2

Под развесистой яблоней маленькая Тула ласкала и тискала послушного и смирного, хотя и очень крупного черного кота, лапы которого свисали почти до земли, словно лапы дракона, которого держал в своих руках Тор. Как истинная представительница рода Людей Льда, Тула испытывала безграничную любовь к животным.

Именно эта любовь к животным часто подводила Тулу – вернее, приводила к разоблачениям. Каждый год во время убоя скота разыгрывались жуткие сцены, потому что она знала каждое животное во дворе и была для них для всех другом. Однажды она не сдержалась и пожелала чуму тем, кто «злодейски» поступил с одним из ее четвероногих друзей. И все четверо, участвовавшие в забое, действительно в течение нескольких недель были тяжело больны, тогда как Тула сидела в укромном уголке и горевала о своем друге, с которым так много раз разговаривала в хлеве и которого ласкала. Разумеется, никто не проклинал ее за то, что четверо работников заболели, но все видели, как девочка страдает. Так что в следующий раз, когда подошло время забоя скота, мама Гунилла отправилась с дочерью домой, чтобы избавить девочку от ненужных страданий.

И всем нравилось в Туле то, что она так любила бедных животных.

Дедушке Арву следовало бы быть начеку: ведь любовь к животным была наследственной чертой Людей Льда. А у «меченых» – в еще большей степени, чем у остальных. И Арв не видел ничего плохого в том, что его обожаемая внучка так любила животных.

Куда хуже было с посещением церкви.

Тула твердо решила никому не раскрывать свою сущность. Быть милой и послушной, втихомолку делая свои дела, чтобы никто ее ни в чем не заподозрил.

Каждое воскресенье вся семья ходила в церковь в Бергунде, и она, разумеется, тоже была среди них. Много раз ей удавалось скрыть свое лихорадочное состояние, но так долго продолжаться не могло, и она была достаточно умной, чтобы понимать это. Но она крепилась.

Для такого «меченого», как она, было сущим кошмаром просто переступать порог церкви, а уж сидеть и слушать часами то, что казалось ей пустой болтовней – это было просто невыносимо. Но поскольку в ее крови бурлило злое начало, она была способна превозмочь свои страдания. Она просто отгораживалась стеной от всех наставлений священника. Тем более, что он произносил не так уж много хороших слов, поскольку паства его постоянно должна была чувствовать свою греховность и верить в то, что только смиренная молитва может спасти человека. И когда он принялся угрожать своим прихожанам адским огнем и кипящей серой, Тула не выдержала. Сжав кулаки, она бормотала в ответ на его слова грубые ругательства.

Взгляд священника остановился на красивом золотоволосом ребенке.

«Может быть, это ангел, сошедший к нам с небес? – подумал он. – Как усердно она молится! Она вкладывает всю свою душу в молитву, она сжимает ручонки до побеления костяшек, на лице ее написана бесповоротная решимость!»

«Черт возьми, черт возьми, черт возьми», – думала Тула, крепко сжимая зубы и сдвинув брови над коварно смотрящими глазами.

«Маленькая Божья овечка…» – думал священник.

А эта маленькая овечка желала ему со всей его болтовней провалиться в преисподнюю. «Проклятый дьявол, грязный истукан, – думала она. – Черт бы побрал тебя вместе с твоим проклятым дерьмом!» И она выдала еще пару ругательств, которым научилась у работников, когда те болтали о проходящих мимо женщинах.

Тула обливалась в церкви холодным потом. Ей становилось дурно, и если бы она не умела защищаться и посылать священнику свои адские проклятья, ей пришлось бы с криком выбежать вон, что привело бы к скандалу. Конечно, она не осмеливалась всерьез посылать пастора в ад, ее слова не были настоящими проклятиями, она произносила их только ради собственного утешения.

И мама Гунилла была обеспокоена постоянными приступами лихорадки у дочери в воскресенье после обеда…

У Тулы была подружка того же возраста, дочка управляющего имением Амалия. Они хорошо играли вдвоем. Но иногда Амалии казалось, что Тула выдумывает странные вещи. И, будучи ребенком прямодушным, она как-то раз спросила:

– Ты просто сошла с ума, Тула, ведь ты не можешь видеть людей через стену!

А Тула как раз и могла это делать, и именно в данный момент она увидела, что управляющий лежит с женой кучера в постели и что они совершенно голые и ведут себя как-то странно.

Но Тула тут же поняла, что ведет себя неверно, и быстро поправилась:

– Конечно, я все это придумала! Ведь я же не могу видеть сквозь стены!

– Тебе не следует говорить так, – наставительно произнесла Амалия. – Взрослые никогда не бывают раздетыми, тебе это хорошо известно!

И Тула запомнила эти слова. Она понимала, что отличается от всех остальных людей, поэтому старалась подражать во всем Амалии. Ее подружке льстило, что всегда и во всем Тула считается с ее мнением. Вообще-то Туле было не свойственно давать другому командовать собой, но выбора у нее не было. Амалия же считала, что так будет и впредь – что ей во всем будут подчиняться.

Так что это была неравная дружба, но Тулу это устраивало. Это было нужно ей для того, чтобы скрывать ото всех, что она сама «меченая».

А между тем, Тула подрастала. И конечно же, она делала промахи! Как в тот раз, когда одна нахальная дама из округа Бергунда явилась к писарю на чашечку кофе и принялась говорить оскорбительные слова в адрес Эрланда Бака; она сказала, что он обычный крестьянский сын, который втерся в доверие к Грипу и женился на девушке выше себя по происхождению. Она сказала это другой гостье, и кроме них в гостиной в этот момент никого не было.

Если не считать маленькой Тулы. Эта дама дурно отзывалась об ее отце! Об ее любимом, добром, приветливом папе Эрланде!

Злая кровь Людей Льда закипела в ней. И на этот раз ее проклятия не были пустыми. На этот раз все было всерьез!

– Пусть бесчестье и позор падут на твою голову, чертова старуха! – потихоньку говорила любимая всеми девочка. – Пусть все в округе смотрят на тебя сверху вниз, как на шелудивую суку! И пусть тебе придется просить моего отца о милости и сострадании!

Так оно и получилось. Муж этой дамы был офицером среднего ранга. Все знали, что он много месяцев находится за границей. И тут случилось так, что какой-то молодой проходимец, странствующий подмастерье, зарабатывающий себе на жизнь сомнительными делами, явился в дом к этой даме и спросил, не найдется ли для него какой-нибудь работы. Она так и не поняла, что на нее нашло, но у нее появилась неуемная страсть к этому негодяю. А муж ее в это время был далеко!

Что заставило ее надевать тонкое платье, под которым просматривались не только груди? И почему под платьем у нее ничего не было? И ведь это она, порядочная женщина, которая никогда не проявляла инициативу в супружеских отношениях, а только страдальчески вздыхала, когда муж исполнял свой супружеский долг. Потом она снова вздыхала – на этот раз от облегчения, что может теперь спать спокойно.

Почему она пошла в конюшню, где наемный работник чистил скребком лошадь? Почему ей показалось, что от него пахнет самцом, отчего у нее начался зуд между ногами? Почему она с дрожью прижалась к нему, чего он совершенно не ожидал от такой высокомерной дамы? Ведь он был вовсе не красавцем и к тому же во всех местах, где у него росли волосы, водились вши.

Парень незамедлительно засунул руку ей под юбку. Убедившись в том, что она вся истекает соком, он не стал церемониться. Они бросились в жаркие объятия друг другу на сено, и почтенная дама была далеко не пассивной. После этого он исчез со двора и больше никогда там не появлялся.

Но кое-что он после себя оставил. На потеху окружающим эта почтенная дама, жена офицера, демонстрировала перед всем округом следы общения с мужчиной – в то время как ее собственный муж находился в другой стране. Она была живым доказательством того, что человек не бесплоден, даже если ему под сорок.

И еще до возвращения мужа домой она родила дочь, которая не была похожа ни на нее, ни на офицера, но была вылитой копией бродяги, работавшего у нее девять месяцев назад.

Ах, сколько было по этому поводу разговоров! Эта дама всегда казалась куда строже и сдержаннее остальных женщин Бергунды! Какой это был бальзам для израненных душ! И ее уверения в том, что этот проходимец изнасиловал ее, ни на кого не подействовали. Потому что одна из служанок (которой этот бродяга тоже приглянулся и к которому она тоже решила проскользнуть, хотя об этом вслух не говорила) застала их в конюшне. И она никогда не видела, чтобы насилуемая женщина сидела верхом на мужчине и стонала от наслаждения!

Скандал был неслыханным. Дама не осмеливалась больше появляться на людях. И стоило ей выйти куда-то, как ее осыпали бранью, насмешками и непристойными шутками.

В конце концов она поздним вечером отправилась к Эрланду Бака, который был дома уже несколько недель. Встав перед ним на колени, она умоляла:

– Дорогой мой, будьте так добры, имейте сострадание к несчастной женщине! Вы иногда служите под началом моего мужа. Передайте ему привет и скажите, что я совершенно невинна, что бы люди ни говорили! Будьте милосердны!

– Но… э-э-э… – сказал Эрланд, который был немного медлителен и наивен. – Но ведь это же не так!

– Ах, клянусь блаженством своей души…

– Этого делать не нужно, – очень серьезно произнес Эрланд. – Ведь кое-кто видел, как госпожа прыгала вверх-вниз, сидя верхом на этом человеке, так что это он сам был изнасилован!

И тогда дама побледнела и, заламывая руки, воскликнула:

– О, дорогой мой, прошу вас! Разве вы не можете сказать моему мужу, перед тем как он вернется домой, что в этом не моя вина?

– Я никогда не вру, – сказал Эрланд и вдруг рассмеялся. – Но я могу попросить твоего мужа проявлять к тебе терпимость. Я видел сам, что корову, на которую залез бык, невозможно согнать с места до тех пор, пока тот не совокупится с ней. И когда бабам приспичит и они начинают пробовать мужиков, это в порядке вещей, госпожа. И если муж в это время далеко, то вполне естественно, что у жены начинает кое-что чесаться. Я попрошу капитана помнить об этом, когда он вернется домой. Я предупрежу его о том, что у госпожи есть нужда в мужиках. И я попрошу его быть поласковее с девочкой, ведь она вовсе не хотела появляться на свет таким унизительным способом – в блуде на сеновале.

У жены офицера появилось желание дать пощечину непочтительному солдату. Но она этого не сделала. Вместо этого она униженно произнесла:

– Спасибо, милостивый фенрик* note 1 Бака, я этого никогда не забуду!

Но про себя она решила при первой же возможности отомстить за все эти оскорбительные слова. Этот презренный фенрик из фермерской избушки! И он осмелился поучать жену офицера! Это просто… просто неслыханно!

Но тут она вспомнила о своем положении и доказательстве своей неверности, лежащем в колыбели, и покорно пошла прочь, опустив голову.

Просьбы Эрланда особенно не помогли. Капитан вернулся домой, словно разъяренный бык. Ребенка оставили дома, поскольку Эрланд так красноречиво просил за девочку, а у капитана своих детей не было. Он нанял дельную домоправительницу, которая могла присмотреть за ребенком. Но жену безжалостно выгнал из дома; он не хотел даже видеть ее. Он вспомнил о всех тех минутах унижения, когда умолял и упрашивал ее позволить ему воспользоваться своим супружеским правом, и когда лежал в ее полумертвых объятиях и слышал вздохи самопожертвования и нетерпения, которые как бы требовали, чтобы он поскорее кончал. И после всего этого она так бесстыдно отдалась этому… бродяге!

Проходя по аллее в имении Бергквара с саквояжем в руках, где лежали лишь самые необходимые вещи, дама увидела маленькую девочку, стоящую возле дерева. Это была Тула, внучка писаря, и жена капитана подумала о своей дочери, которую потеряла. Возможно, ее собственная дочь стала бы такой же красивой, как и Тула? С такими же невинными, удивленными глазами?

Прелестный ребенок. Ощущение потери разрывало на части жену офицера. И она еще ниже склонила голову.

Тула смотрела на нее. Равнодушным взглядом она проводила жалкую фигуру, пока та не скрылась за поворотом.

И девочка побежала вприпрыжку по аллее, так что ее золотистые локоны танцевали на ветру.

А в следующее мгновенье она уже забыла о жене офицера.

У Тулы был еще один хороший друг: ее вторая бабушка, Эбба Кнапахульт. Мама ей рассказывала, что выросла у Эббы, но ни Эбба и ни Сири не были ее настоящей матерью. Настоящую бабушку Тулы звали Вибеке, и она умерла много лет назад.

Эбба больше не жила в Кнапахульте, она повторно вышла замуж за одного из жителей округа. Но Тула часто навещала ее, что доставляло им обеим радость. Туле нравился язык бабушки Эббы: он был прост, всегда точен, временами груб и непристоен. И бабушка умела рассказывать такие занимательные истории! Они не все были правдивыми, но из них маленькая Тула узнавала достаточно о мужчинах и их привычках.

К счастью, дома никто не знал, чего набиралась Тула у бабушки!

Истории о мужчинах казались ей захватывающими. Раньше она многого не понимала, но теперь ей все становилось ясно. Она узнала о том, что мужчинам нравится смотреть на определенные места у женщин и девушек. Тула не должна позволять им это делать, сказала Эбба, не догадываясь при этом, какие семена заронила в душу девочки. Туле было уже десять лет, и однажды она наткнулась в лесу на парочку, которая занималась любовью. Она неслышно и незаметно подкралась к ним и села почти рядом, наблюдая за тем, что они делают. Казалось, это им обоим приятно и в то же время трудно, Тула точно не поняла.

Она не знала этих людей. Она не знала, что эта парочка крутится возле дома Гуниллы и Эрланда потому, что там редко кто бывал. Парочка эта явилась с другого конца округа, и им не хотелось, чтобы их кто-то узнал, им хотелось без помех провести этот идиллический час.

Внезапно женщина повернула голову и увидела ребенка. Она издала хриплый вопль и сделала попытку подняться. Мужчина тоже увидел девочку, наблюдавшую за ними с вежливым интересом. Он вскочил, запутался в спущенных штанах, споткнулся и упал навзничь; женщина принялась лихорадочно искать свое белье, ползала по земле на коленях.

Но Тула все же выяснила для себя кое-что непонятное. Не помешало ей и то, что мужчина прикрывал рукой самую благородную свою часть – она уже увидела ее и поняла, для чего она предназначена.

– Интересно… – говорила она самой себе, возвращаясь домой. Теперь в домике никто не жил: отец был на службе, а мать с Тулой перебрались к деду. Но ей нравилось время от времени посещать «дом», чтобы побыть там одной. У нее в голове возникали всякие странные мысли, не имевшие отношения к другим людям. В одиночестве она упражнялась во всевозможных фокусах, проверяя, в какой степени она владеет колдовством, определяя, что ей уже удается.

Вынув из-под темного камня, лежащего у порога, ключ, она вошла в дом. Приятно было чувствовать полную тишину.

Она стала думать о том, что видела. Ее подружка Амалия говорила ей как-то о странных играх взрослых, но при этом она так хихикала, что Тула не могла разобрать ни слова. Скорее всего, Амалия знала об этом не больше, чем она сама.

Взяв парафиновую свечу, Тула попробовала засунуть ее в свое потайное место. Но, конечно же, ей было это неприятно.

– Фу! – сказала она и отбросила свечу в сторону. – Это так больно!

Выйдя из домика, она заперла дверь и направилась обратно в Бергквару.

– В самом деле, взрослые дураки, – твердо решила она.

Вскоре в жизни Тулы начался новый период.

У нее появился идол!

Все семейство отправилось в Скенас, что в Седерманланде, к конфирмации Анны Марии.

Там она встретила своих родственников, почти одногодок, Анну Марию и Эскиля. Они были на несколько лет старше Тулы, но как хорошо им было играть вместе, всем троим! Анна Мария была спокойной и стеснительной, с прекрасной, мягкой улыбкой, и явно восхищалась неукротимым Эскилем. Тула тоже была совершенно увлечена им! Он все умел, все знал! Она пошла бы за ним и в огонь, и в воду. Да, она смогла делать это и в буквальном смысле. Как-то они забрались на большой дуб, куда не осмеливались залезать ни Анна Мария, ни другие дети, – и Тула смотрела на них сверху вниз, с чувством превосходства. Взрослые были потрясены и хотели принести лестницу, чтобы ссадить Эскиля и Тулу, но дети слезли сами. Все дети собрались в уголке сарая и таинственно перешептывались, и Эскиль был среди них признанным вожаком, и его мнения и предложения кружили всем голову. Тула до конца не понимала, говорит ли он всерьез, предлагая поджечь дамскую уборную, но она знала, что ей следует быть осторожной, чтобы не выдать свои скрытые таланты.

Из всех собравшихся на конфирмацию она боялась одного человека: отца Эскиля, Хейке Линда из рода Людей Льда.

Ах, как она восхищалась Хейке! Ах, с какой радостью она подошла бы к нему и сказала: «Мы с тобой сделаны из одного теста!» Но инстинкт подсказывал ей, что этого не следует делать. Пока что она не позволяла себе раскрывать перед другими свою тайну. Пока ее вполне устраивало то, что все считали ее «божьей овечкой».

Вот почему она избегала смотреть в глаза дяде Хейке. Но не всегда. Состроив на лице самую радостную, преданную мину, она смело бросала на него взгляд, а Хейке улыбался ей в ответ, ничего не подозревая. Но когда она принималась проказничать… Тогда она не осмеливалась даже смотреть в его сторону. Потому что она знала – он поймет по ее глазам, что у нее на уме.

Ей повезло – ни разу в ее глазах не мелькнул желтый огонек. Никакой желтизны не было в ее глазах и тогда, когда она замышляла какое-нибудь зло против других. Но она слышала историю Сёльве. О том, что цвет его глаз постепенно менялся. И не хотела рисковать.

Тула хорошо провела время в Скенасе.

Но когда пришло время собираться домой, она тяжело вздохнула. От облегчения и одновременно от сожаления.

Хорошо было иметь такого идола, как Эскиль. Хорошо было устраивать вместе с ним всякие проделки. В таких случаях она обычно думала: «Что бы сказал по этому поводу Эскиль? Он сказал бы, что я смелая и толковая. Ему бы это понравилось». Но хорошо было также просто думать о нем. От идола большего и не требуется. А быть все время поблизости от него казалось ей обременительным. Ей приходилось задумываться над тем, не переступает ли она границы нормального. Ведь Тула желала счастья и успеха тем, кого любила, а тем, кого не выносила, желала всего самого наихудшего, сопровождая свои желания соответствующими проклятиями, которые оказывались действенными. Но Эскиль задавал ей то и дело вопросы, на которые она отказывалась отвечать.

И поскольку он был ее идолом, а не первой любовью, потому что она была еще мала для этого, ее вполне устраивало, что они живут в разных странах.

Они никогда не писали друг другу писем. Такими пустяками Тула не утруждала себя. Но он продолжал оставаться ее путеводной звездой. И это было хорошо, поскольку сознание того, что он человек нормальный, сдерживало в ней на время ее сексуальные интересы. Ей пришлось стать более разборчивой. К примеру, она не стала мстить Амалии за то, что та дружила с другими девчонками. Она не стала также мстить бабушке Сири, когда та запретила ей смотреть, как к корове подпускают быка. (Правда, это не помогло, потому что Тула все же увидела это.) Она не стала мстить и своим многочисленным дядям и тетям из фермерского дома, братьям и сестрам папы Эрланда, хотя она и очень злилась на них за их медлительность и тупость. Они ведь были ее близкими родственниками, и она по-своему любила их. Но в то же время она понимала, что ее любимый папочка был единственным из них, у кого варила башка. Не то, чтобы он отличался ученостью – вовсе нет, но здоровый крестьянский ум у него присутствовал. К тому же он был так добр к ней и к маме Гунилле, что только за одно это его стоило обожать.

Впрочем, ее родители были такими разными. Но они понимали и уважали друг друга, и Тула знала, что ее мама пережила в детстве много трудностей – ей рассказывала об этом бабушка Эбба. Но папа Эрланд был всегда таким терпеливым по отношению к маме, утешал ее, когда у нее появлялся страх перед людьми или в памяти всплывали мучительные воспоминания.

Тула хорошо понимала, почему ее умная, прекрасная мама вышла замуж за папу Эрланда, который был не слишком умен и временами даже говорил такое, что все над ним смеялись.

Ни у кого не было таких прекрасных родителей, как у нее!

И когда Туле было одиннадцать, почти двенадцать, лет, она пережила нечто такое, что заставило ее забыть о своем решении не заниматься колдовством.