилась надежда. Они получили весть от Виллему.